– Она больна?
– Она так здорова, что способна осчастливить любого. Ты не знаешь Таэко Мацубару самую красивую женщину в Японии?
– Не знаю. Но если она настолько здорова и красива, зачем ей мои утешения?
– Наверное, тебе сложно это понять, но она стольких сделала счастливыми, что это стало причинять ей боль. Слишком красивые люди, сами того не замечая, притягивают к себе несчастье. Ну что, выполнишь мою просьбу?
Господин завлекал Куродо в мир изящных историй, может быть, он задумал написать сценарий на этот сюжет? Соблазнительные легенды обычно вызывают нехорошие предчувствия. Но Куродо уже был подкуплен алкоголем и деньгами, и отказаться было непросто. Он пообещал, по крайней мере, сходить к этой женщине. Господин сказал, что предупредит ее: придет юноша по имени Куродо Нода сыграть на рояле – и передал ему письмо.
9.5
Через два дня Куродо взял письмо, сел на велосипед и поехал за город через поля, где росли дайкон и лук. Грузовики, доверху груженные щебенкой, обдавали его душем из песка и пыли. Асфальт то и дело обрывался, колеса велосипеда буксовали, брюки выпачкались. Он жалел, что не поехал на электричке, но что могло быть приятней, чем вихрем скатиться вниз по не очень крутой горке. Куродо проехал по петляющей в полях дороге, оставляя лес по правую руку, и почувствовал, как ветер ласково поглаживает его по лицу – где-то рядом, наверное, была река. У него ушло полтора часа, чтобы добраться до места, указанного в адресе, и он весь взмок Дом находился в небольшой бамбуковой роще. Он проверил, совпадает ли имя на табличке с тем, что написано на бумажке, отряхнулся от пыли, подождал, пока высохнет пот, и открыл ворота. Затем прошел вглубь по каменной дорожке, проложенной среди сосен, и увидел парадную дверь, пахнущую свежей криптомерией. Куродо позвонил в колокольчик и крикнул:
– Здравствуйте! – после чего наступила тишина.
Куродо смотрел на ирисы, посаженные у входа, и прислушивался к доносящемуся издалека пению камышевок Совсем молоденькие весенние камышевки, которые еще и петь-то как следует не научились. Через некоторое время за дверью послышались шаги, и он представился:
– Я Куродо Нода.
Появилась прислуга, бросила взгляд на Куродо и тотчас проводила его в ванную комнату. Он вымыл руки и лицо мылом, которое пахло лилиями, а заодно и голову. Наконец он привел себя в порядок, и его пригласили в гостиную. В комнате европейского типа со свежевыбеленными стенами стояли рояль и диван, обтянутый белой кожей, угол занимал огромный граммофон из красного дерева с симметричным рисунком. Прислуга в темно-синем с прожилками кимоно сказала:
– Садитесь здесь и подождите, пожалуйста, – и скрылась за дверью, на которой была изображена пара павлинов.
Куродо сразу же подошел к роялю и стал перед клавиатурой. Он расплылся в улыбке, увидев золотые буквы «Стейнвей». В Японии таких роялей были единицы, настоящий инструмент для пианиста.
На стене висело несколько фотографий в рамках. На Куродо смотрело одно и то же улыбающееся лицо. Хотя улыбка выражала смущение, взгляд говорил о том, что его обладательница видела собеседника насквозь, и это было хорошо заметно на всех фотографиях. Куродо подумал, что где-то уже видел такой взгляд. С одной стороны, казалось, что это очень близкий ему человек, с другой – что это жительница какой-то далекой, неведомой страны. Рассматривая фотографии одну за другой, Куродо заметил еще и господина, который возил его в Камакуру Интересно, в каких он отношениях с этой женщиной? Вполне вероятно, что это дядя и племянница. Или учитель и ученица. Куродо бросил взгляд на другую фотографию и вытаращил глаза от удивления – хозяйку особняка окружали японцы в костюмах и американец, раза в два выше их, там же Куродо увидел своего отца, Джей Би. Фотография была сделана в зале для приемов гостиницы «Империал», в которой Куродо провел три месяца после окончания войны. Он даже помнил узор на стенах зала. Интересно, кто эта женщина? Почему отец на фотографии едва сдерживает смех? Даже предположить трудно. Сердце Куродо забилось: может статься, он попал в ловушку?
– Добро пожаловать. Присаживайтесь.
Послышался шелест одежды, и появилась женщина, которая выглядела немного старше, чем на фотографиях. Она улыбалась так ясно и открыто, что слова господина о том, что она слишком красива и не может не приносить счастья другим, показались правдой. Куродо смотрел на ее лицо будто из самшита, на котором была вырезана вечная улыбка, и не мог справиться со своим колотящимся сердцем. Он передал ей письмо и, сдерживая дыхание, ждал, когда она его прочитает.
– Ты приехал на велосипеде, да? Откуда?
– С Ёцуи.
– Далеко, наверное.
– Теперь я смогу приезжать быстрее.
– Говорят, ты очень хорошо поешь и играешь на фортепиано.
– Да.
В ее присутствии у Куродо не получалось умело связывать слова.
– А что сказал господин? Чтобы ты приехал сюда – зачем?
– Он сказал: пой, играй на рояле, чтобы утешить ее.
– Вот как? Интересно, что это он задумал?
– Господин сказал, что ему очень жаль вас. Он сказал, что вы так много счастья приносите другим людям, что сами стали несчастны.
– Ты тоже так думаешь?
– Я…
Куродо запутался в словах, а она на мгновение стерла улыбку с лица и сказала:
– Предположим, все так и есть, но это жизнь, которую я выбрала себе сама, так что свое несчастье я должна принимать с радостью. Поэтому тебе не стоит беспокоиться.
Прислуга принесла чай. Улыбка вернулась к женщине. Неожиданно Куродо увидел в ней что-то такое, что напомнило ему недавно умершую Наоми, мать, воспитавшую его. На самом деле своим пышным телом и крупными чертами лица она походила на русскую красавицу. То знакомое, что он уловил в ее взгляде, было свойственно и Наоми. Заметив это сходство, Куродо, наконец-то справился с сердцебиением и смог прямо посмотреть в улыбающееся лицо женщины. Он сказал, что хочет поиграть на рояле, она разрешила ему, и он выбрал Баха – «Иисус, радость и надежда наша».
Сколько он просидел за роялем – час с небольшим? Он играл, не зная, какого цвета и какой формы ее несчастье. Когда он поднимал глаза от нот, перед ним была фотография, с которой на него смотрел отец. Куродо показал пальцем на Джей Би и спросил:
– Вы помните этого человека? Она взглянула на фотографию:
– А, это переводчик, – и еще раз бросила взгляд на Куродо, как будто заметила что-то. – Ты знаешь этого переводчика?
– А как вы думаете, я не похож на него? – спросил Куродо, а она поднесла ладонь ко рту, и ее и без того большие глаза стали еще больше. – Мне и во сне не могло присниться, что в вашем доме меня будет поджидать отец.
Куродо сказали:
– Приходи еще в гости, – и он покинул загородный особняк.
Перед уходом прислуга протянула ему деньги в конверте, но он сказал:
– Я не возьму. – И попросил: – Вместо этого я бы хотел заниматься у вас музыкой, а то у меня нет рояля.
Ему разрешили.
9.6
Так же непринужденно, как он захаживал в клубы Гиндзы, Куродо стал наведываться в особняк, где его ждала Таэко Мацубара. Даже если у нее допоздна были съемки, на следующий день она с радостью встречала юношу, который приносил ей музыку. Куродо ходил в дом улыбок всякий раз с новым произведением. Иногда он прихватывал с собой мясо или вино, которые дарили ему посетители клубов. Если ее не было дома, он шел в кино, чтобы увидеть ее там. Она смотрела с экрана немного исподлобья и со смущенным видом, наклонив голову, шептала: «Нет, папочка». Куродо видел в ней идеальную старшую сестру. Гоняя на велосипеде, он тысячи раз представлял себе ее в одной из сцен фильма и тихо говорил: «Сестричка».
Медовый месяц, посредником которого стала музыка, продолжался. Но Куродо стал понимать, что образ Таэко Мацубары как цветка страны Ямато, который существовал на экране, был создан кинорежиссерами. В реальности она была столь же ослепительна, как в кино, но более резка в своих поступках манерах, иногда казалось, что ей идеально подошло бы сыграть красавицу, одетую мужчиной. И говорила она, может быть подстраиваясь под Куродо, более низким голосом, чем в кино, более просто и открыто.
Наверное, она догадывалась о тайных мечтах Куродо и обращалась с ним как со своим младшим братом. Она стала называть его Черныш, подобно девицам с Гиндзы. Он почернел от летнего солнца, от постоянно сыпавшихся на него песка и пыли, и она подшучивала над ним, подражая служанке Асе, которая первая стала звать его так. Даже дома она всегда была хорошо одета, от нее пахло лилиями, а Куродо, хотя и не мог в этом ей соответствовать, старался, по крайней мере, не выглядеть грязным и не пахнуть потом, поэтому стал возить с собой в сумке смену чистой одежды.
Вообще-то он преследовал совсем другую цель. С тех пор, как Аса, не вынеся запаха его пота, велела ему вымыться, он взял привычку принимать ванну в особняке. Ванна там всегда была готова: хочешь – принимай в любой момент. Пропотеть хорошенько, впитать в себя запах мыла – вот минимум того, что он мог сделать перед встречей с ней.
– У нас вообще-то не общественная баня, – ворчала Аса и давала распаренному Куродо полотенце.
Куродо говорил, не утруждаясь прикрывать свою наготу:
– Это самая замечательная ванна в моей жизни. Лучше, чем ванна в гостинице «Империал».
За исключением нескольких месяцев, проведенных в гостинице, Куродо на самом деле не везло с ваннами. В лагере банный день был один раз в неделю, и при этом разрешалось не более пяти минут по очереди отмокать в грязной воде. Когда он жил в Харбине, раз в три дня можно было мыться в деревянном корыте, а летом жгли дрова, нагревая воду в железной бочке, и мылись в ней. В разрушенном Токио он или ходил в баню, или кто-то из клиентов по доброте душевной пускал его в свою ванну. Когда он рассказал об этом Таэко, она молча расчесала щеткой его мокрые волосы на косой пробор и застегнула заново пуговицу на его рубашке.
Однажды ей захотелось узнать о детстве Куродо, и он рассказал ей о четырех годах, прожитых в лагерях в Йокогаме и Каруидзаве, вспомнил дни, проведенные в Харбине. В основном он говорил о своей матери Наоми. Все детские воспоминания в его памяти были связаны с покойной матерью. Наоми научила Куродо играть на фортепиано, от Наоми он узнал о том, что звучание есть и у леса, и у рек, и у камней, и у ветра, и у чувств, и у разума, и научился разделять их.
– Я всегда так играл с мамой, – говорил он и садился рядом с Таэко за рояль, играл с ней в четыре руки, подражал пению птиц и цикад, сочинял импровизации на слова из ролей Таэко.
Может быть, благодаря маме у него сформировался особый слух, и Куродо свободно говорил и понимал японский и английский языки, но, обучаясь японскому в лагере, он упустил возможность выучить иероглифы. Поэтому сложных книг он читать не мог.
Когда он признался в этом, Таэко сказала:
– Если кто-то будет тебе читать вслух, ты ведь поймешь, правда? – и стала читать ему свою самую любимую пьесу Чехова «Вишневый сад».
Куродо слушал ее, закрыв глаза, и звук вырубаемых вишневых деревьев и печальные возгласы Раневской накладывались в его сознании на воспоминания о русских кварталах в Харбине и лагерной жизни в Каруидзаве. Постепенно ее голос – когда она читала роль Раневской – и голос матери Наоми, сохранившийся в его памяти, соединялись в кварту и делали его сентиментальным.
Таэко иногда ругала Куродо за грубые жесты, удивлялась его зверскому аппетиту. Они вместе ели клубнику, и когда Куродо просыпал сахарную пудру себе на голую грудь, она сказала:
– Смотри, сейчас муравьи сбегутся, – и вытерла ему грудь салфеткой.
Всякий раз, когда она невольно заботилась о нем, он вспоминал мать. Семнадцатилетний сын, наверное, должен был сторониться материнского внимания. Но перед ним была вымышленная мать, ненастоящая старшая сестра. А Куродо был ненастоящим сыном, играл роль вымышленного младшего брата. Он видел приятный сон. А чего стыдится во сне? Она заботилась о нем так, как могли бы заботиться о нем мать и старшая сестра в его детские годы. Умершая мать баловала его, а по несуществовавшей сестре он тосковал.
По молчаливому согласию они заключили договор видеть друг друга во сне. Он дарил ей музыку, она давала ему купаться в ванне и читала Чехова, и все это оставалось сном, который можно было увидеть только в доме улыбок.
Однажды содержанка ювелира поймала Куродо:
– Куда это ты ходить повадился? Да с такой радостной физиономией.
– На работу, – сухо отвечал Куродо, но от взгляда женщины, считавшей себя самой несчастной в Японии, невозможно было скрыть, что он светится от счастья.
– Черныш, ты влюбился, да? – Куродо хотел промолчать в ответ на вечные ее упреки, но девица сказала: – Хитрый ты.
– А что такого хитрого я сделал?
– Хитрый, хитрый. Взял и влюбился без спросу. А мне вон приходится подмазываться к нелюбимому мужику.
– Так ушла бы от него.
Девица вдруг швырнула в него пудрой.
– Перестань. Ты, может, еще накрасить меня вздумаешь?
В ответ девица распалилась еще больше и стала осыпать его словами, полными ненависти:
– Знаешь, что мне приходится терпеть ради нормальной жизни? А у тебя нет никакого права говорить мне такое… Порхаешь стрекозой, песенки свои распеваешь. Я тебе и комнату дала, и велосипед, думала, прогонишь мои печали. А ты вон как платишь за добро? Ну, говори, в кого ты там влюбился, кто она и откуда? Смотря кто, могу ведь и не простить…
Куродо назвал ее имя. На мгновенье девица потеряла дар речи, а потом рассмеялась:
– Влюбился в Таэко Мацубару? Все-таки у тебя с головой не все в порядке. – Она решила, что Куродо шутит.
9.7
Если проехать от дома улыбок на велосипеде минут пять или шесть, то внезапно перед тобой открывается необозримое пространство – ты выезжаешь к широкой реке. Таэко очень любила гулять по насыпи вдоль аллеи сакур. Здесь она могла вдали от посторонних глаз любоваться цветами. Обычно Аса сопровождала ее в прогулках, но в тот день Куродо шел первым, прокладывая путь Таэко, которая следовала за ним под зонтиком от солнца. Рыбаки сидели к ним спиной, и никто не смотрел на них с любопытством, но вообще Куродо пугало людское внимание. Он думал: вот они идут рядом по насыпи, и что можно подумать об их отношениях? Самое очевидное – это гуляет старшая сестра с младшим братом. Но у мужчины и женщины, которые пришли на насыпь полюбоваться молодой сакурой, скорее всего, более глубокие отношения. Разве обычно так старшая сестра гуляет с братом?
Куродо неторопливо обернулся и спросил у Таэко:
– Можно, я возьму тебя за руку? Здесь так много камней.
Мужчина и женщина, пришедшие на насыпь, должны идти держась за руки, – был уверен Куродо. Она улыбнулась, глядя на него немного исподлобья, и молча протянула ему руку. Ее ладонь была холодной и гладкой, как мрамор, она будто магнитом притягивалась к ладони Куродо.
– Большая рука. Этими длинными пальцами ты играешь свою музыку, да?
Сердце Куродо забилось сильнее. Он встревожился: вдруг его пульс через ладонь передается Таэко? Из-за того что они взялись за руки, молчание стало невыносимым. Наверное, догадавшись о смущении Куродо, Таэко неожиданно сказала:
– Ты свободный. У тебя будто крылья на ногах.
Она ужасно завидовала легкости, с какой Куродо разъезжал повсюду на своем велосипеде.
– Черныш, а куда бы ты хотел поехать?
Куродо немного задумался и ответил, что хотел бы поехать в Америку. Он объяснил, что его отец родился в Нагасаки, в три года пересек Тихий океан, поездил по Америке и опять вернулся в Японию, потерял в Харбине первую жену, потом вынужден был жить в лагерях для интернированных, а после войны не захотел возвращаться в Америку. Но ему, Куродо, казалось, что он от этого что-то теряет. К тому же мать, воспитавшая его, была еврейкой, и ее мечта перебраться в Америку так и не осуществилась, поэтому он хотел бы вместо матери исполнить ее мечту и найти ее дядю.
Куродо спросил Таэко, а куда она хотела бы поехать. Она прошептала:
– В Рим, – и громко рассмеялась.
– Я закрываю глаза, представляю себе, что я в Риме, открываю глаза – и все, что вокруг, тоже становится Римом. Вот, например, тот лысый, что гуляет с собакой. Это Муссолини.
Сказав это, Куродо застеснялся, высвободил вспотевшую ладонь, побежал вниз, к реке, и, подобрав камешек, пустил его по воде. Таэко тоже спустилась к реке и стала считать, сколько раз камешек прыгнет по поверхности воды. Раз, два, три, четырепятьшесть. Камешек подпрыгнул целых шесть раз.
– А теперь брось так, чтобы он долетел до середины реки. Раз, два, три, четыре… Ой, как жалко. Ну, Черныш, еще чуть-чуть.
Решившись, Куродо сказал, смотря прямо на профиль невинно радовавшейся Таэко:
– Здорово было бы, наверное, если бы ты поехала со мной.
– Да, наверное, весело было бы, – ответила она и улыбнулась такой улыбкой, от которой Куродо становился счастливым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34