Религией Ада является патриотизм, а системой правления – просвещенная демократия. Это удовлетворяло чертей, и Юрген давным-давно научился никогда не нарушать их законов, без которых, как любили замечать черти, Ад не был бы тем, чем он является.
Они были, как обнаружил Юрген, простодушными бесами, позволявшими страшно эксплуатировать себя назойливым мертвецам. Они не имели ни минуты покоя из-за проклятых, которые являлись личностями, обремененными совестью, и потому требовали нескончаемых мучений. Когда Юрген попал в Ад, политические дела находились там в весьма скверном состоянии, поскольку среди молодых чертей возникла большая партия, выступавшая за прекращение вековечной войны с Раем почти любой ценой, для того чтобы отдохнуть от бесконечного потока совестливых мертвецов, ищущих мучений. Ибо хорошо известно, что, когда Сатана покорится и даст заковать себя в цепи, больше не будет смерти, и надоевшая иммиграция, соответственно, прекратится. Так говорили молодые черти, считавшие, что дедушке Сатане следует принести себя в жертву ради всеобщего благоденствия.
Они также указывали, что Сатана являлся у них руководящим должностным лицом со времен основания Ада по необходимости, поскольку смена правительства в военное время нецелесообразна, но что Сатана через определенный срок должен переизбираться. И, конечно же, Сатана во всем признавался абсолютной властью, поскольку это тоже типично для военного времени. В общем, через несколько первых тысячелетий молодые черти начали перешептываться насчет того, что такое правление не является идеальной демократией.
Но более консервативные старики были возмущены такими упадническими и безумными идеями и обошлись с младшими несколько сурово, разорвав их на куски и тем совершенно уничтожив. Затем старшие черти начали применять еще более устрашающие наказания.
* * *
Дедушка Сатана был весьма раздосадован, поскольку законы нарушались повсеместно. И через пару дней после прихода Юргена Сатана издал обращение к своим подданным о более уважительном отношении к кодексу Ада. Но при демократическом правлении народу не нравится постоянно беспокоиться о законе и порядке, на что указал Юргену один из наиболее старых и сильных чертей.
Юрген сделал серьезное лицо и потер подбородок.
– Но посмотрите, – сказал Юрген, – порицая дух толпы, спорадически проявлявший себя в этой стране в выступлениях против сторонников мира и подчинениях приказам Небес и другой процелестинской пропаганде, – и предупреждая лояльных граждан, что таких вспышек нужно остерегаться как пагубных для общественного благополучия Ада – Дедушка Сатана должен иметь в виду, что правительство, по большому счету, держит в своих руках средства борьбы со злом. – И Юрген очень сурово взглянул на Сатану.
– Вот-вот, – сказал Флегетон, кивая головой, похожей на голову медведя, за исключением голых и длинных красных ушей, внутри которых горел огонь, напоминающий пламя спиртовки. – Вот-вот, этот молодой император в блестящей рубахе говорит необычайно хорошо!
– Так все мы говорили в Пандемониуме, – задумчиво сказал Велиал, – в прекрасные дни, когда Пандемониум был только что построен, а мы были еще бесенятами.
– Да, его речи принадлежат старой школе, лучше которой ничего нет. Так что, пожалуйста, продолжайте, император Юрген, – воскликнули старые черти, – и позвольте нам узнать, о чем же вы говорите.
– Я говорю лишь о том, – сказал Юрген и вновь сурово взглянул на Сатану, – что, пока судебное преследование нарушения законов, вызванных военным положением, отмечено сентиментальной расслабленностью; пока откладывается заслуженное наказание за неприкрытые проявления процелестинства; пока малодушная снисходительность прощает подозреваемых в нелояльных мыслях, – до тех пор вызванный праведным негодованием патриотизм, пусть то и дело вводимый в заблуждение, будет брать в собственные руки дело возмездия в отношении нарушителей закона.
– Но, все же… – сказал Дедушка Сатана.
– Неумелое ведение судопроизводства, – твердо продолжил Юрген, – является настоящим катализатором вспышек народного негодования; и более справедливо скорбеть о политике всепрощения, предоставляющей такую возможность, нежели о случаях неповиновения толпы. Сейчас, когда патриотичный народ Ада находится в состоянии войны, он не в том настроении, чтобы с ним шутить. Осуждение преступлений против нации не должно граничить с формальностями, придуманными для излишне тонкой юриспруденции мирного времени. Я уверен, что среди вас нет никого, у кого на языке не вертелись бы бессмертные слова Ливония на эту самую тему. Поэтому я не стану их повторять. Но, я полагаю, вы согласитесь со мной, что сказанное Ливонием бесспорно.
И Юрген с огромной скоростью продолжал, все время строго поглядывая на Дедушку Сатану.
– Да, да! – сказал Сатана, беспокойно крутясь в кресле, но по-прежнему не думая всецело о Юргене. – Да, у вас превосходное красноречие, и я ни на мгновение не принизил бы авторитет Ливония. А ваша цитата необычайно к месту и все такое прочее. Но в чем вы меня обвиняете?
– В сентиментальной расслабленности, – парировал вопрос Юрген. – Разве всего лишь вчера к вам не привели одного из молодых чертей, обвиняемого в том, что, по его словам, климат в Раю лучше, чем здесь? А вы, сударь, главный судья Ада, именно вы спросили, произносил ли он когда-нибудь такую предательскую ересь!
– Но что еще я должен был сделать? – спросил Сатана, ерзая и помахивая огромным пушистым хвостом так, что тот шуршал о рога, но на самом деле по-прежнему не отвлекался от своей важной думы.
– Вам нужно запомнить, сударь, что черт, чей патриотизм спорен, – это черт, которого следует наказать. И что нет времени вдаваться в неуместные вопросы вины или невиновности. Иначе, как я понимаю, в Аду у вас никогда не будет настоящей демократии.
Сейчас Юрген выглядел очень впечатляюще, и все черти ему зааплодировали.
– И вот, – говорит Юрген, – возмущенные присутствующие, уставшие от таких поверхностных допросов, взяли малого из ваших рук и разорвали на чрезвычайно мелкие кусочки. И я предупреждаю вас, дедушка Сатана, что ваш долг как демократического судьи всегда именно так обращаться с подобными преступниками, а задавать свои дурацкие вопросы будете после. Что говорит непосредственно по этому поводу Рудигерн? А к тому же Зантифер Великий? Что ж, милостивый государь, я прямо спрашиваю вас, где еще во всей истории международного права вы найдете более ясные выражения, чем использовали они?
– Несомненно, – говорит Сатана с унылой улыбкой, – вы цитируете весьма уважаемых авторов, и я по большей части принимаю ваши упреки. В будущем я постараюсь быть более требовательным. И вы не должны винить меня так строго за мягкотелость, император Юрген, ибо давно уже не появлялся в Аду живой человек, обучавший бы нас, как вести дела во время войны. Без сомнения, точно как вы говорите, здесь нам нужно чуть больше строгости, и хорошо бы извлечь пользу, усвоив более гуманные методы. Значит, Рудигерн?.. Да, Рудигерн бесспорен, и я честно это признаю. Так что пойдемте домой, поужинаем вместе, император Юрген, и поговорим об этих вещах.
Тут Юрген вышел под руку с Дедушкой Сатаной, и эрудиция Юргена и твердый здравый смысл навсегда стали эталоном среди старших и более сплоченных служителей Ада. А Сатана последовал предложению Юргена, и охоту бунтовать в достаточной степени быстро отбили, разрывая на очень мелкие кусочки всякого, кто ворчит по какому-либо поводу. И подданные Сатаны ходили все время, широко улыбаясь при мысли о том, что могло бы случиться с ними, если б они показались удрученными. Так из-за появления Юргена Ад стал на вид значительно счастливее.
Глава XXXIX
О компромиссах в Аду
Жену Дедушки Сатаны звали Филлис, и, несмотря на то, что у нее были крылья, как у летучей мыши, она представляла собой прелестнейшую худенькую чертовку, которую Юрген когда-либо видел. Юрген провел эту ночь в Черном Доме Геенны, и еще две ночи, а может, три ночи. А подробности того, что Юрген делал после ужина, гуляя в одиночестве по саду Черного Дома среди искусно раскрашенных чугунных цветов и кустарников, подходя к зарешеченному окну комнаты Филлис и шутя с ней в темноте, несущественны для этой истории.
Сатана очень ревновал свою жену: он подрезал ей одно крыло и держал ее под замком, как сокровище, которым она безусловно являлась. Но Юрген впоследствии обычно говорил, что, хотя решетки на окнах весьма отвратительны, они даже неким образом усиливали пикантность общения с госпожой Филлис. Эту царицу (говорил Юрген) он нашел просто непревзойденной в остроумии.
Флоримель посчитала это высказывание довольно загадочным: что именно имел в виду его величество?
– То, что при любых обстоятельствах госпожа Филлис знает, как воспринять шутку и вернуть ее настолько же хорошо.
– Ваше величество уже сообщило мне об этом; и, несомненно, шутками можно обмениваться сквозь решетку…
– Да, именно это я и имел в виду. А госпожа Филлис оказалась способной оценить поток моего юмора. Она мне сообщила, что Дедушка Сатана холодного и сухого нрава и почти лишен чувства юмора, так что они месяцами не обмениваются любезностями. В общем, я готов отведать любой напиток, а в остальном, помня, что у моего хозяина огромные страшные рога, я приложил все усилия, чтобы обойтись со своей хозяйкой честно. Хотя на самом деле я обменивался любезностями с женой Сатаны скорее для чести и славы дела, чем для чего-либо иного. Поступая так, моя милая, я чувствовал себя достойным быть императором Юргеном.
– Ох, боюсь, что ваше величество – отчаянный повеса, – ответила Флоримель: – Однако мы все знаем, что императорский скипетр уважаем повсюду.
– На самом деле, – говорит Юрген, – я часто сожалел, что, покидая Нумырию, не взял с собой скипетр с драгоценными каменьями.
Она вздрогнула от какой-то невысказанной мысли; только через некоторое время Флоримель поведала Юргену об унизительно несчастном случае со скипетром забывчивого султана из Гарчао. Сейчас же она лишь ответила, что драгоценные камни могли бы показаться нарочитыми и неуместными.
Юрген согласился с этим трюизмом, так как, конечно же, они жили очень мирно, и Юрген в своей блестящей рубахе был достаточно великолепен для требований любой благоразумной жены.
Так Юрген остался с Флоримелью в хороших отношениях. Но он никогда не обожал ее так, как Гиневру или Анайтиду, и даже на одну десятую так, как Хлориду. Во-первых, он подозревал, что Флоримель выдумана его отцом, а у Котта и Юргена вкусы всегда различались. А во-вторых, Юрген не мог не видеть, что Флоримель чересчур много внимания уделяет тому, что он – император.
«Она любит мой титул, а не меня, – с грустью думал Юрген, – и она меньше привязана к тому, что действительно свойственно мне, нежели к императорским державам, скипетрам и прочим внешним украшениям».
И Юрген выходил из расселины Флоримели весьма удрученным и сидел один у Моря Крови, размышляя, как несправедливо, что никчемный титул императора должен отгораживать его от искренности и прямоты.
«Мы, называемые королями и императорами, такие же люди, как и все. И мы вполне имеем право, как и другие, на утешение истинной любовью и привязанностью. Вместо этого мы живем в постоянной изоляции, а женщины предлагают нам все, кроме сердца, и мы очень одиноки. Нет, не могу поверить, что Флоримель любит меня из-за меня самого: ее прельщает мой титул. И мне хотелось бы никогда не делаться императором Нумырийским, потому что этот император расхаживает повсюду в сказочном великолепии и, весьма естественно, неотразим в своем полумифическом блеске. Но эта императорская мишура отвлекает мысли Флоримели от настоящего Юргена, так что настоящий Юрген является человеком, которого она вообще не понимает. А это несправедливо».
К тому же, у него было своего рода предубеждение против того, как Флоримель проводила время, соблазняя и убивая молодых людей. Конечно, в действительности, невозможно винить девушку, поскольку та стала жертвой обстоятельств и у нее не было выбора, становиться вампиркой или нет, раз кошка перепрыгнула через ее гроб. И все же Юрген всегда чувствовал, по-мужски нелогично, что у нее не очень приятная профессия. И равно по-мужски нелогично он настойчиво уговаривал Флоримель рассказать ему о ее вампирских делах, несмотря на подспудное чувство, что он бы предпочел, чтобы его жена занималась каким-нибудь другим ремеслом. А веселое созданьице достаточно охотно ублажало его своими фиолетовыми искрящимися глазами, яркими, мило изогнутыми губами, показывающими крохотные белые и острые зубки совершенно отчетливо.
Она была действительно мила, когда рассказывала ему о том, что случилось в Копенгагене, когда молодой граф Озмунд спустился в подвал к нищенке, и что они сделали с кусками его тела; и о том, как у одного вида змей появилось тайное имя, которое, будучи выкрикнутым ночью с соответствующей церемонией, вызовет восхитительные происшествия; и о том, что можно делать с помощью некрещеных детей, если только те не поцелуют тебя своими влажными неуверенными губками, потому что тогда все это становится невозможным; и о том, как она воспользовалась черепом молодого рыцаря Ганелона, когда он расстался с ним, а она с рыцарем; и о том, что под конец сказал крокодилам молодой священник Вульфнот.
– О да, у моей жизни есть забавная сторона, – сказала Флоримель. – Конечно же, нравится ощущать, что ты не всецело потеряла контакт с миром и даже вносишь скромный вклад в пресечение глупости. Но даже при этом, ваше величество, эти имена, которыми тебя называют! То, чего ждут от тебя молодые люди в качестве платы за их телесную и духовную гибель! То, что говорят о тебе их родственники! И, кроме всего прочего, постоянное напряжение, работа в ночное время и непрерывные попытки жить согласно своим принципам! О да, ваше величество, я была гораздо счастливее, когда оставалась чахоточной швеей и гордилась своими петлями для пуговиц. Но от невестки, которая лишь иногда, будто отбывая повинность, зовет тебя на чай и которая известна своей набожностью, можно, конечно же, ожидать чего угодно. И это напоминает мне, что в действительности я должна рассказать вашему величеству о том, что случилось на сеновале сразу после того, как аббат разделся…
Так она продолжала болтать, а Юрген слушал и снисходительно улыбался. Она несомненно была мила. И вот так они вполне удовлетворительно вели домашнее хозяйство в Аду до тех пор, пока отпуск Флоримели не подошел к концу. А потом они расстались без слез, но с явной дружелюбностью.
И Юрген всегда вспоминал Флоримель с самым приятным чувством, но не как жену, с которой он когда-то находился в настоящей близости.
Когда эта прелестная вампирка покинула его, император Юрген, несмотря на всеобщую популярность и уважение к его политическим взглядам, стал в Аду не совсем счастлив.
– В любом случае утешительно, – сказал Юрген, – обнаружить, кто открыл теорию демократического правления. Я долго гадал, кто же выдвинул идею, что лучший способ получить разумное решение по любому умопостижимому вопросу – поставить его на всенародное голосование. Теперь знаю. В общем, черти, наверно, правы в своих доктринах. Несомненно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время!.. Например, эти нескончаемые попытки насадить демократию во всей вселенной, эти постоянные войны с Раем из-за того, что Рай привязан к тиранической форме автократического правления, были как логичны, так и великодушны и являлись, конечно же, единственным способом гарантировать всеобщий триумф демократии.
Однако все это казалось Юргену весьма несерьезным, поскольку, – как он теперь знал, определенно было что-то и в Небесной системе, способствующей накоплению военной мощи, поэтому Рай обычно и побеждал. Более того, Юрген не мог свыкнуться с фактом, что Ад являлся лишь некоторой идеей его предков, с которой случайно согласился Кощей. Юргена всегда выводили из себя старомодные представления, в частности те, которые осуществлялись на деле, как в случае с Кощеем.
– Что ж, это место показалось мне грубым анахронизмом, – сказал Юрген, задумчиво глядя на огни Хоразмы, – а его методы мучения совестливых людей я не могу не посчитать в самом деле весьма жестокими. Черти простодушны, и у них добрые намерения, что никто и не собирался отрицать, но это все. Здешним местам нужна куда более упрямая и действительно несговорчивая личность…
И это, конечно же, напомнило ему о госпоже Лизе. И вот так мысли Юргена повернулись к совершению мужественного поступка. Он вздохнул и пошел среди чертей, глядя по сторонам и наугад расспрашивая о том отважном дьяволе, который в облике черного господина утащил госпожу Лизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Они были, как обнаружил Юрген, простодушными бесами, позволявшими страшно эксплуатировать себя назойливым мертвецам. Они не имели ни минуты покоя из-за проклятых, которые являлись личностями, обремененными совестью, и потому требовали нескончаемых мучений. Когда Юрген попал в Ад, политические дела находились там в весьма скверном состоянии, поскольку среди молодых чертей возникла большая партия, выступавшая за прекращение вековечной войны с Раем почти любой ценой, для того чтобы отдохнуть от бесконечного потока совестливых мертвецов, ищущих мучений. Ибо хорошо известно, что, когда Сатана покорится и даст заковать себя в цепи, больше не будет смерти, и надоевшая иммиграция, соответственно, прекратится. Так говорили молодые черти, считавшие, что дедушке Сатане следует принести себя в жертву ради всеобщего благоденствия.
Они также указывали, что Сатана являлся у них руководящим должностным лицом со времен основания Ада по необходимости, поскольку смена правительства в военное время нецелесообразна, но что Сатана через определенный срок должен переизбираться. И, конечно же, Сатана во всем признавался абсолютной властью, поскольку это тоже типично для военного времени. В общем, через несколько первых тысячелетий молодые черти начали перешептываться насчет того, что такое правление не является идеальной демократией.
Но более консервативные старики были возмущены такими упадническими и безумными идеями и обошлись с младшими несколько сурово, разорвав их на куски и тем совершенно уничтожив. Затем старшие черти начали применять еще более устрашающие наказания.
* * *
Дедушка Сатана был весьма раздосадован, поскольку законы нарушались повсеместно. И через пару дней после прихода Юргена Сатана издал обращение к своим подданным о более уважительном отношении к кодексу Ада. Но при демократическом правлении народу не нравится постоянно беспокоиться о законе и порядке, на что указал Юргену один из наиболее старых и сильных чертей.
Юрген сделал серьезное лицо и потер подбородок.
– Но посмотрите, – сказал Юрген, – порицая дух толпы, спорадически проявлявший себя в этой стране в выступлениях против сторонников мира и подчинениях приказам Небес и другой процелестинской пропаганде, – и предупреждая лояльных граждан, что таких вспышек нужно остерегаться как пагубных для общественного благополучия Ада – Дедушка Сатана должен иметь в виду, что правительство, по большому счету, держит в своих руках средства борьбы со злом. – И Юрген очень сурово взглянул на Сатану.
– Вот-вот, – сказал Флегетон, кивая головой, похожей на голову медведя, за исключением голых и длинных красных ушей, внутри которых горел огонь, напоминающий пламя спиртовки. – Вот-вот, этот молодой император в блестящей рубахе говорит необычайно хорошо!
– Так все мы говорили в Пандемониуме, – задумчиво сказал Велиал, – в прекрасные дни, когда Пандемониум был только что построен, а мы были еще бесенятами.
– Да, его речи принадлежат старой школе, лучше которой ничего нет. Так что, пожалуйста, продолжайте, император Юрген, – воскликнули старые черти, – и позвольте нам узнать, о чем же вы говорите.
– Я говорю лишь о том, – сказал Юрген и вновь сурово взглянул на Сатану, – что, пока судебное преследование нарушения законов, вызванных военным положением, отмечено сентиментальной расслабленностью; пока откладывается заслуженное наказание за неприкрытые проявления процелестинства; пока малодушная снисходительность прощает подозреваемых в нелояльных мыслях, – до тех пор вызванный праведным негодованием патриотизм, пусть то и дело вводимый в заблуждение, будет брать в собственные руки дело возмездия в отношении нарушителей закона.
– Но, все же… – сказал Дедушка Сатана.
– Неумелое ведение судопроизводства, – твердо продолжил Юрген, – является настоящим катализатором вспышек народного негодования; и более справедливо скорбеть о политике всепрощения, предоставляющей такую возможность, нежели о случаях неповиновения толпы. Сейчас, когда патриотичный народ Ада находится в состоянии войны, он не в том настроении, чтобы с ним шутить. Осуждение преступлений против нации не должно граничить с формальностями, придуманными для излишне тонкой юриспруденции мирного времени. Я уверен, что среди вас нет никого, у кого на языке не вертелись бы бессмертные слова Ливония на эту самую тему. Поэтому я не стану их повторять. Но, я полагаю, вы согласитесь со мной, что сказанное Ливонием бесспорно.
И Юрген с огромной скоростью продолжал, все время строго поглядывая на Дедушку Сатану.
– Да, да! – сказал Сатана, беспокойно крутясь в кресле, но по-прежнему не думая всецело о Юргене. – Да, у вас превосходное красноречие, и я ни на мгновение не принизил бы авторитет Ливония. А ваша цитата необычайно к месту и все такое прочее. Но в чем вы меня обвиняете?
– В сентиментальной расслабленности, – парировал вопрос Юрген. – Разве всего лишь вчера к вам не привели одного из молодых чертей, обвиняемого в том, что, по его словам, климат в Раю лучше, чем здесь? А вы, сударь, главный судья Ада, именно вы спросили, произносил ли он когда-нибудь такую предательскую ересь!
– Но что еще я должен был сделать? – спросил Сатана, ерзая и помахивая огромным пушистым хвостом так, что тот шуршал о рога, но на самом деле по-прежнему не отвлекался от своей важной думы.
– Вам нужно запомнить, сударь, что черт, чей патриотизм спорен, – это черт, которого следует наказать. И что нет времени вдаваться в неуместные вопросы вины или невиновности. Иначе, как я понимаю, в Аду у вас никогда не будет настоящей демократии.
Сейчас Юрген выглядел очень впечатляюще, и все черти ему зааплодировали.
– И вот, – говорит Юрген, – возмущенные присутствующие, уставшие от таких поверхностных допросов, взяли малого из ваших рук и разорвали на чрезвычайно мелкие кусочки. И я предупреждаю вас, дедушка Сатана, что ваш долг как демократического судьи всегда именно так обращаться с подобными преступниками, а задавать свои дурацкие вопросы будете после. Что говорит непосредственно по этому поводу Рудигерн? А к тому же Зантифер Великий? Что ж, милостивый государь, я прямо спрашиваю вас, где еще во всей истории международного права вы найдете более ясные выражения, чем использовали они?
– Несомненно, – говорит Сатана с унылой улыбкой, – вы цитируете весьма уважаемых авторов, и я по большей части принимаю ваши упреки. В будущем я постараюсь быть более требовательным. И вы не должны винить меня так строго за мягкотелость, император Юрген, ибо давно уже не появлялся в Аду живой человек, обучавший бы нас, как вести дела во время войны. Без сомнения, точно как вы говорите, здесь нам нужно чуть больше строгости, и хорошо бы извлечь пользу, усвоив более гуманные методы. Значит, Рудигерн?.. Да, Рудигерн бесспорен, и я честно это признаю. Так что пойдемте домой, поужинаем вместе, император Юрген, и поговорим об этих вещах.
Тут Юрген вышел под руку с Дедушкой Сатаной, и эрудиция Юргена и твердый здравый смысл навсегда стали эталоном среди старших и более сплоченных служителей Ада. А Сатана последовал предложению Юргена, и охоту бунтовать в достаточной степени быстро отбили, разрывая на очень мелкие кусочки всякого, кто ворчит по какому-либо поводу. И подданные Сатаны ходили все время, широко улыбаясь при мысли о том, что могло бы случиться с ними, если б они показались удрученными. Так из-за появления Юргена Ад стал на вид значительно счастливее.
Глава XXXIX
О компромиссах в Аду
Жену Дедушки Сатаны звали Филлис, и, несмотря на то, что у нее были крылья, как у летучей мыши, она представляла собой прелестнейшую худенькую чертовку, которую Юрген когда-либо видел. Юрген провел эту ночь в Черном Доме Геенны, и еще две ночи, а может, три ночи. А подробности того, что Юрген делал после ужина, гуляя в одиночестве по саду Черного Дома среди искусно раскрашенных чугунных цветов и кустарников, подходя к зарешеченному окну комнаты Филлис и шутя с ней в темноте, несущественны для этой истории.
Сатана очень ревновал свою жену: он подрезал ей одно крыло и держал ее под замком, как сокровище, которым она безусловно являлась. Но Юрген впоследствии обычно говорил, что, хотя решетки на окнах весьма отвратительны, они даже неким образом усиливали пикантность общения с госпожой Филлис. Эту царицу (говорил Юрген) он нашел просто непревзойденной в остроумии.
Флоримель посчитала это высказывание довольно загадочным: что именно имел в виду его величество?
– То, что при любых обстоятельствах госпожа Филлис знает, как воспринять шутку и вернуть ее настолько же хорошо.
– Ваше величество уже сообщило мне об этом; и, несомненно, шутками можно обмениваться сквозь решетку…
– Да, именно это я и имел в виду. А госпожа Филлис оказалась способной оценить поток моего юмора. Она мне сообщила, что Дедушка Сатана холодного и сухого нрава и почти лишен чувства юмора, так что они месяцами не обмениваются любезностями. В общем, я готов отведать любой напиток, а в остальном, помня, что у моего хозяина огромные страшные рога, я приложил все усилия, чтобы обойтись со своей хозяйкой честно. Хотя на самом деле я обменивался любезностями с женой Сатаны скорее для чести и славы дела, чем для чего-либо иного. Поступая так, моя милая, я чувствовал себя достойным быть императором Юргеном.
– Ох, боюсь, что ваше величество – отчаянный повеса, – ответила Флоримель: – Однако мы все знаем, что императорский скипетр уважаем повсюду.
– На самом деле, – говорит Юрген, – я часто сожалел, что, покидая Нумырию, не взял с собой скипетр с драгоценными каменьями.
Она вздрогнула от какой-то невысказанной мысли; только через некоторое время Флоримель поведала Юргену об унизительно несчастном случае со скипетром забывчивого султана из Гарчао. Сейчас же она лишь ответила, что драгоценные камни могли бы показаться нарочитыми и неуместными.
Юрген согласился с этим трюизмом, так как, конечно же, они жили очень мирно, и Юрген в своей блестящей рубахе был достаточно великолепен для требований любой благоразумной жены.
Так Юрген остался с Флоримелью в хороших отношениях. Но он никогда не обожал ее так, как Гиневру или Анайтиду, и даже на одну десятую так, как Хлориду. Во-первых, он подозревал, что Флоримель выдумана его отцом, а у Котта и Юргена вкусы всегда различались. А во-вторых, Юрген не мог не видеть, что Флоримель чересчур много внимания уделяет тому, что он – император.
«Она любит мой титул, а не меня, – с грустью думал Юрген, – и она меньше привязана к тому, что действительно свойственно мне, нежели к императорским державам, скипетрам и прочим внешним украшениям».
И Юрген выходил из расселины Флоримели весьма удрученным и сидел один у Моря Крови, размышляя, как несправедливо, что никчемный титул императора должен отгораживать его от искренности и прямоты.
«Мы, называемые королями и императорами, такие же люди, как и все. И мы вполне имеем право, как и другие, на утешение истинной любовью и привязанностью. Вместо этого мы живем в постоянной изоляции, а женщины предлагают нам все, кроме сердца, и мы очень одиноки. Нет, не могу поверить, что Флоримель любит меня из-за меня самого: ее прельщает мой титул. И мне хотелось бы никогда не делаться императором Нумырийским, потому что этот император расхаживает повсюду в сказочном великолепии и, весьма естественно, неотразим в своем полумифическом блеске. Но эта императорская мишура отвлекает мысли Флоримели от настоящего Юргена, так что настоящий Юрген является человеком, которого она вообще не понимает. А это несправедливо».
К тому же, у него было своего рода предубеждение против того, как Флоримель проводила время, соблазняя и убивая молодых людей. Конечно, в действительности, невозможно винить девушку, поскольку та стала жертвой обстоятельств и у нее не было выбора, становиться вампиркой или нет, раз кошка перепрыгнула через ее гроб. И все же Юрген всегда чувствовал, по-мужски нелогично, что у нее не очень приятная профессия. И равно по-мужски нелогично он настойчиво уговаривал Флоримель рассказать ему о ее вампирских делах, несмотря на подспудное чувство, что он бы предпочел, чтобы его жена занималась каким-нибудь другим ремеслом. А веселое созданьице достаточно охотно ублажало его своими фиолетовыми искрящимися глазами, яркими, мило изогнутыми губами, показывающими крохотные белые и острые зубки совершенно отчетливо.
Она была действительно мила, когда рассказывала ему о том, что случилось в Копенгагене, когда молодой граф Озмунд спустился в подвал к нищенке, и что они сделали с кусками его тела; и о том, как у одного вида змей появилось тайное имя, которое, будучи выкрикнутым ночью с соответствующей церемонией, вызовет восхитительные происшествия; и о том, что можно делать с помощью некрещеных детей, если только те не поцелуют тебя своими влажными неуверенными губками, потому что тогда все это становится невозможным; и о том, как она воспользовалась черепом молодого рыцаря Ганелона, когда он расстался с ним, а она с рыцарем; и о том, что под конец сказал крокодилам молодой священник Вульфнот.
– О да, у моей жизни есть забавная сторона, – сказала Флоримель. – Конечно же, нравится ощущать, что ты не всецело потеряла контакт с миром и даже вносишь скромный вклад в пресечение глупости. Но даже при этом, ваше величество, эти имена, которыми тебя называют! То, чего ждут от тебя молодые люди в качестве платы за их телесную и духовную гибель! То, что говорят о тебе их родственники! И, кроме всего прочего, постоянное напряжение, работа в ночное время и непрерывные попытки жить согласно своим принципам! О да, ваше величество, я была гораздо счастливее, когда оставалась чахоточной швеей и гордилась своими петлями для пуговиц. Но от невестки, которая лишь иногда, будто отбывая повинность, зовет тебя на чай и которая известна своей набожностью, можно, конечно же, ожидать чего угодно. И это напоминает мне, что в действительности я должна рассказать вашему величеству о том, что случилось на сеновале сразу после того, как аббат разделся…
Так она продолжала болтать, а Юрген слушал и снисходительно улыбался. Она несомненно была мила. И вот так они вполне удовлетворительно вели домашнее хозяйство в Аду до тех пор, пока отпуск Флоримели не подошел к концу. А потом они расстались без слез, но с явной дружелюбностью.
И Юрген всегда вспоминал Флоримель с самым приятным чувством, но не как жену, с которой он когда-то находился в настоящей близости.
Когда эта прелестная вампирка покинула его, император Юрген, несмотря на всеобщую популярность и уважение к его политическим взглядам, стал в Аду не совсем счастлив.
– В любом случае утешительно, – сказал Юрген, – обнаружить, кто открыл теорию демократического правления. Я долго гадал, кто же выдвинул идею, что лучший способ получить разумное решение по любому умопостижимому вопросу – поставить его на всенародное голосование. Теперь знаю. В общем, черти, наверно, правы в своих доктринах. Несомненно, я не могу зайти так далеко и сказать обратное: но все же, в то же самое время!.. Например, эти нескончаемые попытки насадить демократию во всей вселенной, эти постоянные войны с Раем из-за того, что Рай привязан к тиранической форме автократического правления, были как логичны, так и великодушны и являлись, конечно же, единственным способом гарантировать всеобщий триумф демократии.
Однако все это казалось Юргену весьма несерьезным, поскольку, – как он теперь знал, определенно было что-то и в Небесной системе, способствующей накоплению военной мощи, поэтому Рай обычно и побеждал. Более того, Юрген не мог свыкнуться с фактом, что Ад являлся лишь некоторой идеей его предков, с которой случайно согласился Кощей. Юргена всегда выводили из себя старомодные представления, в частности те, которые осуществлялись на деле, как в случае с Кощеем.
– Что ж, это место показалось мне грубым анахронизмом, – сказал Юрген, задумчиво глядя на огни Хоразмы, – а его методы мучения совестливых людей я не могу не посчитать в самом деле весьма жестокими. Черти простодушны, и у них добрые намерения, что никто и не собирался отрицать, но это все. Здешним местам нужна куда более упрямая и действительно несговорчивая личность…
И это, конечно же, напомнило ему о госпоже Лизе. И вот так мысли Юргена повернулись к совершению мужественного поступка. Он вздохнул и пошел среди чертей, глядя по сторонам и наугад расспрашивая о том отважном дьяволе, который в облике черного господина утащил госпожу Лизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31