Вы слишком молоды, мой друг. - Кто смеет говорить, что я слишком молод! - набросился на него Гарри. - Верно, ваша милость боится?
- Я боюсь? - вскричал Мохэн.
Но добрый виконт понял хитрость.
- Ставлю десять моидоров, Мохэн, - сказал он. - Поди, глупый мальчишка, здесь не Кембридж, и мы не на пятачки играем. - И Гарри, у которого не водилось таких денег (ибо его полугодовое жалованье всегда бывало истрачено еще до получения), должен был отступить, внутренне негодуя и злясь оттого, что в кармане у него не нашлось нужной суммы.
- Я бы, пожалуй, поставил против молодого джентльмена крону, - сказал Мохэнов капитан.
- Вот не думал, что офицеры в армии так богаты на кроны, - сказал Гарри.
- А что, в колледже секут? - спросил капитан.
- Дураков секут, - сказал Гарри, - а задир бьют палками, а щенков кидают в воду.
- Но, видно, они не все тонут, - сказал капитан, ирландец родом; и тут все джентльмены расхохотались, что еще более обозлило бедного Гарри.
Вдруг милорд Мохэн, желая снять нагар со свечки, потушил ее. Это случилось, когда в комнату только что вошли слуги с новыми бутылками и стаканами, и милорд виконт воскликнул:
- Черт вас возьми, Мохэн, нельзя же быть таким неуклюжим. Эй, любезный, зажги-ка эту свечу.
- "Неуклюжий" - довольно неуклюжее выражение, милорд, - возразил тот. У нас в городе джентльмены не употребляют таких слов, а употребив, извиняются.
- Ну, а я не из города, а из деревни, - сказал милорд виконт.
- Оно и видно по вашим манерам, - сказал лорд Мохэн. - Никто не посмеет называть меня "неуклюжим".
- Я вам бросаю это слово в лицо, милорд, - сказал виконт. - Может быть, и карты отправить вдогонку?
- Джентльмены! Джентльмены! При людях! - в один голос воскликнули полковник Уэстбери и лорд Уорик. Слуги поспешно вышли из комнаты. Слышно было, как они внизу рассказывают о ссоре.
- Довольно слов, - сказал капитан Уэстбери. - Угодно милордам встретиться завтра поутру?
- Быть может, милорд Каслвуд пожелает взять обратно свои слова? спросил граф Уорик.
- Об этом не может быть и речи! - сказал полковник Уэстбери.
- В таком случае у нас не остается выбора. Прошу заметить, джентльмены, были произнесены оскорбительные слова, и в просьбе об извинении отказано.
- Отказано, - сказал милорд Каслвуд, надевая шляпу. - Где состоится встреча? И когда?
- Поскольку милорд отказывается дать мне словесное удовлетворение, о чем я глубоко сожалею, не стоит, пожалуй, откладывать, - сказал лорд Мохэн. - Пошлем за портшезами и отправимся на Лестер-Филд.
- Надеюсь, ваша милость окажет мне честь обменяться со мной двумя-тремя ударами шпаги, - сказал полковник Уэстбери, отвешивая поклон лорду Уорику и Ходленду.
- Для меня будет честь, - возразил милорд с еще более церемонным поклоном, - встать против джентльмена, дравшегося под Монсом и Намюром.
- А ваше преподобие разрешит ли мне преподать ему маленький урок? сказал капитан.
- Нет, нет, джентльмены, двоих с каждой стороны будет достаточно, сказал покровитель Гарри. - Пощадите мальчика, капитан Макартни. - И с этими словами он пожал Гарри руку - предпоследний раз в своей жизни.
Проходя через общий зал, все остановились, и милорд виконт, смеясь, сказал буфетчице, что джентльмены повздорили немного из-за карт - обычное дело! - но ссора уже улажена, и теперь вся компания отправляется в дом милорда Мохэна, на Боу-стрит, распить еще бутылочку перед сном.
Вызвали полдюжины портшезов, и когда шесть джентльменов разместились в них, носильщикам потихоньку отдали приказание идти к Лестер-Филд, где они и остановились напротив таверны "Королевское знамя". Было около полуночи, город уже спал, и лишь в немногих окнах светились огни; но для той недоброй цели, с которою явились сюда противники, ночь была достаточно светла; и все шестеро вступили на роковое поле, оставив носильщиков сторожить у ограды, чтобы никто не помешал встрече.
Все, что произошло потом, стало достоянием широкой гласности и, в назидание ослушникам закона, занесено в анналы нашей родины. Гарри Эсмонду показалось, что не прошло и нескольких минут (хотя, будучи поглощен собственным противником, действовавшим довольно напористо, он мог и не заметить времени), как с той стороны, где носильщики, перегнувшись через ограду и покуривая трубки, следили за смутно различимым зрелищем боя, раздался крик, возвещавший несчастье. Услышав его, Эсмонд выронил шпагу и оглянулся, и в это самое мгновение противник ранил его в правую руку. Но молодой человек не обратил внимания на боль и бегом бросился к своему дорогому господину, которого он увидел распростертым на земле.
Милорд Мохэн стоял над ним.
- Вы тяжело ранены, Фрэнк? - спросил он глухим голосом.
- Мне, видно, больше не встать, - сказал милорд, не поднимая головы.
- Нет, нет, не говорите этого, - возразил тот, - и я призываю бога в свидетели, Фрэнк Эсмонд, что попросил бы у вас прощения, если б вы дали мне такую возможность. Клянусь, что в том деле, которое послужило первым поводом к нашей ссоре, лишь я один заслуживаю упрека, и что... что миледи...
- Тсс! - слабым голосом сказал бедный милорд виконт, приподнимаясь на локте. - Спор вышел у нас из-за карт, из-за проклятых карт. Гарри, мой мальчик, и ты тоже ранен? Да поможет тебе бог! Я любил тебя, Гарри, а теперь ты береги моего маленького Фрэнка... и... и передай вот это сердечко моей жене.
С этими словами мой дорогой господин схватился за грудь, желая снять медальон, который он всегда носил, но тут силы оставили его, он упал без сознания.
Мы все застыли в ужасе, полагая, что он мертв; но все же Эсмонд и полковник Уэстбери велели носильщикам подойти, и милорда перенесли к некоему мистеру Эмсу, врачу, содержавшему ванное заведение на Лонг-Экр, и, разбудив всех обитателей дома, внесли туда жертву злополучной ссоры.
Там милорда виконта уложили в постель, и врач, человек, видимо, столь же искусный, сколь и добросердечный, осмотрел его рану. Сделав для милорда все, что нужно, он также перевязал руку Гарри Эсмонду (который настолько ослабел от потери крови, что по приходе в дом лишился чувств и некоторое время не сознавал ничего происходящего вокруг). Едва придя в себя, молодой человек, разумеется, тотчас же спросил о своем дорогом покровителе, в ответ на что врач провел его в комнату, где лежал лорд Каслвуд, который уже приказал послать на священником и, по словам окружающих, выражал настоятельное желание переговорить со своим родственником с глазу на глаз. Он лежал на постели, осунувшийся и очень бледный, и взгляд его уже приобрел ту роковую неподвижность, которая служит предвестником смерти; воскликнув; "Только Гарри Эсмонда", - он отстранил от себя всех прочих слабым движением руки, тут же бессильно упавшей на одеяло; и Гарри Эсмонд, подойдя ближе и опустившись на колени, приник к этой руке губами.
- Ты ведь почти священник, Гарри, - с трудом выговорил милорд, слабо улыбаясь и пожимая его руку своими холодными пальцами. - Никого нет? Я хочу, чтоб ты принял мою предсмертную исповедь.
И перед священным лицом смерти, словно вставшей в ногах постели страшным свидетелем его слов, умирающий, с трудом шевеля губами, высказал последние свои пожелания о будущем семьи, смиренно покаялся во всех совершенных грехах, простился благочестиво с миром, который покидал. Кое-какие из его признаний близко касались Гарри Эсмонда несказанно удивили его. Когда милорд виконт, слабея на глазах, доканчивал свою удивительную исповедь, доложили о приходе мистера Эттербери, священнослужителя, за которым послал милорд.
В то время названный джентльмен еще не достиг высоких ступеней церковной иерархии и был лишь проповедником небольшой церкви, куда стекался весь город, привлеченный его удивительным красноречием. Он доводился крестником милорду, некогда бывшему учеником его отца; еще будучи в Оксфорде, он не раз приезжал погостить в Каслвуд, и, если я не ошибаюсь, именно по его совету Гарри Эсмонд был послан в Кембридж, а не в Оксфорд, ибо о последнем мистер Эттербери, хоть и был одним из самых уважаемых его членов, всегда отзывался неодобрительно.
Наш посланный, несмотря на ранний час, застал доброго священника уже за книгами, и тот поспешно последовал за ним в дом, где бедный милорд виконт лежал на смертном одре и Эсмонд, неотлучно находившийся при нем, ловил последние слова, слетавшие с его губ.
Узнав о приезде мистера Эттербери, милорд сжал руку Эсмонда и попросил оставить его со священником наедине; и Эсмонд не стал мешать их беседе в этот торжественный и скорбный час. Можно не сомневаться, что сам он провел это время в молитвах и горестных мыслях о своем умирающем благодетеле. Милорд поведал ему тайну, близко до него касавшуюся. Поистине у него теперь было достаточно причин для сомнений и тревог, для душевных мук и безотлагательных решений; покуда длилась беседа между умирающим и его исповедником, родственник лорда Каслвуда находился во власти целой сумятицы разноречивых чувств.
По истечении часа, а быть может, и более того, мистер Эттербери вышел из комнаты с какой-то бумагой в руке и строго посмотрел на Эсмонда.
- Он готов предстать перед грозным судом всевышнего, - сказал священник. - Он во всем открылся мне. Он прощает и верует и хочет искупить содеянное зло. Нужно ли предать это гласности? Нужно ли позвать свидетеля, который скрепи! бумагу своей подписью?
- Видит бог, - с глухим рыданием воскликнул молодой человек, - мой дорогой милорд всю свою жизнь делал мне только добро!
Священник вложил бумагу в руку Эсмонда. Он посмотрел на нее. Буквы поплыли перед его глазами.
- Это исповедь, - сказал он.
- Это как вам будет угодно, - сказал мистер Эттербери.
В комнате топилась печь, у которой сушились купальные простыни, а в углу лежала куча белья, пропитанного кровью моего дорогого покровителя. Эсмонд подошел к печи и бросил бумагу в огонь. Печь была высокая, выложенная глазурованными голландскими изразцами. Как запечатлеваются в памяти подобные мелочи в напряженнейшие минуты! - страницы книги, читанной в пору тяжелых испытаний, вкус последнего блюда, съеденного перед дуэлью, или иной знаменательной встречей, или разлукою. На голландских изразцах в бане на Лонг-Экр был грубый рисунок, изображавший Иакова в косматых перчатках, обманом получающего от Исаака благословение, предназначенное первенцу Исаву. Пламя вспыхнувшей бумаги ярко озарило его.
- Это только исповедь, мистер Эттербери, - сказал молодой человек. Он прислонился головой к печи, и слезы брызнули из его глаз. То были первые слезы, пролитые им с того часа, когда он сидел у изголовья милорда, потрясенный случившимся, а еще более тем, что открыл ему умирающий, и с ужасом думал, что, в сущности, не кто иной, как он, навлек это двойное несчастье на самых дорогих ему людей на свете.
- Пойдем к нему, - сказал мистер Эсмонд, и они вошли в соседнюю комнату. В окнах уже брезжил рассвет, выдавая зловещую бледность лица милорда и его беспокойный умоляющий взгляд, отмеченный роковою печатью близкого конца. При нем находился врач. Эсмонд вошел в комнату, как только хирург вышел оттуда. Милорд обратил жалобный взгляд на молодого человека. У того сердце сжалось, когда он услышал хрип, вырывающийся из горла умирающего.
- Милорд виконт, - сказал мистер Эттербери, - мистер Эсмонд не желает свидетелей и сжег бумагу.
- Мой дорогой господин! - сказал Эсмонд, опустившись на колени и целуя его руку.
Милорд виконт порывисто приподнялся и обхватил Эсмонда обеими руками. "Господь да бл... благослов..." - было все, что он успел сказать. Кровь хлынула у него изо рта, заливая молодого человека. Моего дорогого лорда не стало. Он отошел с благословением на устах, с любовью, лаской и раскаянием в своем мужественном сердце.
- Benedicti benedicentes Благословенны благословляющие (лат.)., произнес мистер Эттербери, и молодой человек, стоя на коленях у постели, простонал: "Аминь".
"Кто сообщит об этом ей?" - было следующей мыслью мистера Эсмонда. И он тут же обратился к мистеру Эттербери, умоляя его отправиться в Каслвуд. Сам он не решался предстать перед своей госпожой с этой страшной вестью. И, заручившись согласием доброго мистера Эттербери, Эсмонд тут же написал несколько строк человеку милорда с просьбой достать лошадей для мистера Эттербери и сопровождать его в Каслвуд, его же, Эсмондов, дорожный мешок переслать в Гэйтхаусскую тюрьму, куда он решил тотчас же явиться и предать себя в руки правосудия.
Книга вторая,
содержащая описание боевых походов мистера Эсмонда и различных событий,
касающихся семейства Эсмонд
Глава I
Я в тюрьме; меня навещают, но не с целью утешения
Кто видел смерть, безвременно сразившую человека близкого и почитаемого, и знает, как тщетны тут всякие утешения, тот поймет, что за муки испытал Гарри Эсмонд после кровавой полночной драмы, которой ему пришлось быть участником. Он чувствовал, что никогда не решился бы явиться к своей дорогой госпоже и поведать ей о происшедшем. Он был благодарен доброму Эттербери за то, что тот взял на себя эту печальную обязанность; но, кроме горя, которое он унес с собой в тюрьму, было у него на сердце еще кое-что, в чем он тайно черпал утешение и мужество.
Важную тайну поведал Эсмонду его злополучный родственник на смертном одре. Разгласить ее, на что по чести и справедливости он имел право, значило нанести еще более тяжкий удар тем, кого он больше всех любил на свете и чье горе и без того было велико. Так неужели же ему навлечь позор и бедствие на семью, к которой он привязан столь многими узами нежной любви и признательности? Посрамить вдову своего отца? Запятнать его честь и честь своего покровителя? И ради чего? Ради пустого титула, который он должен отнять у невинного ребенка, сына своей дорогой благодетельницы. Об этом спорил он сам с собою, покуда его бедный господин заканчивал свою предсмертную исповедь. Честолюбие, соблазн и даже справедливость требовали одного; любовь, благодарность, преданность говорили в защиту другого. И когда борьба окончилась, тихая радость снизошла на душу Гарри, и со слезами на глазах он возблагодарил бога за то, что он дал ему силы принять верное решение,
"Когда кровная родня отказалась от меня, - думал он, - эти друзья приютили меня и обласкали. Когда я был безродным сиротой и нуждался в защите, я нашел ее у той доброй души, которая предстала ныне перед высшим судом, покаявшись в невинно содеянном зле".
И, утешенный этою мыслью, он отправился в тюрьму, поцеловав последний раз холодные губы своего благодетеля.
На третий день его пребывания в Гэйтхаусской тюрьме (где он лежал, страдая от своей раны, которая воспалилась и причиняла сильную боль, и предаваясь описанным выше мыслям и рассуждениям, тягостным, но в то же время и отрадным) вошел тюремщик и сообщил, что его желает видеть посетительница, и хотя Эсмонд не мог видеть лица под черным капюшоном, фигура же была закутана и скрыта от глаз складками скорбной траурной одежды, он тотчас же понял, что перед ним его дорогая госпожа.
Он поднялся с постели, к которой приковала его крайняя слабость, и, как только тюремщик захлопнул за собою дверь, оставив его вдвоем с гостьей в этих невеселых стенах, шагнул вперед и протянул левую руку (правая, раненная, висела на перевязи), желая коснуться той нежной руки, которая так долго и так щедро осыпала его благодеяниями.
Но леди Каслвуд отступила назад и, откинув капюшон, прислонилась к тяжелой, с крепкими запорами двери, которая только что затворилась за тюремщиком. Мертвенная бледность покрывала ее лицо, глянувшее на Эсмонда из складок капюшона; и в устремленном на него взоре, обычно приветливом и кротком, было столько гнева и боли, что молодой человек, не привыкший видеть свою покровительницу неласковою, невольно отвел глаза.
- Итак, мистер Эсмонд, - сказала она, - вот до чего вы дошли и вот к чему вы привели меня!
- Вы явились, чтобы утешить меня в моем несчастье, сударыня, - сказал он (хотя, признаться, волнение, нахлынувшее на него при виде ее, было так сильно, что он с трудом находил слова).
Она сделала шаг к нему, но тотчас же остановилась, вся дрожа под своим черным покрывалом; ее маленькие белые руки были стиснуты, губы подергивались, глаза казались пустыми.
- Не для того, чтобы меня упрекать, - продолжал он после некоторого молчания. - Мое горе и так велико.
- Прочь руку, не прикасайтесь ко мне! - вскричала она. - Смотрите! Она в крови!
- Лучше бы мне и вовсе истечь кровью, - сказал Эсмонд, - раз вы так жестоки ко мне.
- Где мой муж? - воскликнула она. - Верните мне моего мужа, Генри. Зачем в тот страшный час вы стояли рядом и смотрели, как его убивают? Зачем дали уйти злодею, который это сделал? Вы, верный наш паладин, клявшийся умереть за нас! Вы, которого он всегда любил и отличал, которому я поручила его, вы, вечно твердивший о своей преданности и благодарности нам, - и ведь я верила, да, я верила вам, - почему вы здесь, а моего благородного Фрэнсиса нет больше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68