Понимая, что у полиции обязательно возникнут вопросы по поводу её отсутствия на приёме, и стремясь создать себе алиби, Алёна не ушла сразу, а переждала некоторое время в каком-то укромном месте (может быть, в том же туалете, и может, именно тогда, а не до убийства, она скурила сигарету, успокаивая нервы), после чего вернулась в приёмную, где весьма убедительно разыграла сцену опоздания. И это едва не сошло ей с рук.
Для полноты картины недоставало только записей передвижений Алёны по медицинскому центру. Как обнаружилось позже, в результате тонкого и умелого вторжения в локальную инфосеть, все находящиеся в здании центра видеокамеры с 15:50 до 16:35 не функционировали, а на мониторы диспетчерской выдавались картинки, заснятые в этот же отрезок времени, но днём раньше. Поскольку больница – не банк и не министерство, то охранники особо не следили за мониторами и не заметили всяких мелких несоответствий. Насколько мне было известно, следствию так и не удалось доказать, что вмешательство было произведено моей подзащитной, но прокурора это не сильно расстроило – у него и без этого хватало материала.
Я медленно прошёлся по кабинету и остановился перед широким, на всю стену, окном. Улики неопровержимо указывали на виновность Алёны Габровой, но мало того – они свидетельствовали, что преступление было тщательно, хоть и неумело, спланировано. А за предумышленное убийство при отсутствии смягчающих обстоятельств по закону полагается «прочистка мозгов» – а выражаясь официальным языком, «необратимое медикаментозное подавление центров агрессивности». В общем, более гуманный и изящный вариант распространённой в древности лоботомии. Единственная надежда – на юный возраст моей подзащитной и на то, что мне удастся отыскать те самые смягчающие обстоятельства.
Я посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать, а в полпервого мне нужно быть в Ванкуверской тюрьме для несовершеннолетних, где у меня назначено свидание с Алёной Габровой. Впрочем, я возлагал мало надежд на предстоящую встречу, по своему опыту зная, что клиенты редко бывают до конца откровенными со своими адвокатами. И коль скоро Алёна скрывает правду даже от своих опекунов, то мне уж тем более не стоит рассчитывать на её искренность. Ну, разве что в ходе нашего разговора я найду достаточно веские аргументы и сумею убедить её нарушить обет молчания. В конце концов, она умная девушка, очень умная – её коэффициент интеллекта достигает 172. Вот у меня только 148 – и видит Бог, на недостаток ума я никогда не жаловался.
Отвернувшись от окна, я сказал Торн-Смиту, что закончил осмотр, и мы вместе покинули бывший кабинет доктора Довганя. По пути к лифтам я поблагодарил молодого человека за то, что он уделил мне время, и попросил его не утруждаться, провожая меня. Торн-Смит попрощался со мной, выразил напоследок надежду, что на перекрёстном допросе я обойдусь с ним помягче, и сел в идущий вниз лифт. А я отправился наверх к своему флайеру, мрачно думая о том, что взялся за безнадёжное дело. У меня по-прежнему не было ни малейшей зацепки, позволявшей рассчитывать на благоприятный исход судебного рассмотрения.

*
В тюрьму я прибыл вовремя. Формальности были улажены ещё утром, поэтому долго ждать мне не пришлось, и в двенадцать тридцать пять в отдельную комнату для свиданий привели Алёну Габрову. Надзирательница сняла с неё наручники и, напомнив, что на разговор нам отводится ровно час, оставила нас вдвоём.
– Здравствуйте, барышня Габрова, – сказал я, когда дверь за надзирательницей закрылась. – Меня зовут Игорь Поляков, я ваш новый адвокат.
– Добрый день, – ответила Алёна приятным контральто, в котором ещё явственно проступали звонкие мальчишеские нотки.
Она подошла ко мне ближе и, убрав со своего лица длинную прядь русых волос, смерила меня оценивающим взглядом. Её светло-зелёные глаза смотрели из-под длинных чёрных ресниц внимательно и чуточку настороженно.
Прежде я видел Алёну только на снимках – нескольких плоских и одном трёхмерном, но теперь, встретившись с ней во плоти, убедился, что ни фото, ни голограмма не смогли в полной мере передать её хрупкое очарование гадкого утёнка, постепенно превращавшегося в прекрасного лебедя. Она была ниже, чем я ожидал, и гораздо изящнее – вернее, худощавее. Глядя на неё, с трудом верилось, что широкоплечий великан Конноли – отец этой невысокой девушки со стройной, скорее даже щуплой фигуркой. Внешность Алёны больше раздавала авансы на будущее (впрочем, щедрые авансы), нежели предлагала в настоящем. Её формам ещё недоставало пышности, маленькая грудь была почти незаметна, пухлые губки и чуточку курносый нос придавали лицу по-детски капризное выражение, но тем не менее сквозь весь этот налёт незрелости уже угадывалась дремлющая в ней женщина, вот-вот готовая проснуться и заявить о себе в полный голос.
Осмотрев меня с головы до ног, Алёна молча подошла к небольшому столу посреди комнаты, присела на стул и немного неловким движением расправила на коленях платье. Принуждённость этого жеста свидетельствовала о том, что обычно она носит брюки, но для первой встречи со мной решила сделать исключение и надела платье.
Я устроился напротив неё, достал из кейса свой диктофон и положил его перед собой на стол.
– Вы будете записывать наш разговор? – спросила она.
– Нет, – ответил я. – Это так, на всякий случай. Если возникнет какая-то важная мысль, я её надиктую, чтобы потом не забыть.
– У вас проблемы с памятью?
– Слава Богу, пока нет. Но я страхуюсь на случай их возникновения. Как-никак, а мне уже сорок лет.
– Тридцать девять с половиной, – поправила меня Алёна. – А точнее, тридцать девять стандартных лет, пять месяцев и двенадцать дней. Не нужно старить себя.
Я удивлённо посмотрел на неё:
– Откуда вы знаете?
Она пожала плечами:
– А откуда, по-вашему, получают информацию? Терминал в моей камере старенький, но работать с ним можно. Когда дед сообщил мне, что нанял вас для моей защиты, я постаралась разузнать о вас как можно больше.
– Гм. Я думал, что доступ к инфосети у вас ограничен – школьные уроки, всякие развивающие игры, юношеская библиотека и тому подобное.
– Всё верно. Однако в базу данных Ассоциации адвокатов меня пустили. Правда, сначала пришлось настрочить кляузу в министерство юстиции, что тюремная администрация ущемляет мои конституционные права на защиту. И хотя дело было в субботу, реакция последовала незамедлительно. – Алёна озорно улыбнулась, и в уголках её рта образовались очаровательные ямочки. – Как вы сами понимаете, через три месяца выборы в Федеральное Собрание.
Я слушал её, смотрел на неё и просто не мог поверить, что эта девушка совершила хладнокровное и расчётливое убийство. И вообще – любое убийство. Принято считать, что виновный в тяжком преступлении так или иначе выдаёт себя своим поведением, и хотя я не был приверженцем этой теории, но вместе с тем признавал, что зерно истины в ней есть – ведь любое событие в жизни человека накладывает отпечаток на его психику, что, в свою очередь, отражается на его дальнейших поступках. Однако над Алёной, казалось, не довлело ни чувство вины, ни осознание тяжести содеянного, ни банальный страх перед суровым наказанием. Единственное, что слегка настораживало меня, так это её преувеличенная беззаботность, словно происходящее с ней её совсем не касалось. Но с другой стороны, её ведь не вчера обвинили в предумышленном убийстве и постановили судить как взрослую. За четыре с лишним месяца она успела привыкнуть к своему незавидному положению и, по крайней мере внешне, смирилась с ним. Дети быстро ко всему приспосабливаются – на то они и дети.
– Понятно, – сказал я и, взглянув на часы, решил покончить с разминкой: прошло уже шесть минут из отведённого нам часа, а мы ещё не приступали к делу. – Итак, барышня Габрова...
– Ну, зачем так официально, – перебила она меня. – Пожалуйста, обращайтесь ко мне просто по имени.
– Хорошо, – ответил я, не в силах сдержать улыбки: её непосредственность меня обезоруживала. – А как вам больше нравится – Алёна или Элен?
Девушка вздрогнула и быстро оглянулась по сторонам, как будто в этой маленькой пустой комнате мог кто-то прятаться. Её испуг был чисто рефлекторной реакцией на неожиданность, вряд ли она всерьёз боялась, что наш разговор подслушивают. В отличие от многих планет, где люди, возмущаясь произволом властей, тем не менее мирятся с ущемлением своих прав, на Дамогране все гарантированные Конституцией гражданские права, в том числе и право на тайну, соблюдаются неукоснительно. Я, конечно, не отрицаю, что и у нас правительство порой прибегает к незаконным средствам, но оно ни за что не станет подвергать себя риску публичного скандала, если только это не сулит ему выгоду, с лихвой покрывающую все возможные убытки. А дело Алёны Габровой, при всей его значимости для отдельных причастных к нему людей, явно не тянуло на государственную важность.
– Элен – красивое имя, – наконец произнесла Алёна, разглядывая свои наманикюренные ногти. – Но я от него отвыкла. К тому же с ним у меня связаны не очень весёлые воспоминания. Так что называйте меня Алёной. – Ещё немного помолчав, она подняла на меня рассеянный взгляд и спросила: – Как я понимаю, вы встречались с моим отцом?
Я утвердительно кивнул:
– Вчера вечером.
– И он обещал вам хорошо заплатить, если вы добьётесь моего освобождения?
– Да, – не стал отрицать я.
Алёна удручённо покачала головой:
– Господи, как мне всё это надоело! Мой дорогой папочка, сам того не понимая, из кожи вон лезет, чтобы продлить моё заключение. Ведь в прокуратуре хотели ускорить разбирательство, они быстро построили обвинение и давно собирались передать дело в суд. Но господин Стоянов всеми правдами и неправдами тянул время – не знаю, чего он рассчитывал добиться этими проволочками, и не думаю, чтобы он сам это знал. Когда же отец убедился, что от Стоянова не будет никакого толку, то приказал деду уволить его и нанять вас. С вами он переговорил лично и посулил вам в случае успеха золотые горы. И полагаю, первое, что вы сделаете – если уже не сделали, – это попросите отложить суд ещё как минимум недели на две. Ведь так?
– Совершенно верно. Сегодня с утра я направил ходатайство об отсрочке начала слушаний. В полтретьего у меня назначена встреча с судьёй Савченко – тогда он и сообщит мне своё решение.
Я не стал говорить ей, что надежд на положительный ответ у нас мало. Суд и так многократно переносился стараниями Стоянова, поэтому я сомневался, что судья сочтёт замену адвоката веским основанием для ещё одной отсрочки. Скорее всего, он заявит, что шестнадцать дней – достаточный срок для подготовки защиты, и будет совершенно прав.
Алёна тихо вздохнула:
– Вот этого я и боялась. Будь моя воля, я бы потребовала от вас не чинить обвинению никаких препятствий, не тратить время на перекрёстный допрос свидетелей, пусть суд поскорее закончится и присяжные вынесут вердикт... Но вы не послушаете меня. Несмотря на то, что я ваш клиент, вы будете следовать указаниям того, кто вам платит, – моего отца.
– Я буду делать то, что считаю нужным для защиты ваших интересов.
– А с чего вы взяли, что затягивание разбирательства в моих интересах? Что это даст, помимо дополнительных счетов за ваши услуги?.. Только не подумайте, что мне жаль папиных денег, у него их неприлично много, и добыты они отнюдь не честным трудом. Десятилетиями наша семья, в числе других аристократических фамилий, эксплуатировала природные богатства Аррана, получая миллиарды чистой прибыли в год, а в то же самое время девяносто процентов населения планеты были лишены элементарных средств к существованию. Стоит ли удивляться, что эти обездоленные люди не поверили обещанным реформам сверху и в большинстве своём поддержали «народную революцию». И не их вина, а их беда, что нынешние правители обращаются с ними не лучше, чем прежние... – Алёна махнула рукой. – Ну да ладно, я увлеклась. Вернёмся к нашим баранам. Я уверена, что ещё одна отсрочка с началом суда ничего не даст. Никакие проволочки не помогут вам опровергнуть представленные обвинением улики. Максимум, чего вы сможете добиться, если хорошо постараетесь, так это некоторого смягчения приговора.
– Как раз в этом и состоит моя цель, – сказал я.
– Но не моя. Я не собираюсь становиться беглой преступницей, как того хочет мой отец. Имейте это в виду. Когда присяжные признают меня виновной, я потребую проверки моих показаний на «детекторе правды». Поскольку меня будут судить как взрослую, я обладаю всеми законными правами на защиту, и суд не сможет отказать мне, ссылаясь на моё несовершеннолетие.
Признаться, я ожидал чего-то подобного. Меня всегда поражала та отчаянная самонадеянность, с которой многие обвиняемые в уголовных преступлениях, услышав неблагоприятный для себя вердикт присяжных, прибегали к этому крайнему средству. Они искренне считали себя умнее, хитрее, сильнее других людей и свято верили в свою способность обмануть «детектор правды». Их нисколько не смущало то обстоятельство, что стандартная процедура проверки на детекторе предусматривает применение химических препаратов группы пентотала, которые полностью парализуют волю человека, а вдобавок превращают его в слюнявого идиота, неспособного выдумать даже мало-мальски приемлемую ложь.
По причинам этического порядка «детектор правды» не применяется повсеместно в нашей судебной практике; его использование допускается лишь по требованию самого подсудимого и только после объявления присяжными обвинительного вердикта – но ещё до вынесения судьёй приговора. На юридическом языке это называется ultima ratio defendi – последний довод защиты. Согласно дамогранскому законодательству, полученные с помощью детектора показания обладают наивысшим приоритетом в отношении давшего их лица, и человек, засвидетельствовавший таким путём свою невиновность, должен быть оправдан судом, вне зависимости от всех ранее предъявленных доказательств его вины. По данным федерального министерства юстиции, за прошедшие десять лет правом «последнего довода» воспользовалось свыше тысячи двухсот обвиняемых в тяжких преступлениях, семнадцать из них в результате своих показаний добились значительного смягчения приговора, и лишь один был полностью оправдан – дальнейшее расследование подтвердило, что этот человек действительно оказался жертвой рокового стечения обстоятельств.
– Забудьте об этом, Алёна, – мягко, но убеждённо заговорил я. – Не надейтесь на детектор, он вам не поможет. Почему-то многие обвиняемые возлагают большие надежды на свою возможную сопротивляемость действию производных пентотала, считая, что главное для них – не признаться в совершённом преступлении. А это в корне неверно; это ошибочная трактовка понятия презумпции невиновности. Проверка на «детекторе правды» происходит не до , а после оглашения присяжными вердикта, когда подсудимый уже признан виновным. Его вина уже установлена в предусмотренном законом порядке, и теперь тот же закон предоставляет ему шанс засвидетельствовать свою невиновность, доказать, что произошла судебная ошибка. Даже если допустить, что вы обладаете сопротивляемостью и сумеете удержаться от признания в убийстве доктора Довганя, то этим вы ещё ничего не добьётесь. Вам нужно будет убедить суд, что вы не совершали того, в чём вас обвиняют. А с этим как раз и возникнет проблема – наркотики настолько понизят ваш интеллектуальный уровень, что вы просто не сможете связно солгать, да и датчики детектора сразу изобличат малейшую вашу попытку уклониться от истины. Максимум, на что вы будете способны, это молчать и не отвечать ни на какие вопросы. Законом предусмотрена и такая ситуация; она трактуется однозначно – как отказ обвиняемого от дачи показаний. В этом случае суд должен оставить вердикт присяжных без изменений и на его основании вынести приговор.
Пока я говорил, Алёна пристально смотрела на меня, всё больше хмурясь, а в её нефритовых глазах разгорались недобрые огоньки. Под конец взгляд девушки из просто недоброжелательного стал откровенно враждебным, она плотно сжала губы и подалась вперёд, вцепившись руками в край стола. Зная из материалов дела о её неуравновешенности и вспыльчивости, я решил, что сейчас последует взрыв.
Однако я ошибся. Усилием воли Алёна подавила свой гнев, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Я благоразумно не вмешивался, давая ей время успокоиться. Когда через минуту она подняла ресницы, её взгляд уже не метал молнии, а выражал лишь усталость и грусть.
– Я вас понимаю, – произнесла она так тихо, что я с трудом расслышал её. – Вы не можете думать иначе. Как и все остальные, вы даже мысли не допускаете, что я могу оказаться невиновной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44