– Вишь ты, стало быть, и Прадед с Прабабкой, и Вы, Папа и Мама, полными тёзками оказалися! То, наверное, Господь на счастие послал! – выразил своё отношение Распутин. – А эти картинки, стало быть, гербы тех царей германских, которые пред светлыми очами нашей Государыни бились? – указал он тыльной стороной ладони на геральдические щиты немецких дворян, украшавших серебряный кубок.
– Воистину так, Григорий Ефимович, – с доброй улыбкой согласился Николай.
Принесли чай, к нему – бисквиты, печенье, сухари, сладкий хлеб, жёлтое вологодское масло. На столе появилась также большая ваза с конфектами, сделанными придворными кондитерами. Государыня решила сама разливать чай по чашкам. Аня сходила в столовую и принесла две вазочки варенья – чёрносмородинового и малинового.
Когда всё было готово для трапезы, Григорий Ефимович сложил молитвенно ладони, возвёл очи горе и его губы беззвучно задвигались, повторяя:
«Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится Имя Твоё, да приидет Царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земли яко на небесех. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».
По примеру Распутина все сидящие за столом шептали про себя молитву и полушёпотом завершили её дружным: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь».
По окончании молитвы длинными, сухими и костлявыми пальцами Старец взял сразу два куска сладкого хлеба, зацепил ножом масла, накрыл кусок хлеба с маслом другим и добавил в середину бутерброда ложку малинового варенья. Затем он ловко откусил от этого сооружения и с громким прихлёбыванием опустошил сразу половину чашки.
Николай Александрович повторил манёвр Друга, по-простецки, как будто никогда и не был царём, налил горячего чая на блюдце и спокойно выпил его, а потом причмокнул. Аликс сделала большие глаза и гневно надулась – она изумилась, что у её Супруга вдруг ни с того ни с сего проявляются простонародные замашки. Казалось, она хотела спросить Ники: «И где ты только этому научился?!» Глаза Николая засмеялись ей в ответ.
Всю эту немую сцену заметил, оторвавшись от чашки, Григорий Ефимович.
Он с хитрецой посмотрел на Аню и, обращаясь как будто бы только к ней, тоном деревенского проповедника начал короткую речь:
– Какое счастье – воспитание души аристократов… Очень есть сторона благочестивая: то нельзя и другого невозможно, и всё с благонамерением…
Аликс сразу поняла, что камешек летит в её огород, и слегка устыдилась. Ники внимал откровению мужика, с восторгом глядя ему в рот. Аня скромно хихикнула, прикрыв рот платочком.
Ободрённый вниманием слушателей, Григорий продолжал:
– Большая половина сего воспитания приводит в истуканство, отнимает простоту явления. А почему? Потому, во-первых, не велят с простым человеком разговаривать. А что такое простой человек? Потому что он не умеет заграничные фразы говорить, а говорит просто и сам с природой живёт, и она его кормит и его дух воспитывает в мудрость. А почему так аристократ лжёт и себя обманывает: неохота – смеётся, он всё врёт.
Глаза Распутина зажглись фиолетовым светом, и всем стало ясно, что Старец терпеть не может аристократию. Это было понятно. С тех пор как духовник великого князя Николая Николаевича Феофан ввёл его к великому князю в дом и сразу две великих княгини, Анастасия и Милица Николаевны, очаровались Старцем, а потом возненавидели его за то, что он, представленный ими Императрице, не захотел стать орудием их влияния и проявил независимость, именно аристократия, по сигналу из Знаменки, принялась травить и унижать его, клеветать, завидовать и злобствовать, проявляя самые антихристианские чувства.
Добрый к Распутину и открыто любующийся этим мудрым и хитрым мужиком, не признающим политесов, Николай Александрович посерьёзнел и приготовился выслушать всё, что скажет Григорий Ефимович. Уловив эту готовность, Старец продолжал:
– После этого аристократ делается мучителем. Почему мучителем? Потому что не так себя вёл, как Бог велел. Невидимо себя обманывал и тайно в душе врал. Вот потому и называется: чем важнее – тем глупее. Почему глупее? А потому, что в простоте проявляется премудрость. А гордость и надменность разум теряют. Я бы рад не гордиться, да у меня дедушка был возле министра. Таким-то родом я рождён, что они за границей жили. Ах, несчастный аристократ! Что они жили, и тебе так надо! Поэтому имения проживают, в потерю разума вдаются: не сам хочет, а потому что бабушка там живала. Поэтому-то вот хоть едет в моторе, а непокоя и обмана выше мотора.
Доктор философии, знаток богословских текстов разных религий, Императрица сердцем внимала мыслям Святого Отца, а разумом отмечала, в какую убедительную форму с точки зрения церковной науки риторики облекает этот малограмотный крестьянин, не умеющий толком ни читать, ни писать, свои откровения. «Как одарён Богом этот русский мужик!» – думала Александра Фёдоровна. Почему-то она вспомнила под речи Распутина двух лощёных русских аристократов – великого князя Дмитрия Павловича и его закадычного друга Феликса Юсупова-младшего. Из них двоих Феликс всегда казался ей исчадием зла, неврастеником, эгоистом, наркоманом и устроителем подлых шуточек над подчинёнными и зависимыми людьми, которые не могут дать ему сдачи.
Избалованный, изнеженный и испорченный юнец, сын её бывшей подруги Зины Юсуповой настолько дурно влиял на воспитанника их семьи Дмитрия, что она даже вынуждена была предупредить молодого великого князя против дружбы с бессовестным и подлым, несмотря на весь свой аристократизм, Феликсом. Но Дмитрий не внял её предостережениям. Она узнала стороной, что оба насмехались над её заботой о морали Дмитрия, её беспокойством о его времяпровождении в компании таких же беспутных юнцов, как и Феликс. Ещё больше она возмутилась, когда московские и петербургские недоброжелатели Юсуповых донесли до неё подозрения в том, что её родная сестра Элла, вдова великого князя и глава Марфо-Мариинской обители, вступила с молодым распутником Юсуповым отнюдь не в сестринские или семейно-дружественные отношения. Их видели вместе в Москве и Архангельском. А вот теперь они вместе едут в одном вагоне по святым местам и направляются прямо из Петербурга в Соловецкий монастырь!
«Этой сорокадевятилетней вдовушке мало было того, что она спала с братом своего мужа Павлом, обольщала кучеров и дворецкого, а теперь взялась за юнца, который годится ей в сыновья! И эта сестрица-святоша ещё смеет меня упрекать за дружбу со Святым старцем!.. Сплетничать об этом со всеми, начиная с моей злобной свекрови и кончая мамашей своего нежного Феликса!.. Прав наш Друг, когда он недолюбливает высший свет…»
Все эти мысли в мгновенье пронеслись в голове царицы, так что следующий пассаж Григория Ефимовича упал на подготовленную почву:
– Всё-таки сатана умеет аристократов ловить. Да, есть из них, только трудно найти, как говорится – днём с огнём, которые являют себя в простоте, не запрещают своим детям почаще сходить на кухню, чтобы поучиться простоте у потного лица кухарки. У этих людей по воспитанию и по познанию простоты разум – святыня. Святой разум всё чувствует, и эти люди – полководцы всего мира… – закончил Распутин своё обличение аристократии ложкой мёда для души Николая Александровича.
«Как Старец прав, говоря о воспитании простоты… – подумал Государь. – Ведь это он прямо взял о наших детях – Алексее и дочерях… Воистину простота соседствует у них с уважением Духа и питает благонравие. Ай да тёмный мужик! Как всегда, попал в точку!»
На дворе смеркалось. В гостиной зажглись сразу две люстры. Острыми глазами Распутин оглядел своих слушателей. Усталые от переживаний вчерашнего и сегодняшнего дня, Государь, Государыня и Вырубова чуть поникли и не могли уже всей душой воспринимать сложную и непривычную для них речь Старца. Григорий поднялся от стола первый, перекрестился на восточный угол комнаты, потом в пояс поклонился Николаю и Александре, чуть менее глубоко – Вырубовой.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! – вполголоса завершил он свой вечер в Царской Семье. Все вышли проводить его к мотору. В прихожей он дружески похристосовался с Государем и Государыней, а Аню обещал довезти до её домика в Царском Селе. Но Александра Фёдоровна попросила фрейлину остаться, и тогда Отец Григорий похристосовался на прощанье и с Аней.
Мотор укатил, оставив облачко сизого газолинового дыма. Умиротворённый Николай отправился в свой любимый кабинет наклеивать в альбом только что доставленные придворным фотолаборантом карточки. Подруги поднялись в салон Аликс посидеть, помолчать и повздыхать. Рядом в детской спокойно и безмятежно спал Алексей. Боли, по-видимому, совсем оставили его.
14
Всю весну и лето нынешнего, одна тысяча девятьсот тринадцатого года в Петербурге и Москве иногда открыто, а большей частью полуконспиративно, на квартирах и в особняках лидеров октябристов, кадетов и других «прогрессивных» деятелей России, собирались политические и экономические сливки общества и обсуждали самые животрепещущие вопросы. Их выводы всегда были только негативны. Хотя именно в эти послереволюционные годы в страну на волне реформ Столыпина пришёл хоть какой-то покой, и империя бурно развивалась, богатела, множился и укреплялся средний класс, верхушка российского общества, представлявшая разные партийные направления, на этих совещаниях сначала объединялась на почве пессимистического тезиса, что «всё очень плохо». Затем в речах ораторов на первый план выходили два извечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».
Мало кому известный эмигрант-публицист Ульянов даже написал нудное сочинение, в котором смешал эти две темы. Но, естественно, серьёзные люди не интересовались завиральными идеями каких-то большевиков, хотя по первому вопросу весь спектр деятелей – от красных и розовых социал-демократов и эсеров до жёлтых, синих, белых, чёрных кадетов, октябристов, аграриев и прочих – полностью сходился: «во всём виновато самодержавие». При этом определение «виновности» начинало терять свою народническую аморфность и всё более приобретало направленность против молодой Государыни. Самые ретивые из оппозиции приуготовлялись начать метать камни и в самого Императора.
Исстари уж так повелось, что оппозиционеры-москвичи считались философами, а петербуржцы слыли прагматиками.
В головке IV Думы всё перемешалось: такие славные «филозофы»-москвичи, как Николай Виссарионович Некрасов, Александр Иванович Коновалов, не говоря уж об Александре Ивановиче Гучкове, который потерял место в IV Думе, но приобрёл его в Петербургской городской, стали практиками революции, а настоящие петербуржцы вроде Родзянки и Милюкова больше вздыхали и конструировали воздушные замки и мосты для плавного и безболезненного перехода от самодержавной монархии Николая Второго к конституционной, с регентом вроде слабовольного брата царя Михаила Александровича.
Именно поэтому ответы на вопрос «Что делать?» были так различны. Эсеры и социал-демократы были готовы на социально-террористическую революцию с обильным кровопусканием ради народной Республики. На полярной стороне стояли мечтатели о более добром и покладистом самодержце, чем Николай Романов, или об установлении конституционной монархии на манер британской.
Вообще-то российские парламентарии и околодумские круги поголовно были заражены англоманией. Но их мечтания о плодах английской демократии, могущих в одночасье взрасти и созреть на российской земле, были так же далеки от реалий этой самой почвы, как зелёные лужайки Гайд-парка от вечной мерзлоты Чукотки. Страсти кипели и накалялись.
После того как Михаил Владимирович Родзянко побывал в Коттедже у Государя, он счёл возможным в тот же вечер нарушить слово, данное Николаю Александровичу, держать в секрете содержание их беседы и, особенно, конфиденциальный доклад Столыпина, переданный Председателю Думы для проверки. Не для того он ходил к Государю, чтобы не заработать аплодисментов «прогрессивной» части общественности. Для начала он пригласил к себе в Таврический дворец самых близких ему депутатов-фрондёров и Гучкова. Здесь и живописал им с подробностями о состоявшемся в Коттедже разговоре. При этом громогласный трибун постарался приукрасить собственную позицию, изрядно приврав и сместив акценты так, чтобы выставить себя заведомым победителем в споре с Государем о Распутине. Одновременно Михаил Владимирович пригласил с полдюжины штатных переписчиков Думы, которые за ночь скопировали в нескольких экземплярах секретный доклад.
Александр Иванович Гучков, разумеется, получил от своего друга Михаила Владимировича текст доклада Столыпина в своё полное распоряжение. Из слов Председателя Думы он сделал к тому же вывод о тех деталях обсуждения, которые были особенно болезненны для Императора. Надо было что-то делать, чтобы эффективно использовать всю эту информацию.
Гучков решил, и Родзянко его предложение одобрил, созвать в Москве совместное совещание москвичей и петербуржцев для выработки единой позиции и стратегического плана на дальнейшее.
Учитывая слежку Департамента полиции за всеми видными оппозиционерами, Александр Иванович решил действовать осторожно. Он вызвал по телефону первопрестольную столицу, заказал соединить себя с Пал Палычем Рябушинским, признанным главой московских купцов и промышленников, и стал ждать, пока телефонная барышня не разыщет его старого друга и конкурента. Ввиду позднего часа Пал Палыча быстро отыскали дома.
Ведомым только ему и Рябушинскому условным языком Гучков изложил ситуацию, складывающуюся после встречи Родзянки с царём. Пал Палыч понял его с полуслова и пригласил Александра Ивановича вместе с его петербургскими коллегами прибыть в Москву, чтобы отобедать вместе в честь праздника Преображения Господня 6 августа.
Повод для встречи был хорош. Никаких подозрений он не должен был вызвать ни у Государя, ни у Отдельного корпуса жандармов, тем более что начальник этого корпуса и товарищ министра внутренних дел генерал Джунковский был своим человеком и для московских врагов Государя, вроде Гучкова, и для скрытых покамест его недоброжелателей, какими были великий князь Николай Николаевич и родная сестра царицы великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Да и вообще этот угодливый жандармский генерал никогда не посмел бы причинить малейшие неприятности сразу такому большому числу влиятельнейших москвичей и петербуржцев, даже если все филёры Московского охранного отделения завалили бы его своими рапортичками о государственной измене деятелей общественного «прогресса».
…Во вторник, шестого числа, одна из новых архитектурных жемчужин Москвы – особняк на Малой Никитской Степана Павловича Рябушинского, родного брата могущественнейшего Пал Палыча, особенно ярко сиял электрическим светом. Именно сюда, в нарядный дом своего брата, богатейший человек первопрестольной столицы позвал своих гостей.
Учитывая, что это было скорее деловое совещание, чем праздничный обед, собрались без дам. В Москве, с её патриархальной жизнью купцов и старосветских помещиков, мужчины чувствовали себя ещё владыками и не всегда допускал жён в свою товарищескую среду. Особенно если дело было в том, чтобы попить и погулять за щедрым московским столом.
Многие из новоявленных петербуржцев, сбиравшихся сегодня на Малую Никитскую, до избрания в Думу были истинными москвичами. Среди них Александр Иванович Гучков был записан в московских книгах не только как купеческий сын, но сам купец первой гильдии. Он происходил из старообрядческой семьи. В его московском доме сохранился нетленным старинный уклад жизни – вплоть до традиционного запаха деревянного масла и слуг, одетых в рубахи и сарафаны. Но он нарушил одну из первых заповедей старообрядца и был женат гражданским браком на некоей мадам Зилотти.
Теперь, направляясь в пятидесятисильном «рено» к Рябушинским, облачённый в строгий фрак, с цилиндром на крупной породистой голове, обрамлённой хорошо подстриженной короткой седоватой бородкой, он мечтал о том, чтобы пообедать по-московски, и надеялся, что Пал Палыч, большой знаток русской кухни, угостит их так, что затмит знаменитые «вторничные обеды» в Купеческом клубе или на масленицу в трактире Тестова.
Рослый швейцар, с бритым лицом, в цилиндре и ливрее с позументами, стоял у отворённой двери массивного, прихотливо асимметричного крыльца. Старообрядцу Гучкову не нравился архитектурный стиль модерн, но особняк Степана, в котором он бывал не единожды, не производил на него отталкивающего впечатления, как иные здания в Москве и Петербурге, построенные в этом стиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100