И между прочим, в больших неладах с моей женой. Она – такая коллизия! – тоже психиатр, правда, твердит постоянно, что – новой формации. Относительно этого мэтра говорит примерно следующее: и сегодня всем прочим методам и препаратам предпочитает галаперидол. Знаете, что это за штука?
– Что-то очень болезненное и очень вредное для организма…
– Необратимо разрушающее личность, если быть точным.
– Превращает человека в животное…
– Можно сказать и так. Но это – к слову. Так вот, в ходе лечения Нины Щербаковой этот славный доктор – не знаю уж, посредством каких манипуляций – выведал страшную тайну героической партизанской семьи. Оказалось, что жена боевого генерала на самом деле классово чуждый элемент – потомок старинного дворянского рода. И – главное! – генерал знал об этом, но скрыл информацию от родного лубянского ведомства. Пошел на подлог, обманом выправил жене фальшивые документы. Правда, было это двадцать лет назад, в гражданскую, когда боец Щербаков был еще несознательным юнцом, а княжне Несвицкой исполнилось…
– Как вы сказали?
– Что именно?
– Как фамилия этой женщины, жены… Настоящая фамилия?
– Несвицкая.
– Боже правый! Вот уж действительно – корни уходят в прошлое. Причем все глубже.
– И позвольте полюбопытствовать – куда ж они теперь потянулись?
– Иван Крапивин был крепостным князя Несвицкого, и Душенька, Евдокия Сазонова – та, что на портрете, – тоже. Их застали вместе, пороли. Ее запороли насмерть. Его спасли меценаты, отправили учиться в Италию, но ничего лучше ее портрета он создать не смог. А может, и не хотел. Все пытался восстановить портрет, то есть написать его заново – по памяти. Можно сказать, помешался на этом. Но не смог. И умер в Италии полусумасшедшим. Правда, вот теперь выясняется – оставил сына.
– Да-а-а, интересная связь. Воистину связь времен.
Однако история художника с девушкой относится, как я понимаю, к началу девятнадцатого века?
– Совершенно верно. Ориентировочно – 1831 год., – Ну, нашей княжны Несвицкой в ту пору в помине не было. Она родилась в 1907 году. И княжной-то, собственно, побыла недолго, всего до десяти лет. А там – революция, скитания. Поезд, на котором она с матерью и сестрами пыталась добраться до Москвы, в степи разгромила какая-то банда. Всех перебили, девочку – ей тогда было около пятнадцати лет – ранили, но не добили. Верно, приняли за мертвую или забыли в суматохе. После – запоздало – подоспел отряд чоновцев, и молодой боец Коля Щербаков подобрал раненую княжну. Дальше все, полагаю, ясно. Коля, однако, парень был смекалистый, в тогдашней неразберихе счел за лучшее организовать для будущей жены новые документы и новое происхождение. Более подходящее. И все бы ничего – потому как супруги Щербаковы верой и правдой служили Советской власти, кровь за нее проливали, живота не жалели. Если бы не дотошный доктор. Тот, разумеется, немедленно доложил куда следует. Партизану Щербакову великодушно дали довоевать. А уж потом, после победы – допросили, где положено, с пристрастием. Он, бедолага, во всем покаялся, вину признал. Однако ж – победа! А он как-никак герой. Княжна, чуждый элемент, к тому же на ладан дышит. Словом, возиться не стали – ограничились ссылкой в академию. И – баста! Вот и вся генеральская история.
– А портрет?
– Что, Лиза, портрет?
– Где все это время был портрет?
– Понятия не имею. Вопрос скорее к Игорю Всеволодовичу.
– Игорь?
– Какой период тебя интересует?
– Весь. С момента создания.
– Долгое время считался утерянным.
– Ты говоришь как экскурсовод в музее. Что значит утерянным? Где?
– Откуда я знаю где? Очевидно, в имении Несвицких. Полумертвого Крапивина оттуда вывезли меценаты, а портрета в глаза никто не видел. Знали о его существовании только со слов художника. А он, между прочим, был уже не в себе. Потому многие специалисты по сей день сомневаются в существовании портрета.
Отец нашел его где-то в Германии. С тех пор – был у нас. Хотя, повторюсь, многие не признавали в нем работу Крапивина. Отцу было наплевать, он откуда-то знал точно. Что было потом – вам известно. А портрет оказался в доме Щербаковых.
– И Галина Сергеевна уверяла, что ее отец привез его с войны.
– Не знаю, кого она в этом уверяла, мне она сразу заявила, что, узнав о трагедии, считает своим долгом… И так далее. Что, собственно, Лиза, ты хочешь выяснить относительно портрета?
– Неужели не ясно? Все вертится вокруг него. Надо полагать, до революции он находился в доме Несвицких. Стало быть, княжна, как вы ее называете, до десяти лет могла видеть портрет постоянно – достаточное время, чтобы запомнить. Даже для ребенка.
– Допустим – и что?
– Ничего. То есть дальше я не могу выстроить цепочку, но портрет оказывается в Германии, где его находит отец Игоря. Почти тридцать лет он висит в их доме, а потом… Потом снова попадает к Несвицкой.
Неужели вы полагаете, что это случайность?
– Готов принять за рабочую гипотезу – нет, не случайность. Тем более теперь…
В кармане Вишневского вдруг ожил мобильный телефон, напомнил о себе негромкой трелью.
– Простите.
Некоторое время он внимательно слушал кого-то на другом конце трубки, брови подполковника при этом медленно ползли вверх.
– И ты что же, хочешь сказать, что этот тип сейчас у тебя?.. Разумеется, еду. Причем немедленно. Слушай, заяц, а ребят с Петровки могу захватить?.. Ну, одного, самого главного!.. Все! Уже в пути!
Он отключил мобильный, поднимаясь из-за стола.
– Что-то случилось?
– Боюсь сглазить, но, кажется, в ближайшее время мы получим некоторую ясность относительно убийства Морозова.
– Господи!
– Вот и я говорю: Господи, не дай только ошибиться!
– Юрий Леонидович, а что же по поводу убийства моих… – Игорь неожиданно осекся.
Вот ведь коллизия!
Сколько уж было сказано про то страшное дело!
Сколько времени прошло.
И вдруг – нервы, что ли, подвели? – голос предательски сорвался.
По лицу Лизы пробежала коротая гримаса боли и жалости.
Вишневский замер, натянув один рукав куртки.
– Ну вот что, други, – так и быть! – совершаю почти должностное преступление. Оставляю копии некоторых материалов из того дела. Из них, полагаю, многое станет ясно. Не все. Но всего нет и в деле. Оно, как известно, не раскрыто, хотя и списано в архив.
Изучайте!
Он уехал.
Но Лиза с Игорем – спроси кто потом – вряд ли вспомнили бы, как он уезжал.
Простились они с Вишневским, как полагается?
Вероятнее всего – нет, не простились.
Тонкая папка, оставленная подполковником, целиком завладела ими, заслонив собой весь белый свет.
Москва, б ноября 2002 г., среда, 19.40
Мужчина был молод. Еще недавно – года два-три назад – его вполне можно было бы назвать юношей.
Теперь, однако, было в облике что-то, говорившее о зрелости.
И все же лицо – открытое, чистое, худощавое, с тонкими правильными чертами, большими светло-голубыми глазами, глядевшими прямо и спокойно, – казалось очень молодым. И – по всему – должно было бы вызывать симпатию.
Но что-то мешало. Что-то неуловимое, трудно поддающееся описанию, заставляющее торопливо отвести Взгляд. Не хотелось смотреть на это лицо. А увидев ненароком, хотелось быстрее забыть. Потому как иначе станет это странное лицо тревожить душу ночами, являться в тяжелых снах.
Это, впрочем, вряд ли воспринимало сознание – скорее уж тревожилось подсознание.
Было в лице что-то такое – неотвязное.
И – пугающее.
А что?
Поди разбери.
Людмила Вишневская, похоже, разобрала.
В кабинете их было четверо.
Хозяйка – строгая, застегнутая на все пуговицы, собранная, в любую минуту готовая ко всему.
Юрий не любил посещать жену на работе – в этих стенах она как будто отстранялась, а вернее, отодвигала его на второй план, на первом была работа.
Дома все было иначе.
Потому и не любил.
И сам невольно держал спину прямее, переходил на подчеркнуто официальный тон.
Таким и был теперь второй человек в небольшом кабинете – подполковник Юрий Вишневский.
Третий – Вадим Баринов. Тот держался уверенно.
Не в таких кабинетах довелось побывать. А уж институт Сербского – почти дом родной.
Четвертый – молодой мужчина со странным лицом. Редкая рыжеватая поросль на лице с трудом складывается в короткую, хилую бородку. Он постоянно теребит ее тонкими длинными пальцами. Такими бледными, что издали кажутся голубыми.
– Значит, вы признаете, что меч взяли в доме Морозова?
– Морозова, – эхом отзывается рыжебородый и согласно, с легкой полуулыбкой кивает головой. – Он был Хранитель. И он учил. Так решили предки.
– Вот видите, он учил, он хранил – а вы его убили.
Нехорошо получается.
– Убил? – Нервные голубые пальцы на мгновение замирают. Мужчина задумывается, пытаясь осмыслить услышанное. Но быстро соображает, о чем речь.
Улыбается собеседникам ласково, кротко, будто прощает невольно нанесенную обиду. – Нет. Что вы! Все не так. Это духи нечестивых пытаются вас запутать, отвести от истины. Они могут. Они многое могут, если тайные знания предков не оборонят. Могут воплотиться в любой образ. Не сомневайтесь, я хорошо понимаю, о чем вы. В ту ночь должно было свершиться предначертание, и я пришел к Хранителю за мечом. Его не было, а они воплотились в его образ и пытались остановить меня. Но я знал. Я их видел, хотя это трудно.
Их порой трудно разглядеть. И сейчас вы не видите, но они здесь и пытаются закружить вас. Их шаманы умеют кружить людей. Люди кружатся, кружатся – и не замечают, как уходит душа… Осторожно! – тихое плавное течение речи неожиданно прерывает громкий визгливый крик.
Рыжебородый предостерегающе вскинул руку. Широко замахнулся, рванулся к Баринову, будто пытаясь стряхнуть с его головы что-то невидимое.
– Берегись, брат. Они над тобой!
Вадим инстинктивно отпрянул. В глазах мелькнул испуг.
Однако на пороге кабинета уже возникли двое рослых санитаров, аккуратно подхватили рыжебородого под руки, повели за собой.
Он сопротивлялся.
– Берегитесь, братья. Их много. Поднимайтесь, люди русские! Набат! Набат!
Высокий истерический голос еще некоторое время раздавался из коридора.
Двое в кабинете молчали.
Людмила сосредоточенно перебирала документы на столе.
Первым пришел в себя Баринов:
– Да-а-а, Людмила Анатольевна, клиенты у вас…
Почти как у нас, а то и похлеще.
– У нас с вами, Вадим, клиенты общие.
– Послушай, Люда, он точно не симулирует?
– Сомневаешься в моем профессионализме дорогой? Острый маниакальный психоз в чистом виде. Да тут анамнез такой, – она постучала тонким пальцем по истории болезни, – удивительно, что он не сотворил ничего прежде. Какая симуляция?
– Значит, помимо Морозова, еще трое?
– Да, и это, откровенно говоря, куда страшнее вашего Морозова. Тот, можно сказать, пожал плоды собственных трудов. А татарская семья – отец, мать и пятилетний мальчик – за что? Вот действительно – жертвы.
– Ему, значит, привиделся сам хан Батый?
– О, там история на целый мистический триллер. Глава семьи преподавал историю в педагогическом техникуме, а наш клиент, на беду, у него учился. Параллельно он посещал военно-патриотический клуб «Коловрат».
– Детище Морозова. Едва ли не самое любимое.
По крайней мере за последний год он посещал Рязань дважды и один раз привозил на заседание клуба злополучный меч. Устраивали, как я понимаю, что-то вроде посвящения в рыцари. Вроде – игра.
– Вот и доигрался. Хотя в клубе, надо сказать, сразу приметили странность новообретенного брата-славянина и постарались аккуратно от него избавиться.
Словом, в рыцари его не посвятили, и… пошло-поехало. Обида обострила процесс и породила болезненные фантазии – как средства защиты, между прочим. Он внушил себе, что отказ в посвящении – на самом деле испытание, которому подвергают избранных. Тут весь букет расцвел пышным цветом – и голоса предков, указующие что делать, и духи нечестивцев, которые, как полагается, строят всевозможные козни. Оставалось только изобрести саму процедуру испытания. И тут – вот уж воистину в недобрый час – учитель истории завел речь о хане Батые. Разумеется, он был далек от того, чтобы воспевать «подвиги» орды на Руси и в частности в Рязани, но должное ратному искусству Батыя отдал.
– У всех теперь пробудилось национальное сознание. Если рассматривать отечественную историю в этом аспекте – не было вообще никакого ига…
– А что было?
– Временное усиление одного из субъектов федерации.
– Ну, ты сказал!
– Если бы только я, Юрий Леонидович. По Москве уж лет пять как гуляет теория каких-то чудиков, согласно которой никакой орды действительно не было, а кучу народа положила княжеская дружина, собирая дань.
– Ну, это вы, положим, упрощаете, Вадим. Теория гораздо мудренее, но авторы явно из нашего контингента, вернее – из моего. В этом не сомневаюсь. Но мы отвлеклись. Словом, невинная лекция по истории обернулась трагедией. Нашему герою было озарение, во время которого и открылась истина. Дух Батыя возвратился на землю, воплотившись для отвода глаз в скромного педагога. Но великие предки пошли дальше – оказалось, уничтожить кровавого хана окончательно можно только мечом мученика Коловрата. В этом и заключалось великое предначертание. Дальнейшее уже по вашей части.
– Да, но как он проник в бастион Морозова? Там ведь охраны, как в ядерном бункере.
– 0-ох, был там один несанкционированный доступ. За день до убийства. Территорию, понятное дело, обследовали, но ничего подозрительного не обнаружили. У него ведь земли вокруг дома – три гектара, и все лес. Короче, решили, зверек какой-нибудь проскочил.
А зверек-то наш тем временем где-то затаился.
– Ты, брат, ничего об этом не говорил.
– А что было говорить, если за минуту до выезда Непомнящего Морозов лично разговаривал с охраной.
А через полчаса обнаружили труп. Я и сейчас не понимаю, что там и как у них произошло. Выходит, этот деятель укокошил Морозова после отъезда Непомнящего? Так, что ли?
– Ну, с Непомнящим ты сам разбирайся.
Когда поймаешь его, конечно.
– А мне теперь его ловить вроде как и незачем, Юрий Леонидович. Старушку – не он. Морозова – не он. За что брать-то?
– Со старушкой еще предстоит поработать. С Морозовым, положим, действительно все ясно.
– Благодаря Людмиле Анатольевне.
– Спасибо вам, Людмила Анатольевна!
– Да не за что. Нам этого субъекта утром доставили, в полдень сели мы с ним разговоры разговаривать.
Он, как видите, еще в образе, потому сразу запел соловьем: святая Русь, нечестивые, Батый, набат… Слушаю я его, слушаю. И не могу отделаться от чувства – знакомая мелодия. Где-то недавно звучали вариации на тему. Тут он мне про меч Коловрата и поведал со всей откровенностью…
– Да-а-а, повезло. А рязанские ваши коллеги, господин Барин, что же, ориентировок не читают? Насчет похищенного меча и убийства…
– Да не было ориентировки, Юрий Леонидович.
То есть была, но по поводу Непомнящего. Про меч там было, разумеется, но это вроде как кража антиквариата.
Такие дела. Ну а увязать что-то с пальцем… Это не только в Рязани, это и у нас между отделами не сообразили бы.
– Вот оно что! Безальтернативный, значит, поиск был. А знаешь, что я тебе, брат, скажу?
– Догадываюсь.
– Хорошо, что догадываешься… Но я все равно скажу: правильно антиквар от вас дернул, иначе упекли бы вы его не за понюх табаку. Что, скажешь, не прав?
– Ну, упечь бы, положим, не упекли. К нему наверняка толпа адвокатов набежала бы. В итоге – сто процентов – развалили бы дело.
– А если б не набежала? Или оказался на его месте не состоятельный антиквар, а слесарь Вася?..
– Риторические вопросы задаешь, милый.
– Это верно. Зряшное дело.
Они откланялись.
Вадим обиженно посапывал, но молчал.
Что было говорить?
Разве что поинтересоваться, не так ли точно обстоят дела в ведомстве самого Юрия Леонидовича.
Так ведь – опять же – риторический был бы вопрос.
Зряшное дело.
Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 00.01
Часы пробили полночь хриплым, надтреснутым боем.
Но вышло торжественно, будто обычная смена суток знаменовала нечто важное.
Звук долго вибрировал в доме, растекался по этажам, заполняя собой пространство.
Было все же что-то необычное именно в этих гулких ударах, хотя часы исправно били каждый час.
Было.
И оба они – Лиза с Игорем – ощутили это.
– Будто Новый год.
– Между прочим, действительно праздник.
– Праздник?
– Седьмое ноября.
– О Господи! Ты еще помнишь?
– Вы не отмечали?
– Кажется, нет. Хотя родители постоянно что-то праздновали. Гости в доме не переводились, и стол почти всегда был накрыт. Может, и седьмого ноября – тоже. Даже вероятнее всего.
– Мои праздновали. Пока жили в Союзе – дома.
Родители ходили на демонстрацию, возвращались с гостями – сразу за стол. А после, уже за границей, – помпезно. Посольский прием по случаю очередной годовщины… Публика нарядная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Что-то очень болезненное и очень вредное для организма…
– Необратимо разрушающее личность, если быть точным.
– Превращает человека в животное…
– Можно сказать и так. Но это – к слову. Так вот, в ходе лечения Нины Щербаковой этот славный доктор – не знаю уж, посредством каких манипуляций – выведал страшную тайну героической партизанской семьи. Оказалось, что жена боевого генерала на самом деле классово чуждый элемент – потомок старинного дворянского рода. И – главное! – генерал знал об этом, но скрыл информацию от родного лубянского ведомства. Пошел на подлог, обманом выправил жене фальшивые документы. Правда, было это двадцать лет назад, в гражданскую, когда боец Щербаков был еще несознательным юнцом, а княжне Несвицкой исполнилось…
– Как вы сказали?
– Что именно?
– Как фамилия этой женщины, жены… Настоящая фамилия?
– Несвицкая.
– Боже правый! Вот уж действительно – корни уходят в прошлое. Причем все глубже.
– И позвольте полюбопытствовать – куда ж они теперь потянулись?
– Иван Крапивин был крепостным князя Несвицкого, и Душенька, Евдокия Сазонова – та, что на портрете, – тоже. Их застали вместе, пороли. Ее запороли насмерть. Его спасли меценаты, отправили учиться в Италию, но ничего лучше ее портрета он создать не смог. А может, и не хотел. Все пытался восстановить портрет, то есть написать его заново – по памяти. Можно сказать, помешался на этом. Но не смог. И умер в Италии полусумасшедшим. Правда, вот теперь выясняется – оставил сына.
– Да-а-а, интересная связь. Воистину связь времен.
Однако история художника с девушкой относится, как я понимаю, к началу девятнадцатого века?
– Совершенно верно. Ориентировочно – 1831 год., – Ну, нашей княжны Несвицкой в ту пору в помине не было. Она родилась в 1907 году. И княжной-то, собственно, побыла недолго, всего до десяти лет. А там – революция, скитания. Поезд, на котором она с матерью и сестрами пыталась добраться до Москвы, в степи разгромила какая-то банда. Всех перебили, девочку – ей тогда было около пятнадцати лет – ранили, но не добили. Верно, приняли за мертвую или забыли в суматохе. После – запоздало – подоспел отряд чоновцев, и молодой боец Коля Щербаков подобрал раненую княжну. Дальше все, полагаю, ясно. Коля, однако, парень был смекалистый, в тогдашней неразберихе счел за лучшее организовать для будущей жены новые документы и новое происхождение. Более подходящее. И все бы ничего – потому как супруги Щербаковы верой и правдой служили Советской власти, кровь за нее проливали, живота не жалели. Если бы не дотошный доктор. Тот, разумеется, немедленно доложил куда следует. Партизану Щербакову великодушно дали довоевать. А уж потом, после победы – допросили, где положено, с пристрастием. Он, бедолага, во всем покаялся, вину признал. Однако ж – победа! А он как-никак герой. Княжна, чуждый элемент, к тому же на ладан дышит. Словом, возиться не стали – ограничились ссылкой в академию. И – баста! Вот и вся генеральская история.
– А портрет?
– Что, Лиза, портрет?
– Где все это время был портрет?
– Понятия не имею. Вопрос скорее к Игорю Всеволодовичу.
– Игорь?
– Какой период тебя интересует?
– Весь. С момента создания.
– Долгое время считался утерянным.
– Ты говоришь как экскурсовод в музее. Что значит утерянным? Где?
– Откуда я знаю где? Очевидно, в имении Несвицких. Полумертвого Крапивина оттуда вывезли меценаты, а портрета в глаза никто не видел. Знали о его существовании только со слов художника. А он, между прочим, был уже не в себе. Потому многие специалисты по сей день сомневаются в существовании портрета.
Отец нашел его где-то в Германии. С тех пор – был у нас. Хотя, повторюсь, многие не признавали в нем работу Крапивина. Отцу было наплевать, он откуда-то знал точно. Что было потом – вам известно. А портрет оказался в доме Щербаковых.
– И Галина Сергеевна уверяла, что ее отец привез его с войны.
– Не знаю, кого она в этом уверяла, мне она сразу заявила, что, узнав о трагедии, считает своим долгом… И так далее. Что, собственно, Лиза, ты хочешь выяснить относительно портрета?
– Неужели не ясно? Все вертится вокруг него. Надо полагать, до революции он находился в доме Несвицких. Стало быть, княжна, как вы ее называете, до десяти лет могла видеть портрет постоянно – достаточное время, чтобы запомнить. Даже для ребенка.
– Допустим – и что?
– Ничего. То есть дальше я не могу выстроить цепочку, но портрет оказывается в Германии, где его находит отец Игоря. Почти тридцать лет он висит в их доме, а потом… Потом снова попадает к Несвицкой.
Неужели вы полагаете, что это случайность?
– Готов принять за рабочую гипотезу – нет, не случайность. Тем более теперь…
В кармане Вишневского вдруг ожил мобильный телефон, напомнил о себе негромкой трелью.
– Простите.
Некоторое время он внимательно слушал кого-то на другом конце трубки, брови подполковника при этом медленно ползли вверх.
– И ты что же, хочешь сказать, что этот тип сейчас у тебя?.. Разумеется, еду. Причем немедленно. Слушай, заяц, а ребят с Петровки могу захватить?.. Ну, одного, самого главного!.. Все! Уже в пути!
Он отключил мобильный, поднимаясь из-за стола.
– Что-то случилось?
– Боюсь сглазить, но, кажется, в ближайшее время мы получим некоторую ясность относительно убийства Морозова.
– Господи!
– Вот и я говорю: Господи, не дай только ошибиться!
– Юрий Леонидович, а что же по поводу убийства моих… – Игорь неожиданно осекся.
Вот ведь коллизия!
Сколько уж было сказано про то страшное дело!
Сколько времени прошло.
И вдруг – нервы, что ли, подвели? – голос предательски сорвался.
По лицу Лизы пробежала коротая гримаса боли и жалости.
Вишневский замер, натянув один рукав куртки.
– Ну вот что, други, – так и быть! – совершаю почти должностное преступление. Оставляю копии некоторых материалов из того дела. Из них, полагаю, многое станет ясно. Не все. Но всего нет и в деле. Оно, как известно, не раскрыто, хотя и списано в архив.
Изучайте!
Он уехал.
Но Лиза с Игорем – спроси кто потом – вряд ли вспомнили бы, как он уезжал.
Простились они с Вишневским, как полагается?
Вероятнее всего – нет, не простились.
Тонкая папка, оставленная подполковником, целиком завладела ими, заслонив собой весь белый свет.
Москва, б ноября 2002 г., среда, 19.40
Мужчина был молод. Еще недавно – года два-три назад – его вполне можно было бы назвать юношей.
Теперь, однако, было в облике что-то, говорившее о зрелости.
И все же лицо – открытое, чистое, худощавое, с тонкими правильными чертами, большими светло-голубыми глазами, глядевшими прямо и спокойно, – казалось очень молодым. И – по всему – должно было бы вызывать симпатию.
Но что-то мешало. Что-то неуловимое, трудно поддающееся описанию, заставляющее торопливо отвести Взгляд. Не хотелось смотреть на это лицо. А увидев ненароком, хотелось быстрее забыть. Потому как иначе станет это странное лицо тревожить душу ночами, являться в тяжелых снах.
Это, впрочем, вряд ли воспринимало сознание – скорее уж тревожилось подсознание.
Было в лице что-то такое – неотвязное.
И – пугающее.
А что?
Поди разбери.
Людмила Вишневская, похоже, разобрала.
В кабинете их было четверо.
Хозяйка – строгая, застегнутая на все пуговицы, собранная, в любую минуту готовая ко всему.
Юрий не любил посещать жену на работе – в этих стенах она как будто отстранялась, а вернее, отодвигала его на второй план, на первом была работа.
Дома все было иначе.
Потому и не любил.
И сам невольно держал спину прямее, переходил на подчеркнуто официальный тон.
Таким и был теперь второй человек в небольшом кабинете – подполковник Юрий Вишневский.
Третий – Вадим Баринов. Тот держался уверенно.
Не в таких кабинетах довелось побывать. А уж институт Сербского – почти дом родной.
Четвертый – молодой мужчина со странным лицом. Редкая рыжеватая поросль на лице с трудом складывается в короткую, хилую бородку. Он постоянно теребит ее тонкими длинными пальцами. Такими бледными, что издали кажутся голубыми.
– Значит, вы признаете, что меч взяли в доме Морозова?
– Морозова, – эхом отзывается рыжебородый и согласно, с легкой полуулыбкой кивает головой. – Он был Хранитель. И он учил. Так решили предки.
– Вот видите, он учил, он хранил – а вы его убили.
Нехорошо получается.
– Убил? – Нервные голубые пальцы на мгновение замирают. Мужчина задумывается, пытаясь осмыслить услышанное. Но быстро соображает, о чем речь.
Улыбается собеседникам ласково, кротко, будто прощает невольно нанесенную обиду. – Нет. Что вы! Все не так. Это духи нечестивых пытаются вас запутать, отвести от истины. Они могут. Они многое могут, если тайные знания предков не оборонят. Могут воплотиться в любой образ. Не сомневайтесь, я хорошо понимаю, о чем вы. В ту ночь должно было свершиться предначертание, и я пришел к Хранителю за мечом. Его не было, а они воплотились в его образ и пытались остановить меня. Но я знал. Я их видел, хотя это трудно.
Их порой трудно разглядеть. И сейчас вы не видите, но они здесь и пытаются закружить вас. Их шаманы умеют кружить людей. Люди кружатся, кружатся – и не замечают, как уходит душа… Осторожно! – тихое плавное течение речи неожиданно прерывает громкий визгливый крик.
Рыжебородый предостерегающе вскинул руку. Широко замахнулся, рванулся к Баринову, будто пытаясь стряхнуть с его головы что-то невидимое.
– Берегись, брат. Они над тобой!
Вадим инстинктивно отпрянул. В глазах мелькнул испуг.
Однако на пороге кабинета уже возникли двое рослых санитаров, аккуратно подхватили рыжебородого под руки, повели за собой.
Он сопротивлялся.
– Берегитесь, братья. Их много. Поднимайтесь, люди русские! Набат! Набат!
Высокий истерический голос еще некоторое время раздавался из коридора.
Двое в кабинете молчали.
Людмила сосредоточенно перебирала документы на столе.
Первым пришел в себя Баринов:
– Да-а-а, Людмила Анатольевна, клиенты у вас…
Почти как у нас, а то и похлеще.
– У нас с вами, Вадим, клиенты общие.
– Послушай, Люда, он точно не симулирует?
– Сомневаешься в моем профессионализме дорогой? Острый маниакальный психоз в чистом виде. Да тут анамнез такой, – она постучала тонким пальцем по истории болезни, – удивительно, что он не сотворил ничего прежде. Какая симуляция?
– Значит, помимо Морозова, еще трое?
– Да, и это, откровенно говоря, куда страшнее вашего Морозова. Тот, можно сказать, пожал плоды собственных трудов. А татарская семья – отец, мать и пятилетний мальчик – за что? Вот действительно – жертвы.
– Ему, значит, привиделся сам хан Батый?
– О, там история на целый мистический триллер. Глава семьи преподавал историю в педагогическом техникуме, а наш клиент, на беду, у него учился. Параллельно он посещал военно-патриотический клуб «Коловрат».
– Детище Морозова. Едва ли не самое любимое.
По крайней мере за последний год он посещал Рязань дважды и один раз привозил на заседание клуба злополучный меч. Устраивали, как я понимаю, что-то вроде посвящения в рыцари. Вроде – игра.
– Вот и доигрался. Хотя в клубе, надо сказать, сразу приметили странность новообретенного брата-славянина и постарались аккуратно от него избавиться.
Словом, в рыцари его не посвятили, и… пошло-поехало. Обида обострила процесс и породила болезненные фантазии – как средства защиты, между прочим. Он внушил себе, что отказ в посвящении – на самом деле испытание, которому подвергают избранных. Тут весь букет расцвел пышным цветом – и голоса предков, указующие что делать, и духи нечестивцев, которые, как полагается, строят всевозможные козни. Оставалось только изобрести саму процедуру испытания. И тут – вот уж воистину в недобрый час – учитель истории завел речь о хане Батые. Разумеется, он был далек от того, чтобы воспевать «подвиги» орды на Руси и в частности в Рязани, но должное ратному искусству Батыя отдал.
– У всех теперь пробудилось национальное сознание. Если рассматривать отечественную историю в этом аспекте – не было вообще никакого ига…
– А что было?
– Временное усиление одного из субъектов федерации.
– Ну, ты сказал!
– Если бы только я, Юрий Леонидович. По Москве уж лет пять как гуляет теория каких-то чудиков, согласно которой никакой орды действительно не было, а кучу народа положила княжеская дружина, собирая дань.
– Ну, это вы, положим, упрощаете, Вадим. Теория гораздо мудренее, но авторы явно из нашего контингента, вернее – из моего. В этом не сомневаюсь. Но мы отвлеклись. Словом, невинная лекция по истории обернулась трагедией. Нашему герою было озарение, во время которого и открылась истина. Дух Батыя возвратился на землю, воплотившись для отвода глаз в скромного педагога. Но великие предки пошли дальше – оказалось, уничтожить кровавого хана окончательно можно только мечом мученика Коловрата. В этом и заключалось великое предначертание. Дальнейшее уже по вашей части.
– Да, но как он проник в бастион Морозова? Там ведь охраны, как в ядерном бункере.
– 0-ох, был там один несанкционированный доступ. За день до убийства. Территорию, понятное дело, обследовали, но ничего подозрительного не обнаружили. У него ведь земли вокруг дома – три гектара, и все лес. Короче, решили, зверек какой-нибудь проскочил.
А зверек-то наш тем временем где-то затаился.
– Ты, брат, ничего об этом не говорил.
– А что было говорить, если за минуту до выезда Непомнящего Морозов лично разговаривал с охраной.
А через полчаса обнаружили труп. Я и сейчас не понимаю, что там и как у них произошло. Выходит, этот деятель укокошил Морозова после отъезда Непомнящего? Так, что ли?
– Ну, с Непомнящим ты сам разбирайся.
Когда поймаешь его, конечно.
– А мне теперь его ловить вроде как и незачем, Юрий Леонидович. Старушку – не он. Морозова – не он. За что брать-то?
– Со старушкой еще предстоит поработать. С Морозовым, положим, действительно все ясно.
– Благодаря Людмиле Анатольевне.
– Спасибо вам, Людмила Анатольевна!
– Да не за что. Нам этого субъекта утром доставили, в полдень сели мы с ним разговоры разговаривать.
Он, как видите, еще в образе, потому сразу запел соловьем: святая Русь, нечестивые, Батый, набат… Слушаю я его, слушаю. И не могу отделаться от чувства – знакомая мелодия. Где-то недавно звучали вариации на тему. Тут он мне про меч Коловрата и поведал со всей откровенностью…
– Да-а-а, повезло. А рязанские ваши коллеги, господин Барин, что же, ориентировок не читают? Насчет похищенного меча и убийства…
– Да не было ориентировки, Юрий Леонидович.
То есть была, но по поводу Непомнящего. Про меч там было, разумеется, но это вроде как кража антиквариата.
Такие дела. Ну а увязать что-то с пальцем… Это не только в Рязани, это и у нас между отделами не сообразили бы.
– Вот оно что! Безальтернативный, значит, поиск был. А знаешь, что я тебе, брат, скажу?
– Догадываюсь.
– Хорошо, что догадываешься… Но я все равно скажу: правильно антиквар от вас дернул, иначе упекли бы вы его не за понюх табаку. Что, скажешь, не прав?
– Ну, упечь бы, положим, не упекли. К нему наверняка толпа адвокатов набежала бы. В итоге – сто процентов – развалили бы дело.
– А если б не набежала? Или оказался на его месте не состоятельный антиквар, а слесарь Вася?..
– Риторические вопросы задаешь, милый.
– Это верно. Зряшное дело.
Они откланялись.
Вадим обиженно посапывал, но молчал.
Что было говорить?
Разве что поинтересоваться, не так ли точно обстоят дела в ведомстве самого Юрия Леонидовича.
Так ведь – опять же – риторический был бы вопрос.
Зряшное дело.
Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 00.01
Часы пробили полночь хриплым, надтреснутым боем.
Но вышло торжественно, будто обычная смена суток знаменовала нечто важное.
Звук долго вибрировал в доме, растекался по этажам, заполняя собой пространство.
Было все же что-то необычное именно в этих гулких ударах, хотя часы исправно били каждый час.
Было.
И оба они – Лиза с Игорем – ощутили это.
– Будто Новый год.
– Между прочим, действительно праздник.
– Праздник?
– Седьмое ноября.
– О Господи! Ты еще помнишь?
– Вы не отмечали?
– Кажется, нет. Хотя родители постоянно что-то праздновали. Гости в доме не переводились, и стол почти всегда был накрыт. Может, и седьмого ноября – тоже. Даже вероятнее всего.
– Мои праздновали. Пока жили в Союзе – дома.
Родители ходили на демонстрацию, возвращались с гостями – сразу за стол. А после, уже за границей, – помпезно. Посольский прием по случаю очередной годовщины… Публика нарядная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30