— Есть!— ???— Дискеты есть! С номерами иностранных счетов.— Дискеты у Королькова. Уже у Королькова! Зачем ему лишившийся их Иванов?— Но это дискеты Иванова. Понимаешь — Иванова! У него вырвали из глотки принадлежащий ему кусок. Ею кусок! За которым он так долго охотился. Лучшею повода для возобновления знакомства не придумать.— То есть?..— Ну конечно же. Когда у людей отбирают дорогие им вещи, они пытаются их найти. И вернуть. Это тебе не кресла в филармонии.— Может быть... Но Корольков очень тертый калач. В трех зонах тертый. Он может раскусить игру Иванова, и тогда Дядя Сэм закроется совершенно.— Согласен, риск есть. Но он хоть что-то обещает. А капитуляция не обещает ничего.— Утраты Дяди Сэма нам не простят.— Не простят. Но не простят и в том и в другом случае. Завтра — если Иванов провалится. Сегодня — если Дядя Сэм выскользнет из наших рук. Сегодня, вернее, не простят. Потому что сегодняшний день ближе.— А завтра или эмир сдохнет?..— Или ишак заговорит. Ну что, убедил?— Для убежденности мне нужны подробные детали операции.— Вот ты их и подготовишь. Ты по деталям мастак. Можешь считать это приказом.— Есть проработать детали!— Сосредоточь свои усилия на Иванове. Прошлые ляпы сходили ему с рук по недоразумению. Здесь ты прав. Натаскай его в общих чертах по предложенному образу. Ну там биография, привычки, знакомства. Дай железо подержать. Ну и вообще. Постарайся сделать из него человека.— Человек из него не получится.— Ну хоть подобие человека. Чехов говорил, что, если зайцу долго по голове стучать, он научится спички зажигать. А тут не заяц. Тут целый Иванов.— Чехов говорил? — усомнился майор.— Ну, может, не Чехов. Может, Лев Толстой. Или генерал Трофимов. Довольно тебе генерала Трофимова?— Более чем.— Ну тогда все. Иди думай. О смене стиля работы думай. О переходе от кустарного производства к фабричному. Время одиночек в науке прошло. И одиночки Иванова тоже прошло. До сегодняшнего дня он работал, что называется, соло. Теперь его пора поддержать всем музколлективом. Больше ляпов быть не должно! Больше ляпов мы себе позволить не можем! Глава 6 Братва не любит вспоминать своих, почивших в бозе дружков. И свои, на ниве преступного промысла, поражения. Но не потому, что у них короткая память. Просто почившие дружки и былые поражения напоминают им о перспективах их недалекого будущего.Братва не любит думать о своем завтрашнем дне, предпочитая активно прожигать жизнь в сегодняшнем.Папа тоже не любил вспоминать прошлые поражения и прошлых покойников. Но для данного случая он вынужден был сделать исключение. Слишком о многих покойниках шла речь и о слишком сокрушительном поражении. О самом сокрушительном поражении в его жизни. Делать вид, что ничего особенного не произошло, было бы опасно даже для его непререкаемого авторитета.«Шестерки» уже донесли, что кое-кто из братвы развязал языки. Что кое-кто из братвы считает, что их братаны погибли по его, Папы, вине. И возможно, погибли напрасно...Подобные настроения следовало гасить незамедлительно, до того, как они распространятся среди всех. Лучше всего такие настроения было гасить с помощью силы и жестокости или... Или — воровской романтики.Папа выбрал романтику. Потому что в своих силах он был уже не уверен.Папа решил отметить сорок, уже почти прошедших с памятного ему дня массовой гибели его «быков», дней. Папа решил так справить сорок дней, чтобы живая братва покойникам позавидовала. И не мусолила больше слух о том, что он, Папа, относится к ним как к собакам.Большой праздник требовал больших денег, и Папе, в нарушение всех законов, пришлось использовать деньги, предназначенные для передачи в «общак». Он рисковал. Но затеянное им дело стоило того. Повернись все как он задумал, и братва принесет ему бабок втрое больше истраченных.Ну и, значит, решено!Вначале для поминок Папа решил откупить самый дорогой зал одного из самых престижных в городе ресторанов. Это было бы очень дорого и... очень дешево. Так на его месте поступил бы любой фраер. Фраера, когда хотят пустить пыль в глаза, всегда откупают рестораны и заказывают черную икру. Папа не должен был поступать как пустой фраер.Папа не стал откупать ресторан. Папа откупил небольшую столовую и небольшой конференц-зал. В административном Здании окружного Управления внутренних дел. В ментовке.В подписанном сторонами договоре и в предоплатой проплаченных банковских платежках значилось, что конференц-зал, вестибюль и столовая на первом этаже предоставляются для проведения второй Всероссийской конференции палеонтологов.Больше всех хлопотали по поводу аренды конференц-зала директор, его зам и их вышестоящий начальник, в лице заместителя начальника УВД по воспитательной работе, принятые Всероссийским обществом палеонтологов на временную работу, с выплатой части причитающейся им суммы авансом.— Но нам разрешено проведение отдельных сторонних мероприятий с целью привлечения средств для ремонта здания и выплат задолженностей но зарплате... Ведь уже были прецеденты... Тем более это палеонтологи. Ученые...Конференц-зал и столовая УВД были лучше, чем зал самого шикарного ресторана. Для авторитета Папы лучше.В назначенный день приглашенная на поминки братва собралась в дорогом зале известного в городе ресторана.— Не поскупился Папа, — одобрительно судачила братва, в общем-целом не очень удивляясь его выбору. Ресторан входил в десятку самых популярных заведений подобного рода в городе, и в нем отмечали свои праздники все — и братва, и милиция, и деятели культуры.Приглашенные еще не расселись, когда в зал вышел метрдотель. В черном, приличествующем случаю смокинге.— Господа! — обратился он. Братва оживилась.— Горячее давай! — крикнул кто-то.— И водяру!..— Господа, — повторил метрдотель, не обращая внимание на шум. — У меня небольшое объявление. Этот зал сегодня не обслуживается. Я прошу вас пройти в гардероб и пройти к выходу из ресторана...— Ты что? С ума съехал?Кто-то схватил метрдотеля за грудки.— Я тебя счас урою...— Не базлайте, — тихо, но так, что его услышали все, сказал появившийся в дверях Папа. — Собирайтесь и выходите. Телеги у порога.Братва, недовольно ворча, потянулась к выходу.У крыльца стояла колонна автобусов.— Чудит Папа, — усмехалась братва, забираясь в «Икарусы».Автобусы ехали недолго. Но маршрут их был братве непривычен. И ненрияген. Автобусы повернули направо, потом снова направо, чуть продвинулись и въехали в открытые ворота... комплекса зданий окружного Управления внутренних дел.— Все! Амба! Ссучился Пана! — ахнула братва. — В ментовку сдал! Оптом!— Выходи по одному! — скомандовали подручные Папы. Прибывшие на поминки гости вышли из автобусов.— Приветствую участников второго Всероссийского слета палеонтологов! — радостно выкрикнула методист-распорядитель конференц-зала, распахивая входную дверь. И увидела настороженно-хмурую, ощерившуюся злобными ухмылками толпу.— Ну?!— Приглашаю... Участников... палеонтологов, — сошла на нет распорядитель и юркнула обратно в дверь.— Проходите, проходите, — подтолкнули вперед толпу подручные Папы.— Куда?— В ментовскую шамовку.— Так это что значит?..— Так, значит, это?!— Ну Папа!.. Чтобы в ментовке и поминки!.. Чтобы под самым боком у Хозяина! В цвет попал Папа. В самый цвет...Да, такого, чтобы преступный элемент собирал свое толковище в здании, принадлежащем Министерству внутренних дел, еще не было!Успокоившаяся братва, горланя и вертя глазами во все стороны, повалила внутрь, щупая по дорою дорогую лепнину стен, пепельницы и тяжелые портъеры.— Во, блин, мусора дают. Нам — голые шконки и парашу, а себе — бархат на стены...Работники зала испуганно жались к стенам, сходя с пути толпы гомонящих и сметающих все на своем пути «ученых-палеонтологов».«Странные они какие-то. Вроде как ученые, а на вид, ну, чистые урки», — удивлялись они про себя.— Кого вы мне сюда привели? — возмутился директор зала — Какие же это палеонтологи? Они на палеонтологов не похожи!— А на кого, по-вашему мнению, должны быть похожи палеонтологи? — спросил благообразный, потому что еще совсем недавно заведующий кафедрой юридического института, помощник Папы по правовым, финансовым и прочим хитрым вопросам.— Ну не знаю...— Они же как геологи — всю жизнь в поле. Всю жизнь что-нибудь копают или рубят в вечной мерзлоте, — успокоил директора юрист. — Естественно, от цивилизации отвыкают. Вы бы тоже отвыкли, если полжизни в командировках.— Что, такие длинные командировки? — удивился директор.— От двух до семи лет. В зависимости от темы диссертации и от того, какой научный руководитель попадется. Директор дернулся.— Ну и, кроме того, вы сами ходатайствовали перед начальством о предоставлении нам вашего зала...Зал действительно выбивал директор. И, значит, отвечать за все, что в нем происходит, тоже ему. В первую очередь ему! Как минимум, креслом отвечать.— ...За что вы, согласно нашему, между вами и нами, договору, получили соответствующее материальное вознаграждение, — добавил юрист.— Если как геологи, то конечно. Геологи, они в тайге сильно дичают, — примирительно согласился директор.В конце концов, откуда он мог знать, что палеонтологи выглядят именно так, а не иначе. Он вообще ни одного живого палеонтолога в своей жизни не видел! И дай Бог, чтобы больше не увидел...В конференц-зале окружного УВД, где обычно проходили торжественные заседания и вручения ценных подарков, на обитых красной парчой креслах сидела, грызла ногти, сплевывала сквозь зубы и злобно пялилась на стены разномастная, от «бойцов» до «бригадиров», братва. На стенах были изображены маслом картины из милицейской жизни: мусора, принимающие присягу, мусора с пистолетами, отлавливающие и допрашивающие братву, мусора, принимающие правительственные награды, и мусора, отдыхающие в кругу семьи.— Тот мордатый, что слева, на моего следака похож. Гада, — сказал один из гостей.— Они все друг на друга похожи, — ответил другой. — Всех бы их на перо...— Чего зенки пялите, — усмехнулся Папа, — легавых не видели?Все обернулись на голос. И мгновенно замолкли. Папа вышел из-за кулис на сцену. И сел в президиум. В котором сто раз до него сиживало самое высокое милицейское начальство. Папа сел не за стол. Папа сел на стол. Сверху. И уперся взглядом в зал. Все затихли и напряглись, ожидая его слова. И Папа начал свою, которая потом передавалась из уст в уста, речь.— Я собрал вас здесь, чтобы помянуть наших — ваших и моих — братанов. Я не буду говорить много. Много говорят те, кому нечего сказать. Я скажу мало. Но я скажу то, что чувствую.Я чувствую горечь за наших погибших братьев. И чувствую ненависть к тем, от чьей руки они пали.Я чувствую ненависть к ментам.И я буду мстить ментам. За них. За всех, кто был до них. И за всех, кто будет после них.Я буду мстить за нас.Месть — лучшее поминание!Если наши братья видят нас сейчас, они будут довольны тем, что мы собрались здесь вместе. Потому что мы собрались ради них.Я бы мог сказать много слов, но я предпочитаю словам дела. Дела, в отличие от слов, не обманывают. Вы знаете мои дела.Теперь я умолкаю. Потому что сказал главное. И значит, я сказал все.Кто может сказать больше меня — пусть скажет больше. Кто может сделать больше меня — пусть попробует сделать больше...Я сказал и сделал все, что мог. — Братва с благоговейным восторгом смотрела на Папу.Сказать больше Папы было можно. Сделать — нельзя.Папа ни словом не обмолвился о главном. О месте, где собрались приглашенные гости и где этажом ниже их ждали намытые для поминок столы. Папа ни слова не сказал о своей главной, перед мертвой и живой братвой, заслуге. Потому что ней все и так понимали.Папа сел.Братва восторженно взревела. Но Папа поднял руку, и рев мгновенно смолк. — Я забыл сказать о пустяках. О нашем последнем долге перед покойными. Пусть о них скажет кто-нибудь другой. Шустрый, правая рука Папы, встал, выдержал минутную паузу, развернул и зачитал список «пустяков».Первым «пустяком» были надгробные памятники, заказанные скульптору, автору многочисленных памятников матери-Родине и воинам-победителям. Покойные получали роскошные скульптуры в форме плачущей матери с гирляндами и мечом или скорбящего над могилой друга со снятой каской — на выбор.Вторым «пустяком» — денежные компенсации, выданные женам, детям и престарелым родителям покойных.Третьим — обязательство каждый год и очень широко отмечать годовщину трагической даты.Четвертым... Папа сорил деньгами. Папа покупал себе пошатнувшийся было авторитет. Дешево покупал. Потому авторитет стоит много дороже затраченных им «на пыль» денег.— А теперь прошу всех спуститься в столовую... Часа через полтора поминки приобрели наконец надлежащий им вид. Кто-то пил, кто-то выяснял отношения, кто-то лежал щекой в салате.— Вот я никак не пойму, — удивлялся гость, приглашенный из провинции, в которой начинал свою трудовую деятельность один из покойников. — Он что, один их всех положил?— Один, — подтверждал его местный собеседник.— Без шпалера?— Без! Голыми руками. И еще ногами.— Тоже голыми?— Тоже.— Так не бывает. Чтобы одними руками.— Бывает.— А я говорю, нет!— Да мы сами видели!— Ты видел?— Я не видел. Серый видел.— Врешь!— Серый! Он не верит, что тот один — всех!— Точно! Всех! Один!— Как же так можно?!— Можно.— Расскажи.— Расскажу. Значит, так. Это он, — рассказчик поставил на стол стакан, — возле наши, — поставил еще три стакана, — дальше опять наши. Ну-ка дай сюда стакан!— Зачем?— Дай, говорят! И ты дай. Там наших много было. Со всего стола к рассказчику поползли пустые и наполненные водкой стаканы, вовлекая в действо все новых зрителей.— Значит, это он, это наши, это тоже наши. И еще двое на улице в машине. Дай еще два стакана. На столе замерла целая гора стаканов.— Ну! И что дальше? — все больше заинтересовывался ходом минувших событий периферийный гость.— Дальше кранты. Кровавое месиво. Первого он ухлопал вот этого, — показал рассказчик. — Ударом каблука в кадык, — и, вздохнув, осушил стакан с остатками водки. — Пусть земля ему будет пухом. Второго — носком ботинка в переносицу, — рассказчик осушил и перевернул второй стакан. — И ему пухом. Третьему свернул шею, — третий стакан.— А что же они не стреляли?— Не успели.— Во блин! Даже выстрелить не успели! — то ли удивился, то ли восхитился кто-то из слушателей.— Остальных он перестрелял из пистолетов, которые были у первых трех. Всех перестрелял! Как в тире! — Рассказчик зло опрокинул все стаканы. Кроме двух.— А эти два? — показал периферийный слушатель на стаканы.— Эти приехали позже. Вышли из машины, и их тоже, — последние два стакана упали на стол, и разлитая водка полилась на пол.— Такого не может быть! Чтобы он всех, а его никто! Не верю!— Не веришь?— Не верю! Откуда вы знаете, что это он? Если его никто не видел!— А если видели?— Врешь!— Я вру?— Ты врешь! Вы все врете. Не может быть так, чтобы один — такую кучу народа замочил.— А вот я сейчас докажу. А ну Шныря сюда давай! Шныря, говорю, давай!Быстро отыскавшиеся доброхоты нашли и притащили пьяного в стельку Шныря.— Он его видел.— Видел?— Видел. Как тебя.— Где ты его видел?— В доме. Мы на машине приехали, вышли, а тут дверь открылась. Мы глядим, он на полу сидит. И шпалер в руках держит.— Что же вы не стреляли? Или не убегали?— А не успели! Он нас троих. Тремя выстрелами. Бах-бах-бах!Ну откуда было знать перепуганному до смерти Шнырю, что стрелял в него не Иванов, а синхронно снайпер-спец, сидящий в глубине комнаты. И что остальные покойники тоже не его рук и ног дело. Что он вообще в своей жизни мухи не обидел. И что последняя его драка случилась в шестом классе с пятиклассником Петей. И ту он проиграл.— Ну что, понял! — восторжествовал рассказчик. — За секунду тремя выстрелами троих! Как из автомата!— Как из автомата, — подтвердил Шнырь и заплакал.— Ну, значит, мастак! — поразился гость.— Ха! Я тебе больше скажу. Он до того еще десяток фраеров замочил! И наших тоже! Он такой спец, я тебе скажу, что ему человека грохнуть, что тебе блоху раздавить! И даже еще легче!— И где он теперь?— Кто?— Хмырь этот.— Откуда я знаю, где? Если бы я знал где, я бы Папе сказал. Папа за него премию назначил.— Большую?— Большую.— Зачем он ему?— Не знаю. Но думаю, боится Папа.— Боится? Папа?! Его?!— Гадом буду — боится! И я бы боялся, — перешел на шепот рассказчик. — Потому что он встречи с Папой не искал. А Папа, выходит, искал. И нашел. Отчего наши пацаны и зажмурились. Так что Папа теперь у него в больших должниках ходит! И мы здесь ему не защита. Все не защита! Ну там прикинь, если он со связанными руками дюжину наших пацанов положил, то скольких может угробить с развязанными? А сейчас у него руки — развязаны! И где он бродит и что у него на уме, ни я, ни ты не знаем. И Папа не знает! И никто не знает! Один он знает! Глава 7 Иван Иванович лежал на крахмальных простынях, на койке с прикрученным к спинке инвентарным номером, в палате с ослепительно выбеленными стенами и окнами, забранными пуленепробиваемым стеклом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44