Но Подрезов замахал руками:
– Я ничего у Вас не прошу, просто переведу аванс за квартиру.
Он переписал номер счета, подошел к телефонному аппарату, набрал номер:
– Это – Виктор, – сказал он Ван Хейдену, – записывай, куда надо деньги отправить.
Банкир что-то кричал, потом начал задавать какие-то глупые вопросы, но Подрезов повторил:
– Записывай, потом поговорим.
Обе женщины с удивлением слушали складную английскую речь из уст опустившегося человека. Наконец, когда разговор был закончен, Виктор сказал Ольге.
– Сегодня до закрытия Вашего банка деньги будут на счету. Так что можно будет дойти до ближайшего банкомата и снять двести долларов.
Почему он назвал Ван Хейдену именно эту сумму? Может быть, оттого, что уже почти полгода умудряется существовать на гораздо меньшую, а двести для него – это почти миллион.
Они пили чай и смотрели в экран старенького телевизора; женщины, правда, еще поглядывали на часы и, заметив, как Подрезов перехватывает их взгляды, оправдывались:
– Просто хотелось бы побыстрее, чтобы успеть обменять, купить продуктов и поужинать по-человечески.
В половине седьмого никто уже не мог усидеть на месте. Ольга вспомнила, что на станции метро «Васи-леостровская» есть банкомат, и они отправились туда. С крыш капала вода, иногда срывались сосульки, с грохотом разбиваясь об асфальт, по улицам проносились дорогие автомобили, увозя в сумрак слякотного вечера грохочущую музыку.
– Я сегодня смешную старушенцию встретил, – вспомнил Виктор, – решил помочь ей сумки поднести, а в них кирпичи. До кладбища донес, а она говорит: «Иди, помолись Божией Матери». Я сходил и вот вас встретил. Она еще копейку старинную мне дала.
Но женщины остановились и пристально смотрели на Подрезова.
– …Обычная бабка – в зеленой куртке.
– И юбка красная, – выдохнула Ольгина бабушка. – Она.
– Кто? – не понял Виктор.
– Ксения Блаженная.
Женщина приблизилась к Подрезову и посмотрела ему в глаза.
– Можешь мне не верить, но я тоже встречалась с ней. И не я одна. Про других-то я ничего говорить не буду, а про мою встречу слушай.
Она помолчала, потом взяла Виктора под руку и начала свой рассказ.
– В ту самую страшную блокадную зиму я работала на заводе Калинина. В цеху мы делали реактивные снаряды. Мороз в помещении, пальцы в варежках мерзнут, пар изо рта, и все время хочется есть. Все мысли только о еде. Жила на Загородном и дома бывала не часто. Это сейчас кажется, что с Голодая до бывшего моего дома рукой подать. А тогда! Отработаю смену – или в стационаре заводском переночую, или в подсобке на куче ветоши, зароешься поглубже – и вроде как тепло. Но однажды отправилась домой. Неву по льду перешла, вышла на Сенатскую площадь, еще силы были, еле добрела до «Астории», а на набережной Мойки поняла: все – не дойду! Держусь за парапет, мысль работает: только бы не упасть – потом уже не встану. Таких много тогда по городу лежало. Шел человек и упал. К нему подойдут, а он уже мертвый. Перебираю руками за ограду, подтаскиваю ноги и думаю: мне ж еще всю Гороховую пройти надо, пересечь канал Грибоедова и Фонтанку – километра три, не меньше. Ровно половина пути. Не дойти. Захотелось заплакать, но сил на это не осталось. Легла грудью на парапет, глаза закрыла, и уже кажется мне, что я дома: мама сидит на кровати, печка-буржуйка топится – мы еще не весь паркет сожгли, по радио читают письма с фронта, и так хорошо, что хочется смеяться. Чувствую, трясет меня кто-то. Открываю глаза: вокруг темень – освещения-то не было, метель завывает, поземка. Поворачиваю голову – стоит рядом старушка в платке и полушубке расстегнутом, под ним зеленая вязаная кофта.
– Пойдем, милая.
И засеменила через мостик. Я за ней. Думаю, хоть у старушки переночую. Та во дворик, я за ней, потом улочку пересекли, еще один дворик, через него вышли в другой, арка какая-то. Я за ней не поспеваю, вышла на широкую улицу – нет бабки. Покрутила головой: что за диво! Я на Загородном, возле дома своего .
Через день подругам в цеху рассказала, а они в один голос уверяли меня – кто, мол, это была.
Подрезов пожал плечами, а бабка, заметив это, спокойно продолжила:
– Жил в восемнадцатом веке на Петроградской стороне полковник Андрей Федорович Петров. Помимо всего был певчим в Царском хоре. Была у него жена – Ксения. Когда муж умер, было молодой вдове всего двадцать шесть лет, и не могла она смириться с потерей любимого человека, молила Бога забрать ее жизнь, чтобы только Андрей Федорович оставался на свете. И однажды, надев военную форму мужа, ушла из дома. Родственникам всем сказала, что она и есть Андрей Федорович, и впредь просила себя так называть, потому что Ксенюшка умерла. Дом свой она подарила одной бедной знакомой, попросив только пускать туда нищих и странников, а сама стала жить на улицах и кормиться подаянием. Таких, как Ксения, немало было тогда, но вскоре люди заметили: что ни скажет эта нищенка, все сбывается. Стали подходить к ней люди с просьбами, хорошим людям обещала и всегда помогала, а плохих насквозь видела, читала их мысли и прочь прогоняла. А что касается кирпичей… Начали на Смоленском кладбище строить новую церковь. Самый тяжелый труд – кирпичи на леса поднимать. Но каждое утро каменщики приходят на работу, а на самом верху уже горки кирпичей. Решили проследить и увидели, как пришла ночью известная всему городу нищенка и принялась таскать наверх тяжелые камни… Сорок шесть лет она бродила по Петербургу, а когда умерла, то похоронили ее на Смоленском, но люди по-прежнему приходили к ней на могилку с просьбами, и чудеса продолжались…
– Мы пришли, – сказала Ольга.
Они поднялись по ступеням и вошли в вестибюль станции метро. Девушка вставила пластиковую карту в автомат и проверила баланс счета.
– Поступили деньги, – обрадовалась она, – ровно двести. Ой, а почему нулей так много. Может, аппарат неисправен?
Виктор посмотрел на сумму и усмехнулся. Ван Хейден только так мог понять его просьбу: он перевел двести тысяч.
Санкт-Петербург – странный город. Расположен он на ста островах, и многие обитающие на них даже не подозревают, что являются островитянами. Кроме тех, кто живет в своем районе с детства. Остров Декабристов отделен от Васильевского узкой рекой Смоленкой, но так он называется только на картах: жители его продолжают называть свой район Голодаем. Пятерых дворян, покушавшихся на царя в декабре 1825 года, после казни похоронили здесь, на острове закапывали и других сумасшедших, решившихся на убийство. Название, данное после революции, – остров Декабристов – не прижилось, и хотя никто с точностью не объяснит, почему кусок суши, окруженный со всех сторон водой, назван Голодаем, все рано продолжают называть его именно так. Кто-то говорит, что именно здесь жили первые строители города, испытывавшие нужду в продовольствии, кто-то уверен, что участками земли на острове владел шотландец по фамилии Холлидей, и потому его фамилию русские люди трансформировали в более понятное и привычное слово. Конечно, шотландцы, призванные на русскую службу в XVIII веке, немало сделали для России, но все же дело не в Холлидее. Те, кто бывали на острове прежде, и в особенности те, кто живет там с рождения, помнят, что все берега Смоленки, и Малой Невы, и берега залива, да и всего острова были покрыты раскидистыми серебристыми ивами. А дерево это называется по-шведски «Халая».
Ивы сохранились еще в немалом количестве, они даже есть в переулке Каховского, который в прежние времена назывался Голодаевским проездом .
Виктор поднялся в квартирку и вскоре вернулся с Алексеем, который находился в своем обычном состоянии. Но обе женщины уже ничему не удивлялись, как будто так и должно быть, чтобы в нашей стране миллионер выглядел как спившийся нищий.
Представив своего друга как учителя истории, Подрезов скомандовал водителю такси:
– В «Асторию»!
– Боюсь, что вас не пустят в таких нарядах, – ответил тот.
И тогда Виктор вспомнил, что у него была когда-то другая жизнь, была квартира, в которой и сейчас висят его костюмы, лежат деньги в ящике письменного стола – в общем, халупку в Академическом переулке можно было и не снимать, но судьба распорядилась по-своему, а значит, обе эти женщины встретились ему сегодня не случайно: вполне может быть, что он нужен им больше, чем они ему. Хотя эти женщины давно для себя решили: все уже в прошлом, пожилая уже отжила свой век, а у молодой жизнь закончилась, даже не успев начаться: был когда-то подарок судьбы, но удача не вечна, и сейчас придется прозябать оставшиеся годы, стараясь забыть минуты негромкой и короткой славы. Жизнь с ее надеждами унеслась, как сорванный ветром платок, который застрял, может быть, в вершинах глухого и темного леса, где никогда не поют соловьи, а только каркают вороны, предвещая нескончаемые дожди и ненастья.
За окном таял мартовский снег. Фонари отражались в лужах. Душа была чиста и свободна от тягостных воспоминаний недавнего прошлого. Скоро, очень скоро придет весна, из нагретой солнцем земли полезет зеленая трава. Потом наступит лето, чтобы не закончиться уже никогда.
Боброк примерял костюмы: все они были почти одинаковые, размера на два больше, чем требовалось, но Алексей старательно крутился перед зеркалом, говоря себе:
– Этот вроде ничего.
После этого он задумывался и вздыхал:
– А может, предыдущий лучше на мне сидел? Пожалуй, примерю следующий.
Подрезов открыл ящик стола. Деньги лежали в конверте, но не было фотографий и ожерелья. «Вы-соковский вряд ли здесь побывал, – решил Виктор, – тот бы вынес все до копейки. Значит, заходила Лена».
И от мысли о ней стало тепло на душе. Он протянул руку и взял со стола почти полную бутылку коньяка. Потом посмотрел на счастливое лицо своего приятеля и поставил коньяк опять на пыльный стол, на котором уже темнело круглое пятно от его пребывания здесь.
Подрезов скинул на пол свои лохмотья, быстро переоделся, но в последний момент, когда собирался выйти из комнаты, наклонился и достал из кармана матерчатой куртки сложенный вчетверо листок бумаги, тот самый – данный ему странной старухой возле разрушенного храма. Она еще сказала ему: «Читай по утрам».
Виктор развернул и увидел то, что было написано нетвердым старушечьим почерком:
Молитва перед иконой Богородицы, именуемой «Неупиваемая чаша»
О Премилосердная Владычице, к Твоему заступлению ныне прибегаем, молений наших не презри, но милостиво услыши нас, жен, детей, матерей, и тяжким недугом пьянства одержимых, и того ради от Матери своея, церкви Христовы и спасения отпадающих, братии и сестер, и сродних наших исцели. О, милостивая Матерь Божия, коснися сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному удержанию приведи их, умоли Сына Твоего, Христа, Бога Нашего, да простит нам согрешения наша, и не отвергнет милости Своея от людей своих, но да укрепит нас в трезвости и целомудрии, прими, Пресвятая Богородица, молитвы матерей о чадах своих, слезы проливающих жен, о мужах рыдающих, чад сирых и убогих, заблудшими оставленных и всех нас к иконе Твоей припадающих и да приидет Сей вопль наш молитвами Твоими ко Престолу Всевышняго; покрой и соблюди нас от лукавого повеления и всех козней вражих, в страшней час исхода нашего помози пройти непреткновенно воздушные мытарства, молитвами Твоими избави нас от вечного осуждения, да покроет нас милость Божия в нескончаемые веки веков. Аминь.
Глава третья
1
Все складывалось как нельзя лучше. До президентских выборов оставалось каких-нибудь пара месяцев. Серьезные аналитики предсказывали победу Высоковскому, ежедневно публиковались результаты социологических исследований – Владимир Фомич лидировал с большим отрывом. Для себя он уже составил план первоочередных действий после избрания.
Во-первых, не отдавать никаких денег Ван Хейдену и, вообще, разорвать всяческие отношения с Южно-Африканской Республикой. Неплохо бы, конечно, ее оккупировать, но вряд ли американцы с англичанами поймут это правильно. Не говоря уже о французах и голландцах. А как было бы здорово! Реквизировать все средства, находящиеся в подконтрольных «Золотому дождю» банках, забрать все их компании, потом продать и погасить внешний долг России. Народ наш только спасибо скажет.
Во-вторых, надо разобраться и с Джулией. Тоже возомнила себя «Мисс Африкой»! Дураку понятно: папашка спонсировал этот конкурс – вот на нее корону и надели. Привезти бы ее в загородную резиденцию, оставить в набедренной повязке – пусть скачет по соснам вместе с белками.
Ну, потом более мелкие дела: посадить во главе естественных монополий своих людей, чтобы все эти Газпромы и РАО ЕЭС тоже стали бы подконтрольными, заставить их перевести счета в «Лидер-банк», народ одобрит, потому что тепло и свет будет во всех домах. Еще надо не забыть опустить цены на водку, а за выпитую кружку пива инспектора дорожного движения штрафовать не должны, а вежливо предупреждать, где еще находится пост ГИБДД. За многоженство не наназывать, а судить тех, кто и одну жену содержать не может. Одновременно с этим повысить уровень минимальной зарплаты и увеличить размер пенсий раза в два или в три. А если при этом российская сборная станет чемпионом мира по футболу, то народ станет молиться на такого замечательного президента. Все будут боготворить Владимира Фомича и любить. И если Елена Павловна… Впрочем, ее судьба уже решена. Для начала ее арестуют по подозрению в организации убийства собственного мужа. Показательный процесс, телевидение, газеты: еще бы – взорвать лучшего друга президента. Народ будет требовать отменить мораторий на смертную казнь, митинги у здания суда, плакаты с оскорблениями в адрес подсудимой, Лена рыдает от унижения и стыда. Состав суда совещается недолго – двадцать пять лет. Присутствующие негодуют, топают ногами, свистят, осуждая это слишком мягкое решение. В одиночке темно и сыро, пищат крысы возле припрятанного под матрасом куска черствого хлеба. Лена понимает, что все это – наказание Божие за то, что она отказала хорошему человеку. Но тут поворачивается ключ в замке, скрипят несмазанные петли, и на пороге появляется Он.
– Елена Павловна, – грустно объявит Всенародно избранный президент, – сегодня я подписал Указ о Вашем помиловании.
Она снова зарыдает, но уже от счастья.
Потом бросится к нему на шею, но на полпути замрет и медленно опустится на колени.
– Я недостойна быть Вашей, – произнесет она тихим голосом.
А Высоковский приложит ладонь к уху и спросит:
– Ась?
Нет, он лучше вздохнет обреченно, но с достоинством. И тогда она сама, обнимая его колени, начнет шептать горячо и страстно:
– Но я хочу этого! Я стану, кем прикажете: Вашей горничной, кухаркой, собачкой на коврике возле Вашей кровати, птичкой в клетке или ветром в трубе, но только чтобы рядом с Вами!…
Владимир Фомич улыбался, представляя все это. Но это все будет, осталось недолго – каких-нибудь два месяца. Но это почти вечность, когда даже день ожидания тянется дольше года. Но пусть это время станет золотым сном мечтаний и надежд, особенно сладким оттого, что это не просто фантазии, а реальные планы человека, умеющего подчинять себе будущее, человека, чьей воле вскоре подчинится целый народ.
Да, и все-таки с Ван Хейденом надо что-то решать. Лучше всего, конечно, отправить его в какую-нибудь африканскую резервацию, чтобы он жил среди дикарей и отрабатывал милость, проявленную к нему Победителем, – пусть стоит по пояс в какой-нибудь реке, кишащей голодными крокодилами, плачет от страха и трясет лотком, намывая по крупицам золотой песок своей будущей свободы.
2
Яхта замедлила ход, потом остановилась, покачиваясь на волнах. Прожекторы осветили воду, и было видно, как пошли в глубину стайки серебристых рыб. Елена Павловна осталась чуть позади, но она словно и не желала возвращаться на судно, плавала, то взлетая на гребень, то исчезая на мгновенье в ночном пространстве. Ван Хейден стоял на корме, и они с дочерью что-то кричали ей. Видимо, что-то веселое, потому что кто-то из членов команды прошел мимо открытой двери салона и засмеялся. Высоковский поднялся, продолжая прижимать льняную салфетку к разбитому носу. «Варварская страна, – злился он, – дикари! Вы еще узнаете, с кем связались!»
Лена подплыла к борту и, взявшись за поручни, поднялась по узкой лесенке. Хозяин подал ей руку, и она вылезла на палубу – вся мокрая, в платье, плотно облепившем ее фигуру. «И все-таки как она прекрасна!» – восхитился Владимир Фомич и тут же почувствовал во рту вкус крови. Он сплюнул себе под ноги. Лена широко улыбалась – впервые за почти два месяца, и это было самое противное. Кто-то из мексиканцев укрыл ее своим пончо, и она прошла вместе с Джулией вдоль борта совсем рядом с Высоковским, даже не взглянув на него, словно не замечая своего босса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Я ничего у Вас не прошу, просто переведу аванс за квартиру.
Он переписал номер счета, подошел к телефонному аппарату, набрал номер:
– Это – Виктор, – сказал он Ван Хейдену, – записывай, куда надо деньги отправить.
Банкир что-то кричал, потом начал задавать какие-то глупые вопросы, но Подрезов повторил:
– Записывай, потом поговорим.
Обе женщины с удивлением слушали складную английскую речь из уст опустившегося человека. Наконец, когда разговор был закончен, Виктор сказал Ольге.
– Сегодня до закрытия Вашего банка деньги будут на счету. Так что можно будет дойти до ближайшего банкомата и снять двести долларов.
Почему он назвал Ван Хейдену именно эту сумму? Может быть, оттого, что уже почти полгода умудряется существовать на гораздо меньшую, а двести для него – это почти миллион.
Они пили чай и смотрели в экран старенького телевизора; женщины, правда, еще поглядывали на часы и, заметив, как Подрезов перехватывает их взгляды, оправдывались:
– Просто хотелось бы побыстрее, чтобы успеть обменять, купить продуктов и поужинать по-человечески.
В половине седьмого никто уже не мог усидеть на месте. Ольга вспомнила, что на станции метро «Васи-леостровская» есть банкомат, и они отправились туда. С крыш капала вода, иногда срывались сосульки, с грохотом разбиваясь об асфальт, по улицам проносились дорогие автомобили, увозя в сумрак слякотного вечера грохочущую музыку.
– Я сегодня смешную старушенцию встретил, – вспомнил Виктор, – решил помочь ей сумки поднести, а в них кирпичи. До кладбища донес, а она говорит: «Иди, помолись Божией Матери». Я сходил и вот вас встретил. Она еще копейку старинную мне дала.
Но женщины остановились и пристально смотрели на Подрезова.
– …Обычная бабка – в зеленой куртке.
– И юбка красная, – выдохнула Ольгина бабушка. – Она.
– Кто? – не понял Виктор.
– Ксения Блаженная.
Женщина приблизилась к Подрезову и посмотрела ему в глаза.
– Можешь мне не верить, но я тоже встречалась с ней. И не я одна. Про других-то я ничего говорить не буду, а про мою встречу слушай.
Она помолчала, потом взяла Виктора под руку и начала свой рассказ.
– В ту самую страшную блокадную зиму я работала на заводе Калинина. В цеху мы делали реактивные снаряды. Мороз в помещении, пальцы в варежках мерзнут, пар изо рта, и все время хочется есть. Все мысли только о еде. Жила на Загородном и дома бывала не часто. Это сейчас кажется, что с Голодая до бывшего моего дома рукой подать. А тогда! Отработаю смену – или в стационаре заводском переночую, или в подсобке на куче ветоши, зароешься поглубже – и вроде как тепло. Но однажды отправилась домой. Неву по льду перешла, вышла на Сенатскую площадь, еще силы были, еле добрела до «Астории», а на набережной Мойки поняла: все – не дойду! Держусь за парапет, мысль работает: только бы не упасть – потом уже не встану. Таких много тогда по городу лежало. Шел человек и упал. К нему подойдут, а он уже мертвый. Перебираю руками за ограду, подтаскиваю ноги и думаю: мне ж еще всю Гороховую пройти надо, пересечь канал Грибоедова и Фонтанку – километра три, не меньше. Ровно половина пути. Не дойти. Захотелось заплакать, но сил на это не осталось. Легла грудью на парапет, глаза закрыла, и уже кажется мне, что я дома: мама сидит на кровати, печка-буржуйка топится – мы еще не весь паркет сожгли, по радио читают письма с фронта, и так хорошо, что хочется смеяться. Чувствую, трясет меня кто-то. Открываю глаза: вокруг темень – освещения-то не было, метель завывает, поземка. Поворачиваю голову – стоит рядом старушка в платке и полушубке расстегнутом, под ним зеленая вязаная кофта.
– Пойдем, милая.
И засеменила через мостик. Я за ней. Думаю, хоть у старушки переночую. Та во дворик, я за ней, потом улочку пересекли, еще один дворик, через него вышли в другой, арка какая-то. Я за ней не поспеваю, вышла на широкую улицу – нет бабки. Покрутила головой: что за диво! Я на Загородном, возле дома своего .
Через день подругам в цеху рассказала, а они в один голос уверяли меня – кто, мол, это была.
Подрезов пожал плечами, а бабка, заметив это, спокойно продолжила:
– Жил в восемнадцатом веке на Петроградской стороне полковник Андрей Федорович Петров. Помимо всего был певчим в Царском хоре. Была у него жена – Ксения. Когда муж умер, было молодой вдове всего двадцать шесть лет, и не могла она смириться с потерей любимого человека, молила Бога забрать ее жизнь, чтобы только Андрей Федорович оставался на свете. И однажды, надев военную форму мужа, ушла из дома. Родственникам всем сказала, что она и есть Андрей Федорович, и впредь просила себя так называть, потому что Ксенюшка умерла. Дом свой она подарила одной бедной знакомой, попросив только пускать туда нищих и странников, а сама стала жить на улицах и кормиться подаянием. Таких, как Ксения, немало было тогда, но вскоре люди заметили: что ни скажет эта нищенка, все сбывается. Стали подходить к ней люди с просьбами, хорошим людям обещала и всегда помогала, а плохих насквозь видела, читала их мысли и прочь прогоняла. А что касается кирпичей… Начали на Смоленском кладбище строить новую церковь. Самый тяжелый труд – кирпичи на леса поднимать. Но каждое утро каменщики приходят на работу, а на самом верху уже горки кирпичей. Решили проследить и увидели, как пришла ночью известная всему городу нищенка и принялась таскать наверх тяжелые камни… Сорок шесть лет она бродила по Петербургу, а когда умерла, то похоронили ее на Смоленском, но люди по-прежнему приходили к ней на могилку с просьбами, и чудеса продолжались…
– Мы пришли, – сказала Ольга.
Они поднялись по ступеням и вошли в вестибюль станции метро. Девушка вставила пластиковую карту в автомат и проверила баланс счета.
– Поступили деньги, – обрадовалась она, – ровно двести. Ой, а почему нулей так много. Может, аппарат неисправен?
Виктор посмотрел на сумму и усмехнулся. Ван Хейден только так мог понять его просьбу: он перевел двести тысяч.
Санкт-Петербург – странный город. Расположен он на ста островах, и многие обитающие на них даже не подозревают, что являются островитянами. Кроме тех, кто живет в своем районе с детства. Остров Декабристов отделен от Васильевского узкой рекой Смоленкой, но так он называется только на картах: жители его продолжают называть свой район Голодаем. Пятерых дворян, покушавшихся на царя в декабре 1825 года, после казни похоронили здесь, на острове закапывали и других сумасшедших, решившихся на убийство. Название, данное после революции, – остров Декабристов – не прижилось, и хотя никто с точностью не объяснит, почему кусок суши, окруженный со всех сторон водой, назван Голодаем, все рано продолжают называть его именно так. Кто-то говорит, что именно здесь жили первые строители города, испытывавшие нужду в продовольствии, кто-то уверен, что участками земли на острове владел шотландец по фамилии Холлидей, и потому его фамилию русские люди трансформировали в более понятное и привычное слово. Конечно, шотландцы, призванные на русскую службу в XVIII веке, немало сделали для России, но все же дело не в Холлидее. Те, кто бывали на острове прежде, и в особенности те, кто живет там с рождения, помнят, что все берега Смоленки, и Малой Невы, и берега залива, да и всего острова были покрыты раскидистыми серебристыми ивами. А дерево это называется по-шведски «Халая».
Ивы сохранились еще в немалом количестве, они даже есть в переулке Каховского, который в прежние времена назывался Голодаевским проездом .
Виктор поднялся в квартирку и вскоре вернулся с Алексеем, который находился в своем обычном состоянии. Но обе женщины уже ничему не удивлялись, как будто так и должно быть, чтобы в нашей стране миллионер выглядел как спившийся нищий.
Представив своего друга как учителя истории, Подрезов скомандовал водителю такси:
– В «Асторию»!
– Боюсь, что вас не пустят в таких нарядах, – ответил тот.
И тогда Виктор вспомнил, что у него была когда-то другая жизнь, была квартира, в которой и сейчас висят его костюмы, лежат деньги в ящике письменного стола – в общем, халупку в Академическом переулке можно было и не снимать, но судьба распорядилась по-своему, а значит, обе эти женщины встретились ему сегодня не случайно: вполне может быть, что он нужен им больше, чем они ему. Хотя эти женщины давно для себя решили: все уже в прошлом, пожилая уже отжила свой век, а у молодой жизнь закончилась, даже не успев начаться: был когда-то подарок судьбы, но удача не вечна, и сейчас придется прозябать оставшиеся годы, стараясь забыть минуты негромкой и короткой славы. Жизнь с ее надеждами унеслась, как сорванный ветром платок, который застрял, может быть, в вершинах глухого и темного леса, где никогда не поют соловьи, а только каркают вороны, предвещая нескончаемые дожди и ненастья.
За окном таял мартовский снег. Фонари отражались в лужах. Душа была чиста и свободна от тягостных воспоминаний недавнего прошлого. Скоро, очень скоро придет весна, из нагретой солнцем земли полезет зеленая трава. Потом наступит лето, чтобы не закончиться уже никогда.
Боброк примерял костюмы: все они были почти одинаковые, размера на два больше, чем требовалось, но Алексей старательно крутился перед зеркалом, говоря себе:
– Этот вроде ничего.
После этого он задумывался и вздыхал:
– А может, предыдущий лучше на мне сидел? Пожалуй, примерю следующий.
Подрезов открыл ящик стола. Деньги лежали в конверте, но не было фотографий и ожерелья. «Вы-соковский вряд ли здесь побывал, – решил Виктор, – тот бы вынес все до копейки. Значит, заходила Лена».
И от мысли о ней стало тепло на душе. Он протянул руку и взял со стола почти полную бутылку коньяка. Потом посмотрел на счастливое лицо своего приятеля и поставил коньяк опять на пыльный стол, на котором уже темнело круглое пятно от его пребывания здесь.
Подрезов скинул на пол свои лохмотья, быстро переоделся, но в последний момент, когда собирался выйти из комнаты, наклонился и достал из кармана матерчатой куртки сложенный вчетверо листок бумаги, тот самый – данный ему странной старухой возле разрушенного храма. Она еще сказала ему: «Читай по утрам».
Виктор развернул и увидел то, что было написано нетвердым старушечьим почерком:
Молитва перед иконой Богородицы, именуемой «Неупиваемая чаша»
О Премилосердная Владычице, к Твоему заступлению ныне прибегаем, молений наших не презри, но милостиво услыши нас, жен, детей, матерей, и тяжким недугом пьянства одержимых, и того ради от Матери своея, церкви Христовы и спасения отпадающих, братии и сестер, и сродних наших исцели. О, милостивая Матерь Божия, коснися сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному удержанию приведи их, умоли Сына Твоего, Христа, Бога Нашего, да простит нам согрешения наша, и не отвергнет милости Своея от людей своих, но да укрепит нас в трезвости и целомудрии, прими, Пресвятая Богородица, молитвы матерей о чадах своих, слезы проливающих жен, о мужах рыдающих, чад сирых и убогих, заблудшими оставленных и всех нас к иконе Твоей припадающих и да приидет Сей вопль наш молитвами Твоими ко Престолу Всевышняго; покрой и соблюди нас от лукавого повеления и всех козней вражих, в страшней час исхода нашего помози пройти непреткновенно воздушные мытарства, молитвами Твоими избави нас от вечного осуждения, да покроет нас милость Божия в нескончаемые веки веков. Аминь.
Глава третья
1
Все складывалось как нельзя лучше. До президентских выборов оставалось каких-нибудь пара месяцев. Серьезные аналитики предсказывали победу Высоковскому, ежедневно публиковались результаты социологических исследований – Владимир Фомич лидировал с большим отрывом. Для себя он уже составил план первоочередных действий после избрания.
Во-первых, не отдавать никаких денег Ван Хейдену и, вообще, разорвать всяческие отношения с Южно-Африканской Республикой. Неплохо бы, конечно, ее оккупировать, но вряд ли американцы с англичанами поймут это правильно. Не говоря уже о французах и голландцах. А как было бы здорово! Реквизировать все средства, находящиеся в подконтрольных «Золотому дождю» банках, забрать все их компании, потом продать и погасить внешний долг России. Народ наш только спасибо скажет.
Во-вторых, надо разобраться и с Джулией. Тоже возомнила себя «Мисс Африкой»! Дураку понятно: папашка спонсировал этот конкурс – вот на нее корону и надели. Привезти бы ее в загородную резиденцию, оставить в набедренной повязке – пусть скачет по соснам вместе с белками.
Ну, потом более мелкие дела: посадить во главе естественных монополий своих людей, чтобы все эти Газпромы и РАО ЕЭС тоже стали бы подконтрольными, заставить их перевести счета в «Лидер-банк», народ одобрит, потому что тепло и свет будет во всех домах. Еще надо не забыть опустить цены на водку, а за выпитую кружку пива инспектора дорожного движения штрафовать не должны, а вежливо предупреждать, где еще находится пост ГИБДД. За многоженство не наназывать, а судить тех, кто и одну жену содержать не может. Одновременно с этим повысить уровень минимальной зарплаты и увеличить размер пенсий раза в два или в три. А если при этом российская сборная станет чемпионом мира по футболу, то народ станет молиться на такого замечательного президента. Все будут боготворить Владимира Фомича и любить. И если Елена Павловна… Впрочем, ее судьба уже решена. Для начала ее арестуют по подозрению в организации убийства собственного мужа. Показательный процесс, телевидение, газеты: еще бы – взорвать лучшего друга президента. Народ будет требовать отменить мораторий на смертную казнь, митинги у здания суда, плакаты с оскорблениями в адрес подсудимой, Лена рыдает от унижения и стыда. Состав суда совещается недолго – двадцать пять лет. Присутствующие негодуют, топают ногами, свистят, осуждая это слишком мягкое решение. В одиночке темно и сыро, пищат крысы возле припрятанного под матрасом куска черствого хлеба. Лена понимает, что все это – наказание Божие за то, что она отказала хорошему человеку. Но тут поворачивается ключ в замке, скрипят несмазанные петли, и на пороге появляется Он.
– Елена Павловна, – грустно объявит Всенародно избранный президент, – сегодня я подписал Указ о Вашем помиловании.
Она снова зарыдает, но уже от счастья.
Потом бросится к нему на шею, но на полпути замрет и медленно опустится на колени.
– Я недостойна быть Вашей, – произнесет она тихим голосом.
А Высоковский приложит ладонь к уху и спросит:
– Ась?
Нет, он лучше вздохнет обреченно, но с достоинством. И тогда она сама, обнимая его колени, начнет шептать горячо и страстно:
– Но я хочу этого! Я стану, кем прикажете: Вашей горничной, кухаркой, собачкой на коврике возле Вашей кровати, птичкой в клетке или ветром в трубе, но только чтобы рядом с Вами!…
Владимир Фомич улыбался, представляя все это. Но это все будет, осталось недолго – каких-нибудь два месяца. Но это почти вечность, когда даже день ожидания тянется дольше года. Но пусть это время станет золотым сном мечтаний и надежд, особенно сладким оттого, что это не просто фантазии, а реальные планы человека, умеющего подчинять себе будущее, человека, чьей воле вскоре подчинится целый народ.
Да, и все-таки с Ван Хейденом надо что-то решать. Лучше всего, конечно, отправить его в какую-нибудь африканскую резервацию, чтобы он жил среди дикарей и отрабатывал милость, проявленную к нему Победителем, – пусть стоит по пояс в какой-нибудь реке, кишащей голодными крокодилами, плачет от страха и трясет лотком, намывая по крупицам золотой песок своей будущей свободы.
2
Яхта замедлила ход, потом остановилась, покачиваясь на волнах. Прожекторы осветили воду, и было видно, как пошли в глубину стайки серебристых рыб. Елена Павловна осталась чуть позади, но она словно и не желала возвращаться на судно, плавала, то взлетая на гребень, то исчезая на мгновенье в ночном пространстве. Ван Хейден стоял на корме, и они с дочерью что-то кричали ей. Видимо, что-то веселое, потому что кто-то из членов команды прошел мимо открытой двери салона и засмеялся. Высоковский поднялся, продолжая прижимать льняную салфетку к разбитому носу. «Варварская страна, – злился он, – дикари! Вы еще узнаете, с кем связались!»
Лена подплыла к борту и, взявшись за поручни, поднялась по узкой лесенке. Хозяин подал ей руку, и она вылезла на палубу – вся мокрая, в платье, плотно облепившем ее фигуру. «И все-таки как она прекрасна!» – восхитился Владимир Фомич и тут же почувствовал во рту вкус крови. Он сплюнул себе под ноги. Лена широко улыбалась – впервые за почти два месяца, и это было самое противное. Кто-то из мексиканцев укрыл ее своим пончо, и она прошла вместе с Джулией вдоль борта совсем рядом с Высоковским, даже не взглянув на него, словно не замечая своего босса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33