А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В знак извинения она пожала плечами, когда месье Коле повернулся и вопросительно посмотрел на нее. «Простите, месье. Нет, ничего не случилось. Абсолютно ничего».
Ничего, кроме того, что острая память тела словно ударила ее между ног…
… и это ощущение открытости и покорности, беззащитности животного, которое позволяет овладеть собой сзади. Она думала, что Жозеф сразу же войдет в нее. Но он заставлял ее ждать.
Нетронутой. Минуту, может быть? Это казалось вечностью.
А он гладил, сжимал и играл ее грудями, пока она не почувствовала, что сходит с ума от желания…
«А вот и она, — думал Жозеф, — ее почти не видно за этим мужчиной в поварском колпаке».
Но как хорошо было ее видно, как близка и доступна она была вчера. Он мог делать с ней все, чего хотел…
Ибо теперь он знал суть своей восточной сказки. В ней переплетались власть и покорность, радость обладания и желание стать рабом своей страсти. Он задумал эту историю в пылу неудовлетворенных желаний, когда думал, что больше никогда не увидит ее. И только в последние недели начал понимать то, что пытался высказать.
По иронии судьбы он назвал книгу месье X «Образование вольнодумца». Его настоящее образование началось с Мари-Лор.
Она сказала, что ему надо научить ее любви, и он ответил, что это будет для него честью. Но они оба ошибались, истина заключалась в том, что они нуждались в помощи друг друга — чтобы понять, что с ними происходит, найти пределы страсти, грозящей поглотить их. Они все еще совершали открытия, все еще учились радостям предлагать и отдавать, требовать и брать.
Его не удивило, что надо учиться отдавать, а великим откровением стало то, что брать тоже не очень просто. В этом было что-то бесстыдно интимное, какое-то восхитительное смирение в выражении своих желаний. Даже, и именно, когда вы хотите что-то такое же таинственное, такое же эфемерное, как кусочек мягкой плоти.
Он хотел ощущать ее груди в своих руках. Как они колышутся. И понимал, что они будут свободны, только если она встанет на четвереньки.
Жозеф оказался прав. О да, именно этого он и хотел — женственного колебания ее грудей. Он слегка похлопывал, брал их в ладони, как фрукты, висящие на дереве, и щупал, как будто определяя их спелость. Он ласкал ее живот и дразнил ее, пробираясь в треугольник между бедрами. Она стонала и вздрагивала. Он сдерживал себя, насколько это ему удавалось, смакуя предвкушение и восхищаясь (быстро улетучивающейся) своей силой воли…
Герцог Юбер хлопал глазами, возможно, спьяну, когда очередной местный мэр или его представитель с непокрытыми головами опускались перед ним на колени. Он должен был подготовиться к церемонии, думала Мари-Лор, но он казался не менее удивленным, чем все остальные, когда поцелуем признавал присутствующих своими вассалами.
Поцелуем. Как мучительно она жаждала поцелуя в эти бесконечные минуты ожидания. «Молчи», — прошептал он. Она не видела его лица. В таком положении она не могла даже пошевелить рукой. А теперь ей запрещают говорить! Значит, оставалось каким-то примитивным способом проявить свое нетерпение: выгнувшись, расставив ноги, вертя тазом и издавая умоляющие звуки.
… Она чувствовала, как краснеет, ее щеки пылали на холодном ветру, когда она вспоминала всю непристойность и вульгарность своего поведения.
Она не могла видеть его, но чувствовала жар его тела. Наконец раздался приглушенный стон — Мари-Лор поняла, что эта невероятная медлительность тоже ему давалась нелегко.
Но когда наконец он вошел в нее, то сделал это быстро и уверенно…
Вассалы нового герцога — грубоватые, рассудительные на вид местные власти из окрестных деревень — торопливо произносили выученные наизусть обеты, списанные их стряпчими из заплесневелых средневековых книг, в которые не заглядывало уже несколько поколений. Им явно хочется поскорее покончить с этой ерундой, думал Жозеф.
Что касается его самого, это могло продолжаться до бесконечности. Пока эти встающие перед ним образы не покинут его. Не говоря уже о чувственных восприятиях, запечатлевшихся, казалось, на каждом нерве и мускуле его тела…
«Давай», — прошептал он, вставая на колени и приподнимая ее. Она откинулась назад на его грудь, прижимаясь ягодицами к его бедрам и паху. Откинув ее волосы, Жозеф припал поцелуем к ее шее, не переставая ласкать грудь и живот. Ближе, еще ближе…
Едва ли кто понимал, что бормочут со скучающим видом эти джентльмены, подумала Мари-Лор. Хорошо, что Николя заранее объяснил, что каждый из них клянется быть «хорошим, верным и преданным вассалом моему сюзерену герцогу и его наследникам…».
Его наследникам. Кто-то во дворе фыркнул. Герцогиня бросила на толпу гневный взгляд. Бертранда толкнула Николя в бок и пожала плечами.
Ужасные допотопные фразы. И в то же время слова, которые она сумела разобрать, находили отклик в ее сознании.
… Ибо в том, как он держал ее, чувствовались власть, сила завоевателя, высокомерие собственника. Она всем телом стремилась вобрать его в себя, она чувствовала каждую его жилку, а он по-прежнему входил все глубже и глубже в ее чрево.
Боже, как ей хотелось, чтобы он излил в него всего себя.
У нее перехватило дыхание. До этой минуты она не признавалась себе, как сильно ей хочется это ощутить.
Но она не могла этого хотеть. Было бы безумием хотеть этого. Да, да, она, конечно, хотела его, всего, целиком… но не так, чтобы разрушить свою жизнь или погубить себя. Нет. Это было просто невозможно, даже если отказать себе в этом значило бы обречь себя на невероятные страдания. Она должна радоваться, должна быть благодарна за то, что он был так осторожен… Но она не испытывала благодарности.
Мари-Лор заставила себя разжать зубы, вдохнуть полной грудью и взять себя в руки. А сейчас, подумала она, ей следует быть благодарной за этот острый приступ разочарования, вернувший ее в реальность.
Бесконечная церемония все-таки подошла к концу. Для ее участников будет дан торжественный обед. Пора снова браться за работу.
Кажется, подумал Жозеф, они заканчивают свои клятвы. Монотонное бормотание подходило к концу.
«… Хранить его тайны, не причинять ему вреда, всеми силами обеспечивать ему его честные доходы и не предавать его и не уклоняться от его суда».
Не предавать и не уклоняться…
И хранить его тайны…
— И хотя бы получить за это хороший обед, — шепнул Робер Мари-Лор. Она хихикнула, и месье Коле шикнул на обоих.
— И хороший обед — это все, что они получат, — сказал Николя вечером, когда в судомойню принесли груду грязных тарелок. — Я уже слышал, как в деревне ворчали, называя нового герцога скрягой. Он даже не снизил крестьянам налоги, как по традиции это делает каждый джентльмен, принимая свой титул.
«Вот что значит иметь дело с аристократами, — подумала Мари-Лор. — Они всегда обманывают тебя и не отдают того, что тебе должны».
— Нет, — сказал он ей в ту ночь. — Ни в коем случае. — Мари-Лор не удивилась. Достойно восхищения то, как он последнее время соблюдал осторожность. И совершенно абсурдным было ее желание решиться на этот безумный риск.
— Только один раз, — просила она. — Только один раз почувствовать твою живую кожу. Разве это не было бы приятно?
Он отвел взгляд.
— Да, конечно. Это было бы более чем приятно. Ты даже не представляешь, как это было бы приятно, — резко повторил Жозеф.
— Так покажи мне! Я знаю, как ты добр и благороден. Но всего лишь раз… брат говорил мне, что… ты можешь… э… выйти до того, как…
Но на самом деле Жиль предупреждал ее никогда не соглашаться, если мужчина такое предложит.
Жозеф уже наполовину натянул презерватив, и Мари-Лор протянула руку, чтобы помешать ему… И увидела, что во время их спора он совершенно неожиданно совсем «завял».
Жозеф казался удивленным не меньше ее.
— Я понимаю, — тихо сказала она, — что такое не часто случается с тобой.
Уголки его губ опустились.
— Полагаю, что в эту минуту я должен бы сказать нечто подобное. Но правда в том, что так случается. В этом мире есть весьма немногое, в чем я могу положиться на самого себя, и, конечно, не на доброту или благородство, но… Тебе не обязательно здесь оставаться, — поспешно добавил он. — Возможно, будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Я уверен, что завтра ночью…
— Я тоже в этом уверена, — сказала она. — К завтрашнему вечеру ты найдешь способ избавиться от мыслей, которые так повлияли на тебя. Ты поглубже запрячешь их вместе с другими тайнами, о которых я не знаю. И тогда я уже никогда не узнаю их.
Она почти забыла, какими холодными могут быть его глаза.
— Всегда хочется узнать то, чего не написано на странице, — проворчал Жозеф.
— Это было на странице, — возразила Мари-Лор, — только слов было меньше. А сейчас это написано на твоем лице. Я знала тогда и знаю сейчас.
Он запахнул халат и прошелся по комнате.
— А если бы ты узнала тайны месье X? Если бы ты узнала, что он… я — убийца?
— Ты не убийца! Я бы это почувствовала. Конечно, ты был солдатом…
Он опустился в кресло.
— Ну, не совсем убийцей, полагаю. Но я не говорю о смерти в бою. Я говорю о невинном… и очень дорогом… человеке. И я был причиной.
Она замерла, не в силах поверить в то, что собирался сказать Жозеф. На минуту она подумала, не перебраться ли ей на свое место к окну.
Но история оказалась совсем не такой, какую она ожидала.
— Иди сюда, — сказал он. — Не знаю, смогу ли я рассказать об этом, если буду смотреть тебе в лицо. Но если ты будешь со мной… это немного мне поможет.
Он рассказывал запинаясь, теряя способность красиво и выразительно передавать свои мысли. Местами его речь становилась монотонной, местами лихорадочно торопливой. Иногда наступали длинные паузы.
Все началось в школе, ему еще не было четырнадцати лет. Все его друзья уже имели первый сексуальный опыт, чаще всего с белошвейками и горничными своих матерей.
Свернувшись у него на коленях, прижавшись головой к его шее, Мари-Лор чувствовала его затрудненное дыхание и дрожь в голосе.
— Но я был моложе своих приятелей и еще не испытал этого. Конечно, после всех их рассказов мне безумно хотелось попробовать. И когда пришло время навестить летом родителей, я знал, что готов. Я только что отметил свой четырнадцатый день рождения. За год я стал на голову выше. Как-то сразу перестал быть маленьким мальчиком. — Жозеф заговорил медленнее, с трудом находя слова: — Ее звали Клер. Она помогала матери с прической или лентами… или еще с чем-то, я не знаю. Все, что я помню, это то, что она была удивительно ласкова и терпелива со мной. В то время она казалась мне очень старой. Помню, она говорила, что ей двадцать шесть, и ее нельзя было назвать хорошенькой. У нее были широкие плечи, плоское невыразительное лицо и большие, умелые руки. И ее чудесные ласки — теперь я понимаю это, хотя в то время любая ласка воспринималась бы как чудесная. Но самое главное, ей нравилось заниматься со мной любовью. Вот это казалось мне чудом. Она была настолько страстной, что даже неловкий четырнадцатилетний мальчишка мог довести ее до экстаза.
Он жил все это лето словно во сне; явью было лишь время, когда она приходила к нему в постель. А потом он вернулся в школу и почти забыл о Клер. Если не считать моментов, когда он хвастался перед другими мальчиками приобретенным статусом опытного мужчины.
— Но наступили пасхальные каникулы, и волнение от предстоявшего возвращения домой снова охватило меня. Я торопливо поздоровался с родителями и бросился по черной лестнице туда, где спали слуги.
«Но ее нет, месье Жозеф, — сказала Бертранда. — Месье герцог отослал ее, вы знаете, он всегда так делает, когда узнает, что девушка беременна». Она чуть не задохнулась от бессильного гнева. Но он понял это только потом, когда задумался над этим. А тогда его единственной мыслью было найти Клер.
«Куда? — спрашивал он. — Куда она уехала?»
Бертранда пожала плечами: «Домой, в свою деревню. Куда еще она могла уехать?»
Жозеф взял самую лучшую лошадь, забрал с собой все свои деньги и ценные вещи и сломя голову помчался через пустынную горную местность.
— Узнать, что произошло, оказалось нетрудно. Деревня была маленькой, бедной; все обо всех все знали и, казалось, получали от этого удовольствие. Ребенок родился раньше времени, за две недели до моего приезда. Роды были тяжелыми, ребенок родился мертвым, Клер потеряла много крови, и когда все закончилось, она умерла.
«Но может быть, я могу оставить ее семье какие-нибудь деньги? — спросил я у хозяина гостиницы, рассказавшего мне всю историю. — У меня есть довольно хороший телескоп, думаю, его можно продать за неплохую цену». Но тот сказал, что у Клер не осталось родственников.
«Что она делала? — спросил я. — Кто помогал ей?»
«Она пришла сюда, ко мне, — ответил он. — У нее были остатки жалованья, но она берегла их для ребенка, поэтому, когда был наплыв посетителей, я позволял ей прислуживать за столом и чистить уборную, давал ей остатки пищи, чтобы поддержать ее. А когда наступили роды, я пустил ее в комнату всего за одно су. Полцены». Он казался очень довольным собой, как и своим благодеянием.
Мари-Лор била дрожь. «Он не забыл ни минуты этого дня», — думала она.
Жозеф, должно быть, почувствовал смятение девушки.
— Поразительная глупость, не правда ли, — спросил он, — говорить с ним о телескопе?
— Но я думала не об этом, — сказала она.
— Но об этом подумал кто-то в этой гостинице. Последнее, что я запомнил, выходя во двор, — это гнусный удар по голове, а мой телескоп и деньги исчезли. Как и лошадь. Я пошел домой пешком. На полпути я встретил Батиста, который разыскивал меня. По дороге мы проходили мимо монастыря, и у меня мелькнула мысль покаяться в своих грехах, попросить убежища и навсегда отказаться от женщин. Но конечно, — Жозеф усмехнулся, — я ничего не сказал, и мы не остановились. Вместо этого я потребовал, чтобы Батист отвел меня в гостиницу в Кэранси. Я помнил, что говорил отец о девушке, служившей там. И он оказался прав: с таким талантом ей следовало бы поехать в Париж и сделать карьеру. Все каникулы я ходил туда каждый день, заглушая чувства и становясь таким же бесчувственным, каким мне казался весь мир. Это не помешало мне сказать отцу в день своего отъезда, что он тиран, убийца и губитель всего невинного и доброго. И я больше никогда не приезжал домой. До этого дня…
В школе я никому не рассказал, что случилось с Клер. Я еще никогда не был таким превосходным актером, как тогда, развлекая друзей сладострастными подробностями всего, что она позволяла мне делать с ней во время этих каникул (всему этому я научился от девушки из гостиницы), до тех пор, пока уже перестал отличать правду от фантазии…
Жозеф помолчал.
— Я никому не рассказывал эту историю до… до сегодняшнего дня. Батист знает, конечно, я бормочу что-то, когда пьян. Но Клер всегда в моей памяти, я чувствую себя виновным, и злым, и… растерянным. Ужасно растерянным, Мари-Лор.
— Я понимаю, — прошептала она.
— Да, думаю, что ты понимаешь.
Может, следует сказать ему что-нибудь еще? Успокоить, заверить, что любит его, как и прежде?
Возможно, она могла бы сказать, что он не должен чувствовать себя виновным.
«Ты был молод, — могла бы сказать Мари-Лор. — Ты был всего лишь мальчиком, хотел вести себя достойно, и не твоя вина, что никто не научил тебя этому».
Или: «Это все в прошлом. Ты же не можешь всю жизнь обвинять себя».
Она могла бы сказать: «Бесполезно, знаешь ли, притворяться гнусным малодушным человеком только потому, что ты боишься, что действительно можешь стать таким. Потому что ты не такой, даже если сам не знаешь, какой ты на самом деле».
Все хуже и хуже. Снисхождение и нравоучение.
И Мари-Лор промолчала. Только крепко обняла Жозефа и горевала вместе с ним, пока темное небо не посветлело.
Глава 15
Они больше не говорили об этом. Следующей ночью они почти и не разговаривали, так сильно было их желание ласкать, целовать, обладать друг другом. Они вознаградили себя за потерянный вечер.
Конечно, услышав историю Клер, Мари-Лор понимала, что секс без предохранения невозможен. Однако как-то в один из вечеров Жозеф предложил ей, если она хочется ощутить внутри себя извержение его семени, взять его плоть в рот.
— Ты хочешь, чтобы я это сделала? — спросила она. Он лежал на спине, расслабившись, обнимая ее за плечи.
— Да, мне бы этого хотелось.
Жозеф протянула руку, но ее лицо выражало сомнение.
— Не знаю, — сказала она. — Мне кажется, что ты слишком велик для моего рта. Даже… сейчас.
Его пенис был мягким, опорожненным, влажным. Она взяла его в ладонь, посмеиваясь от удовольствия. Пенис начал твердеть от ее прикосновений.
— Минуту назад вы были слишком большим, месье. А сейчас…
«Я дразню его, — думала она, — дразню, так же как и себя».
Жозеф приподнялся на подушках и дотронулся до ее лица.
— Спокойно, спокойно, не спеша. Не волнуйся, дорогая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33