Одновременно — восхитительное и невыносимое. Оно было бы невыносимым, если бы ее не ожидало очередное свидание.
Мари-Лор поняла, что может вызывать новые ощущения в любое время. Время от времени неожиданно и очень точно. Это обрадовало ее, — ведь тело могло воспроизводить самые сложные и эфемерные ощущения. Она изумлялась, как воспоминание (одно воспоминание!) о ласке могло вызвать дрожь во всем теле.
Стоя на кухне у таза с водой, Мари-Лор неожиданно для себя ощущала, как пробуждается ее чувственность. Она переносилась в то время, когда Жозеф впервые коснулся языком ямочки на ее шее или когда его пальцы коснулись (всего лишь коснулись!) складочки под ее ягодицами.
Она вибрировала как камертон — внутри как будто пылал огонь, а ее воображение покорно вслед за телом восстанавливало в памяти произошедшее. Бесполезно было сопротивляться. Все, что она могла, это удержаться на ногах, когда чувства охватывали ее. Она упиралась ногами в пол, выгибала шею, поджимала пальцы ног и просто отдавалась наслаждению, владевшему ее телом.
Мари-Лор чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Но лишь на мгновение. Затем в ней сразу же просыпалось желание — она так хотела его физически, а не воспоминания. Хотела прямо сейчас, а не ночью. И тогда мышцы сводила судорога, а глаза наполнялись слезами.
«Прекрати, — ругала она себя. — Прекрати, надо работать». Она подавляла свои чувства, заставляла себя мыть и высушивать горшки, прежде чем придет Николя проверить, как идут дела на кухне. Мари-Лор осторожно вытерла блюдо из тонкого фарфора и поставила его на стопку уже готовых. Она отчаянно боролась со своими мыслями, стараясь вернуть их в реальный будничный мир — шумную, душную, грязную кухню, где у нее болела голова, ныли огрубевшие руки, а плечи становились несгибаемыми как камень.
Вернуться в этот мир было нелегко. Она постоянно преодолевала желание уступить своим измученным нервам и искушающему воображению. Но потерять над собой контроль означало бы катастрофу.
Больше всего девушка боялась разбить ужасно дорогой фарфор. Она только надеялась, что это будет то, чего в семье имеется в избытке, как чашек или блюдец. Николя не сможет скрыть, если она разобьет чайник. Придется доложить Горгоне, и за преступлением последует соответствующее наказание.
Конечно, ее накажут не сразу. Мари-Лор знала: какому бы наказанию ее ни подвергли, оно будет отложено до тех пор, пока Жозеф благополучно не женится и приданое не будет переписано в собственность семьи. А пока Горгона не рискнет вызвать его гнев, наказывая девушку, с которой он развлекается. Увольнение может подождать, пока он не уедет…
Мари-Лор чуть не присвистнула, неожиданно заметив отвратительное пятно пригоревшего жира, ускользнувшее от ее внимания. Она яростно принялась отдирать его. Пятно превратилось в ее смертельного врага, и не было ничего важнее, чем заставить его исчезнуть.
Но не страх перед наказанием рассеял ее мечтания и даже не вероятность того, что ее выгонят, не заплатив заработанных ею двадцати ливров.
Ее безжалостно вернула в реальность страшная пришедшая ей на ум фраза: «Пока он не уедет».
Да, этого оказалось достаточно, чтобы освободиться от фантазий и осознать свое положение: боль в спине, груда немытых горшков, жирная корка, не поддающаяся никакой чистке.
Он уедет в Париж за неделю до праздника Всех Святых. День был определен, подписан и закреплен печатью в условиях брачного контракта. Это произойдет независимо от того, разобьет она чайник или нет.
Раз уж она не может этого изменить, то не будет об этом думать. Не будет считать оставшиеся ночи — их все равно слишком мало. Она будет жить настоящим, домоет горшок — грязное пятно наконец уступило ее усилиям — и станет думать о том, как можно воспользоваться обстоятельствами.
Если она не сможет получить его навсегда, то полностью завладеет им на то время, которое осталось.
Мари-Лор знала, что внешне он ничего от нее не скрывает. Но ей хотелось большего. Ей хотелось узнать мысли и тайны Жозефа, не говоря уже о таинственных бумагах в его столе — тех, в которых он что-то торопливо записывал и сразу же прятал, когда она входила.
Отрываясь от бумаг, он не сразу переключал внимание на нее, и Мари-Лор была уверена, что он что-то сочиняет: у него был рассеянный вид, как будто он вернулся из далекого мира своих фантазий. Жозеф смотрел на нее, словно удивляясь ее присутствию здесь, а не в каком-то королевстве, придуманном им. Жозеф с любопытством смотрел на гостью, и Мари-Лор догадывалась, что он проверяет, прав ли он.
Прав в чем?
А затем он улыбался широкой манящей улыбкой, которая, казалось, соединяла мир фантазии с реальным миром. Улыбка переходила в восхитительный смех. Жозеф вскакивал, протягивал руки и обнимал ее.
«Я схожу с ума, — думала Мари-Лор. — Он может писать о чем угодно».
Это лишь воображение читательницы, говорила она себе. Воображение влюбленной читательницы.
Безумие или воображение, но она была уверена: что бы он ни писал, это имело отношение к ней. Он писал о ней.
Ей необходимо узнать, что именно.
«Невероятно!» — думал Жозеф. Он никогда не краснел. Но сейчас чувствовал, как кровь хлынула к щекам.
И этого нельзя было скрыть, ибо Мари-Лор смотрела прямо ему в лицо. Она сидела выпрямившись, ее глаза блестели, а грудь вздымалась от любовных утех, в которых они провели не меньше часа.
— Так ты все еще хочешь поговорить о том, что я пишу, — тихо спросил он, — даже сейчас?
— Конечно, хочу. — Она рассмеялась. — Но ты не обязан говорить мне. Если считаешь, что это слишком… э… пикантно, слишком скандально для моих невинных ушей…
Он быстро прикусил мочку ее левого уха.
— Обожаю твои невинные ушки.
— Тогда расскажи, — сказала она. — Что ты пишешь? Почему бы и нет? Он же читал свои сочинения мадам де Рамбуто. Даже притворялся, что писал о ней. Но другое дело, когда рассказываешь действительно о ком-то, кто овладел твоим воображением и увлек тебя в новые и в то же время до боли знакомые места.
— Это сказка, — объяснил Жозеф. — Восточная сказка. Они пользуются большим успехом в Версале, как ты знаешь.
Мари-Лор кивнула:
— Мы продали много экземпляров «Тысячи и одной ночи» в переводе месье Галланда. Людям нравилось читать о джиннах, дервишах и… гаремах.
— Здесь тоже есть сцены в гареме, — заметил он.
Это сказка о султане, рассказал он. О молодом, очень богатом и могущественном султане, который имел все, чего можно было желать. Тысячу жен и наложниц. Так много, что он даже познал не всех. Некоторых ему подарили его политические союзники, а другие были военной добычей. Или по прихоти он мог купить одну, проходя по рынку рабов, отослать ее в свой дворец и надолго забыть о ней.
Как и ту молодую женщину, выставленную голой на продажу, пронзившую его смелым взглядом серых глаз.
— Серые глаза? — переспросила Мари-Лор.
— Серые, без малейшего намека на голубое. Как ты понимаешь, это все придумано. Девушка в рассказе, конечно, была миниатюрной, с округлыми небольшими грудями… — Тут он поцеловал у нее каждую из них. — И когда она сердится, а она сердится на него, хотя ей запрещено показывать свое недовольство, она стоит с выпрямленной спиной и высоко вздернутым подбородком. Как видишь, у нее железная воля.
Жозеф отвел глаза. А когда снова заговорил, в его голосе звучала нежность:
— Он подвергает ее суровым испытаниям. Не могу объяснить зачем. Полагаю, чтобы доказать свою власть. Но в конце он становится ее рабом, таким же, как и она.
Мари-Лор скользнула в объятия Жозефа и покрыла короткими поцелуями его грудь. Ее язык игриво касался его соска.
Он сжал ее в объятиях и, повернувшись, оказался лежащим на ней. Она целовала его шею. Он вздохнул, чувствуя, как напрягается его тело. Она изогнулась, открываясь перед ним.
— Я… прочитаю тебе это, — только и успел сказать он, — в другое время…
Его слова заглушил поцелуй, и на эту ночь с беседой на литературные темы было покончено.
Несколько ночей, когда им удавалось держать себя в руках, Жозеф читал ей сочинение. После нескольких неудачных попыток он решил, что им обоим лучше оставить постель и для приличия надеть халаты.
Теперь у нее был собственный халат из нежно-розового бархата с венецианским кружевом на рукавах. Жозеф послал заказ портному в Экс, а через несколько дней Батист съездил туда на тележке с осликом и забрал его. Мари-Лор возражала: «Я ничего не хочу от тебя, кроме… тебя самого». Но он настоял: «Это для меня, а не для тебя. Чтобы мне не надо было расшнуровывать и зашнуровывать тебя каждую ночь». И теперь она приходила к нему в самой красивой одежде, какая у нее когда-либо была. Если Луиза и удивлялась, почему Мари-Лор отправляется к господину по ночам полуодетой, все же не говорила ни слова.
Со смущенной улыбкой Жозеф садился в кресло с рукописью в руках и прокашливался.
Мари-Лор занимала свое обычное место у окна, подбирала под себя голые ноги и, полуоткрыв губы, слушала его рассказ. История возбуждала ее. Султан действительно подверг девушку из гарема жестоким и невероятным испытаниям. И затем, когда Мари-Лор начала задаваться вопросом, что еще сможет он придумать, история приняла неожиданный поворот: государство султана взяли в осаду, правящая династия была свергнута, девушку из гарема спасли и вернули ей законное положение (ибо она оказалась знатной английской дамой) и…
— Ну, история еще не закончена, — сказал Жозеф. — Но дальше вот что должно произойти. Он спасается на корабле, приезжает в Англию и поступает к ней в услужение на самую низшую должность.
— А она жестока к нему?
— Да, пожалуй, некоторое время…
— Не требует ли она, чтобы он снял свой халат и на коленях приполз к ней?
— Я подумал об этом, хотя не знаю, есть ли у него халат…
— Она покупает ему халат.
— Да, конечно!
— Ведь она же хочет, чтобы он выглядел как можно лучше. Потому что ей так нравится, очень нравится смотреть на него.
Мари-Лор откинулась на подушки, пристально наблюдая, как Жозеф поднимается и сбрасывает халат на пол. И на этот раз она испытала такую же восторженную непринужденность и откровенное чувственное удовлетворение, с которыми он смотрел на нее тогда, в ту первую ночь.
Мари-Лор могла бы даже притвориться героиней его рассказа — «знатной английской дамой», которая получила свергнутого султана в свое услужение.
Да, она могла бы притвориться. Хотя ей гораздо легче было бы оставаться собой.
Может быть, только на минуту. Ведь это была всего лишь игра. Она сумеет сыграть роль.
Нерешительно она попробовала короткий властный кивок в его сторону. Он сразу же опустился на колени. Сознание своей власти увлекало, но она старалась не показать ему, как это ей нравится.
Мари-Лор снова кивнула, на этот раз смелее, и он, не поднимаясь с колен, двинулся к ней. В его глазах она видела покорность, губы его чуть приоткрылись. Она развязала пояс своего халата и почувствовала его горячее дыхание на своей груди.
Открыла рот, чтобы отдать еще одно приказание…
О Боже! Оказалось, отдавать приказания не так уж легко. По крайней мере для того, кто к этому не привык.
Улыбка скользнула по его губам.
— И если миледи мне позволит…
Его темная голова очутилась между ее бедер. Она протянула руку, гладя его шею, плечи, мягкие волосы, а его язык ласкал ее.
— Он — ее раб, — сказал Жозеф о своем султане, — такой же, как она — его рабыня.
«Как это на него похоже, — подумала она, — превратить желание в возбуждающую тайну».
Впрочем, об этом она поразмышляет позднее.
Ибо сейчас почти утратила способность думать. Уже не существовало слов, историй — ничего, кроме прерывистого дыхания и ласкающего языка.
Она закрыла глаза.
Ее касался не язык, а маленький мерцающий факел, превращающийся в раскаленное железо.
Жозеф крепко держал ее за бедра, а она дрожала, кричала, извивалась и молила, чтобы это никогда не кончалось.
Для нее не существовало времени. Только это «сейчас».
Сейчас, и словно что-то взорвалось в ней, рассыпавшись на миллион крохотных огней, как рассыпаются звезды в ночном небе над Провансом. Она упала с огромной высоты, пролетая сквозь звенящую темноту.
Сейчас. Если ей не принадлежит вечность, ей принадлежит это «сейчас».
Он поднял голову и целовал ее живот, груди, шею и, наконец, губы.
Он отнес ее на постель. Они лежали обнявшись, и Мари-Лор прижималась к нему всем телом.
Весь мир исчез, остались только они, и история существовала только в эти минуты, в их языке было единственное слово — «сейчас».
Сейчас у нее было все.
И для нее достаточно этого.
Глава 14
«Мари-Лор действительно не понимала, каким чудом были эти прошедшие недели», — спустя несколько дней думал Жозеф.
Ей не с чем было сравнивать их, и, естественно, она полагала, что любовь всегда так прекрасна. Он не хотел разочаровывать ее. Наступит день, и она сама это узнает, когда наконец появится достойный ее человек. Без сомнения, он будет трудолюбивым, благородным типом. По правде говоря, Жозефа немного пугал этот образцовый персонаж, придуманный им самим. Будущий супруг Мари-Лор будет во всем достоин ее, ни намека на мелочность или эгоизм. Однако Жозеф утешал себя тем, что этот образец добродетели скорее всего будет довольно скучен в постели.
Но хватит терзать себя, решил он. Куда приятнее вспоминать, как она выглядела вчера, как ее волосы словно пламя горели на фоне пурпурного полога, а покрытая веснушками кожа розовела…
Черт, надо же вообразить это в тот момент, когда Батист пытается застегнуть его панталоны. Камердинер тихонько присвистнул.
— Довольно, — сказал Жозеф.
Батист изобразил глубокую почтительность, но его глаза насмешливо блестели. Надевая новый камзол, Жозеф придирчиво осмотрел свое изображение в зеркале.
«Камзол мне идет», — решил он. Черная парча с тонким рисунком фиолетовой нитью выглядела богато, но подходила для траура. Он слегка поворачивался из стороны в сторону, Батист одергивал и разглаживал материю.
Неожиданно в его сознании прозвучал голос Мари-Лор: «… Она так любила смотреть на него».
Эта коротенькая фраза уже три дня вертелась у него в голове, легкая, как дуновение аромата лаванды, и игривая, как колибри.
Жозефу нравилось, как Мари-Лор смотрела на него. Так жадно и так доверчиво. Только одна женщина когда-то так смотрела на него…
Он внутренне содрогнулся.
Ничего, в любом случае Мари-Лор увидит его сегодня утром. Она будет присутствовать на церемонии во дворе замка, вместе с остальными слугами, невольными свидетелями публичного принятия Юбером титула.
Официально церемония носила название «Присяга новому сюзерену». Юбер и Амели решили сделать из нее скучнейший церемониал, который еще никто никогда не устраивал. Вероятно, он займет несколько часов.
Не страшно. Он проведет эти часы, думая о ней. И если кто-нибудь случайно заметит, что с его панталонами спереди что-то не так, то это его не беспокоит.
— Хуже не придумаешь, — заявил Николя слугам, собравшимся в буфетной. — Они собираются устроить церемонию, которая устарела еще сто лет назад. В наши дни, когда дворянин вступает в наследство, он просто принимает его и подписывает заверенный нотариусом документ. Вполне достаточно, если это сделает доверенное лицо.
Но для новых герцога и герцогини этого было недостаточно.
Был октябрь. Сильно похолодало.
И несколько утомительных часов Мари-Лор простояла, дрожа от холода, вместе с остальными слугами во дворе замка. Кутаясь в шаль, она смотрела на невзрачную фигуру нового герцога де Каренси Овер-Раймона, сидевшего в огромном, подобном трону, церемониальном кресле. Священник благословлял его, а целая армия деревенских детей преподносила букеты поздних осенних цветов.
Герцог Юбер, в бархатном камзоле, в подбитом норковым мехом плаще и треугольной шляпе, отороченной мехом куницы, принимал каждое выражение верности с растерянным видом. Кресло было слишком велико для него, ноги болтались, не доставая пола. Кто-то послал за скамеечкой. Когда он чихнул, принимая очень большой букет, герцогиня нахмурилась, услышав в толпе смешки. Мари-Лор чувствовала к ней жалость, спектакль производил на нее удручающее впечатление, и она была рада, что может смотреть не на них, а на Жозефа.
Он стоял в свободной позе позади брата, в красивом черном костюме, с отрешенным выражением лица. Как будто, подумала Мари-Лор, его мысли были не здесь, а может быть, там, в его спальне, где…
… он задернул пурпурный полог кровати, и они словно очутились в восточном шатре. А затем он кивнул. Этот жест трудно было понять, но каким-то образом, ибо казалось, они пользовались тайным языком повеления и согласия, она поняла, чего он хочет. Он так ясно дал ей понять, что она должна встать на четвереньки посередине постели.
Громкий вздох вырвался из ее губ. С запозданием Мари-Лор попыталась скрыть его кашлем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Мари-Лор поняла, что может вызывать новые ощущения в любое время. Время от времени неожиданно и очень точно. Это обрадовало ее, — ведь тело могло воспроизводить самые сложные и эфемерные ощущения. Она изумлялась, как воспоминание (одно воспоминание!) о ласке могло вызвать дрожь во всем теле.
Стоя на кухне у таза с водой, Мари-Лор неожиданно для себя ощущала, как пробуждается ее чувственность. Она переносилась в то время, когда Жозеф впервые коснулся языком ямочки на ее шее или когда его пальцы коснулись (всего лишь коснулись!) складочки под ее ягодицами.
Она вибрировала как камертон — внутри как будто пылал огонь, а ее воображение покорно вслед за телом восстанавливало в памяти произошедшее. Бесполезно было сопротивляться. Все, что она могла, это удержаться на ногах, когда чувства охватывали ее. Она упиралась ногами в пол, выгибала шею, поджимала пальцы ног и просто отдавалась наслаждению, владевшему ее телом.
Мари-Лор чувствовала себя совершенно удовлетворенной. Но лишь на мгновение. Затем в ней сразу же просыпалось желание — она так хотела его физически, а не воспоминания. Хотела прямо сейчас, а не ночью. И тогда мышцы сводила судорога, а глаза наполнялись слезами.
«Прекрати, — ругала она себя. — Прекрати, надо работать». Она подавляла свои чувства, заставляла себя мыть и высушивать горшки, прежде чем придет Николя проверить, как идут дела на кухне. Мари-Лор осторожно вытерла блюдо из тонкого фарфора и поставила его на стопку уже готовых. Она отчаянно боролась со своими мыслями, стараясь вернуть их в реальный будничный мир — шумную, душную, грязную кухню, где у нее болела голова, ныли огрубевшие руки, а плечи становились несгибаемыми как камень.
Вернуться в этот мир было нелегко. Она постоянно преодолевала желание уступить своим измученным нервам и искушающему воображению. Но потерять над собой контроль означало бы катастрофу.
Больше всего девушка боялась разбить ужасно дорогой фарфор. Она только надеялась, что это будет то, чего в семье имеется в избытке, как чашек или блюдец. Николя не сможет скрыть, если она разобьет чайник. Придется доложить Горгоне, и за преступлением последует соответствующее наказание.
Конечно, ее накажут не сразу. Мари-Лор знала: какому бы наказанию ее ни подвергли, оно будет отложено до тех пор, пока Жозеф благополучно не женится и приданое не будет переписано в собственность семьи. А пока Горгона не рискнет вызвать его гнев, наказывая девушку, с которой он развлекается. Увольнение может подождать, пока он не уедет…
Мари-Лор чуть не присвистнула, неожиданно заметив отвратительное пятно пригоревшего жира, ускользнувшее от ее внимания. Она яростно принялась отдирать его. Пятно превратилось в ее смертельного врага, и не было ничего важнее, чем заставить его исчезнуть.
Но не страх перед наказанием рассеял ее мечтания и даже не вероятность того, что ее выгонят, не заплатив заработанных ею двадцати ливров.
Ее безжалостно вернула в реальность страшная пришедшая ей на ум фраза: «Пока он не уедет».
Да, этого оказалось достаточно, чтобы освободиться от фантазий и осознать свое положение: боль в спине, груда немытых горшков, жирная корка, не поддающаяся никакой чистке.
Он уедет в Париж за неделю до праздника Всех Святых. День был определен, подписан и закреплен печатью в условиях брачного контракта. Это произойдет независимо от того, разобьет она чайник или нет.
Раз уж она не может этого изменить, то не будет об этом думать. Не будет считать оставшиеся ночи — их все равно слишком мало. Она будет жить настоящим, домоет горшок — грязное пятно наконец уступило ее усилиям — и станет думать о том, как можно воспользоваться обстоятельствами.
Если она не сможет получить его навсегда, то полностью завладеет им на то время, которое осталось.
Мари-Лор знала, что внешне он ничего от нее не скрывает. Но ей хотелось большего. Ей хотелось узнать мысли и тайны Жозефа, не говоря уже о таинственных бумагах в его столе — тех, в которых он что-то торопливо записывал и сразу же прятал, когда она входила.
Отрываясь от бумаг, он не сразу переключал внимание на нее, и Мари-Лор была уверена, что он что-то сочиняет: у него был рассеянный вид, как будто он вернулся из далекого мира своих фантазий. Жозеф смотрел на нее, словно удивляясь ее присутствию здесь, а не в каком-то королевстве, придуманном им. Жозеф с любопытством смотрел на гостью, и Мари-Лор догадывалась, что он проверяет, прав ли он.
Прав в чем?
А затем он улыбался широкой манящей улыбкой, которая, казалось, соединяла мир фантазии с реальным миром. Улыбка переходила в восхитительный смех. Жозеф вскакивал, протягивал руки и обнимал ее.
«Я схожу с ума, — думала Мари-Лор. — Он может писать о чем угодно».
Это лишь воображение читательницы, говорила она себе. Воображение влюбленной читательницы.
Безумие или воображение, но она была уверена: что бы он ни писал, это имело отношение к ней. Он писал о ней.
Ей необходимо узнать, что именно.
«Невероятно!» — думал Жозеф. Он никогда не краснел. Но сейчас чувствовал, как кровь хлынула к щекам.
И этого нельзя было скрыть, ибо Мари-Лор смотрела прямо ему в лицо. Она сидела выпрямившись, ее глаза блестели, а грудь вздымалась от любовных утех, в которых они провели не меньше часа.
— Так ты все еще хочешь поговорить о том, что я пишу, — тихо спросил он, — даже сейчас?
— Конечно, хочу. — Она рассмеялась. — Но ты не обязан говорить мне. Если считаешь, что это слишком… э… пикантно, слишком скандально для моих невинных ушей…
Он быстро прикусил мочку ее левого уха.
— Обожаю твои невинные ушки.
— Тогда расскажи, — сказала она. — Что ты пишешь? Почему бы и нет? Он же читал свои сочинения мадам де Рамбуто. Даже притворялся, что писал о ней. Но другое дело, когда рассказываешь действительно о ком-то, кто овладел твоим воображением и увлек тебя в новые и в то же время до боли знакомые места.
— Это сказка, — объяснил Жозеф. — Восточная сказка. Они пользуются большим успехом в Версале, как ты знаешь.
Мари-Лор кивнула:
— Мы продали много экземпляров «Тысячи и одной ночи» в переводе месье Галланда. Людям нравилось читать о джиннах, дервишах и… гаремах.
— Здесь тоже есть сцены в гареме, — заметил он.
Это сказка о султане, рассказал он. О молодом, очень богатом и могущественном султане, который имел все, чего можно было желать. Тысячу жен и наложниц. Так много, что он даже познал не всех. Некоторых ему подарили его политические союзники, а другие были военной добычей. Или по прихоти он мог купить одну, проходя по рынку рабов, отослать ее в свой дворец и надолго забыть о ней.
Как и ту молодую женщину, выставленную голой на продажу, пронзившую его смелым взглядом серых глаз.
— Серые глаза? — переспросила Мари-Лор.
— Серые, без малейшего намека на голубое. Как ты понимаешь, это все придумано. Девушка в рассказе, конечно, была миниатюрной, с округлыми небольшими грудями… — Тут он поцеловал у нее каждую из них. — И когда она сердится, а она сердится на него, хотя ей запрещено показывать свое недовольство, она стоит с выпрямленной спиной и высоко вздернутым подбородком. Как видишь, у нее железная воля.
Жозеф отвел глаза. А когда снова заговорил, в его голосе звучала нежность:
— Он подвергает ее суровым испытаниям. Не могу объяснить зачем. Полагаю, чтобы доказать свою власть. Но в конце он становится ее рабом, таким же, как и она.
Мари-Лор скользнула в объятия Жозефа и покрыла короткими поцелуями его грудь. Ее язык игриво касался его соска.
Он сжал ее в объятиях и, повернувшись, оказался лежащим на ней. Она целовала его шею. Он вздохнул, чувствуя, как напрягается его тело. Она изогнулась, открываясь перед ним.
— Я… прочитаю тебе это, — только и успел сказать он, — в другое время…
Его слова заглушил поцелуй, и на эту ночь с беседой на литературные темы было покончено.
Несколько ночей, когда им удавалось держать себя в руках, Жозеф читал ей сочинение. После нескольких неудачных попыток он решил, что им обоим лучше оставить постель и для приличия надеть халаты.
Теперь у нее был собственный халат из нежно-розового бархата с венецианским кружевом на рукавах. Жозеф послал заказ портному в Экс, а через несколько дней Батист съездил туда на тележке с осликом и забрал его. Мари-Лор возражала: «Я ничего не хочу от тебя, кроме… тебя самого». Но он настоял: «Это для меня, а не для тебя. Чтобы мне не надо было расшнуровывать и зашнуровывать тебя каждую ночь». И теперь она приходила к нему в самой красивой одежде, какая у нее когда-либо была. Если Луиза и удивлялась, почему Мари-Лор отправляется к господину по ночам полуодетой, все же не говорила ни слова.
Со смущенной улыбкой Жозеф садился в кресло с рукописью в руках и прокашливался.
Мари-Лор занимала свое обычное место у окна, подбирала под себя голые ноги и, полуоткрыв губы, слушала его рассказ. История возбуждала ее. Султан действительно подверг девушку из гарема жестоким и невероятным испытаниям. И затем, когда Мари-Лор начала задаваться вопросом, что еще сможет он придумать, история приняла неожиданный поворот: государство султана взяли в осаду, правящая династия была свергнута, девушку из гарема спасли и вернули ей законное положение (ибо она оказалась знатной английской дамой) и…
— Ну, история еще не закончена, — сказал Жозеф. — Но дальше вот что должно произойти. Он спасается на корабле, приезжает в Англию и поступает к ней в услужение на самую низшую должность.
— А она жестока к нему?
— Да, пожалуй, некоторое время…
— Не требует ли она, чтобы он снял свой халат и на коленях приполз к ней?
— Я подумал об этом, хотя не знаю, есть ли у него халат…
— Она покупает ему халат.
— Да, конечно!
— Ведь она же хочет, чтобы он выглядел как можно лучше. Потому что ей так нравится, очень нравится смотреть на него.
Мари-Лор откинулась на подушки, пристально наблюдая, как Жозеф поднимается и сбрасывает халат на пол. И на этот раз она испытала такую же восторженную непринужденность и откровенное чувственное удовлетворение, с которыми он смотрел на нее тогда, в ту первую ночь.
Мари-Лор могла бы даже притвориться героиней его рассказа — «знатной английской дамой», которая получила свергнутого султана в свое услужение.
Да, она могла бы притвориться. Хотя ей гораздо легче было бы оставаться собой.
Может быть, только на минуту. Ведь это была всего лишь игра. Она сумеет сыграть роль.
Нерешительно она попробовала короткий властный кивок в его сторону. Он сразу же опустился на колени. Сознание своей власти увлекало, но она старалась не показать ему, как это ей нравится.
Мари-Лор снова кивнула, на этот раз смелее, и он, не поднимаясь с колен, двинулся к ней. В его глазах она видела покорность, губы его чуть приоткрылись. Она развязала пояс своего халата и почувствовала его горячее дыхание на своей груди.
Открыла рот, чтобы отдать еще одно приказание…
О Боже! Оказалось, отдавать приказания не так уж легко. По крайней мере для того, кто к этому не привык.
Улыбка скользнула по его губам.
— И если миледи мне позволит…
Его темная голова очутилась между ее бедер. Она протянула руку, гладя его шею, плечи, мягкие волосы, а его язык ласкал ее.
— Он — ее раб, — сказал Жозеф о своем султане, — такой же, как она — его рабыня.
«Как это на него похоже, — подумала она, — превратить желание в возбуждающую тайну».
Впрочем, об этом она поразмышляет позднее.
Ибо сейчас почти утратила способность думать. Уже не существовало слов, историй — ничего, кроме прерывистого дыхания и ласкающего языка.
Она закрыла глаза.
Ее касался не язык, а маленький мерцающий факел, превращающийся в раскаленное железо.
Жозеф крепко держал ее за бедра, а она дрожала, кричала, извивалась и молила, чтобы это никогда не кончалось.
Для нее не существовало времени. Только это «сейчас».
Сейчас, и словно что-то взорвалось в ней, рассыпавшись на миллион крохотных огней, как рассыпаются звезды в ночном небе над Провансом. Она упала с огромной высоты, пролетая сквозь звенящую темноту.
Сейчас. Если ей не принадлежит вечность, ей принадлежит это «сейчас».
Он поднял голову и целовал ее живот, груди, шею и, наконец, губы.
Он отнес ее на постель. Они лежали обнявшись, и Мари-Лор прижималась к нему всем телом.
Весь мир исчез, остались только они, и история существовала только в эти минуты, в их языке было единственное слово — «сейчас».
Сейчас у нее было все.
И для нее достаточно этого.
Глава 14
«Мари-Лор действительно не понимала, каким чудом были эти прошедшие недели», — спустя несколько дней думал Жозеф.
Ей не с чем было сравнивать их, и, естественно, она полагала, что любовь всегда так прекрасна. Он не хотел разочаровывать ее. Наступит день, и она сама это узнает, когда наконец появится достойный ее человек. Без сомнения, он будет трудолюбивым, благородным типом. По правде говоря, Жозефа немного пугал этот образцовый персонаж, придуманный им самим. Будущий супруг Мари-Лор будет во всем достоин ее, ни намека на мелочность или эгоизм. Однако Жозеф утешал себя тем, что этот образец добродетели скорее всего будет довольно скучен в постели.
Но хватит терзать себя, решил он. Куда приятнее вспоминать, как она выглядела вчера, как ее волосы словно пламя горели на фоне пурпурного полога, а покрытая веснушками кожа розовела…
Черт, надо же вообразить это в тот момент, когда Батист пытается застегнуть его панталоны. Камердинер тихонько присвистнул.
— Довольно, — сказал Жозеф.
Батист изобразил глубокую почтительность, но его глаза насмешливо блестели. Надевая новый камзол, Жозеф придирчиво осмотрел свое изображение в зеркале.
«Камзол мне идет», — решил он. Черная парча с тонким рисунком фиолетовой нитью выглядела богато, но подходила для траура. Он слегка поворачивался из стороны в сторону, Батист одергивал и разглаживал материю.
Неожиданно в его сознании прозвучал голос Мари-Лор: «… Она так любила смотреть на него».
Эта коротенькая фраза уже три дня вертелась у него в голове, легкая, как дуновение аромата лаванды, и игривая, как колибри.
Жозефу нравилось, как Мари-Лор смотрела на него. Так жадно и так доверчиво. Только одна женщина когда-то так смотрела на него…
Он внутренне содрогнулся.
Ничего, в любом случае Мари-Лор увидит его сегодня утром. Она будет присутствовать на церемонии во дворе замка, вместе с остальными слугами, невольными свидетелями публичного принятия Юбером титула.
Официально церемония носила название «Присяга новому сюзерену». Юбер и Амели решили сделать из нее скучнейший церемониал, который еще никто никогда не устраивал. Вероятно, он займет несколько часов.
Не страшно. Он проведет эти часы, думая о ней. И если кто-нибудь случайно заметит, что с его панталонами спереди что-то не так, то это его не беспокоит.
— Хуже не придумаешь, — заявил Николя слугам, собравшимся в буфетной. — Они собираются устроить церемонию, которая устарела еще сто лет назад. В наши дни, когда дворянин вступает в наследство, он просто принимает его и подписывает заверенный нотариусом документ. Вполне достаточно, если это сделает доверенное лицо.
Но для новых герцога и герцогини этого было недостаточно.
Был октябрь. Сильно похолодало.
И несколько утомительных часов Мари-Лор простояла, дрожа от холода, вместе с остальными слугами во дворе замка. Кутаясь в шаль, она смотрела на невзрачную фигуру нового герцога де Каренси Овер-Раймона, сидевшего в огромном, подобном трону, церемониальном кресле. Священник благословлял его, а целая армия деревенских детей преподносила букеты поздних осенних цветов.
Герцог Юбер, в бархатном камзоле, в подбитом норковым мехом плаще и треугольной шляпе, отороченной мехом куницы, принимал каждое выражение верности с растерянным видом. Кресло было слишком велико для него, ноги болтались, не доставая пола. Кто-то послал за скамеечкой. Когда он чихнул, принимая очень большой букет, герцогиня нахмурилась, услышав в толпе смешки. Мари-Лор чувствовала к ней жалость, спектакль производил на нее удручающее впечатление, и она была рада, что может смотреть не на них, а на Жозефа.
Он стоял в свободной позе позади брата, в красивом черном костюме, с отрешенным выражением лица. Как будто, подумала Мари-Лор, его мысли были не здесь, а может быть, там, в его спальне, где…
… он задернул пурпурный полог кровати, и они словно очутились в восточном шатре. А затем он кивнул. Этот жест трудно было понять, но каким-то образом, ибо казалось, они пользовались тайным языком повеления и согласия, она поняла, чего он хочет. Он так ясно дал ей понять, что она должна встать на четвереньки посередине постели.
Громкий вздох вырвался из ее губ. С запозданием Мари-Лор попыталась скрыть его кашлем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33