– Вдруг с ним что-нибудь случилось!
– Вряд ли, сколько я помню, он умрет еще не скоро, – сказал я.
– Ты знаешь, когда? – быстро повернулась она ко мне и попыталась заглянуть в глаза. Я едва различил светлое пятно ее лица с темными провалами глаз. Едва удержался, чтобы ее не поцеловать и ответил нарочито равнодушно:
– Нет, но точно не сегодня, – и чтобы не нарываться на подобные вопросы в будущем, добавил. – Людям времени своего смертного часа лучше не знать, иначе жизнь превратится в ад, придется считать каждую минуту. Ты бы хотела знать, когда умрешь?
Матильда подумала, и покачала головой. Я этого в темноте видеть не мог, но представил, как она это делает и, похоже, не ошибся.
– Нет, наверное. Я смерти не боюсь, больше боюсь старости, – добавила она. – Молодость так быстро проходит…
– Смотри, как сильно горит! – вернул я разговор в прежнее русло.
– Я знаю, ты на меня обиделся, но я правда так захотела спать…
– Сон – святое дело, – сказал я, чтобы закрыть тему, – Пойдем досыпать, все равно помочь мы не успеем.
– Пойдем, – согласилась она.
Мы вернулись в избу. Я сразу снял мундир, сапоги и лег. Признаюсь, не без тайного умысла, какого, говорить, думаю, этому нет надобности. Матильда напротив ложиться не спешила, присела к столу, подперла щеку рукой и неотрывно смотрела на свечу. Я самоуверенно надеялся, что она в этот момент думает обо мне, хотел, ее успокоить, что обижаться на нее, у меня особых причин нет, и у нас еще все впереди, но она, не взглянув на меня, дунула на огонек и отправилась спать на свою лавку.
Чего, чего, но такого к себе отношения я никак не ожидал. Правда, скрипеть зубами не стал, но твердо решил, что всякие отношения с «французской шалавой» прекращаю. Хватит этой натурализованной иностранке измываться над русским человеком!
– В упор ее больше видеть не хочу! – твердо решил я.
Я закрыл глаза и попытался заснуть. Может быть, мне это и удалось, но тут за печкой застрекотал сверчок и окончательно вывел меня из равновесия. Я уже хотел встать и выйти наружу, но меня опередила Матильда. Спросила нарочно тихо, чтобы, если сплю не разбудить:
– Тебе не холодно?
Я сначала не хотел отзываться, но потом, все-таки, вежливость победила обиду, и ответил:
– Немного.
– А я совсем замерзла.
Поверить в это было трудно, в избе было тепло, а она еще и укрылась бараньим тулупом. Опять я собрался промолчать, но как-то так вышло, что предложил против собственной воли:
– Тебя погреть?
– Пожалуйста, если тебе не трудно.
Удивительно, но эта простая, бытовая просьба, тотчас пересилила все мои принципы и зароки. Я тотчас подхватился и в два шага достиг ее лавки.
– Ну, куда ты так спешишь, сумасшедший! – прошептала она, когда я сжал ее в объятиях. – Что же ты раньше не пришел, я ждала, ждала…
Это было так по-женски, сваливать вину с больной головы на здоровую, что я и не пытался оправдаться, просто не ответил. Да и не до разговоров нам было. Сошлись, можно сказать, два космоса, две эпохи, два пола. О том, что случилось той ночью, можно говорить только стихами. Пусть не своими, испанского поэта Гарсиа Лорки.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой,
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
Не прекращаясь ни на минуту, длинным, протяжным, почти колокольным звоном, гудел вдалеке набат. Кто-то не жалея рук, колотил и колотил по звонкому железу. Яростно стрекотал за печкой сверчок…
– Давай останемся здесь еще и завтра, – сказала Матильда, когда ни на что иное, кроме разговоров у нас больше не было сил.
Я положил ее всклоченную головку себе на грудь, кончиками пальцев перебирал волосы, дотронулся до раковины уха.
– Щекотно, – сказала она. – Ты еще хочешь?
– Хочу, только пока не могу, – ответил я, удивляясь, откуда столько силы у этой хрупкой женщины. – Может быть, немного поспим?
– Видишь, уже хочешь спать, а еще хвастался, – засмеялась она. – Все вы такие…
Я не ответил, глаза закрылись сами собой. Я попытался их открыть, но вполне трезво осознал, что уже выключился из реальности и сплю.
Потом было пробуждение. Надо мной нависал староста и тряс за плечо. Я с трудом понял, что происходит и проснулся.
– Барин, – бубнил староста, – вставай, у нашего барина рига сгорела! Всю ночь тушили!
– Ну и что? – сердито спросил я. – Мне-то что за дело?
– Как же, все-таки пожар. Мало ли что! – нерешительно сказал он.
– Я слышал набат. Сам дом не пострадал? – вынуждено включился я в разговор.
– Нет, только рига. Хлеба там было… А что, твой товарищ, барыня?
Я посмотрел на своего крепко спящего «товарища». Он разметался на широкой лавке так, что сполз укрывавший тулуп, и скрывать его принадлежность к прекрасной половине человечества было бессмысленно. Я ревниво прикрыл Матильду от чужых глаз и подтвердил его смелую догадку:
– Барыня, но это военная тайна. Ты умеешь хранить тайну?
– Не знаю, – ответил он. – А что это такое?
– О том, что ты видел, никому нельзя говорить. Это секрет!
– А! Тогда ладно. Наше дело маленькое. Барыня так барыня. Ваше дело военное, мне только то чудно, что она с саблей. Опять же скоро обед. Здесь есть будете или у барина?
– Здесь. Мы, наверное, тут пока останемся. Хозяева не обидятся?
– Чего им обижаться, вы же не за так, а деньги платите. За деньги все можно. Во даже самого Христа за тридцать серебреников продали. Понятное дело.
«Барыня», к этому времени уже проснулась и крепилась, чтобы не рассмеяться.
Я ткнул ее под тулупом в бок кулаком. Мужик между тем все не уходил, стоял над нами и чесал в затылке.
– Ладно, – сказал я, – можешь идти.
– Могу, понятное дело. Только, скажу тебе барин, наши бабы посправней твоей будут, – задумчиво сказал он. – Оно, конечно, всякая баба – баба, ничего в ней такого особого нет. Но, – он замолчал и тяжело вздохнул, – если что, то всегда.
Я промолчал, чтобы не затягивать разговор и староста, наконец, ушел.
– Не понравилась я мужику, – смеясь, сказала Матильда, сбрасывая с разгоряченного сном тела тулуп, – а тебе я нравлюсь?
– Нравишься, – честно признался я, с удовольствием на нее глядя. – Только лучше оденься, а то вся деревня сбежится смотреть на голую барыню с саблей.
Матильда вняла совету и дала мне возможность полюбоваться процедурой своего туалета. Потом мы сидели на одной лавке возле окна и вспоминали минувшую ночь. Изба уже выстыла. По крохотному подслеповатому окошку глухо барабанил дождь. Мне не хотелось даже просто выйти наружу, не то, что ехать неведомо куда, по опасным военным дорогам. Матильда, видимо, думала о чем-то подобном, и спросила:
– Зачем люди воюют?
Я пожал плечами. Гипотез по этому поводу, много, только непонятно которая из них правильная.
– Скорее всего, это в человеческом характере, стремление захватить что-нибудь чужое, землю, собственность, женщин.
Действительно, в Австралии, где и территорий, и еды было достаточно, аборигены воевали за женщин.
– Лучше бы люди жили для любви, – благоразумно, сказала Матильда.
Согласиться с ней я не успел, разговор прервала старая крестьянка с дочерью. Они принесли горшки с обедом. Мне примитивная простая еда не очень нравится, но за то время, что я жил в семнадцатом веке, привык довольствоваться малым и не привередничать. Матильда кислые щи и пшенную кашу ела с трудом, но у нее хватило такта, похвалить пищу и поблагодарить хозяек.
После обеда, мы опять собрались пуститься во все тяжкие, но внешние обстоятельства спутали все сладострастные планы. В избу без стука ворвался староста и предупредил, что в деревню входит большой отряд «хранцузов». Встречаться с ними нам не стоило. Вполне можно было нарваться на обвинение в дезертирстве. Потому пришлось срочно отступить огородами к околице. Почти все деревенские жители сделали то же самое. Однако французы, не углубляясь в деревню, ограбили крайние дома, забрали зерно, муку, несколько коров и быстро ушли.
Мы с Матильдой предупреждению провидения вняли и решили больше здесь не задерживаться. Значительно легче было затеряться среди десятков тысяч людей, чем во вражеской форме в русской деревне. Конечно, патриотизм сильное чувство, но и о тридцати серебрениках забывать не стоило. Вчерашнее приглашение к раненому французу было полным тому подтверждением.
Пока крестьяне проклинали захватчиков за откровенный грабеж, я оседлал лошадей, рассчитался за постой, и мы отправились своей дорогой. От этой деревни было ближе к Старой Калужской дороге, потому мы решили на нее и вернуться. Отдохнувшие сытые лошади без понуканий пошли хорошей рысью, так что нам с Матильдой осталось только бдительно глядеть по сторонам, чтобы не угодить к кому-нибудь в плен.
Пока на дороге было спокойно. Несколько раз нам попадались уланские разъезды, слава Богу, не «нашего» второго полка, иначе путешествие могло плохо кончиться. Переговоры с ними вела Матильда, как старшая по званию. Встречные патрули жаловались на зверства казаков и последними словами ругали русских, что было неудивительно. В основном в уланах служили поляки, у которых до сих пор много претензий к более многочисленному славянскому соседу. Кстати, мне было что им ответить, но чтобы не «спалиться», приходилось молча слушать как пустую похвальбу, так и часто беспочвенные наветы на Россию, Затевать межнациональную свару всегда глупо, а на большой дороге вдвойне. Такие споры вообще не имеют, как говорится, положительной перспективы. У каждой стороны всегда найдется сколько угодно справедливых доводов и исторических натяжек, что бы обвинить соседа во всех смертных грехах и преступлениях.
Скооперировавшись с разъездом польских улан, мы без происшествий добрались до главной дороги. Теперь, когда уже прошли основные силы Великой армии, здесь стало спокойнее. Однако какое удручающее зрелища представляли ее окрестности и обочины! От придорожных деревень практически ничего не осталось. Избы солдаты разобрали на топливо для костров, следы от которых были видны везде. На обочинах валялись изломанные военные повозки, гражданские экипажи, павшие лошади и даже не погребенные люди. Только холодная погода препятствовала разложению трупов, иначе бы неминуемо начались эпидемии.
Все что отступающей армии и бегущим горожанам оказалось не под силу тащить, было брошено в придорожные канавы и затоптано в грязь. Уцелевшие от пожаров богатства второй русской столицы, теперь гибли окончательно.
– Как-то там мой Герасим! – задумчиво сказала Матильда, увидев карету, похожую на свою, оставленную нами в Бабенках.
– Если выждет время, то все будет нормально. Скоро французы уйдут и все наладится, – сказал я, без большой, впрочем, уверенности. Слишком велики были кругом разрушения, чтобы надеяться на скорое восстановление мирной жизни.
Мы ехали без остановки, чтобы быстрее миновать разграбленную дорогу. План был прост. Постараться обогнать армию, найти тихое место, переодеться в свое старое платье и дальше пробираться под видом обычных русских беженцев.
Пока все протекало спокойно. Двое целеустремленных уланов в форме и при оружии ни у кого не вызывали интереса. Проблемы могли возникнуть, если в наполеоновской армии существует жандармерия. У нас, кроме украденных у французов патентов на звания, других документов не было, да и легенду себе мы смогли придумать слишком простенькую, что, едем с докладом от командира своего полка к вице-королю Италии принцу Богарне.
Такое могло пройти только при полной неразберихе, которая, как мне казалось, царила в войсках. Даже несколько правильных, профессионально заданных вопросов, могли нас разоблачить. О структуре французской армии мы не знали практически ничего, даже фамилии командиров полка и дивизии, в которых якобы служили. Конечно, наглость – второе счастье, но не в расположении неприятеля. Однако подстраховаться, к сожалению, возможности не было. Приходилось рисковать.
– Я здесь уже была, – удивленно, сказала Матильда, когда мы подъехали к мосту через Пахру. – Как это могло получиться?
– Наверное, это Пахру мы позапрошлой ночью перешли вброд, – догадался я.
Возле перехода оказался затор, у тяжелой пушки колесо провалилось в прогнивший настил моста, и артиллеристы пытались его освободить. Мы отъехали в сторонку и ждали, когда освободится проезд. Рядом съехавшись кругом, скучало, несколько офицеров со знаками различия четвертого корпуса. Одного я узнал в лицо, это был адъютант штаба Богарне, который не хотел доложить генералу о нас с Ренье. Я отвернулся, чтобы он не увидел моего лица, но чуть позже, чем следовало.
– Мосье немой? – удивленно спросил он, подъезжая вплотную. – Вы, кажется, поменяли род войск?
Я посмотрел на него, сделал вид, что только узнал и приветливо кивнул.
– Почему вы тогда исчезли? Принц спрашивал о вас.
Теперь я развел руками и показал на рот, сам же больше всего боялся, что в разговор вмешается Матильда и выдаст нас с головой. О встрече с принцем я ей говорил, но без подробностей и она понятия не имела, что Ренье выдал меня за польского лейтенанта. На наше счастье, она пока молчала, но с нескрываемым женским интересом рассматривала статного офицера.
– Вы сердитесь на меня за то, что я в прошлый раз не доложил о вас принцу? – спросил капитан. – Простите, но тогда ему было не до вас.
Адъютант поставил меня в сложное положение. Ответить я ему не мог, а к нашему разговору уже начали прислушиваться другие офицеры. В этот момент, главное было не дернуться и не запаниковать.
Пришлось включиться в разговор с помощью «мимики и жеста». Теперь уже капитан не понимал, что я от него хочу.
– Принц? – догадался он, после того как я похлопал себя по плечу, изображая рукой эполету. – Я как раз еду в штаб и вас к нему провожу.
Принц мне был совсем не нужен, но объяснить на пальцах я этого не мог и вынужденно поблагодарил любезного капитана, рассчитывая до штаба не доехать.
– Этот милый корнет едет с вами? – продолжил болтать словоохотливый адъютант. – Позвольте представиться, – переключился он на «корнета», – капитан Морис Леви, старый знакомый вашего товарища!
– Корнет Жан Демьен, – ответила Матильда, лучась ответным доброжелательством.
Мне показалось, что она совсем забыла, что на ней мужская одежда и, почувствовав себя в центре внимания, наслаждалась производимым впечатлением. Я подумал, что после нашей нынешней бурной ночи она могла бы и меньше интересоваться мужиками. Пожалуй, характеризуя жену, покойный Пузырев был в чем-то прав…
– Корнет, вы так молоды и так очаровательны, – начал длинный комплимент капитан.
Только тогда по его «котярскому» взгляду я догадался, что к чему и чуть не покатился со смеху. Кажется, суровый воин запал на мою красотку! Думаю, узнай он суровую правду об истинной половой принадлежности корнета, его ждало бы очень большое и горькое разочарование.
Матильда, удивленно посмотрела на мое довольное лицо с ехидной ухмылкой, и нахмурилась, не понимая причины моего веселья. Но капитан ее отвлек, и буквально засыпал комплиментами. В общем-то, я не мог с ним не согласиться. Корнет выглядел очень соблазнительно. Вернее сказать – выглядела. Думаю, что любителям мальчиков против такой нежной, женственной юности пройти было сложно.
Наконец артиллеристы справились со своим орудием, движение по мосту возобновилось, и мы перебрались на противоположную сторону Пахры. Капитан распрощался со знакомыми офицерами, те ускакали и мы остались втроем. У меня немного отлегло от сердца. Теперь, даже если он о чем-нибудь догадается, у нас будут значительные шансы с ним справиться до того, как он поднимет шум. Единственное, что нужно было сделать, это предупредить Матильду, о легенде с польским лейтенантом. Однако сделать это оказалось непросто. Капитан так увлекся красавцем-корнетом, что всем силами старался меня от него оттереть. Паршивца корнета это только веселило и он никак не реагировал на мои немые призывы, отделаться от ухажера.
Чем дальше от Москвы, тем больше на дороге встречалось войск. Мы, видимо, нагнали основные обозы армии. Теперь ехать можно было только по обочине и то, гуськом, друг за другом. Капитан пристроился за Матильдой и никак не давал мне объехать себя и прорваться вперед. Похоже, он начинал меня к ней ревновать. Я нервничал, понимая, что если мы не договорившись, попадем к принцу Евгению, и она назовет меня именем ограбленного вахмистра, мы сгорим безо всяких фанфар.
Однако пока я ничего предпринять не мог. Даже расстаться с адъютантом было невозможно, дорога была одна, и я не мог придумать повод свернуть в сторону. Время шло, а мы так и ехали, впереди Матильда, за ней адъютант, последним я.
Уже при въезда в Красную Пахру, случай представился старанием Матильды. Она увидела колодец, вокруг которого толпились солдаты и, остановив лошадь, сообщила, что хочет пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Вряд ли, сколько я помню, он умрет еще не скоро, – сказал я.
– Ты знаешь, когда? – быстро повернулась она ко мне и попыталась заглянуть в глаза. Я едва различил светлое пятно ее лица с темными провалами глаз. Едва удержался, чтобы ее не поцеловать и ответил нарочито равнодушно:
– Нет, но точно не сегодня, – и чтобы не нарываться на подобные вопросы в будущем, добавил. – Людям времени своего смертного часа лучше не знать, иначе жизнь превратится в ад, придется считать каждую минуту. Ты бы хотела знать, когда умрешь?
Матильда подумала, и покачала головой. Я этого в темноте видеть не мог, но представил, как она это делает и, похоже, не ошибся.
– Нет, наверное. Я смерти не боюсь, больше боюсь старости, – добавила она. – Молодость так быстро проходит…
– Смотри, как сильно горит! – вернул я разговор в прежнее русло.
– Я знаю, ты на меня обиделся, но я правда так захотела спать…
– Сон – святое дело, – сказал я, чтобы закрыть тему, – Пойдем досыпать, все равно помочь мы не успеем.
– Пойдем, – согласилась она.
Мы вернулись в избу. Я сразу снял мундир, сапоги и лег. Признаюсь, не без тайного умысла, какого, говорить, думаю, этому нет надобности. Матильда напротив ложиться не спешила, присела к столу, подперла щеку рукой и неотрывно смотрела на свечу. Я самоуверенно надеялся, что она в этот момент думает обо мне, хотел, ее успокоить, что обижаться на нее, у меня особых причин нет, и у нас еще все впереди, но она, не взглянув на меня, дунула на огонек и отправилась спать на свою лавку.
Чего, чего, но такого к себе отношения я никак не ожидал. Правда, скрипеть зубами не стал, но твердо решил, что всякие отношения с «французской шалавой» прекращаю. Хватит этой натурализованной иностранке измываться над русским человеком!
– В упор ее больше видеть не хочу! – твердо решил я.
Я закрыл глаза и попытался заснуть. Может быть, мне это и удалось, но тут за печкой застрекотал сверчок и окончательно вывел меня из равновесия. Я уже хотел встать и выйти наружу, но меня опередила Матильда. Спросила нарочно тихо, чтобы, если сплю не разбудить:
– Тебе не холодно?
Я сначала не хотел отзываться, но потом, все-таки, вежливость победила обиду, и ответил:
– Немного.
– А я совсем замерзла.
Поверить в это было трудно, в избе было тепло, а она еще и укрылась бараньим тулупом. Опять я собрался промолчать, но как-то так вышло, что предложил против собственной воли:
– Тебя погреть?
– Пожалуйста, если тебе не трудно.
Удивительно, но эта простая, бытовая просьба, тотчас пересилила все мои принципы и зароки. Я тотчас подхватился и в два шага достиг ее лавки.
– Ну, куда ты так спешишь, сумасшедший! – прошептала она, когда я сжал ее в объятиях. – Что же ты раньше не пришел, я ждала, ждала…
Это было так по-женски, сваливать вину с больной головы на здоровую, что я и не пытался оправдаться, просто не ответил. Да и не до разговоров нам было. Сошлись, можно сказать, два космоса, две эпохи, два пола. О том, что случилось той ночью, можно говорить только стихами. Пусть не своими, испанского поэта Гарсиа Лорки.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой,
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
Не прекращаясь ни на минуту, длинным, протяжным, почти колокольным звоном, гудел вдалеке набат. Кто-то не жалея рук, колотил и колотил по звонкому железу. Яростно стрекотал за печкой сверчок…
– Давай останемся здесь еще и завтра, – сказала Матильда, когда ни на что иное, кроме разговоров у нас больше не было сил.
Я положил ее всклоченную головку себе на грудь, кончиками пальцев перебирал волосы, дотронулся до раковины уха.
– Щекотно, – сказала она. – Ты еще хочешь?
– Хочу, только пока не могу, – ответил я, удивляясь, откуда столько силы у этой хрупкой женщины. – Может быть, немного поспим?
– Видишь, уже хочешь спать, а еще хвастался, – засмеялась она. – Все вы такие…
Я не ответил, глаза закрылись сами собой. Я попытался их открыть, но вполне трезво осознал, что уже выключился из реальности и сплю.
Потом было пробуждение. Надо мной нависал староста и тряс за плечо. Я с трудом понял, что происходит и проснулся.
– Барин, – бубнил староста, – вставай, у нашего барина рига сгорела! Всю ночь тушили!
– Ну и что? – сердито спросил я. – Мне-то что за дело?
– Как же, все-таки пожар. Мало ли что! – нерешительно сказал он.
– Я слышал набат. Сам дом не пострадал? – вынуждено включился я в разговор.
– Нет, только рига. Хлеба там было… А что, твой товарищ, барыня?
Я посмотрел на своего крепко спящего «товарища». Он разметался на широкой лавке так, что сполз укрывавший тулуп, и скрывать его принадлежность к прекрасной половине человечества было бессмысленно. Я ревниво прикрыл Матильду от чужых глаз и подтвердил его смелую догадку:
– Барыня, но это военная тайна. Ты умеешь хранить тайну?
– Не знаю, – ответил он. – А что это такое?
– О том, что ты видел, никому нельзя говорить. Это секрет!
– А! Тогда ладно. Наше дело маленькое. Барыня так барыня. Ваше дело военное, мне только то чудно, что она с саблей. Опять же скоро обед. Здесь есть будете или у барина?
– Здесь. Мы, наверное, тут пока останемся. Хозяева не обидятся?
– Чего им обижаться, вы же не за так, а деньги платите. За деньги все можно. Во даже самого Христа за тридцать серебреников продали. Понятное дело.
«Барыня», к этому времени уже проснулась и крепилась, чтобы не рассмеяться.
Я ткнул ее под тулупом в бок кулаком. Мужик между тем все не уходил, стоял над нами и чесал в затылке.
– Ладно, – сказал я, – можешь идти.
– Могу, понятное дело. Только, скажу тебе барин, наши бабы посправней твоей будут, – задумчиво сказал он. – Оно, конечно, всякая баба – баба, ничего в ней такого особого нет. Но, – он замолчал и тяжело вздохнул, – если что, то всегда.
Я промолчал, чтобы не затягивать разговор и староста, наконец, ушел.
– Не понравилась я мужику, – смеясь, сказала Матильда, сбрасывая с разгоряченного сном тела тулуп, – а тебе я нравлюсь?
– Нравишься, – честно признался я, с удовольствием на нее глядя. – Только лучше оденься, а то вся деревня сбежится смотреть на голую барыню с саблей.
Матильда вняла совету и дала мне возможность полюбоваться процедурой своего туалета. Потом мы сидели на одной лавке возле окна и вспоминали минувшую ночь. Изба уже выстыла. По крохотному подслеповатому окошку глухо барабанил дождь. Мне не хотелось даже просто выйти наружу, не то, что ехать неведомо куда, по опасным военным дорогам. Матильда, видимо, думала о чем-то подобном, и спросила:
– Зачем люди воюют?
Я пожал плечами. Гипотез по этому поводу, много, только непонятно которая из них правильная.
– Скорее всего, это в человеческом характере, стремление захватить что-нибудь чужое, землю, собственность, женщин.
Действительно, в Австралии, где и территорий, и еды было достаточно, аборигены воевали за женщин.
– Лучше бы люди жили для любви, – благоразумно, сказала Матильда.
Согласиться с ней я не успел, разговор прервала старая крестьянка с дочерью. Они принесли горшки с обедом. Мне примитивная простая еда не очень нравится, но за то время, что я жил в семнадцатом веке, привык довольствоваться малым и не привередничать. Матильда кислые щи и пшенную кашу ела с трудом, но у нее хватило такта, похвалить пищу и поблагодарить хозяек.
После обеда, мы опять собрались пуститься во все тяжкие, но внешние обстоятельства спутали все сладострастные планы. В избу без стука ворвался староста и предупредил, что в деревню входит большой отряд «хранцузов». Встречаться с ними нам не стоило. Вполне можно было нарваться на обвинение в дезертирстве. Потому пришлось срочно отступить огородами к околице. Почти все деревенские жители сделали то же самое. Однако французы, не углубляясь в деревню, ограбили крайние дома, забрали зерно, муку, несколько коров и быстро ушли.
Мы с Матильдой предупреждению провидения вняли и решили больше здесь не задерживаться. Значительно легче было затеряться среди десятков тысяч людей, чем во вражеской форме в русской деревне. Конечно, патриотизм сильное чувство, но и о тридцати серебрениках забывать не стоило. Вчерашнее приглашение к раненому французу было полным тому подтверждением.
Пока крестьяне проклинали захватчиков за откровенный грабеж, я оседлал лошадей, рассчитался за постой, и мы отправились своей дорогой. От этой деревни было ближе к Старой Калужской дороге, потому мы решили на нее и вернуться. Отдохнувшие сытые лошади без понуканий пошли хорошей рысью, так что нам с Матильдой осталось только бдительно глядеть по сторонам, чтобы не угодить к кому-нибудь в плен.
Пока на дороге было спокойно. Несколько раз нам попадались уланские разъезды, слава Богу, не «нашего» второго полка, иначе путешествие могло плохо кончиться. Переговоры с ними вела Матильда, как старшая по званию. Встречные патрули жаловались на зверства казаков и последними словами ругали русских, что было неудивительно. В основном в уланах служили поляки, у которых до сих пор много претензий к более многочисленному славянскому соседу. Кстати, мне было что им ответить, но чтобы не «спалиться», приходилось молча слушать как пустую похвальбу, так и часто беспочвенные наветы на Россию, Затевать межнациональную свару всегда глупо, а на большой дороге вдвойне. Такие споры вообще не имеют, как говорится, положительной перспективы. У каждой стороны всегда найдется сколько угодно справедливых доводов и исторических натяжек, что бы обвинить соседа во всех смертных грехах и преступлениях.
Скооперировавшись с разъездом польских улан, мы без происшествий добрались до главной дороги. Теперь, когда уже прошли основные силы Великой армии, здесь стало спокойнее. Однако какое удручающее зрелища представляли ее окрестности и обочины! От придорожных деревень практически ничего не осталось. Избы солдаты разобрали на топливо для костров, следы от которых были видны везде. На обочинах валялись изломанные военные повозки, гражданские экипажи, павшие лошади и даже не погребенные люди. Только холодная погода препятствовала разложению трупов, иначе бы неминуемо начались эпидемии.
Все что отступающей армии и бегущим горожанам оказалось не под силу тащить, было брошено в придорожные канавы и затоптано в грязь. Уцелевшие от пожаров богатства второй русской столицы, теперь гибли окончательно.
– Как-то там мой Герасим! – задумчиво сказала Матильда, увидев карету, похожую на свою, оставленную нами в Бабенках.
– Если выждет время, то все будет нормально. Скоро французы уйдут и все наладится, – сказал я, без большой, впрочем, уверенности. Слишком велики были кругом разрушения, чтобы надеяться на скорое восстановление мирной жизни.
Мы ехали без остановки, чтобы быстрее миновать разграбленную дорогу. План был прост. Постараться обогнать армию, найти тихое место, переодеться в свое старое платье и дальше пробираться под видом обычных русских беженцев.
Пока все протекало спокойно. Двое целеустремленных уланов в форме и при оружии ни у кого не вызывали интереса. Проблемы могли возникнуть, если в наполеоновской армии существует жандармерия. У нас, кроме украденных у французов патентов на звания, других документов не было, да и легенду себе мы смогли придумать слишком простенькую, что, едем с докладом от командира своего полка к вице-королю Италии принцу Богарне.
Такое могло пройти только при полной неразберихе, которая, как мне казалось, царила в войсках. Даже несколько правильных, профессионально заданных вопросов, могли нас разоблачить. О структуре французской армии мы не знали практически ничего, даже фамилии командиров полка и дивизии, в которых якобы служили. Конечно, наглость – второе счастье, но не в расположении неприятеля. Однако подстраховаться, к сожалению, возможности не было. Приходилось рисковать.
– Я здесь уже была, – удивленно, сказала Матильда, когда мы подъехали к мосту через Пахру. – Как это могло получиться?
– Наверное, это Пахру мы позапрошлой ночью перешли вброд, – догадался я.
Возле перехода оказался затор, у тяжелой пушки колесо провалилось в прогнивший настил моста, и артиллеристы пытались его освободить. Мы отъехали в сторонку и ждали, когда освободится проезд. Рядом съехавшись кругом, скучало, несколько офицеров со знаками различия четвертого корпуса. Одного я узнал в лицо, это был адъютант штаба Богарне, который не хотел доложить генералу о нас с Ренье. Я отвернулся, чтобы он не увидел моего лица, но чуть позже, чем следовало.
– Мосье немой? – удивленно спросил он, подъезжая вплотную. – Вы, кажется, поменяли род войск?
Я посмотрел на него, сделал вид, что только узнал и приветливо кивнул.
– Почему вы тогда исчезли? Принц спрашивал о вас.
Теперь я развел руками и показал на рот, сам же больше всего боялся, что в разговор вмешается Матильда и выдаст нас с головой. О встрече с принцем я ей говорил, но без подробностей и она понятия не имела, что Ренье выдал меня за польского лейтенанта. На наше счастье, она пока молчала, но с нескрываемым женским интересом рассматривала статного офицера.
– Вы сердитесь на меня за то, что я в прошлый раз не доложил о вас принцу? – спросил капитан. – Простите, но тогда ему было не до вас.
Адъютант поставил меня в сложное положение. Ответить я ему не мог, а к нашему разговору уже начали прислушиваться другие офицеры. В этот момент, главное было не дернуться и не запаниковать.
Пришлось включиться в разговор с помощью «мимики и жеста». Теперь уже капитан не понимал, что я от него хочу.
– Принц? – догадался он, после того как я похлопал себя по плечу, изображая рукой эполету. – Я как раз еду в штаб и вас к нему провожу.
Принц мне был совсем не нужен, но объяснить на пальцах я этого не мог и вынужденно поблагодарил любезного капитана, рассчитывая до штаба не доехать.
– Этот милый корнет едет с вами? – продолжил болтать словоохотливый адъютант. – Позвольте представиться, – переключился он на «корнета», – капитан Морис Леви, старый знакомый вашего товарища!
– Корнет Жан Демьен, – ответила Матильда, лучась ответным доброжелательством.
Мне показалось, что она совсем забыла, что на ней мужская одежда и, почувствовав себя в центре внимания, наслаждалась производимым впечатлением. Я подумал, что после нашей нынешней бурной ночи она могла бы и меньше интересоваться мужиками. Пожалуй, характеризуя жену, покойный Пузырев был в чем-то прав…
– Корнет, вы так молоды и так очаровательны, – начал длинный комплимент капитан.
Только тогда по его «котярскому» взгляду я догадался, что к чему и чуть не покатился со смеху. Кажется, суровый воин запал на мою красотку! Думаю, узнай он суровую правду об истинной половой принадлежности корнета, его ждало бы очень большое и горькое разочарование.
Матильда, удивленно посмотрела на мое довольное лицо с ехидной ухмылкой, и нахмурилась, не понимая причины моего веселья. Но капитан ее отвлек, и буквально засыпал комплиментами. В общем-то, я не мог с ним не согласиться. Корнет выглядел очень соблазнительно. Вернее сказать – выглядела. Думаю, что любителям мальчиков против такой нежной, женственной юности пройти было сложно.
Наконец артиллеристы справились со своим орудием, движение по мосту возобновилось, и мы перебрались на противоположную сторону Пахры. Капитан распрощался со знакомыми офицерами, те ускакали и мы остались втроем. У меня немного отлегло от сердца. Теперь, даже если он о чем-нибудь догадается, у нас будут значительные шансы с ним справиться до того, как он поднимет шум. Единственное, что нужно было сделать, это предупредить Матильду, о легенде с польским лейтенантом. Однако сделать это оказалось непросто. Капитан так увлекся красавцем-корнетом, что всем силами старался меня от него оттереть. Паршивца корнета это только веселило и он никак не реагировал на мои немые призывы, отделаться от ухажера.
Чем дальше от Москвы, тем больше на дороге встречалось войск. Мы, видимо, нагнали основные обозы армии. Теперь ехать можно было только по обочине и то, гуськом, друг за другом. Капитан пристроился за Матильдой и никак не давал мне объехать себя и прорваться вперед. Похоже, он начинал меня к ней ревновать. Я нервничал, понимая, что если мы не договорившись, попадем к принцу Евгению, и она назовет меня именем ограбленного вахмистра, мы сгорим безо всяких фанфар.
Однако пока я ничего предпринять не мог. Даже расстаться с адъютантом было невозможно, дорога была одна, и я не мог придумать повод свернуть в сторону. Время шло, а мы так и ехали, впереди Матильда, за ней адъютант, последним я.
Уже при въезда в Красную Пахру, случай представился старанием Матильды. Она увидела колодец, вокруг которого толпились солдаты и, остановив лошадь, сообщила, что хочет пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32