Она поехала бы в Венецию, там села бы в «Восточный экспресс», и в Стамбул…
От одной мысли об этом ее глаза заблестели, хотя голос Харкорта скучно бубнил о кузене в Лондоне, который обещал представить их королю. Одри изобразила на лице подобающее почтение — в самом деле, такая честь. В эту минуту в гостиную вошел дедушка и с негодованием воззрился на Харкорта. Открыл рот, чтобы возмутиться, почему его никто не предупредил, что вечером у них гости, но Одри уже порхнула к нему, предостерегающе сжала локоть и, сияя улыбкой, повела к Харкорту, — Ты, конечно, помнишь, что у нас ужинает мистер Харкорт, я тебе утром говорила.
Эдвард Рисколл вонзил в Одри злобно прищуренный взгляд, и вдруг в глубине его памяти что-то смутно шевельнулось — да, вроде бы она и в самом деле говорила.
— А когда это было — до или после твоих идиотских речей о Рузвельте?
Он сердито хмурился, но глаза довольно поблескивали, и Одри рассмеялась. Харкорт был шокирован.
— Ужасная незадача, согласны, сэр?
— Не стоит относиться к этому всерьез, все равно снова изберут Гувера.
— От души на это надеюсь.
Ну вот, еще один пламенный республиканец. Лицо Одри выразило отвращение.
— Если его изберут, он окончательно погубит Америку.
— Опять ты за свое, не желаю слушать твоих рассуждений! — рявкнул дед, но на этом разговор о политике как-то сразу прекратился — появилась Аннабел в шелковом с бледно-голубыми разводами платье. Казалось, она только что сошла с какого-нибудь известного полотна. И в самом деле, она была удивительно хороша: огромные голубые глаза, прелестное фарфоровое личико в ореоле золотых волос. Естественно, Харкорт был сражен наповал. Один только раз он оторвал от нее восхищенный взгляд и укоризненно посмотрел на Одри, когда они шли в столовую:
— Надеюсь, ты шутила, говоря о Рузвельте?
— Ничуть. Америка никогда еще не была в таком катастрофическом положении, и довел ее до этого Гувер. — Одри говорила спокойно и убежденно, спорить с ней было очень трудно, и Аннабел, устремив на сестру молящий взор, взяла Харкорта под руку.
— Неужели вы будете весь вечер спорить о политике? Какой кошмар! — Большие голубые глаза Аннабел были по-детски наивны.
— Нет, радость моя, обещаю тебе.
Одри засмеялась, дед спрятал усмешку в усы. Одри умирала от желания узнать, что говорили по поводу выдвижения Рузвельта в дедушкином клубе. Конечно, почти все его члены республиканцы, но это не важно, ведь разговоры мужчин несравненно интереснее дамской болтовни. Впрочем, это не относится к таким, как Харкорт, который никогда не говорил на серьезные темы с женщинами. Одри было безумно утомительно весь вечер улыбаться и поддерживать светскую беседу ни о чем, а вот Аннабел радостно щебетала. Когда гость ушел, Одри чувствовала себя точно выжатый лимон. Счастливая Аннабел взлетела по лестнице наверх, Одри поднялась, держа дедушку под руку. Он шел медленно, опираясь на палку. Какой он красивый, какой величественный! Найти бы ей когда-нибудь мужа, который был бы похож на него. Судя по фотографиям, он был очень хорош в молодости, всегда безупречно элегантен, а какой острый ум, какие оригинальные суждения! С таким человеком ей было бы очень легко. Пусть даже не легко, но она прожила бы с ним всю жизнь и была бы счастлива. Теперь Одри с дедом остались одни.
— Скажи, Од, ты ни о чем не жалеешь?
Как странно, что он задал ей этот вопрос. Да еще голос его почему-то так ласков и нежен, притворной резкости и ворчливого недовольства, за которыми он вечно прячется, как не бывало. Ему хотелось знать, что у нее на душе, хотелось убедиться ради собственного спокойствия, что она не страдает, отказавшись от Харкорта.
— Дедушка, о чем мне жалеть, голубчик? — Она с детства его так не называла, но сейчас ласковое обращение само сорвалось с языка.
— Да о нем, о молодом Уэстербруке. Ты ведь сама могла за него выйти. — Он говорил вполголоса, не желая, чтобы кто-нибудь его услышал. — Он ведь сначала за тобой ухаживал, и потом… ты старше, ты была бы прекрасной женой, не то что она… нет, я не хочу сказать о ней ничего дурного, просто она еще ребенок…
Ну вот, и дед ее не понимает. Одри с нежностью улыбнулась ему, растроганная его заботой.
— Я еще не готова к замужеству. К тому же он не герой моего романа. — И она опять улыбнулась.
— Как это не готова? — Дед остановился в темном коридоре и всей тяжестью оперся на трость. Он очень устал, но разговор был слишком важный. Одри вздохнула, ища ответа.
— Не знаю… но в жизни столько интересного, и я непременно должна повидать мир.
— Что ты хочешь повидать в мире? — Ее слова встревожили старого Рисколла. Он уже слышал их когда-то, а потом потерял сына. — Ты, кажется, затеваешь какую-то глупость?
— Нет, нет, дедушка, голубчик. — Успокоить его, любой ценой успокоить, она просто обязана это сделать, ведь он уже стар. — Я сама не знаю, чего хочу. Но только не замуж за Харкорта Уэстербрука, поверь. Я никогда бы за него не вышла.
Он кивнул, успокоенный.
— Ладно, тогда все хорошо.
А если бы все было иначе, если бы она любила Харкорта?
Эта мысль пришла ей в голову, когда она поцеловала деда и пожелала ему спокойной ночи. Услышав, как закрылась дверь его комнаты, она остановилась возле своей и запоздало обернулась. Что она ему наговорила? Зачем? Но ведь все это правда, в жизни действительно столько интересного, она хочет путешествовать, побывать в далеких странах, увидеть живущих там людей, любоваться горами и реками, ощущать незнакомые запахи, пробовать экзотические блюда… Одри неслышно закрыла за собой дверь. Нет, скучная, однообразная семейная жизнь с Харкортом не для нее. Впрочем, не только с Харкортом, она вообще ни за кого не хочет замуж. Замужество не утолит ее душевную жажду: может быть, однажды она уедет, как уехал когда-то ее отец, будет делать фотографии, повторит маршруты его странствий.
Это будет словно бы чудесное путешествие в прошлое, в его альбомы, к нему…
Глава 2
Двадцать первого июля утром Одри стояла в парадном зале и глядела на свои часики, машинально ожидая, когда начнут бить часы в столовой. Автомобиль был подан, гости наверняка уже собрались в церкви. Дед стоял рядом и постукивал по полу тростью. Она знала, что со всех сторон на них устремлены горящие любопытством глаза прислуги — всем не терпелось увидеть невесту. И когда наконец Аннабел появилась, все ахнули от восхищения. Невеста медленно спускалась по лестнице, воздушная, как видение. Точно сказочная принцесса, она не шла, а словно плыла по воздуху, казалось, ее маленькие ножки в атласных кремовых туфельках не касались земли. Золотые локоны, как корона; расшитые жемчугом старинные кружева; талия тонкая, как у статуэток в Дрезденской галерее; глаза сияют от счастья. Никогда в жизни Одри не видела такой красавицы и сейчас, любуясь сестрой, улыбнулась ей с нежностью и гордостью.
— Ты очень хороша, Анни. — Какие сухие, бледные слова, но других Одри не нашла. На Одри платье было персикового шелка с бежевым старинным кружевом, остальные подружки невесты тоже в персиковом и бежевом, но более бледного оттенка. Одри была необыкновенно красива, ей очень шли эти теплые тона, к тому же они прекрасно сочетались с медным цветом ее волос и подчеркивали матовую белизну кожи, а глаза… ее удивительные синие глаза сияли от радости и улыбались младшей сестре.
— Послушай, Од, а ведь ты, оказывается, красавица. — Аннабел раньше этого не замечала, у нее только сейчас открылись глаза, и она очень удивилась. Одри никогда не занимала ее мыслей, она просто всю жизнь была рядом, с самого детства, и все.
Счастливая Одри любовалась сестрой — не прошли даром месяцы труда, годы любви и забот. Она вырастила Аннабел, сестра получила приличествующее девушке ее круга образование, и вот теперь выходит замуж за Харкорта и, даст Бог, счастливо проживет с ним всю жизнь в Берлингеме. Она будет преданной женой Харкорту, украшением его дома, ее ждет тихая семейная жизнь. Тихая семейная жизнь… В этих словах Одри послышался погребальный звон, она содрогнулась, словно от холода. Как же она всегда ненавидела тихую семейную жизнь, для нее она равнозначна смерти!
— Ты счастлива, Анни? — Одри пытливо заглянула сестре в глаза. Она столько лет заботилась о ней: следила, чтобы в холод она была тепло одета, чтобы вечером, когда ложилась спать, у нее на подушке лежала любимая кукла, чтобы ей не снились кошмары, чтобы она никогда не была одна, чтобы никто из подруг не обижал ее, чтобы училась в той школе, какая ей нравится… Одри сражалась за нее с дедом, не жалея сил. Анни отказалась учиться в пансионе Кэтрин Брансон на той стороне залива, ей хотелось жить дома и ходить на занятия в пансион мисс Хэмлин, и Одри добилась-таки для нее позволения учиться у мисс Хэмлин. До нынешнего дня Одри вникала во все мелочи ее жизни, даже в этом сказочном подвенечном платье каждая вытачка была согласована с ней… Одри внимательно вгляделась в лицо сестры. — Ты ведь любишь его?
Аннабел засмеялась — как будто зазвенел серебряный колокольчик — и сквозь облако фаты посмотрелась в огромное зеркало. Она пришла в восторг от того, что там увидела… Какое восхитительное платье! И, поглощенная собой, Аннабел рассеянно ответила сестре:
— Ну конечно, люблю, Од… Больше всего на свете…
— У тебя нет сомнений? — Одри относилась к браку очень серьезно, а вот Анни совсем не чувствует важности события, лишь слегка взволнована.
— Что? — Она продолжала расправлять фату, и дед, не выдержав, стал спускаться с крыльца к машине в сопровождении дворецкого.
— Анни! — У Одри сердце вдруг похолодело от ужасного предчувствия — а что, если сестра совершает ошибку? Для нее, Одри, такая ошибка вовсе не была бы катастрофой, но Аннабел…
Младшая сестра одарила ее своей ослепительной улыбкой, и на мгновение у Одри отлегло от сердца.
— Какая же ты беспокойная, Од, сегодня самый счастливый день в моей жизни. — Их глаза встретились. Да, вид у нее вполне счастливый. Но счастлива ли она на самом деле? Одри улыбнулась. Конечно, Аннабел права, уж слишком она беспокойная.
Но ведь решиться на брак так трудно… Странно, почему-то Аннабел совсем не боится; Одри почувствовала это, когда протянула ей свою руку в плотно облегающей кремовой лайковой перчатке и сжала руку сестры. Личико Аннабел стало серьезным.
— Знаешь, Од, я буду ужасно скучать по тебе.
О том же думала и Одри. Аннабел больше не будет жить с ними, это невозможно себе представить! Четырнадцать лет Одри заботилась о ней как о собственной дочери, и вот теперь они расстаются, стоят здесь вместе в последний раз, а по улице с грохотом катится трамвай.
— Не огорчайся, Берлингем совсем рядом. — Но глаза Одри наполнились слезами, и она осторожно обняла Аннабел, боясь помять фату.
— Я так люблю тебя, Анни. Надеюсь, ты будешь счастлива с Харкортом.
Аннабел опять засияла улыбкой и, двинувшись к парадной двери, весело пообещала:
— Непременно, я в этом ни капельки не сомневаюсь.
Загудел рожок дедушкиного «роллс-ройса», Аннабел уселась в машину и принялась поправлять складки пышной юбки.
Дед зашипел от ярости, потому что юбка закрыла колени и ему, и Одри, и вдруг оказалось, что в машине для них троих слишком мало места.
— Думаешь, тебя весь день будут ждать в церкви? — проворчал дед и сжал обеими руками набалдашник трости. Но глаза его с нежностью смотрели на прелестное создание. Внучка так живо напомнила ему невесту, рядом с которой он стоял рядом двадцать шесть лет назад. Она была даже красивее, чем это дитя, и на ней женился его сын Роланд… Как похожа Аннабел на свою мать, ему даже страшно стало. И когда он стоял в церкви рядом с Одри и смотрел на счастливую Аннабел, которая давала обет верности Харкорту, ему показалось, что он вернулся в прошлое.
Одри тоже с нежностью глядела на сестру под венцом и не могла удержать слез; глаза ее снова наполнились слезами во время приема, когда дед красиво закружился с Аннабел в медленном вальсе. Неужели он обычно ходит, опираясь на трость?
Кажется, он и сам об этом забыл. Как легки и изящны его движения! Пара прошла полный круг по залу, и старый Рисколл подвел внучку к мужу. На лице его мелькнуло потерянное выражение, он медленно двинулся прочь, такой вдруг старенький и одинокий. Одри тронула его за локоть.
— Мистер Рисколл, пожалуйста, подарите этот танец мне.
Он улыбнулся. Сколько любви было во взгляде, которым они обменялись. Оба они испытывали сегодня странное щемящее чувство; казалось, расставшись с Аннабел, они стали еще ближе друг другу, их связали еще более тесные узы.
Пройдя с дедом полкруга, Одри незаметно подвела его к креслу, не дав почувствовать, что он стар и немощен. Сказала, что ей непременно надо присмотреть за чем-то, что без нее не обойдется. Она, как всегда, потрудилась на славу. Все говорили, что прием на редкость удался, благодарили, восхищались. Потом появилась Аннабел в белом шерстяном костюмчике, и молодые двинулись к выходу, на них посыпался дождь из розовых лепестков и риса. Одри улыбалась, довольная, что все так хорошо прошло. Они с дедом попрощались с гостями, сели в «роллс-ройс» и вернулись домой.
Казалось, с сегодняшнего утра прошло много-много времени.
Уставшие до изнеможения, они сидели в библиотеке у камина, смотрели, как неумолимо сгущается за окнами туман, слушали, как гудят вдали сирены, предупреждающие об опасности на дорогах.
— Все прошло очень хорошо, правда, дедушка?
Одри с трудом подавила зевок и поднесла к губам рюмку хереса, которую он ей налил. Гости выпили не один десяток ящиков шампанского, которое тайно доставили в отель из дедовского погреба, но она почти ничего не пила, и сейчас после рюмки хереса напряжение трудного дня отступило. Она вздохнула с облегчением, в памяти проносились картины венчания…
Столько лет она заботилась о своей младшей сестренке, с самого детства, и вот теперь ее нет с ними. Нынешнюю ночь молодые провели в отеле «Марк Хопкинс», они сняли там огромный номер «люкс», а утром сядут на поезд и поедут в Нью-Йорк, там Пересядут на «Иль де Франс» и поплывут в Европу. Одри обещала приехать на вокзал проводить их и сейчас, вспомнив об этом, вдруг почувствовала острую зависть — не к их любви, о нет, а к путешествию; которое их ожидало. Конечно, для себя она выбрала бы другой маршрут, но дело не в маршруте, а в том, что они свободны. Вот чему она, оказывается, завидует — свободе! Ее кольнуло чувство вины, она настороженно взглянула на деда: а вдруг он прочел ее мысли? Нельзя так рваться прочь из дома, она не имеет права, но порой желание увидеть новые места становилось неодолимым, и тогда она проводила бессонные ночи, листая альбомы отца. Однако это не утоляло ее жажды, ей хотелось большего, хотелось странствовать, быть персонажем на каждом из его старых, выцветших снимков…
— Мы с тобой тоже должны куда-нибудь поехать. — Слова слетели с ее уст неожиданно для нее самой, она не успела удержать их.
Дед изумился:
— Поехать? Но куда?
Они, как всегда, собирались провести август на озере Тахо.
Но он мгновенно заподозрил, что она говорит о другом, ее тон слишком живо напомнил ему о Роланде.
— Может быть, в Европу, как мы ездили семь лет назад… или на Гавайи…
А оттуда в Азию, хотелось ей добавить, но она не решилась.
— Зачем нам куда-то ехать? — недовольно возразил он, но в глубине его души было не недовольство, а страх. Разлука с Аннабел не причинила ему особых огорчений, но потерять Одри… эта мысль приводила его в ужас. Как бы он жил без нее все эти годы, без этой удивительной девушки с ловкими умелыми руками, острым умом и своеобразными взглядами? А их ежедневные сражения? Да это просто счастье! — Стар я колесить по белу свету.
— Тогда поедем хотя бы в Нью-Йорк. — Ее глаза загорелись, и у него на миг сжалось сердце: бедняжка, ну что она может одна? Почти все подруги, с которыми она училась, давно повыходили замуж, у них по двое или даже по трое детей, и мужья могут отвезти их куда угодно. А Одри все ждет своего избранника, своего принца, только вряд ли ей суждено дождаться, и доля вины в этом лежит на Эдварде Рисколле. Удивительно ли, что она не нашла себе мужа по душе, у нее столько обязанностей, она ведет дом, заботится о сестре. Слава Богу, Аннабел выдали сегодня замуж. Дед с нежностью поглядел на старшую внучку. Какая она хорошенькая, личико точеное, густые медные волосы рассыпались по плечам, шелковая, персикового цвета шляпка брошена на стул. Прелестная девушка… нет, изысканно красивая женщина, мысленно поправил он себя.
— Почему ты не хочешь, скажи? — Она выжидающе смотрела на него, а он и забыл, о чем она его спросила, что он ей мог ответить?
— Чего я не хочу? — произнес он растерянно и с досадой, и Одри поняла, что он устал после долгого дня. Наверное, выпил лишний бокал шампанского, впрочем, ему это не повредит, а сейчас еще пьет коньяк, но ничуть не опьянел, и она с надеждой повторила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
От одной мысли об этом ее глаза заблестели, хотя голос Харкорта скучно бубнил о кузене в Лондоне, который обещал представить их королю. Одри изобразила на лице подобающее почтение — в самом деле, такая честь. В эту минуту в гостиную вошел дедушка и с негодованием воззрился на Харкорта. Открыл рот, чтобы возмутиться, почему его никто не предупредил, что вечером у них гости, но Одри уже порхнула к нему, предостерегающе сжала локоть и, сияя улыбкой, повела к Харкорту, — Ты, конечно, помнишь, что у нас ужинает мистер Харкорт, я тебе утром говорила.
Эдвард Рисколл вонзил в Одри злобно прищуренный взгляд, и вдруг в глубине его памяти что-то смутно шевельнулось — да, вроде бы она и в самом деле говорила.
— А когда это было — до или после твоих идиотских речей о Рузвельте?
Он сердито хмурился, но глаза довольно поблескивали, и Одри рассмеялась. Харкорт был шокирован.
— Ужасная незадача, согласны, сэр?
— Не стоит относиться к этому всерьез, все равно снова изберут Гувера.
— От души на это надеюсь.
Ну вот, еще один пламенный республиканец. Лицо Одри выразило отвращение.
— Если его изберут, он окончательно погубит Америку.
— Опять ты за свое, не желаю слушать твоих рассуждений! — рявкнул дед, но на этом разговор о политике как-то сразу прекратился — появилась Аннабел в шелковом с бледно-голубыми разводами платье. Казалось, она только что сошла с какого-нибудь известного полотна. И в самом деле, она была удивительно хороша: огромные голубые глаза, прелестное фарфоровое личико в ореоле золотых волос. Естественно, Харкорт был сражен наповал. Один только раз он оторвал от нее восхищенный взгляд и укоризненно посмотрел на Одри, когда они шли в столовую:
— Надеюсь, ты шутила, говоря о Рузвельте?
— Ничуть. Америка никогда еще не была в таком катастрофическом положении, и довел ее до этого Гувер. — Одри говорила спокойно и убежденно, спорить с ней было очень трудно, и Аннабел, устремив на сестру молящий взор, взяла Харкорта под руку.
— Неужели вы будете весь вечер спорить о политике? Какой кошмар! — Большие голубые глаза Аннабел были по-детски наивны.
— Нет, радость моя, обещаю тебе.
Одри засмеялась, дед спрятал усмешку в усы. Одри умирала от желания узнать, что говорили по поводу выдвижения Рузвельта в дедушкином клубе. Конечно, почти все его члены республиканцы, но это не важно, ведь разговоры мужчин несравненно интереснее дамской болтовни. Впрочем, это не относится к таким, как Харкорт, который никогда не говорил на серьезные темы с женщинами. Одри было безумно утомительно весь вечер улыбаться и поддерживать светскую беседу ни о чем, а вот Аннабел радостно щебетала. Когда гость ушел, Одри чувствовала себя точно выжатый лимон. Счастливая Аннабел взлетела по лестнице наверх, Одри поднялась, держа дедушку под руку. Он шел медленно, опираясь на палку. Какой он красивый, какой величественный! Найти бы ей когда-нибудь мужа, который был бы похож на него. Судя по фотографиям, он был очень хорош в молодости, всегда безупречно элегантен, а какой острый ум, какие оригинальные суждения! С таким человеком ей было бы очень легко. Пусть даже не легко, но она прожила бы с ним всю жизнь и была бы счастлива. Теперь Одри с дедом остались одни.
— Скажи, Од, ты ни о чем не жалеешь?
Как странно, что он задал ей этот вопрос. Да еще голос его почему-то так ласков и нежен, притворной резкости и ворчливого недовольства, за которыми он вечно прячется, как не бывало. Ему хотелось знать, что у нее на душе, хотелось убедиться ради собственного спокойствия, что она не страдает, отказавшись от Харкорта.
— Дедушка, о чем мне жалеть, голубчик? — Она с детства его так не называла, но сейчас ласковое обращение само сорвалось с языка.
— Да о нем, о молодом Уэстербруке. Ты ведь сама могла за него выйти. — Он говорил вполголоса, не желая, чтобы кто-нибудь его услышал. — Он ведь сначала за тобой ухаживал, и потом… ты старше, ты была бы прекрасной женой, не то что она… нет, я не хочу сказать о ней ничего дурного, просто она еще ребенок…
Ну вот, и дед ее не понимает. Одри с нежностью улыбнулась ему, растроганная его заботой.
— Я еще не готова к замужеству. К тому же он не герой моего романа. — И она опять улыбнулась.
— Как это не готова? — Дед остановился в темном коридоре и всей тяжестью оперся на трость. Он очень устал, но разговор был слишком важный. Одри вздохнула, ища ответа.
— Не знаю… но в жизни столько интересного, и я непременно должна повидать мир.
— Что ты хочешь повидать в мире? — Ее слова встревожили старого Рисколла. Он уже слышал их когда-то, а потом потерял сына. — Ты, кажется, затеваешь какую-то глупость?
— Нет, нет, дедушка, голубчик. — Успокоить его, любой ценой успокоить, она просто обязана это сделать, ведь он уже стар. — Я сама не знаю, чего хочу. Но только не замуж за Харкорта Уэстербрука, поверь. Я никогда бы за него не вышла.
Он кивнул, успокоенный.
— Ладно, тогда все хорошо.
А если бы все было иначе, если бы она любила Харкорта?
Эта мысль пришла ей в голову, когда она поцеловала деда и пожелала ему спокойной ночи. Услышав, как закрылась дверь его комнаты, она остановилась возле своей и запоздало обернулась. Что она ему наговорила? Зачем? Но ведь все это правда, в жизни действительно столько интересного, она хочет путешествовать, побывать в далеких странах, увидеть живущих там людей, любоваться горами и реками, ощущать незнакомые запахи, пробовать экзотические блюда… Одри неслышно закрыла за собой дверь. Нет, скучная, однообразная семейная жизнь с Харкортом не для нее. Впрочем, не только с Харкортом, она вообще ни за кого не хочет замуж. Замужество не утолит ее душевную жажду: может быть, однажды она уедет, как уехал когда-то ее отец, будет делать фотографии, повторит маршруты его странствий.
Это будет словно бы чудесное путешествие в прошлое, в его альбомы, к нему…
Глава 2
Двадцать первого июля утром Одри стояла в парадном зале и глядела на свои часики, машинально ожидая, когда начнут бить часы в столовой. Автомобиль был подан, гости наверняка уже собрались в церкви. Дед стоял рядом и постукивал по полу тростью. Она знала, что со всех сторон на них устремлены горящие любопытством глаза прислуги — всем не терпелось увидеть невесту. И когда наконец Аннабел появилась, все ахнули от восхищения. Невеста медленно спускалась по лестнице, воздушная, как видение. Точно сказочная принцесса, она не шла, а словно плыла по воздуху, казалось, ее маленькие ножки в атласных кремовых туфельках не касались земли. Золотые локоны, как корона; расшитые жемчугом старинные кружева; талия тонкая, как у статуэток в Дрезденской галерее; глаза сияют от счастья. Никогда в жизни Одри не видела такой красавицы и сейчас, любуясь сестрой, улыбнулась ей с нежностью и гордостью.
— Ты очень хороша, Анни. — Какие сухие, бледные слова, но других Одри не нашла. На Одри платье было персикового шелка с бежевым старинным кружевом, остальные подружки невесты тоже в персиковом и бежевом, но более бледного оттенка. Одри была необыкновенно красива, ей очень шли эти теплые тона, к тому же они прекрасно сочетались с медным цветом ее волос и подчеркивали матовую белизну кожи, а глаза… ее удивительные синие глаза сияли от радости и улыбались младшей сестре.
— Послушай, Од, а ведь ты, оказывается, красавица. — Аннабел раньше этого не замечала, у нее только сейчас открылись глаза, и она очень удивилась. Одри никогда не занимала ее мыслей, она просто всю жизнь была рядом, с самого детства, и все.
Счастливая Одри любовалась сестрой — не прошли даром месяцы труда, годы любви и забот. Она вырастила Аннабел, сестра получила приличествующее девушке ее круга образование, и вот теперь выходит замуж за Харкорта и, даст Бог, счастливо проживет с ним всю жизнь в Берлингеме. Она будет преданной женой Харкорту, украшением его дома, ее ждет тихая семейная жизнь. Тихая семейная жизнь… В этих словах Одри послышался погребальный звон, она содрогнулась, словно от холода. Как же она всегда ненавидела тихую семейную жизнь, для нее она равнозначна смерти!
— Ты счастлива, Анни? — Одри пытливо заглянула сестре в глаза. Она столько лет заботилась о ней: следила, чтобы в холод она была тепло одета, чтобы вечером, когда ложилась спать, у нее на подушке лежала любимая кукла, чтобы ей не снились кошмары, чтобы она никогда не была одна, чтобы никто из подруг не обижал ее, чтобы училась в той школе, какая ей нравится… Одри сражалась за нее с дедом, не жалея сил. Анни отказалась учиться в пансионе Кэтрин Брансон на той стороне залива, ей хотелось жить дома и ходить на занятия в пансион мисс Хэмлин, и Одри добилась-таки для нее позволения учиться у мисс Хэмлин. До нынешнего дня Одри вникала во все мелочи ее жизни, даже в этом сказочном подвенечном платье каждая вытачка была согласована с ней… Одри внимательно вгляделась в лицо сестры. — Ты ведь любишь его?
Аннабел засмеялась — как будто зазвенел серебряный колокольчик — и сквозь облако фаты посмотрелась в огромное зеркало. Она пришла в восторг от того, что там увидела… Какое восхитительное платье! И, поглощенная собой, Аннабел рассеянно ответила сестре:
— Ну конечно, люблю, Од… Больше всего на свете…
— У тебя нет сомнений? — Одри относилась к браку очень серьезно, а вот Анни совсем не чувствует важности события, лишь слегка взволнована.
— Что? — Она продолжала расправлять фату, и дед, не выдержав, стал спускаться с крыльца к машине в сопровождении дворецкого.
— Анни! — У Одри сердце вдруг похолодело от ужасного предчувствия — а что, если сестра совершает ошибку? Для нее, Одри, такая ошибка вовсе не была бы катастрофой, но Аннабел…
Младшая сестра одарила ее своей ослепительной улыбкой, и на мгновение у Одри отлегло от сердца.
— Какая же ты беспокойная, Од, сегодня самый счастливый день в моей жизни. — Их глаза встретились. Да, вид у нее вполне счастливый. Но счастлива ли она на самом деле? Одри улыбнулась. Конечно, Аннабел права, уж слишком она беспокойная.
Но ведь решиться на брак так трудно… Странно, почему-то Аннабел совсем не боится; Одри почувствовала это, когда протянула ей свою руку в плотно облегающей кремовой лайковой перчатке и сжала руку сестры. Личико Аннабел стало серьезным.
— Знаешь, Од, я буду ужасно скучать по тебе.
О том же думала и Одри. Аннабел больше не будет жить с ними, это невозможно себе представить! Четырнадцать лет Одри заботилась о ней как о собственной дочери, и вот теперь они расстаются, стоят здесь вместе в последний раз, а по улице с грохотом катится трамвай.
— Не огорчайся, Берлингем совсем рядом. — Но глаза Одри наполнились слезами, и она осторожно обняла Аннабел, боясь помять фату.
— Я так люблю тебя, Анни. Надеюсь, ты будешь счастлива с Харкортом.
Аннабел опять засияла улыбкой и, двинувшись к парадной двери, весело пообещала:
— Непременно, я в этом ни капельки не сомневаюсь.
Загудел рожок дедушкиного «роллс-ройса», Аннабел уселась в машину и принялась поправлять складки пышной юбки.
Дед зашипел от ярости, потому что юбка закрыла колени и ему, и Одри, и вдруг оказалось, что в машине для них троих слишком мало места.
— Думаешь, тебя весь день будут ждать в церкви? — проворчал дед и сжал обеими руками набалдашник трости. Но глаза его с нежностью смотрели на прелестное создание. Внучка так живо напомнила ему невесту, рядом с которой он стоял рядом двадцать шесть лет назад. Она была даже красивее, чем это дитя, и на ней женился его сын Роланд… Как похожа Аннабел на свою мать, ему даже страшно стало. И когда он стоял в церкви рядом с Одри и смотрел на счастливую Аннабел, которая давала обет верности Харкорту, ему показалось, что он вернулся в прошлое.
Одри тоже с нежностью глядела на сестру под венцом и не могла удержать слез; глаза ее снова наполнились слезами во время приема, когда дед красиво закружился с Аннабел в медленном вальсе. Неужели он обычно ходит, опираясь на трость?
Кажется, он и сам об этом забыл. Как легки и изящны его движения! Пара прошла полный круг по залу, и старый Рисколл подвел внучку к мужу. На лице его мелькнуло потерянное выражение, он медленно двинулся прочь, такой вдруг старенький и одинокий. Одри тронула его за локоть.
— Мистер Рисколл, пожалуйста, подарите этот танец мне.
Он улыбнулся. Сколько любви было во взгляде, которым они обменялись. Оба они испытывали сегодня странное щемящее чувство; казалось, расставшись с Аннабел, они стали еще ближе друг другу, их связали еще более тесные узы.
Пройдя с дедом полкруга, Одри незаметно подвела его к креслу, не дав почувствовать, что он стар и немощен. Сказала, что ей непременно надо присмотреть за чем-то, что без нее не обойдется. Она, как всегда, потрудилась на славу. Все говорили, что прием на редкость удался, благодарили, восхищались. Потом появилась Аннабел в белом шерстяном костюмчике, и молодые двинулись к выходу, на них посыпался дождь из розовых лепестков и риса. Одри улыбалась, довольная, что все так хорошо прошло. Они с дедом попрощались с гостями, сели в «роллс-ройс» и вернулись домой.
Казалось, с сегодняшнего утра прошло много-много времени.
Уставшие до изнеможения, они сидели в библиотеке у камина, смотрели, как неумолимо сгущается за окнами туман, слушали, как гудят вдали сирены, предупреждающие об опасности на дорогах.
— Все прошло очень хорошо, правда, дедушка?
Одри с трудом подавила зевок и поднесла к губам рюмку хереса, которую он ей налил. Гости выпили не один десяток ящиков шампанского, которое тайно доставили в отель из дедовского погреба, но она почти ничего не пила, и сейчас после рюмки хереса напряжение трудного дня отступило. Она вздохнула с облегчением, в памяти проносились картины венчания…
Столько лет она заботилась о своей младшей сестренке, с самого детства, и вот теперь ее нет с ними. Нынешнюю ночь молодые провели в отеле «Марк Хопкинс», они сняли там огромный номер «люкс», а утром сядут на поезд и поедут в Нью-Йорк, там Пересядут на «Иль де Франс» и поплывут в Европу. Одри обещала приехать на вокзал проводить их и сейчас, вспомнив об этом, вдруг почувствовала острую зависть — не к их любви, о нет, а к путешествию; которое их ожидало. Конечно, для себя она выбрала бы другой маршрут, но дело не в маршруте, а в том, что они свободны. Вот чему она, оказывается, завидует — свободе! Ее кольнуло чувство вины, она настороженно взглянула на деда: а вдруг он прочел ее мысли? Нельзя так рваться прочь из дома, она не имеет права, но порой желание увидеть новые места становилось неодолимым, и тогда она проводила бессонные ночи, листая альбомы отца. Однако это не утоляло ее жажды, ей хотелось большего, хотелось странствовать, быть персонажем на каждом из его старых, выцветших снимков…
— Мы с тобой тоже должны куда-нибудь поехать. — Слова слетели с ее уст неожиданно для нее самой, она не успела удержать их.
Дед изумился:
— Поехать? Но куда?
Они, как всегда, собирались провести август на озере Тахо.
Но он мгновенно заподозрил, что она говорит о другом, ее тон слишком живо напомнил ему о Роланде.
— Может быть, в Европу, как мы ездили семь лет назад… или на Гавайи…
А оттуда в Азию, хотелось ей добавить, но она не решилась.
— Зачем нам куда-то ехать? — недовольно возразил он, но в глубине его души было не недовольство, а страх. Разлука с Аннабел не причинила ему особых огорчений, но потерять Одри… эта мысль приводила его в ужас. Как бы он жил без нее все эти годы, без этой удивительной девушки с ловкими умелыми руками, острым умом и своеобразными взглядами? А их ежедневные сражения? Да это просто счастье! — Стар я колесить по белу свету.
— Тогда поедем хотя бы в Нью-Йорк. — Ее глаза загорелись, и у него на миг сжалось сердце: бедняжка, ну что она может одна? Почти все подруги, с которыми она училась, давно повыходили замуж, у них по двое или даже по трое детей, и мужья могут отвезти их куда угодно. А Одри все ждет своего избранника, своего принца, только вряд ли ей суждено дождаться, и доля вины в этом лежит на Эдварде Рисколле. Удивительно ли, что она не нашла себе мужа по душе, у нее столько обязанностей, она ведет дом, заботится о сестре. Слава Богу, Аннабел выдали сегодня замуж. Дед с нежностью поглядел на старшую внучку. Какая она хорошенькая, личико точеное, густые медные волосы рассыпались по плечам, шелковая, персикового цвета шляпка брошена на стул. Прелестная девушка… нет, изысканно красивая женщина, мысленно поправил он себя.
— Почему ты не хочешь, скажи? — Она выжидающе смотрела на него, а он и забыл, о чем она его спросила, что он ей мог ответить?
— Чего я не хочу? — произнес он растерянно и с досадой, и Одри поняла, что он устал после долгого дня. Наверное, выпил лишний бокал шампанского, впрочем, ему это не повредит, а сейчас еще пьет коньяк, но ничуть не опьянел, и она с надеждой повторила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37