А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



Аннотация
Куда только не забрасывала страсть к путешествиям очаровательную и независимую женщину-фотографа Одри и мужественного писателя-исследователя Чарльза! Им, глубоко любившим друг друга, но идущим по жизни разными путями, приходилось довольствоваться лишь краткими, мучительно-радостными встречами — то в изысканной Венеции, то в далеком Пекине, то в экзотическом Каире. Однако с каждой новой встречей любовь Одри и Чарльза разгоралась все сильнее, и все яснее понимали они, что для них счастье быть вместе — важнее всего. Даже жажды странствий.
Даниэла Стил
Жажда странствий
Моим любимым странникам…
Вас не встретишь на прогулке по аллеям Центрального парка, вы вечно рветесь куда-нибудь в дебри долины Амазонки, в далекий Китай, ваша мечта — мчаться в «Восточном экспрессе»… Вы подарили мне жизнь, каждый по-своему: мой отец Джон и мой муж Джон, и в благодарность я посвятила эту книгу вам, а также чудо-девочке Виктории, моему ненаглядному сокровищу, с пожеланием, чтобы вы не слишком отдалялись от меня, когда жажда странствий позовет вас в дорогу.
Преданная вам Д.С.
Глава 1
Весь дом насквозь был пронизан солнечным светом, свободно льющимся сквозь большие высокие окна. Сверкала натертая воском резная, красного дерева, облицовка камина в парадной гостиной; каждая розетка, каждый ее завиток были отполированы до зеркального блеска. Длинный инкрустированный стол в центре гостиной являл собой изысканное произведение искусства, однако разглядеть его было нелегко: сюда чуть ли не целый месяц складывались дорогие свадебные подарки. Резные нефритовые фигурки, массивные серебряные блюда, кружевные скатерти, десятка три роскошнейших хрустальных ваз, не менее полусотни всевозможных столовых приборов с оригинальными солонками и перечницами, дюжина серебряных канделябров…
На краю стола лежал блокнот, куда аккуратно записывали все до единого имена друзей и принесенные ими дары, дабы потом невеста могла поблагодарить каждого из них в отдельности. Одна из горничных ежедневно сметала с подарков пыль, дворецкий следил, чтобы серебро было начищено и сверкало так же ослепительно, как и все, что находилось в особняке Рисколлов. Здесь царил дух утонченной роскоши, не оставлявший сомнений в том, что владельцы дома чрезвычайно богаты, но, похоже, этим вовсе не кичатся. Парадная гостиная была надежно защищена от любопытных взоров, на окнах — тяжелые бархатные шторы и кружевные занавеси. Вокруг особняка — пышные деревья, ухоженная живая изгородь, прочная кованая ограда. Да, дом Рисколлов был настоящей крепостью.
В огромном холле с плавно уходящей вверх широкой лестницей послышался негромкий женский голос. Через минуту в гостиную вошла высокая молодая женщина двадцати с небольшим лет, длинноногая, с узкими бедрами и точеными плечами. На ней был розовый атласный халат, розовые атласные туфельки, медные волосы собраны в пучок на затылке. Атласный халат ниспадал до пола мягкими складками, но вот в движениях девушки, ее походке не было решительно никакой мягкости. Прямая как струна, она вдруг остановилась, сделала еще несколько шагов и принялась рассматривать лежавшие на столе подарки, медленно переводя взгляд с предмета па предмет. Потом быстро подошла к столу и стала читать в блокноте имена, которые сама же и записала: Астор, Тюдор, Ван Кэмп, Стерлинг, Флад, Уотсон, Крокер, Тоубин… Цвет высшего общества Сан-Франциско. Нет, почему только Сан-Франциско? Всей Калифорнии, даже всей Америки. Громкие имена, известные всем людям, роскошные подарки.
Девушка еще раз равнодушно оглядела стол, потом приблизилась к окну и выглянула в сад. Он содержался в идеальном порядке — таким она знала его с детства. Особенно ей нравились тюльпаны, которые сажала бабушка. Весной перед домом вспыхивало немыслимое буйство красок, в Гонолулу таких цветов не было…
А здесь, в этом саду, все было так дорого ее сердцу. Девушка вздохнула, вспомнив, сколько ей сегодня предстоит переделать дел, отвернулась от окна и снова бросила взгляд на дорогие подарки. Да, прелестные вещицы, ничего не скажешь… И невеста будет прелестна, если только удастся отвести ее к портнихе на примерку. Одри Рисколл посмотрела на усыпанные бриллиантами узкие золотые часики в тонком рубиновом браслете. Они достались ей от матери, и она очень ими дорожила, Порядок в комнатах бельэтажа поддерживали две горничные и дворецкий, спальни наверху убирала третья горничная, еще имелись прачка, повариха и ее помощница, два садовника, шофер. Всего прислуги в доме было десять душ, и Одри приходилось тратить на них уйму времени. Впрочем, ей эти хлопоты были привычны. Она вела дом уже четырнадцать лет с тех пор как приехала сюда со своей сестрой с Гавайских островов, из Гонолулу, где погибли их родители. Ей было тогда одиннадцать, Аннабел — семь лет. Одри вспомнилось туманное утро, когда они впервые оказались в Сан-Франциско и испуганная Аннабел громко плакала, вцепившись ей в руку. Дед послал за ними на Гавайи свою домоправительницу миссис Миллер, и все дни, что они плыли на корабле, эта старушка и Аннабел страдали морской болезнью. А вот Одри хоть бы что, ее совсем не укачивало.
А потом, четыре года спустя, она ухаживала за миссис Миллер. когда та умирала от испанки. Домоправительница научила Одри управлять богатым аристократическим домом, посвятила во все тонкости и секреты своего ремесла, объяснив, чего неукоснительно требует дед. Юная хозяйка хорошо усвоила эти уроки и довела искусство управления домом до совершенства, …Одри в халате из розового атласа быстро прошла в столовую через анфиладу парадных комнат, села на свое обычное место в дальнем конце обеденного стола и нажала на рубиновую с нефритовым ободком кнопку. Девушка всегда завтракала здесь, в отличие от сестры, которой приносили завтрак в постель на серебряном подносе, покрытом белоснежной салфеткой. На звонок тотчас явилась горничная в сером форменном платье, в белом, жестко накрахмаленном переднике, манжетах и наколке и, волнуясь, устремила взгляд на молодую женщину, которая сидела прямо, не касаясь спинки орехового инкрустированного стула времен королевы Анны.
— Что вам угодно, мисс Рисколл?
— Мэри, мне сегодня только кофе.
— Сейчас принесу, мисс Рисколл.
— Благодарю.
Одри холодно, без улыбки посмотрела на горничную. Да, слуги боятся ее, боятся почти все, кроме тех, кто хорошо знает, кто помнит маленькую девочку, которая сломя голову носилась по лужайке перед домом, играла в прятки, в мяч, каталась на велосипеде, однажды даже упала с дерева… Но Мэри все это неведомо, она одних лет с Одри и видит перед собой лишь чопорную, властную хозяйку и, конечно, даже не подозревает о том, что неприступно строгая мисс Рисколл на самом деле обладает великолепным чувством юмора — нужно только внимательно вглядеться в ее замечательные синие глаза. Но мало кто дает себе труд разглядывать невидимые на первый взгляд особенности характера мисс Рисколл, и уж тем более прислуга, для которой она просто холодная, безнадежная старая дева, вековуха.
Одри в доме иначе как вековухой за глаза не называли, а вот младшая, Аннабел, была чудо как хороша собой. Белокурая, с нежным ангельским личиком, Аннабел была хрупка и воздушна, поистине неземное создание — образ, столь пленительный и ценимый в тридцатые годы, равно как и в двадцатые, и в десятые годы, а также сто, двести, и триста, и еще не сосчитать сколько лет назад. Сказочная принцесса, прелестное, беспомощное дитя… Одри до сих пор помнит, как пела, убаюкивая сестренку, когда их родители погибли, возвращаясь домой с острова Бора-Бора. Отец проводил свою жизнь в путешествиях; это была страсть, которой он не мог противиться, и их мать всюду сопровождала его, опасаясь, что иначе муж ее бросит. Так вместе с ним она отправилась и на дно океана, когда корабль потерпел крушение, попав в шторм в двух днях пути от Папеэте. Ни обломков, ни останков так потом и не нашли. Две маленькие девочки остались одни на белом свете, из родственников у них был только старый дед. Ах как испугалась бедняжка Аннабел, впервые представ пред его грозными очами, как сжала ее руку Одри, у девчушек даже пальчики побелели. Одри слегка усмехнулась, вспомнив эту сцену. Да, нагнал тогда дед на них страху, особенно на маленькую Анни, уж он постарался.
Горничная налила Одри кофе из серебряного кофейника с ручкой из слоновой кости. Как и множество других красивых дорогих вещей, принадлежавших родителям Одри, кофейник приплыл в дом деда вместе с девочками из Гонолулу. Отец был совершенно равнодушен к роскоши и комфорту, и потому почти все, что брала с собой из дому их мать, обычно так и лежало нераспакованным в ящиках. Если что и влекло отца, так это странствия по белу свету; если он чем и дорожил, так это альбомами, которые он составлял, завершив очередное путешествие.
Одри до сих пор хранит их у себя в комнате в книжном шкафу.
Дед эти альбомы видеть не может, они напоминают ему о горькой утрате, о потере единственного сына, об этой «дурьей башке» — других слов для сына у него не было. Сам погиб, жену погубил, ему, старику, двух своих маленьких дочерей повесил на шею. Дед притворялся, что девочки его ужасно обременяют, и твердил, что они должны трудиться; он не потерпит, чтобы они росли бездельницами. Заставил их учиться шить и вышивать, и Аннабел научилась, а вот Одри — ни в какую: девочка не любила ни шить, ни рисовать, ни ухаживать за цветами в саду, ни стряпать. Ее акварели были из рук вон плохи, она не могла срифмовать и двух строк, ненавидела музеи, скучала на симфонических концертах, зато увлекалась фотографией и запоем читала книги о приключениях и путешествиях по дальним неведомым странам, ходила на лекции вдохновенных чудаков-ученых, подолгу выстаивала на берегу у самой кромки воды и, мечтательно закрыв глаза, вдыхала запах океана. И еще она безупречно вела дом деда: держала в ежовых рукавицах прислугу, каждую неделю придирчиво проверяла расходные книги, чтобы никто не обсчитал деда ни на грош, следила за тем, чтобы кладовая вовремя пополнялась запасами провизии — там не было разве что птичьего молока. Она блестяще вела любое дело, но, увы, дела никакого не было, только дом Эдварда Рисколла.
— Мэри, чай готов?
Ей не нужно было глядеть на часы, она и без того знала, что сейчас четверть девятого и вот-вот появится дедушка, одетый, по обыкновению, так, будто он собрался ехать в контору. Дед недовольно фыркнет при виде Одри, давая понять, что решительно не желает разговаривать с ней, неторопливо выпьет чашку чая с молоком — по-английски — и пожелает Одри доброго утра. Ее этот ежеутренний дивертисмент нисколько не задевал, она просто ничего не замечала. Еще в двенадцать лет она начала читать дедушкину газету и, когда выдавался случай, с большим интересом обсуждала с ним разные новости. Сначала его это забавляло, потом он начал понимать, как глубоко девочка во все вникает и какие прочные убеждения у нее сформировались. В первый раз они серьезно поссорились на почве политических разногласий в день ее рождения, и тринадцатилетняя Одри потом целую неделю не разговаривала с дедом. Он был в восторге и страшно ею гордился, как, впрочем, гордится и сейчас. Сколько было радости, когда некоторое время спустя Одри, придя в столовую завтракать, увидела возле своего прибора газету — ее собственный личный экземпляр! С тех пор она каждое утро прочитывала ее и, когда дед изъявлял желание поболтать с ней, была на седьмом небе от счастья и с увлечением обсуждала все, что показалось ему интересным. Тотчас же вспыхивал яростный спор буквально по поводу каждой статьи, будь то аналитический обзор международной политики, информация о положении дел в стране или городская светская хроника — например, заметка о званом обеде у кого-то из их друзей. Дед и внучка ни в чем не соглашались друг с другом, потому-то Аннабел и не любила завтракать с ними…
— Да, мисс, чай готов, — сделав над собой усилие, произнесла горничная, словно готовилась к встрече с врагом, и враг действительно не замедлил появиться. В холле послышались неторопливые шаги, вот безупречно начищенные ботинки ступили с персидского ковра на узкую полоску паркета — Эдвард Рисколл вошел в столовую, хмыкнул, с ворчанием отодвинул стул, сел и, хмуро взглянув на Одри, принялся неторопливо разворачивать газету. Горничная палила ему чай, съежившись под его свирепым взглядом. Он взял чашку и пил не спеша, маленькими глотками. Поглощенная газетными новостями, Одри не догадывалась, каким ярким пламенем горят на летнем солнце ее медные волосы и как нежны ее узкие точеные руки. Дед привычно залюбовался внучкой, восхищенный ее красотой, но и это ей было невдомек. И оттого, что Одри не замечала своей красоты, не придавала ей никакого значения в отличие от Аннабел, которая постоянно крутилась перед зеркалом, она казалась ему еще прелестнее.
— Доброе утро.
Эдвард Рисколл произнес, вернее сказать, буркнул эти слова приветствия, просидев в столовой чуть ли не полчаса. Его холеная седая борода при этом не шевельнулась, лишь блеснули голубые глаза, яркие, как летнее небо, и такие неожиданно острые для старика восьмидесяти лет. Горничная, услышав это «доброе утро», чуть не подпрыгнула — такое происходило с ней едва ли не каждое утро. Она ненавидела прислуживать своему хозяину за завтраком точно так же, как Аннабел ненавидела завтракать в его обществе. Одну только Одри не трогало, что дед у нее такой бурбон. Если бы он каждое утро улыбался при встрече, целовал ее в щечку и называл ласковыми именами, она вела бы себя точно так же.
Но Эдвард Рисколл словно не знал, что в людском обиходе существуют ласковые слова, скорее, он их забыл, и забыл очень прочно, потому что со своей женой когда-то был очень нежен, но жена умерла двадцать лет назад, и все эти годы он старательно доказывал всем, что очерствел сердцем и ожесточился, и, действительно, суровости ему было не занимать. Красивый и всегда безупречно одетый, он до сих пор оставался высоким и статным, у него были широкие, гордо развернутые плечи, густая белоснежная шевелюра и пышная борода. Ходил не быстро, но твердым, решительным шагом, держа в одной руке трость черного дерева с серебряным набалдашником, а другой сдержанно, но властно жестикулировал. Вот и сейчас он взмахнул своей сильной рукой, устремив взгляд на Одри.
— Ну что, прочла? Какова новость? Эти идиоты выдвинули-таки его кандидатом. Кретины, дураки безмозглые! — загремел его бас, заполнив просторную, обшитую дубом столовую.
Горничная вздрогнула. Одри не удалось подавить усмешку.
— Я была уверена, что ты не оставишь без внимания это сообщение.
— Не оставлю без внимания! — Он уже просто орал на нее. — Благодарение Богу, у него нет ни малейшего шанса пройти, снова изберут Гувера. Но зачем им понадобился этот слабоумный, почему не выдвинули Смита?! — Он прочел статью Липпмена о предвыборном съезде демократической партии в Чикаго, где кандидатом на пост президента был избран Франклин Рузвельт. Одри в точности знала, как будет реагировать на это дед, ведь он — верный сторонник Герберта Гувера, хотя такого тяжелого положения в стране за все годы депрессии еще не было.
Но дед упорно не желал этого признавать, он считал Гувера прекрасным и в высшей степени достойным человеком и не видел его вины в том, что миллионы американцев лишились работы и голодают. Семья Рисколлов не пострадала от депрессии, и дед был просто не способен понять, как жестоко страдают те, кто попал в ее мясорубку. А вот Одри возмущалась политикой Гувера, и Эдвард Рисколл называл ее отступницей: на этот раз она решила голосовать за демократического кандидата и была очень довольна, что выдвинули Франклина Рузвельта.
— Напрасно радуешься, все равно он не пройдет. — Эдвард Рисколл с досадой швырнул газету на стол.
— Может быть, и пройдет. Именно его и надо избрать. — Она замолчала и озабоченно нахмурилась. Ее тревожило положение с экономикой страны. Америка неизбежно скатывается в пропасть, может ли она, Одри, оставаться равнодушной? Дед всеми способами избегает серьезных разговоров на эту тему, ведь иначе ему рано или поздно пришлось бы признать, что во всем виноват Гувер.
— Дедушка, — : наконец произнесла она, глядя ему прямо в глаза и прекрасно отдавая себе отчет в том, что сейчас бросит ему вызов и реакция последует незамедлительно, — дедушка, в стране произошла катастрофа, почему ты не желаешь этого замечать? Сейчас тридцать второй год, буквально накануне съезда демократов десятки чикагских банков потерпели крах, страна наводнена безработными, людей просто выбросили на улицу, они голодают. А ты, черт возьми, делаешь вид, будто все прекрасно!
— Он не виноват! — Дед стукнул кулаком по столу, глаза его засверкали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37