Джеффри слышал, как она в ярости лупит кулаками по стене. Но он запретил себе прислушиваться. Доктор Эйбил также отключился от всего постороннего и склонился над жуткой фигурой, лежащей на постели, полностью сосредоточившись на осмотре покойной.
Он передал фонарь Джеффри, поставил на пол трость и ящик с инструментами и надел круглые очки. Рассеянное выражение мгновенно покинуло его некрасивое широкое умное лицо, которое стало еще более широким и красным. Закончив осмотр, он снова перевернул старуху на спину, закрыл остекленевшие глаза, положил на каждый по пенсу и выпрямился.
– Никаких ран нет. Во всяком случае…
– Во всяком случае, доктор, вы их не видите, и только?
– Сэр, – ответил доктор Эйбил, выпрямляясь еще более. – Я не стал бы клясться в этом перед престолом Всевышнего. Но я готов присягнуть в этом перед приходским секретарем и буду спокойно ожидать приговора, который не вызывает у меня сомнений. Колотая рана в сердце, например, может иногда явиться причиной выражения ужаса на лице или такого же, как в данном случае, отвердения мышц. Но раны нет. Шок исходил из ее сознания; оно – под действием страха – вызвало остановку сердца.
– Вы говорите, что знали покойную. Обращалась она к вам по поводу своего здоровья?
– Да, я бывал здесь неоднократно.
– Было ли это в связи с сердечным заболеванием? Таким, при котором внезапный испуг может стать причиной смерти?
– Нет, я навещал ее по поводу водянки. Я убеждал ее обратиться к хирургу, чтобы сделать прокол. Но она отказывалась, хотя прокол при водянке – абсолютно пустячная операция. Я же мог только пользовать ее дегтярной водой епископа Беркли, которая бесполезна в данном случае. – Доктор Эйбил опустил голову. – Но, конечно, водянка могла ослабить ее сердце. А сейчас лучше бы закрыть ей лицо и покрыть чем-нибудь пристойным. Есть здесь какие-нибудь постельные принадлежности?
– Есть одеяло. Но оно использовано для других целей. Когда под окнами послышались крики Табби Бересфорда, я прикрыл им картину там, в углу.
Собеседник Джеффри на мгновение онемел, словно от удара.
– Картину? Какую картину?
– Сейчас вы ее увидите, – сказал Джеффри. – Но говорите тише. Нас не должны слышать.
Он приподнял фонарь.
Бросились врассыпную крысы. Стала видна еще одна крутая лестница и люк, ведущий в заброшенный книжный склад. В углу рядом с камином стояла прислоненная к стене картина без рамы, только на подрамнике. Это был поясной портрет, который Джеффри еще раньше поставил сюда, прикрыв ветхим засаленным одеялом. Твердо ступая, Джеффри подошел к картине и обернулся.
– Доктор, – продолжал он. – Как вы уже догадались, есть некая тайна, связанная с мертвой старухой.
– Несомненно. Хотя какого рода тайна? Мне казалось, что она получила кое-какое образование. Говорили, что она скупа. Но можно ли говорить о скупости соседа, когда все тут, на мосту, – нищие? Когда я был здесь две недели назад, картины не было.
– Я думаю, была. Она находилась в шкафу. Не хотите ли взглянуть на Грейс Делайт в расцвете красоты, примерно шестьдесят лет назад? Узнали бы вы ее, если бы увидели ее изображение?
– Узнал бы? – в негодовании воскликнул доктор Эйбил. – О чем вы говорите, сэр? Я прожил на этом свете чуть больше пяти десятилетий. И не так стар, как вы, судя по всему, думаете.
– Верно, – согласился Джеффри, в смущении покусывая ногти. – Верно. Ради Бога, простите. У меня в голове был другой человек, вполне подходящий по возрасту. Вам знакомо фойе театра «Ковент-Гарден»?
– Я редко хожу в театр, мистер Уинн. И особенно избегаю театральных фойе.
– Вы сектант? Методист? Презираете всякое лицедейство?
– Ну, сказать по правде, вид актрис, которые мелькают в фойе полуодетыми, с грудями наружу, не по мне. Вам это кажется смешным?
– Нет, просто откровенным. Те же самые мысли высказывал «Словарник»Джонсон, человек высочайших моральных принципов. Но не это сейчас важно.
Он начал ходить взад-вперед перед картиной, все еще не снимая с нее одеяло.
– Похожая картина, – не такая же, но похожая – висит в фойе театра «Ковент-Гарден». На ней изображена миссис Брейсгердл, в спектакле «Любовь за любовь», который шел в конце прошлого века.
– Миссис Брейсгердл? Анна Брейсгердл?
– Значит, вам знакомо это имя?
– Оно знакомо всем. Говорят, у нее было доброе сердце. И это единственная из актрис, которая отличалась добродетельностью. Еще молодой она оставила сцену. А похоронена она в Аббатстве. На этом портрете, – доктор Эйбил указал на картину, – тоже она?
– Нет. Ее младшая сестра. По поводу святости Анны высказывались кое-какие сомнения; что же касается ее сестры, то тут все было ясно. Ребекка Брейсгердл, которая взяла себе имя Грейс Делайт, скаредностью своей превосходила любого ростовщика с Минсинг-лейн, а распущенностью – последнюю ковент-гарденскую шлюху. А теперь взгляните, что привело меня в такое замешательство. Он отбросил одеяло с холста.
Вся флегматичность доктора Эйбила мгновенно улетучилась:
– Но ведь это…
– Ради Бога, не так громко! Говорите тише.
Женское лицо, фигура женщины возникли, словно живые. Шелковое платье, оранжевое с голубым, было модным в те времена, когда король Вильгельм заходился астматическим кашлем в Хэмптон-корте. Громадная паутина из брильянтов окружала ее шею и спускалась в прорезь лифа. Голова ее была слегка откинута назад, на губах играла улыбка, белизну кожи оттеняли завитые колечками локоны волос. И лицо и фигура принадлежали Пег Ролстон.
– Молодой человек, – произнес доктор Эйбил, – я начинаю понимать.
– Нет, доктор. Слушайте дальше.
– Я жду с нетерпением.
– В течение многих лет, – продолжал Джеффри, – мой дед любил одну женщину. Он истратил на ее капризы целое состояние. Повесил на нее половину сокровищ Голконды. А когда у нее вокруг глаз появились первые морщинки и она вдруг увлеклась человеком помоложе, он отправился в турецкие бани и там, в теплой ванне, перерезал себе горло.
– Теперь я кое-что понимаю. Вы любите мисс Ролстон, это ясно.
– А если и так?
– Жаль, если так. Она в кровном родстве со старухой, которая умерла здесь. Значит, у вас с девушкой вполне мог быть общий предок, и тогда вы тоже кровные родственники.
– Нет, доктор. Нет, говорю я вам! Я все тщательно проверил. Мы вовсе не родственники.
– Тогда не о чем беспокоиться, не так ли? Вы говорили об этом самой мисс Ролстон? Показывали ей портрет?
– Нет, черт возьми! Я думал об этом. Я хотел. Но в последний момент не решился.
– При ваших чувствах, женились бы вы на девушке?
– Почему бы и нет? Даже если предположить невероятное, наше родство не такое уж близкое. И она никогда ничего не узнает от меня.
– А если она узнает это от кого-то другого? А рано или поздно так и случится. Что тогда?
– Не знаю.
– Молодой человек, – начал доктор Эйбил, устало потирая ладонью лоб, – я сам не без слабостей, и я не хочу читать вам мораль. Но все же я полагаю себя судьей в делах людских. Вы не можете жениться на ней. Вы не можете даже ничего ей рассказать. «Взгляни на эту женщину, – придется сказать вам. – Сначала в красоте ее, затем – в безобразии. Мы чувствуем греховную любовь друг к другу – ты и я. Так к черту все обычаи. Поженимся и будем наслаждаться! Какая разница, что скажут люди о тебе потом?» Сможете вы все это сказать ей?
– Прекратите, доктор!
– С другой стороны, если бы вы были женаты на девушке, не было бы и речи о том, чтобы тащить ее в суд и сажать в Брайдвелл. Вы были бы ее господином и защитником перед законом. А как можете вы защитить ее сейчас?
Речи их, произнесенные шепотом, встретились на полпути и столкнулись. Джеффри опустил фонарь; его рука дрожала. Неожиданно оба насторожились. Они не слышали шагов на улице, они услышали грохот ударов кулака, сотрясающих дверь. Услышали, как закричала Пег. И снова до них донесся голос капитана Бересфорда.
– Открой дверь, Джефф. В доме – женщина; что бы ты ни говорил – это все ложь. Ее видели в «Винограднике», она спрашивала дорогу. Так что открывай!
Джеффри сделал несколько шагов вперед, передав фонарь доктору Эйбилу. Правая рука его метнулась к эфесу шпаги; из ножен показался клинок.
– Доктор, – приказал Джеффри, – ступайте вниз и будьте подле Пег. Но не открывайте дверь.
– Мне жаль вас, молодой человек. Хотя одному Богу известно, почему. Хватит множить это безумие. Спрячьте клинок. Что может игрушечная шпага против солдат?
– Вы слышали меня, доктор? Умоляю, делайте, что я говорю. Вы не знаете, что я задумал.
Этого не знал и сам Джеффри, хотя, повинуясь инстинкту, он кинулся в другую комнату и подбежал к разбитому окну. Сердце его совсем упало. Помимо капитана Бересфорда с двумя солдатами он увидел внизу двух стражников, которые, видимо, не осмеливались приблизиться к дому без поддержки гвардейцев.
– Ты превышаешь свои полномочия, Табби.
– Разве? Эту женщину зовут Мэри Маргарет Ролстон. А у этого «чарли», – Табби похлопал по плечу одного из стражников, – есть предписание магистрата взять ее под стражу.
– Чего стоит это предписание, Табби, зависит от того, кто выдвигает против нее обвинение. Поскольку обвинение, по всей видимости, исходит от Хэмнита Тониша и Лавинии Крессвелл…
– Хэмнита Тониша? Лавинии Крессвелл? Оно исходит от ее дядюшки, некоего сэра Мортимера Ролстона.
Джеффри опустил голову. Доктор Эйбил споткнулся на лестнице.
– Этого не может быть, Табби. Что-то здесь не так.
– Если не веришь мне, спускайся и взгляни на предписание. Ее велено препроводить в ближайший арестный дом, а утром она должна предстать перед судьей Филдингом. Ну что, откроешь ты теперь, или нам разнести дверь прикладами?
Джеффри не двигался с места ровно столько, сколько нужно было, чтобы сосчитать до десяти. Затем он приблизился к люку в полу.
– Доктор Эйбил, – сказал он, – вам придется открыть дверь.
– Но вы не отдадите меня им, ведь нет? – вскричала Пег. – Это какое-то безумие! Это все мне снится? Вы ведь не позволите им увести меня?
– Они могут забрать вас, Пег…
– Нет!
– Они могут забрать вас, Пег, но долго вас не продержат. С этим проклятым миром приходится воевать его оружием. Да будет так! Откройте дверь, доктор Эйбил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
О Лавинии Крессвелл в алькове…
На следующее утро, часов около семи, над крышами ковент-гарденских домов заклубился дым, нарушивший однообразие пасмурного неба. Начался день с обычными в этом районе драками, скандалами, криками.
Здешние дома, довольно высокие и красивые, из красного кирпича с белой облицовкой вокруг окон, выглядели снаружи почти как новые. Однако из-за шума, который постоянно доносился со стороны зеленных рядов и ларей небольшого пока еще рынка, расположившегося в центре площади, вокруг колонны Иниго Джонса, все люди с претензией на аристократизм уже давно съехали отсюда. И сейчас между пассажами, так называемыми пьяццами, идущими вдоль северной и восточной сторон площади, и банями, названными турецкими, развелось множество подозрительных мест и еще больше подозрительных людей.
Пьяццы облюбовали себе расфуфыренные проститутки, которые, если не удавалось завлечь клиента, лазали по карманам. Вокруг рынка с криками гоняли мяч подмастерья, постоянно налетающие на прохожих, сбивающие их с ног и считающие, что игра служит им оправданием. Тут же торговки рыбой, которую они держали в закрытых корзинах, громко расхваливали свой товар, употребляя выражения, считавшиеся у них весьма остроумными. А уж что касается дешевого джина, то законно торговать им или нет, но каждый мог за два пенса напиться здесь в стельку.
Джеффри Уинн проснулся в своей комнате над табачной лавкой в северной пьяцце. Голова у него болела после всех попыток выручить Пег, продолжавшихся до двух ночи.
Безнадежно! Доселе абсолютно безнадежно. Закон крепко взялся за нее. И впрямь, люди, к которым он хотел обратиться, либо избегали его, либо просто отказывались принять. И хотя он понимал, что лезет на рожон и в лучшем случае добьется отсрочки, он не мог не разыграть все карты, которые были у него на руках.
– А если нет… – вдруг подумалось ему.
Хозяйка, привыкшая к ругани постояльцев и изумлявшаяся, лишь когда слышала ее от мистера Уинна, принесла его утренний шоколад. Он умылся и побрился у ведерка с холодной водой, которое для этой цели обычно приносили ему по утрам. Затем надел единственный приличный запасной костюм: камзол и штаны из дешевого бархата; при этом на нем было чистое белье и шпага, которой не приходилось стыдиться.
Но денег не было.
На почтовую карету, на непредвиденные экипажи и носилки, равно как и на некое секретное дело, ушли все деньги, полученные от сэра Мортимера Ролстона, – все до последнего фартинга. Хотя у себя на Сент-Джеймсской площади этот горлопан и обещал не скупиться в дальнейшем, Джеффри дал себе клятву ничего не брать у него.
«Когда ты наконец поумнеешь? – думал он. – Ну поумнеешь ты когда-нибудь?»
На улице было промозгло и зябко. Человек десять еще спали под сводами пассажа, выдыхая остатки винных паров. Слева от Джеффри, на западной стороне Боу-стрит, маячило здание театра «Ковент-Гарден», возвышающееся над остальными домами. Джеффри взглянул в ту сторону, но подумал при этом о судье Филдинге, готовящемся к слушанию дел сегодняшнего дня, которое происходило в тесном зале судебных заседаний, примыкающем к его квартире на восточной стороне той же улицы.
Но еще не настало время обращаться к судье Филдингу; во всяком случае, так казалось Джеффри. Сначала нужно нанести еще один удар. И Джеффри зашагал, почти побежал по улице.
Менее чем через двадцать минут, пройдя около мили, молодой человек ступил на площадь, лежащую в самом сердце района, где проживала аристократия; район этот отличался от Ковент-Гардена так же, как старая леди Мэри Уортли Монтегю – от Толстухи Нелл или Резвушки Кэт.
Величественные особняки по краям мощенной булыжником площади взирали на восьмигранник решетки, окружающей огромный круглый пруд. Здесь проживал его светлость герцог Норфолкский, а также милорд Бристол и сэр Джордж Ли. И еще адмирал Боскавен. И мистер Уильям Питт, еще не ставший графом Чатэмским, но уже проявивший себя как гениальный стратег, которому суждено было впоследствии утвердить британский флаг над половиной мира. Пройдя по Чарлз-стрит, Джеффри вышел на Сент-Джеймсскую площадь и взбежал по ступенькам дома на северной стороне. Джеффри слегка удивило, что ставни на окнах первого этажа открыты в столь ранний для этого района час.
Джеффри взялся за молоток и постучал, но никто не открыл. Дверь оставалась закрытой, как и в первый раз, когда он приходил сюда поздно ночью. Начиная злиться, Джеффри начал стучать опять и стучал ровно две минуты. Потом – как будто кто-то в доме нарочно отсчитывал время – дверь неожиданно отворилась, и на пороге появился надменного вида мажордом.
– Что угодно? – спросил он.
При виде его Джеффри чрезвычайно удивился и даже отступил на шаг.
– Кто вы такой? – спросил он. – А где Киттс?
– Прежде, – произнес мажордом, окидывая взглядом костюм Джеффри сверху вниз, – скажите мне, кто вы. И какое у вас дело.
– Вас недавно наняли, не так ли? Во всяком случае, не более двух месяцев. А Киттс больше здесь не служит?
– Кого это может интересовать, – спросил мажордом, – кроме моего хозяина? Но кто вы? И какое у вас дело?
– Мое имя – Уинн. Я желаю говорить с сэром Мортимором Ролстоном.
– Ну что ж, это возможно. Хотя вовсе не значит, что вы будете с ним говорить. Какое у вас к нему дело?
– Я, кажется, сказал, – произнес Джеффри, несколько возвышая голос, – что желаю говорить с сэром Мортимером.
– А я спросил: какое у вас к нему дело?
Тем не менее мажордом неожиданно сделал один большой шаг назад, потом другой и отступил в глубь дома, оставив при этом дверь открытой. У Джеффри возникло смутное чувство, что приход его предвидели и что в доме его ждут.
Он переступил порог и вошел в вестибюль.
Искусство строителя и архитектора можно купить, что и было сделано при возведении этого дома. Можно сделать в вестибюле мраморный пол, можно установить в нем ионические колонны с витыми позолоченными капителями и построить лестницу из темного дерева, идущую вдоль стен, обшитых светлыми панелями.
Но какие сырые и неприятные сквозняки гуляли по этому вестибюлю! Из-за штор, закрывавших высокие окна, здесь было почти совсем темно. За какие-то месяцы вся атмосфера дома – вместе с главным его слугой – полностью переменилась.
Мажордом с жезлом, символом должности, в руке отступил в середину вестибюля. Следуя за ним, Джеффри заглядывал в комнаты, расположенные по обе стороны, и видел, что и мебель в них тоже сменили.
Незадолго до того светские модники начали сходить с ума по всему китайскому или псевдокитайскому. И здесь на фоне белых стен красовались часы в деревянных футлярах, украшенных спиралями и завитушками, стулья с львиными и драконьими головами, аляповатые комоды в виде пагод с колокольчиками по углам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Он передал фонарь Джеффри, поставил на пол трость и ящик с инструментами и надел круглые очки. Рассеянное выражение мгновенно покинуло его некрасивое широкое умное лицо, которое стало еще более широким и красным. Закончив осмотр, он снова перевернул старуху на спину, закрыл остекленевшие глаза, положил на каждый по пенсу и выпрямился.
– Никаких ран нет. Во всяком случае…
– Во всяком случае, доктор, вы их не видите, и только?
– Сэр, – ответил доктор Эйбил, выпрямляясь еще более. – Я не стал бы клясться в этом перед престолом Всевышнего. Но я готов присягнуть в этом перед приходским секретарем и буду спокойно ожидать приговора, который не вызывает у меня сомнений. Колотая рана в сердце, например, может иногда явиться причиной выражения ужаса на лице или такого же, как в данном случае, отвердения мышц. Но раны нет. Шок исходил из ее сознания; оно – под действием страха – вызвало остановку сердца.
– Вы говорите, что знали покойную. Обращалась она к вам по поводу своего здоровья?
– Да, я бывал здесь неоднократно.
– Было ли это в связи с сердечным заболеванием? Таким, при котором внезапный испуг может стать причиной смерти?
– Нет, я навещал ее по поводу водянки. Я убеждал ее обратиться к хирургу, чтобы сделать прокол. Но она отказывалась, хотя прокол при водянке – абсолютно пустячная операция. Я же мог только пользовать ее дегтярной водой епископа Беркли, которая бесполезна в данном случае. – Доктор Эйбил опустил голову. – Но, конечно, водянка могла ослабить ее сердце. А сейчас лучше бы закрыть ей лицо и покрыть чем-нибудь пристойным. Есть здесь какие-нибудь постельные принадлежности?
– Есть одеяло. Но оно использовано для других целей. Когда под окнами послышались крики Табби Бересфорда, я прикрыл им картину там, в углу.
Собеседник Джеффри на мгновение онемел, словно от удара.
– Картину? Какую картину?
– Сейчас вы ее увидите, – сказал Джеффри. – Но говорите тише. Нас не должны слышать.
Он приподнял фонарь.
Бросились врассыпную крысы. Стала видна еще одна крутая лестница и люк, ведущий в заброшенный книжный склад. В углу рядом с камином стояла прислоненная к стене картина без рамы, только на подрамнике. Это был поясной портрет, который Джеффри еще раньше поставил сюда, прикрыв ветхим засаленным одеялом. Твердо ступая, Джеффри подошел к картине и обернулся.
– Доктор, – продолжал он. – Как вы уже догадались, есть некая тайна, связанная с мертвой старухой.
– Несомненно. Хотя какого рода тайна? Мне казалось, что она получила кое-какое образование. Говорили, что она скупа. Но можно ли говорить о скупости соседа, когда все тут, на мосту, – нищие? Когда я был здесь две недели назад, картины не было.
– Я думаю, была. Она находилась в шкафу. Не хотите ли взглянуть на Грейс Делайт в расцвете красоты, примерно шестьдесят лет назад? Узнали бы вы ее, если бы увидели ее изображение?
– Узнал бы? – в негодовании воскликнул доктор Эйбил. – О чем вы говорите, сэр? Я прожил на этом свете чуть больше пяти десятилетий. И не так стар, как вы, судя по всему, думаете.
– Верно, – согласился Джеффри, в смущении покусывая ногти. – Верно. Ради Бога, простите. У меня в голове был другой человек, вполне подходящий по возрасту. Вам знакомо фойе театра «Ковент-Гарден»?
– Я редко хожу в театр, мистер Уинн. И особенно избегаю театральных фойе.
– Вы сектант? Методист? Презираете всякое лицедейство?
– Ну, сказать по правде, вид актрис, которые мелькают в фойе полуодетыми, с грудями наружу, не по мне. Вам это кажется смешным?
– Нет, просто откровенным. Те же самые мысли высказывал «Словарник»Джонсон, человек высочайших моральных принципов. Но не это сейчас важно.
Он начал ходить взад-вперед перед картиной, все еще не снимая с нее одеяло.
– Похожая картина, – не такая же, но похожая – висит в фойе театра «Ковент-Гарден». На ней изображена миссис Брейсгердл, в спектакле «Любовь за любовь», который шел в конце прошлого века.
– Миссис Брейсгердл? Анна Брейсгердл?
– Значит, вам знакомо это имя?
– Оно знакомо всем. Говорят, у нее было доброе сердце. И это единственная из актрис, которая отличалась добродетельностью. Еще молодой она оставила сцену. А похоронена она в Аббатстве. На этом портрете, – доктор Эйбил указал на картину, – тоже она?
– Нет. Ее младшая сестра. По поводу святости Анны высказывались кое-какие сомнения; что же касается ее сестры, то тут все было ясно. Ребекка Брейсгердл, которая взяла себе имя Грейс Делайт, скаредностью своей превосходила любого ростовщика с Минсинг-лейн, а распущенностью – последнюю ковент-гарденскую шлюху. А теперь взгляните, что привело меня в такое замешательство. Он отбросил одеяло с холста.
Вся флегматичность доктора Эйбила мгновенно улетучилась:
– Но ведь это…
– Ради Бога, не так громко! Говорите тише.
Женское лицо, фигура женщины возникли, словно живые. Шелковое платье, оранжевое с голубым, было модным в те времена, когда король Вильгельм заходился астматическим кашлем в Хэмптон-корте. Громадная паутина из брильянтов окружала ее шею и спускалась в прорезь лифа. Голова ее была слегка откинута назад, на губах играла улыбка, белизну кожи оттеняли завитые колечками локоны волос. И лицо и фигура принадлежали Пег Ролстон.
– Молодой человек, – произнес доктор Эйбил, – я начинаю понимать.
– Нет, доктор. Слушайте дальше.
– Я жду с нетерпением.
– В течение многих лет, – продолжал Джеффри, – мой дед любил одну женщину. Он истратил на ее капризы целое состояние. Повесил на нее половину сокровищ Голконды. А когда у нее вокруг глаз появились первые морщинки и она вдруг увлеклась человеком помоложе, он отправился в турецкие бани и там, в теплой ванне, перерезал себе горло.
– Теперь я кое-что понимаю. Вы любите мисс Ролстон, это ясно.
– А если и так?
– Жаль, если так. Она в кровном родстве со старухой, которая умерла здесь. Значит, у вас с девушкой вполне мог быть общий предок, и тогда вы тоже кровные родственники.
– Нет, доктор. Нет, говорю я вам! Я все тщательно проверил. Мы вовсе не родственники.
– Тогда не о чем беспокоиться, не так ли? Вы говорили об этом самой мисс Ролстон? Показывали ей портрет?
– Нет, черт возьми! Я думал об этом. Я хотел. Но в последний момент не решился.
– При ваших чувствах, женились бы вы на девушке?
– Почему бы и нет? Даже если предположить невероятное, наше родство не такое уж близкое. И она никогда ничего не узнает от меня.
– А если она узнает это от кого-то другого? А рано или поздно так и случится. Что тогда?
– Не знаю.
– Молодой человек, – начал доктор Эйбил, устало потирая ладонью лоб, – я сам не без слабостей, и я не хочу читать вам мораль. Но все же я полагаю себя судьей в делах людских. Вы не можете жениться на ней. Вы не можете даже ничего ей рассказать. «Взгляни на эту женщину, – придется сказать вам. – Сначала в красоте ее, затем – в безобразии. Мы чувствуем греховную любовь друг к другу – ты и я. Так к черту все обычаи. Поженимся и будем наслаждаться! Какая разница, что скажут люди о тебе потом?» Сможете вы все это сказать ей?
– Прекратите, доктор!
– С другой стороны, если бы вы были женаты на девушке, не было бы и речи о том, чтобы тащить ее в суд и сажать в Брайдвелл. Вы были бы ее господином и защитником перед законом. А как можете вы защитить ее сейчас?
Речи их, произнесенные шепотом, встретились на полпути и столкнулись. Джеффри опустил фонарь; его рука дрожала. Неожиданно оба насторожились. Они не слышали шагов на улице, они услышали грохот ударов кулака, сотрясающих дверь. Услышали, как закричала Пег. И снова до них донесся голос капитана Бересфорда.
– Открой дверь, Джефф. В доме – женщина; что бы ты ни говорил – это все ложь. Ее видели в «Винограднике», она спрашивала дорогу. Так что открывай!
Джеффри сделал несколько шагов вперед, передав фонарь доктору Эйбилу. Правая рука его метнулась к эфесу шпаги; из ножен показался клинок.
– Доктор, – приказал Джеффри, – ступайте вниз и будьте подле Пег. Но не открывайте дверь.
– Мне жаль вас, молодой человек. Хотя одному Богу известно, почему. Хватит множить это безумие. Спрячьте клинок. Что может игрушечная шпага против солдат?
– Вы слышали меня, доктор? Умоляю, делайте, что я говорю. Вы не знаете, что я задумал.
Этого не знал и сам Джеффри, хотя, повинуясь инстинкту, он кинулся в другую комнату и подбежал к разбитому окну. Сердце его совсем упало. Помимо капитана Бересфорда с двумя солдатами он увидел внизу двух стражников, которые, видимо, не осмеливались приблизиться к дому без поддержки гвардейцев.
– Ты превышаешь свои полномочия, Табби.
– Разве? Эту женщину зовут Мэри Маргарет Ролстон. А у этого «чарли», – Табби похлопал по плечу одного из стражников, – есть предписание магистрата взять ее под стражу.
– Чего стоит это предписание, Табби, зависит от того, кто выдвигает против нее обвинение. Поскольку обвинение, по всей видимости, исходит от Хэмнита Тониша и Лавинии Крессвелл…
– Хэмнита Тониша? Лавинии Крессвелл? Оно исходит от ее дядюшки, некоего сэра Мортимера Ролстона.
Джеффри опустил голову. Доктор Эйбил споткнулся на лестнице.
– Этого не может быть, Табби. Что-то здесь не так.
– Если не веришь мне, спускайся и взгляни на предписание. Ее велено препроводить в ближайший арестный дом, а утром она должна предстать перед судьей Филдингом. Ну что, откроешь ты теперь, или нам разнести дверь прикладами?
Джеффри не двигался с места ровно столько, сколько нужно было, чтобы сосчитать до десяти. Затем он приблизился к люку в полу.
– Доктор Эйбил, – сказал он, – вам придется открыть дверь.
– Но вы не отдадите меня им, ведь нет? – вскричала Пег. – Это какое-то безумие! Это все мне снится? Вы ведь не позволите им увести меня?
– Они могут забрать вас, Пег…
– Нет!
– Они могут забрать вас, Пег, но долго вас не продержат. С этим проклятым миром приходится воевать его оружием. Да будет так! Откройте дверь, доктор Эйбил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
О Лавинии Крессвелл в алькове…
На следующее утро, часов около семи, над крышами ковент-гарденских домов заклубился дым, нарушивший однообразие пасмурного неба. Начался день с обычными в этом районе драками, скандалами, криками.
Здешние дома, довольно высокие и красивые, из красного кирпича с белой облицовкой вокруг окон, выглядели снаружи почти как новые. Однако из-за шума, который постоянно доносился со стороны зеленных рядов и ларей небольшого пока еще рынка, расположившегося в центре площади, вокруг колонны Иниго Джонса, все люди с претензией на аристократизм уже давно съехали отсюда. И сейчас между пассажами, так называемыми пьяццами, идущими вдоль северной и восточной сторон площади, и банями, названными турецкими, развелось множество подозрительных мест и еще больше подозрительных людей.
Пьяццы облюбовали себе расфуфыренные проститутки, которые, если не удавалось завлечь клиента, лазали по карманам. Вокруг рынка с криками гоняли мяч подмастерья, постоянно налетающие на прохожих, сбивающие их с ног и считающие, что игра служит им оправданием. Тут же торговки рыбой, которую они держали в закрытых корзинах, громко расхваливали свой товар, употребляя выражения, считавшиеся у них весьма остроумными. А уж что касается дешевого джина, то законно торговать им или нет, но каждый мог за два пенса напиться здесь в стельку.
Джеффри Уинн проснулся в своей комнате над табачной лавкой в северной пьяцце. Голова у него болела после всех попыток выручить Пег, продолжавшихся до двух ночи.
Безнадежно! Доселе абсолютно безнадежно. Закон крепко взялся за нее. И впрямь, люди, к которым он хотел обратиться, либо избегали его, либо просто отказывались принять. И хотя он понимал, что лезет на рожон и в лучшем случае добьется отсрочки, он не мог не разыграть все карты, которые были у него на руках.
– А если нет… – вдруг подумалось ему.
Хозяйка, привыкшая к ругани постояльцев и изумлявшаяся, лишь когда слышала ее от мистера Уинна, принесла его утренний шоколад. Он умылся и побрился у ведерка с холодной водой, которое для этой цели обычно приносили ему по утрам. Затем надел единственный приличный запасной костюм: камзол и штаны из дешевого бархата; при этом на нем было чистое белье и шпага, которой не приходилось стыдиться.
Но денег не было.
На почтовую карету, на непредвиденные экипажи и носилки, равно как и на некое секретное дело, ушли все деньги, полученные от сэра Мортимера Ролстона, – все до последнего фартинга. Хотя у себя на Сент-Джеймсской площади этот горлопан и обещал не скупиться в дальнейшем, Джеффри дал себе клятву ничего не брать у него.
«Когда ты наконец поумнеешь? – думал он. – Ну поумнеешь ты когда-нибудь?»
На улице было промозгло и зябко. Человек десять еще спали под сводами пассажа, выдыхая остатки винных паров. Слева от Джеффри, на западной стороне Боу-стрит, маячило здание театра «Ковент-Гарден», возвышающееся над остальными домами. Джеффри взглянул в ту сторону, но подумал при этом о судье Филдинге, готовящемся к слушанию дел сегодняшнего дня, которое происходило в тесном зале судебных заседаний, примыкающем к его квартире на восточной стороне той же улицы.
Но еще не настало время обращаться к судье Филдингу; во всяком случае, так казалось Джеффри. Сначала нужно нанести еще один удар. И Джеффри зашагал, почти побежал по улице.
Менее чем через двадцать минут, пройдя около мили, молодой человек ступил на площадь, лежащую в самом сердце района, где проживала аристократия; район этот отличался от Ковент-Гардена так же, как старая леди Мэри Уортли Монтегю – от Толстухи Нелл или Резвушки Кэт.
Величественные особняки по краям мощенной булыжником площади взирали на восьмигранник решетки, окружающей огромный круглый пруд. Здесь проживал его светлость герцог Норфолкский, а также милорд Бристол и сэр Джордж Ли. И еще адмирал Боскавен. И мистер Уильям Питт, еще не ставший графом Чатэмским, но уже проявивший себя как гениальный стратег, которому суждено было впоследствии утвердить британский флаг над половиной мира. Пройдя по Чарлз-стрит, Джеффри вышел на Сент-Джеймсскую площадь и взбежал по ступенькам дома на северной стороне. Джеффри слегка удивило, что ставни на окнах первого этажа открыты в столь ранний для этого района час.
Джеффри взялся за молоток и постучал, но никто не открыл. Дверь оставалась закрытой, как и в первый раз, когда он приходил сюда поздно ночью. Начиная злиться, Джеффри начал стучать опять и стучал ровно две минуты. Потом – как будто кто-то в доме нарочно отсчитывал время – дверь неожиданно отворилась, и на пороге появился надменного вида мажордом.
– Что угодно? – спросил он.
При виде его Джеффри чрезвычайно удивился и даже отступил на шаг.
– Кто вы такой? – спросил он. – А где Киттс?
– Прежде, – произнес мажордом, окидывая взглядом костюм Джеффри сверху вниз, – скажите мне, кто вы. И какое у вас дело.
– Вас недавно наняли, не так ли? Во всяком случае, не более двух месяцев. А Киттс больше здесь не служит?
– Кого это может интересовать, – спросил мажордом, – кроме моего хозяина? Но кто вы? И какое у вас дело?
– Мое имя – Уинн. Я желаю говорить с сэром Мортимором Ролстоном.
– Ну что ж, это возможно. Хотя вовсе не значит, что вы будете с ним говорить. Какое у вас к нему дело?
– Я, кажется, сказал, – произнес Джеффри, несколько возвышая голос, – что желаю говорить с сэром Мортимером.
– А я спросил: какое у вас к нему дело?
Тем не менее мажордом неожиданно сделал один большой шаг назад, потом другой и отступил в глубь дома, оставив при этом дверь открытой. У Джеффри возникло смутное чувство, что приход его предвидели и что в доме его ждут.
Он переступил порог и вошел в вестибюль.
Искусство строителя и архитектора можно купить, что и было сделано при возведении этого дома. Можно сделать в вестибюле мраморный пол, можно установить в нем ионические колонны с витыми позолоченными капителями и построить лестницу из темного дерева, идущую вдоль стен, обшитых светлыми панелями.
Но какие сырые и неприятные сквозняки гуляли по этому вестибюлю! Из-за штор, закрывавших высокие окна, здесь было почти совсем темно. За какие-то месяцы вся атмосфера дома – вместе с главным его слугой – полностью переменилась.
Мажордом с жезлом, символом должности, в руке отступил в середину вестибюля. Следуя за ним, Джеффри заглядывал в комнаты, расположенные по обе стороны, и видел, что и мебель в них тоже сменили.
Незадолго до того светские модники начали сходить с ума по всему китайскому или псевдокитайскому. И здесь на фоне белых стен красовались часы в деревянных футлярах, украшенных спиралями и завитушками, стулья с львиными и драконьими головами, аляповатые комоды в виде пагод с колокольчиками по углам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27