Помните?
– Да.
– Вот я и рассудил, что для меня эта ситуация идеальна. На тротуар можно попасть с любой улочки или же обойдя с задней стороны любой дом на западной стороне Фиш-стрит-хилл. И я подумал, что пройду туда, и никто меня не заметит или, по крайней мере, не обратит внимания.
Так я и сделал. Потом влез в окно, как до меня – убийца. Как я и думал, в двойном дне сундука под пергаментами оказался прямо-таки пиратский клад. Но была одна опасность, которую я хотя и предвидел, но не мог предотвратить.
– Опасность?
– Судья Филдинг.
Ночь ожила: какие-то шорохи раздавались по берегам канала, вода мягко плескалась, ударяясь о стены павильона. Но шагов по-прежнему не было слышно. Джеффри осознал, что каждый звук доносится до него столь явственно, поскольку смолкла музыка в ротонде.
– Этот слепец, Пег, чертовски умен. Он видит слишком много; и слишком много знает, хотя никогда не говорит, откуда он это узнал. С ним начинаешь чувствовать себя, словно нашаливший ребенок перед родителем. Сегодня утром, когда я был у этого паука в его чертовой гостиной, он начал догадываться о моем решении еще до того, как оно у меня окончательно созрело.
– Он – страшный человек! И все же…
– Судья Филдинг никогда не говорит прямо; это не в его натуре. Однако его намеки были столь прозрачны, что я не мог их не понять. Я даже поблагодарил его за предупреждение. По глупости своей я не понял, что оно носит весьма конкретный характер. И не подумал, что за мной могут установить наблюдение.
– За вами установили наблюдение?
– Вне всяких сомнений. Я заключил это из того, что сказал сегодня Брогден.
– Джеффри, вы взяли драгоценности?
– Не все.
– И этот ужасный человек догадывается?
– Более того: он знает. Я тратил больше, чем получил от него, и Брогден тоже обратил на это внимание.
– То есть вы совершили преступление, караемое смертью, и они знают об этом? Значит, вам грозит опасность большая, нежели мне?
– Ну нет, – сказал Джеффри. – Правда, когда я открывал сундук, я не знал, что не совершаю ничего противозаконного. Перед законом я чист.
– Тогда в чем же дело? – вскричала Пег. – Ради Бога! Объясните вы наконец, в чем дело?
Голос ее дрожал, она уже больше не контролировала себя. И тогда из-за дерева на тополевую аллею вышел человек.
Пег не видела этого человека, но она заметила, как вдруг напрягся Джеффри. Последний не успел ее удержать, и девушка вскочила на ноги.
В этот момент с аллеи через канал до них донесся голос, громкий и полный насмешливого презрения, который произнес:
– Выходите, Уинн! Всем известно, что вы человек смелый, особенно когда все за вас делает констебль шести футов ростом. Посмотрим, на что вы годитесь, когда рядом – одна женщина.
Джеффри промолчал.
От двери павильона до берега канала было двадцать футов. Туда вел узкий деревянный мостик без перил, проложенный над самой водой. От мостика к просвету между тополями шла песчаная дорожка длиной в пять футов.
Должно быть, майор Скелли стрелял в первый раз из-за деревьев, то есть с еще большего расстояния. Сейчас он намеревался подойти поближе и медленно двигался прямо к Джеффри. Чулки, жилет, парик, даже белое лицо, искаженное ненавистью, – все это вырисовывалось четко, словно камея, привидевшаяся в каком-то кошмарном сне. В темноте нельзя было разглядеть темно-синий камзол и штаны; только серебряное шитье поблескивало в лунном свете, отчего казалось, будто очертания фигуры расплываются и покачиваются из стороны в сторону.
– Я знаю, вы – там. Я не вижу вас, но вы меня видите. А этого вы не боитесь?
Теперь всего один шаг отделял майора Скелли от мостика. Он поднял правую руку с пистолетом.
– Пистолет не заряжен. Пороху у меня было на один заряд и всего одна пуля.
Он отшвырнул пистолет и стремительным движением правой руки извлек из ножен шпагу.
Пистолет шлепнулся в воду канала, подняв рябь, которая кругами расходилась рядом с причаленной гондолой. В ту же секунду заиграла музыка; Джеффри и Пег почувствовали, как звуки ее прямо ударили по ним.
Начали цимбалы; затем включились ударные, на которые наложилось хрипловатое пение валторн. С обнаженным клинком, сверкающим в лунном свете, ступил на мост майор Скелли.
Джеффри стоял не двигаясь справа от открытой двери, вплотную к стене павильона, которая доходила ему лишь до пояса. Пег в отчаянии цеплялась обеими руками за его левое плечо и шептала прямо в ухо:
– Ну, Джеффри, давайте!
Но он не двигался с места и не отвечал ей. Майор Скелли шел к ним своей кошачьей походкой. В правой руке он сжимал шпагу, на которой играли отсветы луны. Его левая рука скользнула за спину, под камзол, к тому месту, где заканчивался жилет.
– Стреляйте, Джеффри! Ради Бога, стреляйте же!
Услышав этот крик, Джеффри отшвырнул от себя девушку, так что она отлетела, зацепив несколько стульев, стоящих слева от него, и рухнула на стол.
Майор Скелли замер на месте; взгляд его искал Джеффри и Пег. Из-под камзола показалась его левая рука, сжимающая ствол пистолета.
Джеффри не стал ждать. Он кинулся к двери, выбежал на мост под лунный свет и поднял руку с пистолетом, собираясь выстрелить. От неожиданности у его противника отвисла челюсть, но все же майор Скелли успел первым нажать на курок. Оба выстрелили, почти не целясь, прямо в лицо друг другу.
Ослепший и оглохший, Джеффри какое-то время не мог прийти в себя. Он чувствовал, что ноги его дрожат. Знал, что пуля пролетела мимо него, хотя правая щека, опаленная порохом, горела.
Он так и не услышал, как поднялась с деревьев стая перепуганных птиц, не слышал тяжелого всплеска рядом с мостом. И лишь когда начал рассеиваться дым и Джеффри взглянул на воду своим все еще затуманенным взором, он осознал, что произошло.
На слегка волнующейся поверхности озера плавала треугольная шляпа. Рядом с ней плавал человек. Лицом кверху, с раскинутыми руками. Его уносило все дальше и дальше от моста. Человек так и не успел закрыть рот; волны перекатывались по его лицу, смывая кровь, и можно было видеть, что пуля прошла прямо между глаз майора Скелли.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Полночь на Сент-Джеймсской площади
Легкая карета, запряженная быстрыми лошадьми (по каковой причине она и была нанята в «Таверне прусского короля», что рядом с Конной переправой), стуча колесами по мостовой, пронеслась по пустынным улицам.
Как и накануне, Пег и Джеффри сидели в разных углах кареты. На этот раз, правда, она сидела слева, лицом по ходу кареты, тогда как он находился с правой стороны. На протяжении всего пути – вдоль Миллбэнк, затем Эбингдон-стрит, через Олд-Пэлис-ярд, по Маргарет-стрит и Парламент-стрит, и оттуда – через Уайтхолл и Чаринг-Кросс – трясло их ничуть не меньше, чем в прошлый раз.
Пег, бледная и дрожащая, еще не отошедшая от всего пережитого, все-таки не выдержала и запротестовала:
– Джеффри, прошу вас! Куда мы несемся?
– Нужно спешить. Уже поздно, а я должен знать, как обстоят дела на Сент-Джеймсской площади.
– Меня опять укачает. Я снова окажусь в глупом положении. Ну почему, почему? Почему вы так долго тянули и не стреляли в этого кошмарного типа? Неужели вам мешали какие-то дурацкие предрассудки? Вы не могли выстрелить в человека, который вас не видит?
– Предрассудки, сударыня? Я не мог позволить себе промахнуться! Если бы это произошло – даже не будь у него второго пистолета, – я оказался бы беспомощным перед ним, и он просто насадил бы меня на шпагу.
– Фи! Да стоило вам только захотеть, и вы в два счета выбили бы у него шпагу.
– Помолчите, сударыня.
– О, я знаю, что сейчас будет! – Пег сглотнула слезы. – Каждый раз, когда вы начинаете называть меня «сударыня»… Джеффри! Джеффри! Неужели вы не можете сказать: «Дорогая», или еще лучше: «Сердце мое!» Разве самое сокровенное начинают словами: «Черт тебя побери!»?
– Мне… мне самому неловко. Но тут уж ничего не поделаешь. Так вы на меня действуете.
– Какой ужас! Но ведь как-то, помнится, ввечеру вы напились и держали меня в объятиях и декламировали прелестные стихи какого-то Геррика и еще кого-то, Донна, по-моему.
– Ну, я был пьян. Я был не в себе.
– Но вы были собой. Не могли бы вы напиваться почаще?
– Как-нибудь в более спокойное время, Пег. Я буду счастлив удовлетворить эту вашу просьбу. Пока же давайте считать, что нам сегодня повезло.
– Ничего себе, повезло!
– Более чем. В музыке ли дело или еще в чем, но просто чудо, что никто не слышал выстрелов и никто не видел, что произошло. Миссис Пилбим не в счет. В лучшем случае мы могли там застрять, в худшем – угодили бы под арест. Действительно чудо, что лодочник дождался нас. Хотя он дожидался своей платы и получил ее. Что касается стены…
– Так я и знала! – У Пег на мгновение перехватило дыхание. – Я знала, что вы это скажете. И не перестанете напоминать мне…
– Я не перестану восхищаться вами. Какая еще женщина решится лезть очертя голову на пятифутовую стену, да еще во всех своих нижних юбках с обручем? А если и решится, у кого еще хватит сил для этого? Только, ради Бога, избавьте меня сейчас от разговоров о вашей скромности – они из той же области, что истории про престера Иоанна и ирландских змей. У нас сейчас есть дела посерьезнее.
На булыжной мостовой Уайтхолла, одной из худших в Лондоне, лошади снова перешли на галоп. Карету занесло, и Пег, которая уже начала в ярости приподыматься, бухнулась на сиденье.
– У нас есть дела посерьезнее. Но все не так плохо. Две проблемы уже разрешились.
– Что за чушь! О чем вы говорите?
– Из трех наших противников двоих уже нет. Хэмнит Тониш сидит на Боу-стрит, а майор Скелли мертв. Остается миссис Крессвелл, и, если нам удастся сейчас с ней справиться, завтра мне не придется возвращать вас в Ньюгейт.
Свет от правого фонаря кареты упал на конную статую Карла Первого, стоящую посреди Чаринг-Кросс. Они свернули влево, на Кокспер-стрит, и подъехали к повороту на Пэлл-Мэлл. Впрочем, если бы лошади несли их к пропасти, Пег сейчас этого просто не заметила бы.
– В Ньюгейт? – Она прямо вжалась в подушки сиденья. – Снова в Ньюгейт?
– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.
– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.
– Нет, Пег.
– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!
– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?
– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.
– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.
Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.
«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».
Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.
– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.
– О, какая радость! Хороша я, однако, – благородная дама. Сука я неблагодарная! Так и знайте. Но Ньюгейт! Пронеси, Господи! Ньюгейт…
– Вас не арестуют. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы помешать этому. Если судья Филдинг, сидя в своей паутине, не придумал чего-нибудь новенького…
– Джеффри, зачем ему это нужно?
Ответа не последовало. Карета катилась по камням Пэлл-Мэлл, готовясь свернуть вправо на Джон-стрит и далее – на Сент-Джеймсскую площадь.
– Зачем? – не отставала Пег. – В «Таверне прусского короля», когда я приставала к вам, вы сказали, что они с дядюшкой затеяли все это, чтобы защитить меня. Я им, конечно, должна быть благодарна, но – черт возьми! – я не испытываю благодарности и не стану притворяться. Я бы убила их обоих!
– Ну, зачем же убивать дядюшку?
– Да нет, я… Я не подумала о том, что вы мне еще говорили. Я не имела его в виду. Правда. Ну почему, почему все всегда так несправедливо, так жестоко, так неприятно?
– Так уж получается, Пег. Всегда так было. И когда не станет нас с вами, эти камни будут кричать о том же самом.
– Какое мне дело до того, что будет после нас? Я впервые столкнулась с таким. И мне это отвратительно. Опять же, если этот ужасный судья Филдинг желает мне добра, чего же он тогда вас преследует, как злой дух?
– Не знаю. Миссис Крессвелл…
Джеффри задумался. Задумалась и Пег, словно что-то вспомнила неожиданно.
Карета выскочила из узкой Джон-стрит и проехала мимо резиденции герцогов Норфолкских в юго-восточном углу Сент-Джеймсской площади.
Часы на церкви св. Иакова, стоящей на некотором возвышении чуть дальше к северу на Пикадилли – шпиль ее был хорошо виден в лунном свете, – начали бить полночь. Мгновение назад только свет заходящей луны освещал площадь.
Вообще же городские власти позаботились о ее освещении. На каждой стороне восьмигранной железной решетки, окружающей пруд, было по фонарю. Кроме того, сегодня мистер Питт, получивший хорошие вести, которые три месяца шли к нему морем из Индии, устроил скромный ужин в своей временной резиденции на западной стороне Сент-Джеймсской площади. По случаю субботы гости разъезжались в полночь, и слуги, встречающие кареты, только что зажгли факелы и укрепили их по обе стороны двери.
Как только перестали бить часы, на площади появился ночной сторож с фонарем и возвестил наступление полуночи. В тот же миг толпа зевак с бледными худыми лицами, словно по волшебству, выкатилась на площадь поглазеть на разъезд гостей. Кучер из «Таверны прусского короля», орудуя кнутом, пробил себе путь через толпу и, лихо развернув карету, остановился подле дома на углу Йорк-стрит, который нанимал сэр Мортимер Ролстон.
Джеффри выскочил из кареты и открыл дверцу, но Пег снова вся вжалась в подушки сиденья.
– Вот вы и дома, Пег, – сказал молодой человек. – Если, конечно, это можно назвать домом. Давайте руку.
– Я никуда не пойду. То есть сейчас не пойду. Вы разве не видите – я вся грязная. – Она распахнула плащ и продемонстрировала ему свое платье, пришедшее в кошмарное состояние от лазания по стенам. – Я подожду здесь.
– Нет, вы пойдете со мной. Вчера вы говорили то же самое. Но сегодня вы не сбежите.
– Не сбегу, я вам обещаю.
– У вас не будет такой возможности. Так вы войдете в дом вместе со мной, как полагается, или нести вас на плече?
Ему не пришлось тащить девушку силой. Решившись наконец войти в дом, Пег прямо взлетела по ступенькам крыльца. Как только Джеффри постучал, дверь мгновенно распахнулась.
– Сэр, сэр, соблаговолите войти.
Все свечи в резном позолоченном канделябре, стоящем в мраморном вестибюле, были зажжены. Мягкий свет падал на ионические колонны с витыми позолоченными капителями, на лестницу, обшитую черными и белыми панелями, на китайский комод у ее подножия.
Дверь им открыл Хьюз, тот самый мажордом. Но сейчас он чуть было не переломился пополам. Равно как и лакей в оранжево-голубой ливрее, который мгновенно появился из-за сводчатой двери комнаты слева. Как будто кто-то щелкнул бичом, как только что кучер на площади. Посреди вестибюля, устремив взгляд на дверь, стоял Брогден.
– Итак, юная леди вернулась, – сказал он. Вздох облегчения сорвался с его губ, и он нервно обернулся. – Вы хорошо поработали, мистер Уинн. Даже очень хорошо.
– Благодарю вас. Как сэр Мортимер?
– Почти так же. Доктор Хантер считает, что чуть лучше. Но все еще без сознания.
– Где миссис Крессвелл?
– Она ушла.
– Ушла?
– Та-та-та! Не навсегда, хотя хорошо бы, чтобы было именно так. Насколько я понимаю, она ушла на вечер, не более того. А у вас какие планы, мистер Уинн?
Чего они все так нервничают? Неужели присутствие смерти, близкой смерти, так на них подействовало?
Хьюз закрыл дверь, и легкий стук эхом отозвался в вестибюле. Пустота безмолвия заполнялась только тиканьем старых дедовских часов на лестничной площадке. Джеффри устремился к лестнице, бросив на ходу через плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Да.
– Вот я и рассудил, что для меня эта ситуация идеальна. На тротуар можно попасть с любой улочки или же обойдя с задней стороны любой дом на западной стороне Фиш-стрит-хилл. И я подумал, что пройду туда, и никто меня не заметит или, по крайней мере, не обратит внимания.
Так я и сделал. Потом влез в окно, как до меня – убийца. Как я и думал, в двойном дне сундука под пергаментами оказался прямо-таки пиратский клад. Но была одна опасность, которую я хотя и предвидел, но не мог предотвратить.
– Опасность?
– Судья Филдинг.
Ночь ожила: какие-то шорохи раздавались по берегам канала, вода мягко плескалась, ударяясь о стены павильона. Но шагов по-прежнему не было слышно. Джеффри осознал, что каждый звук доносится до него столь явственно, поскольку смолкла музыка в ротонде.
– Этот слепец, Пег, чертовски умен. Он видит слишком много; и слишком много знает, хотя никогда не говорит, откуда он это узнал. С ним начинаешь чувствовать себя, словно нашаливший ребенок перед родителем. Сегодня утром, когда я был у этого паука в его чертовой гостиной, он начал догадываться о моем решении еще до того, как оно у меня окончательно созрело.
– Он – страшный человек! И все же…
– Судья Филдинг никогда не говорит прямо; это не в его натуре. Однако его намеки были столь прозрачны, что я не мог их не понять. Я даже поблагодарил его за предупреждение. По глупости своей я не понял, что оно носит весьма конкретный характер. И не подумал, что за мной могут установить наблюдение.
– За вами установили наблюдение?
– Вне всяких сомнений. Я заключил это из того, что сказал сегодня Брогден.
– Джеффри, вы взяли драгоценности?
– Не все.
– И этот ужасный человек догадывается?
– Более того: он знает. Я тратил больше, чем получил от него, и Брогден тоже обратил на это внимание.
– То есть вы совершили преступление, караемое смертью, и они знают об этом? Значит, вам грозит опасность большая, нежели мне?
– Ну нет, – сказал Джеффри. – Правда, когда я открывал сундук, я не знал, что не совершаю ничего противозаконного. Перед законом я чист.
– Тогда в чем же дело? – вскричала Пег. – Ради Бога! Объясните вы наконец, в чем дело?
Голос ее дрожал, она уже больше не контролировала себя. И тогда из-за дерева на тополевую аллею вышел человек.
Пег не видела этого человека, но она заметила, как вдруг напрягся Джеффри. Последний не успел ее удержать, и девушка вскочила на ноги.
В этот момент с аллеи через канал до них донесся голос, громкий и полный насмешливого презрения, который произнес:
– Выходите, Уинн! Всем известно, что вы человек смелый, особенно когда все за вас делает констебль шести футов ростом. Посмотрим, на что вы годитесь, когда рядом – одна женщина.
Джеффри промолчал.
От двери павильона до берега канала было двадцать футов. Туда вел узкий деревянный мостик без перил, проложенный над самой водой. От мостика к просвету между тополями шла песчаная дорожка длиной в пять футов.
Должно быть, майор Скелли стрелял в первый раз из-за деревьев, то есть с еще большего расстояния. Сейчас он намеревался подойти поближе и медленно двигался прямо к Джеффри. Чулки, жилет, парик, даже белое лицо, искаженное ненавистью, – все это вырисовывалось четко, словно камея, привидевшаяся в каком-то кошмарном сне. В темноте нельзя было разглядеть темно-синий камзол и штаны; только серебряное шитье поблескивало в лунном свете, отчего казалось, будто очертания фигуры расплываются и покачиваются из стороны в сторону.
– Я знаю, вы – там. Я не вижу вас, но вы меня видите. А этого вы не боитесь?
Теперь всего один шаг отделял майора Скелли от мостика. Он поднял правую руку с пистолетом.
– Пистолет не заряжен. Пороху у меня было на один заряд и всего одна пуля.
Он отшвырнул пистолет и стремительным движением правой руки извлек из ножен шпагу.
Пистолет шлепнулся в воду канала, подняв рябь, которая кругами расходилась рядом с причаленной гондолой. В ту же секунду заиграла музыка; Джеффри и Пег почувствовали, как звуки ее прямо ударили по ним.
Начали цимбалы; затем включились ударные, на которые наложилось хрипловатое пение валторн. С обнаженным клинком, сверкающим в лунном свете, ступил на мост майор Скелли.
Джеффри стоял не двигаясь справа от открытой двери, вплотную к стене павильона, которая доходила ему лишь до пояса. Пег в отчаянии цеплялась обеими руками за его левое плечо и шептала прямо в ухо:
– Ну, Джеффри, давайте!
Но он не двигался с места и не отвечал ей. Майор Скелли шел к ним своей кошачьей походкой. В правой руке он сжимал шпагу, на которой играли отсветы луны. Его левая рука скользнула за спину, под камзол, к тому месту, где заканчивался жилет.
– Стреляйте, Джеффри! Ради Бога, стреляйте же!
Услышав этот крик, Джеффри отшвырнул от себя девушку, так что она отлетела, зацепив несколько стульев, стоящих слева от него, и рухнула на стол.
Майор Скелли замер на месте; взгляд его искал Джеффри и Пег. Из-под камзола показалась его левая рука, сжимающая ствол пистолета.
Джеффри не стал ждать. Он кинулся к двери, выбежал на мост под лунный свет и поднял руку с пистолетом, собираясь выстрелить. От неожиданности у его противника отвисла челюсть, но все же майор Скелли успел первым нажать на курок. Оба выстрелили, почти не целясь, прямо в лицо друг другу.
Ослепший и оглохший, Джеффри какое-то время не мог прийти в себя. Он чувствовал, что ноги его дрожат. Знал, что пуля пролетела мимо него, хотя правая щека, опаленная порохом, горела.
Он так и не услышал, как поднялась с деревьев стая перепуганных птиц, не слышал тяжелого всплеска рядом с мостом. И лишь когда начал рассеиваться дым и Джеффри взглянул на воду своим все еще затуманенным взором, он осознал, что произошло.
На слегка волнующейся поверхности озера плавала треугольная шляпа. Рядом с ней плавал человек. Лицом кверху, с раскинутыми руками. Его уносило все дальше и дальше от моста. Человек так и не успел закрыть рот; волны перекатывались по его лицу, смывая кровь, и можно было видеть, что пуля прошла прямо между глаз майора Скелли.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Полночь на Сент-Джеймсской площади
Легкая карета, запряженная быстрыми лошадьми (по каковой причине она и была нанята в «Таверне прусского короля», что рядом с Конной переправой), стуча колесами по мостовой, пронеслась по пустынным улицам.
Как и накануне, Пег и Джеффри сидели в разных углах кареты. На этот раз, правда, она сидела слева, лицом по ходу кареты, тогда как он находился с правой стороны. На протяжении всего пути – вдоль Миллбэнк, затем Эбингдон-стрит, через Олд-Пэлис-ярд, по Маргарет-стрит и Парламент-стрит, и оттуда – через Уайтхолл и Чаринг-Кросс – трясло их ничуть не меньше, чем в прошлый раз.
Пег, бледная и дрожащая, еще не отошедшая от всего пережитого, все-таки не выдержала и запротестовала:
– Джеффри, прошу вас! Куда мы несемся?
– Нужно спешить. Уже поздно, а я должен знать, как обстоят дела на Сент-Джеймсской площади.
– Меня опять укачает. Я снова окажусь в глупом положении. Ну почему, почему? Почему вы так долго тянули и не стреляли в этого кошмарного типа? Неужели вам мешали какие-то дурацкие предрассудки? Вы не могли выстрелить в человека, который вас не видит?
– Предрассудки, сударыня? Я не мог позволить себе промахнуться! Если бы это произошло – даже не будь у него второго пистолета, – я оказался бы беспомощным перед ним, и он просто насадил бы меня на шпагу.
– Фи! Да стоило вам только захотеть, и вы в два счета выбили бы у него шпагу.
– Помолчите, сударыня.
– О, я знаю, что сейчас будет! – Пег сглотнула слезы. – Каждый раз, когда вы начинаете называть меня «сударыня»… Джеффри! Джеффри! Неужели вы не можете сказать: «Дорогая», или еще лучше: «Сердце мое!» Разве самое сокровенное начинают словами: «Черт тебя побери!»?
– Мне… мне самому неловко. Но тут уж ничего не поделаешь. Так вы на меня действуете.
– Какой ужас! Но ведь как-то, помнится, ввечеру вы напились и держали меня в объятиях и декламировали прелестные стихи какого-то Геррика и еще кого-то, Донна, по-моему.
– Ну, я был пьян. Я был не в себе.
– Но вы были собой. Не могли бы вы напиваться почаще?
– Как-нибудь в более спокойное время, Пег. Я буду счастлив удовлетворить эту вашу просьбу. Пока же давайте считать, что нам сегодня повезло.
– Ничего себе, повезло!
– Более чем. В музыке ли дело или еще в чем, но просто чудо, что никто не слышал выстрелов и никто не видел, что произошло. Миссис Пилбим не в счет. В лучшем случае мы могли там застрять, в худшем – угодили бы под арест. Действительно чудо, что лодочник дождался нас. Хотя он дожидался своей платы и получил ее. Что касается стены…
– Так я и знала! – У Пег на мгновение перехватило дыхание. – Я знала, что вы это скажете. И не перестанете напоминать мне…
– Я не перестану восхищаться вами. Какая еще женщина решится лезть очертя голову на пятифутовую стену, да еще во всех своих нижних юбках с обручем? А если и решится, у кого еще хватит сил для этого? Только, ради Бога, избавьте меня сейчас от разговоров о вашей скромности – они из той же области, что истории про престера Иоанна и ирландских змей. У нас сейчас есть дела посерьезнее.
На булыжной мостовой Уайтхолла, одной из худших в Лондоне, лошади снова перешли на галоп. Карету занесло, и Пег, которая уже начала в ярости приподыматься, бухнулась на сиденье.
– У нас есть дела посерьезнее. Но все не так плохо. Две проблемы уже разрешились.
– Что за чушь! О чем вы говорите?
– Из трех наших противников двоих уже нет. Хэмнит Тониш сидит на Боу-стрит, а майор Скелли мертв. Остается миссис Крессвелл, и, если нам удастся сейчас с ней справиться, завтра мне не придется возвращать вас в Ньюгейт.
Свет от правого фонаря кареты упал на конную статую Карла Первого, стоящую посреди Чаринг-Кросс. Они свернули влево, на Кокспер-стрит, и подъехали к повороту на Пэлл-Мэлл. Впрочем, если бы лошади несли их к пропасти, Пег сейчас этого просто не заметила бы.
– В Ньюгейт? – Она прямо вжалась в подушки сиденья. – Снова в Ньюгейт?
– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.
– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.
– Нет, Пег.
– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!
– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?
– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.
– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.
Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.
«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».
Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.
– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.
– О, какая радость! Хороша я, однако, – благородная дама. Сука я неблагодарная! Так и знайте. Но Ньюгейт! Пронеси, Господи! Ньюгейт…
– Вас не арестуют. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы помешать этому. Если судья Филдинг, сидя в своей паутине, не придумал чего-нибудь новенького…
– Джеффри, зачем ему это нужно?
Ответа не последовало. Карета катилась по камням Пэлл-Мэлл, готовясь свернуть вправо на Джон-стрит и далее – на Сент-Джеймсскую площадь.
– Зачем? – не отставала Пег. – В «Таверне прусского короля», когда я приставала к вам, вы сказали, что они с дядюшкой затеяли все это, чтобы защитить меня. Я им, конечно, должна быть благодарна, но – черт возьми! – я не испытываю благодарности и не стану притворяться. Я бы убила их обоих!
– Ну, зачем же убивать дядюшку?
– Да нет, я… Я не подумала о том, что вы мне еще говорили. Я не имела его в виду. Правда. Ну почему, почему все всегда так несправедливо, так жестоко, так неприятно?
– Так уж получается, Пег. Всегда так было. И когда не станет нас с вами, эти камни будут кричать о том же самом.
– Какое мне дело до того, что будет после нас? Я впервые столкнулась с таким. И мне это отвратительно. Опять же, если этот ужасный судья Филдинг желает мне добра, чего же он тогда вас преследует, как злой дух?
– Не знаю. Миссис Крессвелл…
Джеффри задумался. Задумалась и Пег, словно что-то вспомнила неожиданно.
Карета выскочила из узкой Джон-стрит и проехала мимо резиденции герцогов Норфолкских в юго-восточном углу Сент-Джеймсской площади.
Часы на церкви св. Иакова, стоящей на некотором возвышении чуть дальше к северу на Пикадилли – шпиль ее был хорошо виден в лунном свете, – начали бить полночь. Мгновение назад только свет заходящей луны освещал площадь.
Вообще же городские власти позаботились о ее освещении. На каждой стороне восьмигранной железной решетки, окружающей пруд, было по фонарю. Кроме того, сегодня мистер Питт, получивший хорошие вести, которые три месяца шли к нему морем из Индии, устроил скромный ужин в своей временной резиденции на западной стороне Сент-Джеймсской площади. По случаю субботы гости разъезжались в полночь, и слуги, встречающие кареты, только что зажгли факелы и укрепили их по обе стороны двери.
Как только перестали бить часы, на площади появился ночной сторож с фонарем и возвестил наступление полуночи. В тот же миг толпа зевак с бледными худыми лицами, словно по волшебству, выкатилась на площадь поглазеть на разъезд гостей. Кучер из «Таверны прусского короля», орудуя кнутом, пробил себе путь через толпу и, лихо развернув карету, остановился подле дома на углу Йорк-стрит, который нанимал сэр Мортимер Ролстон.
Джеффри выскочил из кареты и открыл дверцу, но Пег снова вся вжалась в подушки сиденья.
– Вот вы и дома, Пег, – сказал молодой человек. – Если, конечно, это можно назвать домом. Давайте руку.
– Я никуда не пойду. То есть сейчас не пойду. Вы разве не видите – я вся грязная. – Она распахнула плащ и продемонстрировала ему свое платье, пришедшее в кошмарное состояние от лазания по стенам. – Я подожду здесь.
– Нет, вы пойдете со мной. Вчера вы говорили то же самое. Но сегодня вы не сбежите.
– Не сбегу, я вам обещаю.
– У вас не будет такой возможности. Так вы войдете в дом вместе со мной, как полагается, или нести вас на плече?
Ему не пришлось тащить девушку силой. Решившись наконец войти в дом, Пег прямо взлетела по ступенькам крыльца. Как только Джеффри постучал, дверь мгновенно распахнулась.
– Сэр, сэр, соблаговолите войти.
Все свечи в резном позолоченном канделябре, стоящем в мраморном вестибюле, были зажжены. Мягкий свет падал на ионические колонны с витыми позолоченными капителями, на лестницу, обшитую черными и белыми панелями, на китайский комод у ее подножия.
Дверь им открыл Хьюз, тот самый мажордом. Но сейчас он чуть было не переломился пополам. Равно как и лакей в оранжево-голубой ливрее, который мгновенно появился из-за сводчатой двери комнаты слева. Как будто кто-то щелкнул бичом, как только что кучер на площади. Посреди вестибюля, устремив взгляд на дверь, стоял Брогден.
– Итак, юная леди вернулась, – сказал он. Вздох облегчения сорвался с его губ, и он нервно обернулся. – Вы хорошо поработали, мистер Уинн. Даже очень хорошо.
– Благодарю вас. Как сэр Мортимер?
– Почти так же. Доктор Хантер считает, что чуть лучше. Но все еще без сознания.
– Где миссис Крессвелл?
– Она ушла.
– Ушла?
– Та-та-та! Не навсегда, хотя хорошо бы, чтобы было именно так. Насколько я понимаю, она ушла на вечер, не более того. А у вас какие планы, мистер Уинн?
Чего они все так нервничают? Неужели присутствие смерти, близкой смерти, так на них подействовало?
Хьюз закрыл дверь, и легкий стук эхом отозвался в вестибюле. Пустота безмолвия заполнялась только тиканьем старых дедовских часов на лестничной площадке. Джеффри устремился к лестнице, бросив на ходу через плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27