Меч, который он выронил, поднялся и повис в воздухе без посторонней помощи, затем острием нацелился Конану в живот и полетел быстрее стрелы.
Но варвар парировал его на лету столь сильным ударом, что он вошел в пол под углом, погрузившись в дерево более чем на половину клинка. Немедленно колдовской меч стал дрожать — пытался вырваться, но безуспешно.
Плащ освободил ноги Ремины и, взмахнув полами, словно летучая мышь, метнулся, чтобы накрыть голову Конана. Варвар уклонился. Плащ ударился о стену, отскочил, вновь подпрыгнул и был рассечен надвое острым, как бритва, мечом Конана.
Обе половины принялись скакать по полу, при этом из них брызгала кровь. Двумя отчаянными пинками варвар отправил их в пламя очага. Там они зашипели, и едкое зловоние распространилось по зале.
— Тебе конец! — вскричал Конан, и его клинок пригвоздил залитого кровью противника к полу. Гранель зашипел, скорчился, и на глазах у своего победителя превратился в скелет, покрытый кое-где ошметками сгнившей плоти.
— Интересные у тебя знакомые, — сострил Конан. — А почему карликовый оруженосец дрыхнет, пока тебя пытаются убить?
Не дожидаясь ответа, он схватил спящего Гизмунда за ноги и рывком поднял над полом. Гизмунд пробудился и мгновенно заверещал.
— Отпусти! Что ты себе позволяешь? Я тебе все кости переломаю! — вопил он, размахивая руками.
— Его околдовали, — сказала Ремина, придя в себя. — Как вовремя ты проснулся!
— Вовремя? — заорал оруженосец. — Он должен был храпеть до завтрашнего вечера!
— Почему? — осведомился Конан. Гизмунд сразу замолчал.
— Где герцог? — продолжал спрашивать варвар, сердясь не на шутку. — Если ты не скажешь, я буду бить тебя головой об пол, и ты станешь от этого еще короче. Ну?
— Не надо! — вмешалась Ремина. — Тебя усыпили, чтобы спасти. Пристав из города был здесь. Он сказал, что твоя подруга схвачена, и сегодня, после вечерней стражи, ее четвертуют. Герцог из благодарности к тебе решил спасти ее, а тебя опоили зельем, чтоб ты не появлялся в Галпаране.
— Со стороны герцога это очень любезно, — молвил варвар, поставив Гизмунда на голову. — Но он не учел одного обстоятельства. Если меня куда-либо не пускают, я делаю все, чтобы туда попасть.
Оруженосец, кувыркнувшись, ловко встал на ноги.
— Что тут произошло? — спросил он, оглядев залу.
Меч Гранеля, торчащий в полу, дернулся еще пару раз и вдруг мгновенно растекся лужицей грязной воды.
Конан освободил свой клинок, без всякого почтения пнул оскаленный череп упыря-братоубийцы, поднял с пола свой плащ и набросил на плечи.
— Я знаю не больше твоего, — ответил он. — Пусть Ремина расскажет тебе. А мне пора.
— До вечерней стражи не так уж много времени, — заметила Ремина. — Ты не успеешь.
— Ха! — сказал варвар и вышел.
Скоро женщина и оруженосец услышали ржание его лошади и удаляющийся стук копыт.
— Может быть, он и успеет, — хмыкнул Гизмунд. — Прости, что я настаиваю, но все-таки что случилось, когда я уснул? Герцог снимет с меня голову, если узнает, что ты была в опасности, пока я спал.
— Герцог не узнает, — ответила Ремина. — Только нужно прибраться здесь немного…
После обеда время тянулось медленно. Герцог Мироваль пошел прогуляться, но улицы, запруженные людьми, раздражали его. Мастеровщина толпилась, купцы громко разговаривали противными голосами, будто у каждого в глотке застрял жирный кусок мяса. Покупатели, слонявшиеся из лавки в лавку, были не лучше — они то и дело останавливались посреди улицы и вдумчиво начинали созерцать вывеску или образец товара, выставленный на обозрение.
Горожане представлялись герцогу единым живым существом, бесформенным, безмозглым, но удивительно кипучим по натуре своей. Люди, живущие в городах, обладают потребностью чувствовать локоть соседа — поэтому они охотно образуют толпы, очереди и вечную, бессмысленную давку.
На площади Примирения артель городских дворников готовила дощатый помост для казни. Они скоблили потемневшее дерево, мыли его до блеска и украшали черными креповыми гирляндами. От их деловитости Мироваля затошнило, и он направился обратно в гостиницу.
Скоро туда же явился Гаттерн.
— Как настроение твоей светлости? — осведомился он.
— До чего противный ваш городишко, — скривился герцог. — Если бы весенняя, разжиженная земля вдруг поглотила бы его без остатка вместе со всеми торгашами, палачами и отвратительными нищими, сама природа вздохнула бы с облегчением.
Пристав обиделся.
— Это, знаешь ли, кому что нравится. Я бы не смог жить в какой-нибудь дыре, откуда нужно две зимы ехать за новыми башмаками и где самому приходится делать колбасу, сыр и вино. Галпаран — обычный город. Не лучше, но и не хуже многих других.
— Не обращай внимания, — сухо извинился Мироваль. — Мне не по себе. Города подавляют меня. Сегодня, слава богам, я покину Галпаран, и долго еще буду объезжать городские стены стороной.
Со двора гостиницы послышался громкий шум. Голос хозяина, дребезжащий, но настойчивый, тонул в женском сердитом крике.
Мироваль насторожился.
— Знакомые интонации, — произнес он. Пристав пошел посмотреть, в чем дело. Четверо крепких носильщиков с городскими знаками на груди стояли подле огромного, роскошно сработанного паланкина, украшенного графской короной и гербом. Полог со стороны, обращенной к трактирщику, был распахнут. В паланкине, обложенная парчовыми подушками, восседала дама лет тридцати. Лицо ее слишком было ухожено, чтобы оставаться красивым. А визгливый голос, от которого чесалось все внутри, никак не вязался с короной и гербом — он больше подошел бы испитой торговке селедками на задах большого рынка.
— Это невыносимо! — кричала женщина. — Я ничего не желаю слушать. Ты знаешь, к кому я приехала, голодранец? Я приехала навестить брата! Ему стоит щелкнуть пальцами, как твой хлев и ты вместе с ним исчезнете.
— Отчего бы тебе, уважаемая, сразу не поехать к брату? — гнул свое хозяин. — Постоялый двор занят.
— Осел! Я должна привести себя в порядок или нет?
— Не могу это знать, не моего ума дело.
— Животное!
Мироваль выглянул из-за плеча пристава и присвистнул.
— Боги на нашей стороне, — шепнул он. — Знаете, кто это? Графиня Этер, урожденная Дорсети. Соучастница злодеяний, лавочница, купившая титул, жена моего бедного брата. У меня есть одно желание, и я его исполню…
— Кажется, я все понял, — ответил Гаттерн. — Хорошо. Ваш ход.
— Эй, милейший! — крикнул герцог. — Впусти эту почтенную и знатную особу.
— Дорогой родственник! — воскликнула особа. — Какое счастье, что ты здесь!
Она выскользнула из паланкина и приблизилась. Ее фигура правильной полноты и очертаний все же не была привлекательной. Она казалась заемной, чужой, будто ее купили у какой-нибудь бедной красавицы. Двигалась графиня Этер очень неестественно, потому что тщательно изображала женственность.
— Вообрази, в городе новые порядки! — жаловалась она. — Меня заставили отпустить своих носильщиков и нанять этих, из здешнего цеха. А они такие нерасторопные! У брата в доме, говорят, был пожар. Я не могу его нигде отыскать. И племянник тоже пропал. Со мною приехала большая бочка с особым травяным маслом, он им приторговывает — а девать ее некуда. Я и оставила прямо у городских ворот. Ах, что я тебе говорю! Тебя, герцог, не волнует какое-то масло!
— Почему же, это интересно, — тихо произнес Мироваль.
Пристав заметил, что герцог бледен от бешенства.
— Я тебе подыграю, — шепнул Гаттерн и обратился к «графине»: — Входи и располагайся, уважаемая. Я — пристав городской стражи и беру тебя под охрану. Твой брат и его сын зверски убиты. Та же участь постигнет и тебя, если ты не будешь осторожна.
Женщина вдруг покачнулась и в обмороке упала на руки стражника.
Ее втащили наверх, в свободную комнату, и уложили на кровать.
Спустившись в залу, герцог и пристав нервно вздохнули почти одновременно.
— Близится время второго обеда, — сказал Гаттерн. — Сейчас главный обвинитель и его советник Шпигел сидят за столом в особнячке на улице Роз и ждут жаркого.
— Ну и что? — спросил Мироваль, недоумевая.
— Они не должны присутствовать на казни, — ухмыльнулся стражник. — Иначе все сорвется.
— Неужто мы подумали об одном и том же? — поразился герцог.
— Так бывает среди преступников. Хорошие сообщники действуют, не сговариваясь. Почему бы не перенять их приемы?
— И ты согласен пойти на это?
— Графиня, насколько я понял, — соучастница чудовищного зверства. По отношению к ней это будет только справедливо, — молвил Гаттерн, улыбаясь одними глазами. — Действуй, твоя светлость.
Конан оказался у стен Галпарана точно к вечерней страже.
По пути он придумал, как попасть в город, минуя ворота. Попадаться стражникам варвару вовсе не хотелось.
Под городом протекала небольшая подземная речка. Когда-то она была многоводной, и русло ее представляло собой порядочный тоннель. Однако речка захирела, и жалкий ручеек теперь еле сочился по дну этого тоннеля.
Тоннель имел несколько выходов на поверхность, один из которых был в самом центре города. Туда сваливали всякие отбросы. Оставив взмыленную лошадь на попечение кладбищенского сторожа, варвар обошел большую мусорную свалку, спустился в овраг и вошел в подземелье.
Когда-то в этой клоаке обитало целое племя отчаявшихся подонков. Отбросы человечества жили среди бытовых отбросов. Тут были свой король, свои законы, своя мораль… Они редко бывали на поверхности, но одним своим существованием очень мешали жившим наверху. Обитателей подземелья пытались истребить силами городской стражи, но ничего путного из этого не вышло. Тогда городское начальство заключило договор с неким колдуном, который приманил в подземелье миллионную армию крыс. Крысы съели всех дочиста, а потом пожрали сами себя. С тех пор тоннель был необитаем.
Конану случалось тут бывать, и он ориентировался в подземелье так же свободно, как и на поверхности. Довольно скоро он был у нужного выхода. Сверху доносился шум голосов и шарканье тысяч ног, что говорило о близости площади Примирения. Заметив решетку, запертую висячим замком, варвар выругался. Но отступать было нельзя. Внимательно оглядев решетку, Конан заметил, что она просто врыта в землю. Ухватившись за осклизлые прутья, варвар рванул их посильнее, и спустя мгновение выход был открыт.
— Как хорошо, что все подрядчики — жулики, — пробормотал Конан себе под нос. — Честный подрядчик укрепил бы решетку камнями, и возиться пришлось бы долго.
Толпа у помоста собралась значительная. Конан распихивал ее локтями и подбирался поближе к месту казни. Четкого плана у него не было. Если герцог не смог освободить Зонару, то ему придется в одиночку нападать на целый отряд стражи, а потом еще и спасаться. Толпа тогда послужит хорошим прикрытием — в ней можно легко затеряться. Но сейчас она очень мешала.
Впрочем, Конан протискивался сквозь нее столь бесцеремонно и яростно, что ему скоро стали уступать дорогу. К тому же после пребывания в городской клоаке одежда варвара источала тяжелые запахи, и горожане стремились отойти от него подальше.
Выбрав место, откуда удобнее будет броситься в атаку, Конан стал ждать. За его спиной оказался громоздкий паланкин, весь увешанный разноцветными гербами.
На помосте тем временем палач в блестящем черном фартуке и маске демонстрировал публике свои зловещие приспособления — клещи, уже раскалившиеся на угольях, нож с волнистым лезвием и тяжелый, остро отточенный топор.
Распорядитель казни с озабоченным видом бегал через оцепленный, свободный от толпы участок между помостом и трибуной городского магистрата. Во-первых, почему-то задерживалась повозка с приговоренной, во-вторых — опаздывали главный обвинитель и его советник.
Послышался нарастающий гул толпы, и распорядитель вздохнул с облегчением — везли преступницу. Очевидно, страх приближающейся смерти заставил ее сопротивляться — она была связана по рукам и ногам. На голове у нее был плотный серый мешок. На помост осужденную буквально внесли на руках.
Бургомистр махнул распорядителю рукой — пора начинать. А главный обвинитель завтра получит строгий выговор. Распорядитель торжественно вскрыл свиток с приговором и, надсаживаясь, стал читать:
— «С поличным пойманная воровка Зонара признана виновной в убийстве Дорсети, отца и сына, а также солдат охраны, числом семнадцать, и предается казни!»
Осужденная завизжала очень громко и забилась в руках палача, который собирался снять с нее веревки.
— Я не Зонара! — кричала она. — Я никого не убивала! Отпустите меня!
Конан остолбенел: даже когда Зонара очень сердилась, ее голос был не так противен.
Палач выдал ей затрещину, и она перестала кричать и дергаться, только глухо скулила. Развязанные руки бессильно повисли вдоль тела. Заплечных дел мастер сдернул мешок с головы жертвы, показалось ее лицо, опухшее, заплаканное, расплывшееся.
— Я — сестра Дорсети, — сказала она плачущим шепотом.
— Конечно, золотко мое! — ответил палач и сорвал с нее рубашку.
— Кром! — не удержался Конан. — Это не она!
— Ну конечно, мой милый, — послышался из паланкина знакомый голос. — Полезай ко мне, я соскучилась. И лучше бы тебе не высовываться наружу.
Варвару пришлось сложиться втрое, чтобы поместиться в недрах паланкина, не придавив своей сообщницы.
— Герцог — ловкий малый, — сообщила Зонара с восхищением в голосе. — Он блестяще все обстряпал! Когда меня повезли какими-то переулками, повозка попала в затор. В мешке-то была дырка, и я все видела. Валялись какие-то бочки, ящики, кругом стояли телеги, кареты — все кричали, словом, столпотворение! Герцог с видом чрезвычайно важным высунулся из паланкина и наорал на солдат — те бросились растаскивать бочки… А сам он мигом отвязал меня, велел прыгнуть в паланкин, а оттуда выволок эту гадину, сестрицу Дорсети, уже связанную и в такой же рубахе, как и я, и усадил ее вместо меня. Никто ничего не заметил, даже носильщики, потому что паланкин встал к возу впритык. Теперь он ожидает меня у северных ворот, и нам, кажется, пора.
— Эй, слуги! К воротам! — прикрикнула Зонара.
Носилки оторвались от земли и поплыли, раздвигая плотную толпу.
Тем временем последние приготовления к казни были завершены. Поставленная на колени, привязанная к толстым деревянным опорам, урожденная Дорсети расширенными глазами смотрела на палача, повернув голову, — тот зашел ей за спину, вынул из жаровни добела раскаленные щипцы, клацнул ими в воздухе.
Лже-Зонара зажмурилась и набрала в грудь побольше воздуха. Через миг отчаянный вопль пронесся над толпой. Паланкин, покачиваясь, удалялся с площади.
— Любопытно, — произнес Гаттерн, — почему четверо дюжих молодцов еле-еле тащат паланкин, в котором сидит одна далеко не толстая женщина?
Это было перед самыми северными воротами. Герцог держал Снежка в поводу и поглаживал его по морде. Он догадался, в чем дело, и ему было смешно.
Пристав подошел к паланкину и рывком распахнул занавес. Увидев варвара, он отступил на шаг, ощерился и сердито зарычал:
— Конан, ты же знаешь, что я всегда держу слово!
— Господин стражник, простите вы его пожалуйста! — затараторила воровка. — А я тебя отблагодарю…
— Сам сдашься, или позвать солдат? — продолжал Гаттерн. — Думай быстрее!
— Мне не хочется убивать тебя, но я это сделаю, — в ответ оскалился Конан. — Я не давал тебе слова больше не приезжать, Кром свидетель.
— Прекратите, господа! — поморщился герцог. — Это все бессмысленно. Пристав, ты не можешь арестовать варвара, пока он сидит в паланкине.
— Это почему?
— Видишь, на нем герб графа Этер, моего двоюродного брата.
— Ну и что?
— Паланкин — его собственность, кусочек его суверенной территории, — пояснил Мироваль. — Территория эта неподвластна городу Галпаран.
Гаттерн, красный и взмокший, выдохнул через силу.
— Будем прощаться, — продолжал герцог. — И не сердись. Уж я-то еще долго не попадусь тебе на глаза.
Покачав головой, пристав махнул рукой караульному. Ворота раскрылись. Носильщики оставили паланкин за воротами и вернулись в город. Конан выбрался из паланкина и протянул руку, чтобы помочь Зонаре.
— Знаешь, Гаттерн, когда-нибудь я буду королем всех этих мест, — произнес он. — И жизнь здорово изменится. Многие потеряют свои должности. Но не ты.
— Чего только не услышишь в час ночной стражи, — ухмыльнулся пристав и направился к себе в караульное помещение.
— Прощай, господин вор! — Герцог вскочил в седло, и Снежок унес его на встречу с любимой женщиной.
— Моя лошадь у кладбищенского сторожа, — сказал варвар, обращаясь к Зонаре. — Пойдем. Деньгами поделюсь, как и обещал. Попробуем раздобыть тебе одежду и обувь, а то в тюремной рубашке ты будешь привлекать внимание.
Ночь стояла свежая, но Зонаре было жарко от пережитых волнений. Она прижалась щекой к плечу варвара, и ей казалось, что после долгих лет пути она, наконец дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10