— Готов! — воскликнул Гизмунд.
Конан втащил убитого через окно в зал и бросил на пол.
— Разумеется, за вами следили, — сказал он.
— Ты услышал его дыхание? — удивился герцог.
— Нет. Я услышал, как он перестал дышать, когда ты назначил цену, — усмехнулся варвар. — Все-таки это большие деньги.
Носком сапога Конан поддел неподвижное тело и перевернул его лицом вверх.
— Держу пари, что этого парня вы не видели в доме Дорсети, — сказал он.
— Ты его знаешь? — поинтересовался Мироваль, брезгливо морщась.
— Я знаю десятки таких, как он. Это — грязные людишки. У них грязные руки, грязная совесть и грязные мысли в головах. — Конан сплюнул. — Таких — целая орава в любом крупном городе. Лично они никогда не встречаются с тем, кто нуждается в грязных услугах, — обычно их опекает владелец какого-либо борделя. Заказчик платит хозяину, а тот, в свою очередь, направляет на дело подобную дешевку. Они готовы на все что угодно — соглядатайство, убийство под видом грабежа…
— Неужели ты осуждаешь убийство? — с усмешкой проговорил Гизмунд. — Никогда бы не подумал.
— Когда мне нужно убить — я убиваю, — мрачно ответил варвар. — В честном бою и без всяких фокусов. Тем более, не использую таких гнусных штуковин!
С этими словами он вынул из-под одежды мертвеца короткую, полую тростинку, вставил в зубы ее кончик, повернул голову к стене и коротко дунул.
Таракан, бежавший по своим тараканьим делам, застыл, пришпиленный к стене маленьким дротиком, оперением которому служил пучок разноцветной щетины.
— Знатное оружие, — рассмеялся Гизмунд. — А как оно супротив крыс? Действует?
— Такой колючки достаточно, чтобы убить быка, — сказал Конан. — Почти мгновенно. Очень сильный яд. Этот тип мог перебить нас так, что мы бы и не почувствовали.
Герцог Мироваль поднялся из-за стола.
— Я полагаю, вы советуете нам держаться поосторожнее? — спросил он.
— Еще бы! — воскликнул Конан. — Было бы глупо выполнить работу, но лишиться работодателя.
Пристав Гаттерн был в крайнем раздражении. Волосы на его черепе росли редкими клочьями, причем разной длины и цвета — одна прядь успела поседеть целиком, другая — только наполовину, а третья все еще оставалась медно-рыжей, и так — по всей голове! По этой причине пристав редко снимал свою кожаную шапку с наушниками, усыпанную стальными бляхами. Теперь он все-таки сдернул ее и отирал вспотевший лоб застиранным полотняным платком, а это служило верным признаком его скверного настроения.
Труп, пролежавший в зале до утра, двое солдат сволокли во двор и бросили на телегу.
Конан завтракал.
— Добрые люди свинину с капустой запивают непременно пивом! — изрек он, обращаясь к приставу. — А у вас в Аквилонии даже мамалыгу запивают вином. Брось дуться, Гаттерн, — ты не можешь задержать меня по обвинению в убийстве. Я всего лишь защищался.
— По прошлой зиме у меня уже были из-за тебя большие неприятности, — напомнил Гаттерн. — Уезжай.
— На этот раз все обойдется, — заверил его киммериец.
— Не верю. Ты не умеешь жить в городах. Как вышло, что этот парень напал на тебя? Он ведь не из этого района. Он — один из людей Сохо. Вывод — твой труп нужен Сохо. А это значит, что по моему участку начнут шляться чужие головорезы. Пойми, северянин, я этого не хочу.
— Я не ссорился с Сохо, — солгал Конан.
— Значит, кто-то другой заплатил ему за твою голову.
— Чушь! — Варвар разыграл благородное негодование. — Твой долг — защитить меня силой закона, а ты гонишь меня из города.
— Я все равно найду повод вышвырнуть тебя! — упрямо гнул свое пристав.
Конан не боялся его ничуть, но все же питал к Гаттерну искреннее уважение. Гаттерн был, что называется, честным стражником. Конечно, он не мог искоренить в Галпаране преступность и оказался вынужден уживаться с существующим положением вещей. Однако Гаттерн редко отступал от своих принципов и всегда держал слово.
— Ладно! — сказал Конан. — Дай мне два дня, потом я уеду.
Поразмыслив несколько мгновений, пристав кивнул.
— Кстати, — произнес он, — до вчерашнего дня здесь проживал некий герцог Мироваль. Неведомо ли тебе, куда он исчез?
Варвар рассеянно пожал плечами и сосредоточился на свинине с капустой.
Герцог и его оруженосец покинули Галпаран еще затемно. Они будут ждать Конана в заброшенной таверне без названия на восточной дороге. Мужланы там смирные и приветливые, разбойников почти не водится. Да если и найдутся таковые — для бывалого рыцаря вместе с оруженосцем они не составят серьезной угрозы. Другое дело — бледные городские наемники, бьющие исподтишка, шныряющие, подобно крысам, по подворотням и запутанным переулкам. Перед отъездом коротышка Гизмунд с великой неохотой отвязал от пояса кошель — средней тугости колбаску, фаршированную серебром.
— Это на расходы, — сказал герцог, — Если нужно больше — скажите.
Конан решил, что этого хватит, и Снежок унес Мироваля в черноту городских улиц. Мул, пыхтя и подбрасывая Гизмунда на своей широкой спине, затрусил следом.
Хозяин таверны, хоронившийся где-то в потайной комнатке, явился и очень распереживался по поводу мертвого тела. Он и вызвал стражу. Визит пристава позволил Конану выяснить, кто из крупных городских подонков является «подрядчиком» Дорсети. Аэрон Сохо начинал свою карьеру обыкновенным уличным воришкой. Было это в незапамятные времена, задолго до рождения Конана на свет. Потом юного карманника нанял для мелких услуг один чародей, деятельность которого противоречила закону. Чародей этот умел превращать любой съедобный предмет в сильнейшее «снадобье грез», причем внешне предмет оставался таким же, каким был до превращения. У чародея собралась обширная клиентура, а также образовались и конкуренты. Ночная война длилась почти зиму — неприметные, серые люди выскакивали из темноты и плевались друг в друга отравленными иглами. Так вышло, что Аэрон Сохо победил. Конкуренты чародея либо погибли жутким образом, либо поспешно сменили род занятий.
— Я вполне могу заняться самостоятельным делом, — сказал Сохо чародею. Тот согласился. А что ему оставалось делать? Полая камышинка смотрела ему в лицо. Сохо основал «Вагруну» — самый большой дом увеселений в городе. В «Вагруне» работали самые аппетитные крошки, шла самая крупная игра, а к столу подавались изысканнейшие вина и многое другое. Теперь об этом смешно вспоминать, но некогда Конан и сам подрабатывал там в качестве наемного гладиатора. Благопристойные господа горожане очень любили смотреть на гладиаторские бои.
Одно время варвар был доволен местом и весьма — популярность приносила хороший доход.
Но однажды четверо хорошо одетых господ с грязными лицами вошли в раздевалку и от имени самого Сохо выразили полную уверенность в том, что он, Конан, сегодняшний бой проиграет. Варвар счел себя оскорбленным и удалился, оставив четверых плавать в мраморном бассейне вместе с живыми миногами.
Теперь существовала большая вероятность, что Сохо лично заинтересуется этим делом. Если вчерашний шпион был не один, владелец «Вагруны» уже знает, кто представляет интересы Мироваля.
Но Конан меньше всего думал об этом.
Столовым ножом он соскреб засохшую грязь со своих сапог и штанов, встряхнул высохший плащ и решил, что его внешний вид вполне сойдет для городской прогулки. Час был еще ранний, солнце светило свежо и ярко, и Галпаран тщательно прятал в темных закоулках свою мрачную изнанку. Подмастерья и молодые мастера давно уже были за работой, мастера постарше только-только появлялись на улицах — шагали степенно и чинно. Отворялись лавки, с первым визитом спешил медик, торопясь уморить очередную жертву. На рынках между прилавков уже мелькали широкие зады кухарок. Труп молодого ювелира, заколотого своим нервным конкурентом, уже убрали с площади, а место, где он лежал, давно присыпали чистым речным песком.
Дом Дорсети запирал собою улицу Менял. Он и в самом деле был аляповат и напоминал примятый торт с подтаявшей глазурью. Конану показалось даже, что он слышит назойливое жужжание мух, облепивших фасад.
Воротами решетка ограды вызвали у варвара усмешку.
— Через это уродливое нагромождение глупого железа перелезет даже увечный, — пробормотал он себе под нос. — А вот и угловая башня… На стене столько выступов, завитушек и дурацких украшений, что я без труда заберусь по ней хоть до самой крыши. Да я просто обязан навестить этот милый особнячок. Устраивать дом таким образом — значит вешать на нем табличку: «Дорогие воры, заходите пожалуйста!» Хм… Уж там есть чем поживиться. Само собой, прихватив пару безделушек на память, я не забуду и о зазнобе герцога…
Увлеченный этими мыслями, варвар обошел дом кругом, наметил себе удобный маршрут для ночного визита и направился отыскивать какое-нибудь питейное заведение. Обычно он всегда действовал так: в день серьезного предприятия застревал в таверне, где преувеличенно пил, щипал служанок и затевал потасовки. К вечеру он надоедал всем безмерно. Потом, погрузившись в опьянение, затихал, а прислуга с облегчением вздыхала. Убедившись, что за ним не следят, лже-пьяный потихоньку покидал заведение, более или менее удачно присваивал чужую собственность, потом так же незаметно возвращался обратно, где просыпался и вновь начинал буянить и пить, уже по-настоящему. Таким образом, и прислуга, и собутыльники оставались в уверенности, что несносный варвар торчал в кабаке безвылазно и, следовательно, не мог совершить ничего предосудительного за его порогом.
Сегодня Конан решил воспользоваться гостеприимством «Седой Совы» — местечка уютного, не слишком дорогого и известного тем, что вино в нем не очень разбавлено. Выбрав себе наиболее удобный стол — и от входа недалеко, и до стойки рукой подать — Конан изгнал из-за него взъерошенного школяра с подбитым глазом и заказал себе первый кувшин вина.
— Здесь занято! — зарычал он, не поднимая головы, когда увидел перед собой ноги в ботфортах и края дорожной одежды.
Пришелец не испугался, сел как ни в чем не бывало, напротив Конана, звякнул кольцами на ножнах узкого клинка и произнес женским голосом:
— Я рада, что ты занял этот столик для нас двоих.
— Зонара! — воскликнул Конан, вскинув голову. — Кром Великий! Тебя же казнили в Луксуре!
— Жаль тебя разочаровывать, — промурлыкала женщина в мужском дорожном костюме. — Но я успела уйти, обчистив пирамиду. Казнили другую, менее удачливую. Это скучно. Скажи лучше, что ты делал сегодня возле дома Дорсети?
— Гулял, — отрезал Конан мрачно.
— Собираешься пошуровать там? Забудь, это слишком опасно.
— Опаснее, чем в пирамидах?
— В какой-то степени. — Зонара потянулась. Варвар не доверял ей, однако грациозное и
сильное тело этой женщины, готовое выскочить из одежды, волновало его.
Еще он недолюбливал таких женщин за то, что они знают о своих почти колдовских способностях и широко пользуются ими.
— Хорошо, что ты еще не пьян, — сказала она, и в ее карих глазах запрыгали огненные змейки.
— Скоро буду, — пообещал Конан.
— Мне тебя не отговорить?
— В смысле выпивки?
— В смысле Дорсети, глупый.
— А что тебе-то за интерес? — прямо спросил он. — Сама присмотрела себе этот домик? Скажи честно!
— Честно? — Зонара улыбнулась, показав остренькие зубы. — Там нет ничего интересного.
Поглядев на него серьезно, Зонара сказала:
— Я ведь знаю, что тебе нужна Ремина, рабыня Дорсети. Ты работаешь на одного сумасшедшего герцога. Он ничего, но скорбен главой, по-моему.
— Откуда тебе известно?
— Я обратила внимание на его объявление. Но его слуга не принял меня всерьез. «Дамочка-следопыт! Умора!» — так сказал этот мерзкий недомерок. Тогда я стала за герцогом следить… и не я одна, но ты об этом уже знаешь. Я слышала ваш разговор этой ночью. Послушай, мне большая нужда в деньгах… Давай сделаем все вдвоем? Один ты не справишься.
— Почему ты так считаешь?
— Ты ведь не знаешь, в чем там дело.
— А в чем может быть дело? — не понял ее Конан.
Зонара поглядела на него с сомнением.
— Все-таки ты дубина, — заявила она. — Пораскинь умишком! Почему Дорсети не продал Ремину герцогу? Ведь титулованный сумасброд мог заплатить хорошую сумму, совершенно не торгуясь.
— Может быть, — предположил варвар, смущаясь, — он тоже… того… влюбился…
Зонара вскинула голову и рассмеялась так громко, что на нее обернулись остальные посетители.
— Для того, чтобы влюбиться, надобно сердце, глупый мой северянин, — сказала она. — А у Дорсети нет сердца, причем — у обоих, и у папаши, и у сыночка. Это у них фамильное. Ты пьешь красное? Спроси мне мускатного и фруктов. Выпью с тобой за старые денечки…
В «Седую Сову» вошли двое — старик с разбитой, неладно склеенной виолой и девчушка лет семнадцати. Одеты они были чудно — в пеструю живописную рванину, тщательно выстиранную. Косматая седая шевелюра старика была чисто вымыта и пахла душистым мылом. Даже его подбородок, покрытый серебристой щетиной, обладал неким горделивым достоинством.
Девочка быстро расстелила на полу лоскутный коврик, освободилась от тяжелых деревянных башмаков и легко вскочила на мозаичный мягкий квадрат. Смычком, похожим на лук кочевника, старик провел по струнам виолы, родив неожиданно сильный и чистый звук, и заиграл быструю плясовую мелодию. В такт он притоптывал правой ногой, и привязанные к ней круглые бубенцы переговаривались озорными голосами. Лицом музыкант оставался серьезен, только пышные его брови шевелились, словно тоже плясали. Танцорка исполняла свой номер очень старательно — она была тонка, жилиста и слишком точна в движениях. У посетителей она вызвала интерес, но не похотливый, а напротив — даже трогательный. Ей сопереживали и хотели, чтобы она нигде не ошиблась. Подавали, впрочем, немного.
Выпив, Зонара смотрела на танцорку с грустной задумчивой улыбкой. Не то чтобы Конан хорошо разбирался в женщинах, но с ней он был давно знаком и знал, чем вызвана эта улыбка.
Десять лет назад Зонара такой же тонкой и жилистой девочкой танцевала в недорогих тавернах. Другой судьбы она себе не представляла — с трех зим ее готовили к этой участи, причем учили не только танцам, но и ремеслу акробата.
У дяди Гинко была особого рода школа, куда приводили своих детей уставшие от нищеты родители. Приводили и оставляли навсегда, чтобы не думать о прокорме лишнего рта.
По-своему очень неплохой человек, дядя Гинко был суровый учитель. Прежде всего, он калечил некрепкое детское тело — растягивал мышцы, вывихивал суставы и жестокими упражнениями приучал воспитанников к выносливости. Затем растянутые мышцы наливались силой, суставы приобретали невероятную гибкость, а все тело становилось эластичным, ловким и очень послушным.
Под присмотром дяди Гинко выросло четыре или пять поколений танцоров и акробатов, многие из которых не только имели верный кусок хлеба, но и сделались очень богаты.
Зонара выдержала эту многолетнюю пытку, к тому же, как она сама уверяла, у нее был талант. Но дядя Гинко не успел выпустить ее в жизнь. Однажды он поскользнулся на мокрой мостовой, упал и разбился насмерть.
Его подопечные разошлись, кто куда. Зонара примкнула к одному бродячему театрику, который был очень плох — состоял из спившихся жалких неудачников обоего пола. Кто-то из них, на постоялом дворе, где давали представление, стянул у горожанина кошелек. Горожанин поднял шум. У него были лоснящиеся висящие щеки и косое пузо. Актеров, конечно, заподозрили сразу. Вор, чтобы не быть уличенным, подбросил кошелек в сумку Зонары. Когда похищенное обнаружилось, Зонару схватили.
Главный неудачник уговаривал горожанина: — Зачем арестовывать бедняжку, губить ей жизнь? Если она виновата, отведи ее в комнату и потешься. А так ее повесят, и у нее не будет возможности исправиться.
Но горожанин тряс щеками и не соглашался. Пьяная актерка — вероятно, истинная воровка, — механически гладила Зонару по волосам и ревела:
— Он — не человек! Он не человек!
Зонара несколько раз повторила:
— Это не я!
Но ее не слушали, и она поняла, что доказывать что-либо бесполезно.
В виду юных лет ей сохранили жизнь — только высекли под виселицей на глазах у утренней площадной рвани, а затем заперли в исправительный дом. Исправление заключалось в глупом бессмысленном занятии — трепле пеньки. Это было гораздо хуже порки — ее Зонара вынесла почти без слез после уроков дяди Гинко. Тупея от тоски и скуки, Зонара играла в свободные часы в воровские игры и слушала байки о ловких и хитрых людях, никогда не попадающихся, изобретательных, словом — удачливых и потому достойных восхищения. Таким образом, исправительный дом сделал из танцорки воровку. А потом она убежала.
Горожанин с отвисшими щеками однажды нанял себе в дом молоденькую служанку. Он был очень рачителен и осторожен, перед выходом слуг из дома всегда лично обыскивал их на предмет серебряных ложек, а по ночам запирал всех домочадцев в их спальнях, размещенных по верхним этажам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10