Похоже, что дельце выгорит, подумал Дамиан. Проще простого. Как отобрать конфетку у малыша. Или, наоборот, засунуть конфетку этому малышу в рот. От одной этой мысли он едва не захлебнулся слюной. Все эти поклонницы Тимми... они готовы на все. Жалко только, что ночь уже на исходе.
— Меня зовут Пам, — сказала она. — Можно я буду называть вас Дамиан?
— Господи Боже, грехи мои тяжкие, — пробормотал Дамиан, но она не дала ему договорить. Она обняла его и впилась губами в его губы. Она не пользовалась духами. От нее пахло мылом и чистой кожей. Как от маленького ребенка. — Надеюсь, ты уже достаточно взрослая девочка! — сказал он. Прости, Господи! Только бы сейчас никого сюда не занесло, в этот переулок.
— О, я уже старая, — сказала. — Очень старая. Еще лучше, подумал Дамиан. Выходит, она из этих оголтелых фанаток, которые считают себя вампирами. Да она просто с катушек сорвется, когда узнает, что я могу...
— Мистер Питерc, а вы не можете...
— Отчего же, моя сладкая, — перебил он ее, — очень даже могу. Тимми Валентайн — мой близкий друг, и я совершенно уверен, что смогу уговорить его согласиться встретиться с тобой.
— Ой... ради этого я готова на все.
— Э-э... тогда почему бы нам вместе не пойти в «Савой», а там мы посмотрим, что я смогу для тебя сделать. Но, так или иначе, придется дождаться утра. Но у меня там номер...
— Ой, Дамиан, вы такой баловник.
Поиск видений
Уже после концерта Тимми и Хит сидели у него в номере и смотрели новости по CNN. Новости были неутешительные. Тут — экономический спад, там — гражданские войны... плюс еще этот вулкан в Западном Ириане... про извержение было известно мало. Не было никакого видеоматериала; только несколько фотографий, сделанных с воздуха.
— Ненавижу вулканы, — тихо проговорил Тимми.
— Да, — сказала Хит, — ведь тебя сотворили как раз во время извержения...
— Да. В последний день Помпеи...
Они рассмеялись. Шутка была невеселой, но очень удачной. И тут в выпуске передали еще одну новость:
Официальные власти обеспокоены судьбой скандально известного художника Лорана МакКендлза, который в последний раз был замечен у берегов Явы и в настоящее время может находиться в первобытно-нетронутых областях Новой Гвинеи. Сейчас он считается пропавшим без вести, поскольку из-за извержения вулкана добраться до острова невозможно. Художник, ставший известным благодаря своей серии картин о жертвах бангкокского серийного убийцы-маньяка, одно время был главным подозреваемым по делу Бангкокского Потрошителя. Травмированный испытаниями, выпавшими на его долю, он поклялся покинуть Бангкок и отправиться на поиски счастья, куда бы они его ни привели.
— Я поведу свой плавучий дом вверх по реке. Но вполне может статься, что Таиланд окажется слишком мал для меня. Может быть, я отправлюсь куда-то еще... мне хочется скрыться от цивилизации... уехать туда, где человеческая природа соприкасается с природой божественной...
— Господи, — прошептал Тимми, — мы должны что-то сделать.
— А что мы можем сделать? — спросила Хит. — Помнишь тот его факс, когда он написал: «Миштер МакКендлза откинул копыта»? Мы еще посмеялись. Решили, что это такая веселая шутка.
— Бедный Лоран, — тихо проговорил Тимми.
Наплыв
Медленнее... давай медленнее... чтобы он не понял, что я знаю этот отель... иначе он сразу сообразит, что я играю на нем, как на скрипке.
Памина старалась не обгонять Дамиана: дала ему первому войти в лифт и самому нажать кнопку нужного этажа. В коридоре она опять пропустила его вперед.
Дамиан говорил без умолку, бормотал что-то невнятное под нос. Он, вполне очевидно, был пьян. Сказал, что утром он поговорит с Тимми и устроит им встречу. А она думала про себя: вот старый дурак — думает, он меня «зацепил», и даже не подозревает о том, что это он — моя жертва. Моя добыча.
Они вошли к нему в номер, и тут она потеряла всякое терпение. Она не хотела и слышать ни о каком шампанском в ведерке со льдом, хотя Дамиан уже вовсю орудовал серебряным ножиком для колки льда. Она даже не захотела заказать в номер икру.
— Ну что, могу я теперь раздеться? — спросила она, продолжая придерживаться своего плана, известного только ей... плана, который был плодом ее фантазий...
Он смотрел на нее жадным взглядом.
— Сколько, ты говоришь, тебе лет?
— Я очень старая. Старее, чем само время! — Она улыбнулась самой зловещей улыбкой, потом сбросила куртку, стянула леггинсы и аккуратно сложила их в шкаф. Посмотрелась в зеркало, увидела там ангела, тихо посмеивавшегося над ней, услышала его шепот:
— Давай, Памина. Я сделаю тебя сильнее.
— Не торопись, мать твою так, — остановил ее Дамиан, — или я кончу прямо в трусы. Давай помедленнее, ангелочек, я ведь не стану от этого ни на йоту моложе.
— У тебя было много женщин, — сказала она. — А ты хоть раз трахал вампира? — Она играла с ним, но, судя по его взгляду, кажется, он и вправду трахался с вампиршами. — Как насчет поделиться кровью? — Она снова взглянула зеркало, но Тимми-Эйнджела из ее фантазий там уже не было.
— Никогда об этом не думал, но идея вполне интересная. Господи, Пам, я продажный мерзавец, я никогда не воспринимал всерьез всю эту религиозную чушь, я просто жил за ее счет... — Он расстегнул штаны, снял галстук и уселся на кровать в ожидании представления. Очевидно, он был из тех, кто привык к тому, что ему все прислуживают. Вот свинья, подумала Памина. — Господи, у тебя соски проколоты. А это не больно?
— Не так чтобы очень, — сказала она.
Единожды решив, что она обязательно станет вампиром, даже если ей придется всего лишь притворяться вампиром до тех пор, пока какой-нибудь настоящий вампир не сжалится над ней и не сделает так, что ее мечта осуществится. Хотя она и сомневалась, что правильно выбрала «жертву». Даже Саша Рабинович, у которого совершенно не было мозгов, все-таки был по-своему привлекательным. А герр Бергшнайдер так и вовсе — герой-любовник по сравнению с этим старым козлом. Хотя, может быть, на самом деле он не такой крепкий, как кажется. Может быть, у него сердце больное... это было бы очень кстати...
Она всю ночь искала кого-нибудь подходящего. На первый взгляд он показался ей идеальным вариантом: взгляд голодного хищника, это рвение, с которым он разыгрывал «козырную карту» знакомства с Тимми Валентайном перед впечатлительной поклонницей, его высокопарные манеры... но сейчас, когда он развалился на кровати, словно огромный кусок желатина, и бросал на нее похотливые взгляды, она начала задаваться вопросом, почему она не подцепила кого-нибудь, ну хоть чуть-чуть... попривлекательнее.
На мгновение ей стало стыдно, а потом она вспомнила мальчика из мясной лавки, кровь у него на щеке... ее словно накрыло волной обжигающего жара, она набросилась на Дамиана полураздетая, уселась на него сверху и начала грызть его грудь, кусать волосатый живот, а Дамиан смеялся, потому что ему было щекотно, но его смех сразу затих, когда она откусила его сосок и начала вылизывать образовавшуюся дырку, из которой била кровь, он тряс ее и орал: «Сука, сука, сука. Ты за это заплатишь...» — но кровь была такой вкусной, такой освежающей... ей казалось, что кровь придает ей сверхчеловеческую силу. Она вцепилась в Дамиана, не давая ему скинуть ее с себя, не давая ему дотянуться до телефона... а потом, когда он уже не мог даже кричать, потому что она откусила еще кусок от его груди, и ему было так больно, что он мог только тихо похныкивать и смотреть на свой собственный сосок, лежавший на покрывале, и на потоки алой крови... кровь хлестала фонтаном, она была не похожа на настоящую, она была такой яркой... Памина сдавила его грудь, так что фонтан крови начал бить еще выше... и все это время она думала только об одном... я покажу тебе, тетя Амелия, и тебе, Тимми, и всем, кто твердил, что я лишь придуряюсь... я вам покажу... она выплюнула кусок мяса, размазала кровь по своей маленькой груди и попыталась засунуть кулак в кровоточащую рану... словно это был искусственный член... и она сама трахала этого борова... Дамиан вырвался... рывком выдвинул ящик на тумбочке у кровати... достал серебряное распятие...
— Получай, сука! — заорал он, поднимая распятие высоко над головой... Она подумала: вот сейчас мне станет плохо... но нет, распятие никак на нее не повлияло, и она поняла, что в каком-то смысле она — даже лучше, чем настоящие вампиры, потому что она была невосприимчива ко всем этим распятиям, серебру, чесноку... она вырвала распятие у него из рук и вонзила ему в левый глаз. Потекли кровь и слизь. Она попятилась, нащупала серебряный нож для колки льда и раскроила им череп жертвы, насыщаясь хлынувшей на нее теплой и вязкой массой... как полевая мышь, высасывающая украденное яйцо... Дамиан бился в конвульсиях... его руки метались в нелепом танце, словно руки взбесившейся марионетки... а потом он как-то разом обмяк и рухнул на кровать.
Она покрывала его страстными поцелуями, с каждым таким поцелуем высасывая из него кровь. Надо бы поторопиться, думала она, кровь уже начала сворачиваться. Сколько времени ушло у Тимми на то, чтобы стать мастером, повелевающим кровью? Или вампиры действительно знают, что и как нужно делать, с самого первого их пробуждения к тьме?
Она пила и пила. Сколько крови содержится в человеке — шесть, восемь пинт? Она пила. Она жевала мышцы и выплевывала то, что нельзя было прожевать, словно просто высасывала сок из спелого апельсина. Вкуснее всего были руки, ноги и грудь; кровь из живота отдавала горечью, но в ней были какие-то пикантные нотки. У нее было странное ощущение, что она распухает от выпитой крови. В нее уже не лезло. Однако ее глаза не налились кровью, ее щеки не горели, ее лицо не было озарено силой украденной жизни.
Но я сделала то, что делал Тимми, что делала тетя Амелия, пока ее не убили, думала она. Они не посмеют меня осудить. Если никто не хочет сделать меня вампиром, тогда я сама себя сделаю. Я сама. Мне никто не нужен. Они такие же, как мои родители: всегда знают, что для меня будет лучше, всегда думают за меня. Мне нужно пить кровь. И плевать я хотела на последствия...
Она вытерла рот краем покрывала и отправилась на поиски Тимми Валентайна.
Лунный свет
Он бегал по крышам. Голый. Мокрый ветер хлестал его кожу. Он бежал. Перепрыгивал с крыши на крышу. Над узенькими улочками спящего города он бежал. Вот водосточный желоб, вот газоход, вот каменная горгулья, изъеденная погодой, со слепыми глазами.
И в небе — луна. На ущербе.
Если дух луны не заговорит со мной сегодня, она уже никогда со мной не заговорит. Она покинет меня навсегда... я останусь сиротой в мире белых людей... я тоже ослепну, уже навсегда.
Он бежал. Черепицы больно врезались в ступни. Он опустился на четвереньки, как один из его четвероногих друзей; прыгнул, оттолкнувшись от уступа крыши, вверх, вверх, вверх, вверх; словно паук, вверх по кирпичной кладке, по камням древних стен; вверх, вверх, вверх.
Куда теперь? Камни больно кололи руки и ноги. Лучи разноцветного света... витраж из цветного стекла. Древняя часовня, освещенная изнутри; он пробирался боком вдоль окна, наблюдая за тем, как его кожа меняет цвет: вот она небесно-голубая, потом — ярко-красная, потом — зеленая, потом — обсидиановая.
Я не могу обвенчаться с землей и лесом, но что есть древесина и камень, как не дети дерева и почвы? Здесь тоже лес, только другой... пусть кругом — только камень... и это круглое окно, сквозь которое виден алтарь... все равно вокруг — пустота, дикая местность. И прежде всего потому, что в сердцах людей все еще царит пустота... этой интерлюдии, которую называют восходом цивилизации, предшествовали миллионы лет пустоты, и пустота — это все то, что мы делаем... пустота — это мы сами. Он карабкался по стене... это что? Вестминстерское аббатство? Было слишком темно, он передвигался, полагаясь исключительно на инстинкты, все время — вверх, туда, где холод и небо. Он искал опору для ног: вот он наступил на какой-то выступ, вот — на шею горгульи, на крыло ангела; он карабкался вверх.
Вверх.
Вот место, где можно передохнуть: открытое всем ночным ветрам, но в то же время укрытое от посторонних взглядов; кожи коснулся холодный металл; колокольня. Глаза, глядящие на него сверху... наверное, летучая мышь. Печальные, огромные глаза. Глаза Тимми, но Тимми больше не обладал даром обращаться в зверей и птиц; нет, это самая обыкновенная летучая мышь, ночное создание. Мышь моргнула — раз, другой; он отвернулся, чтобы смотреть на луну. Если я буду смотреть на луну очень долго, может быть, я смогу войти в транс, так чтобы духи пришли ко мне, думал он. Но тут была одна сложность: если слишком настойчиво призываешь видение, есть риск придумать себе видение, вместо того чтобы просто опустошить разум... чтобы духи пришли по собственному желанию, если, конечно, они захотят прийти.
Луна скрылась за облаками и тут же выглянула вновь.
Он пел свою песню луне, пел в полный голос, зная, что ветер отнесет его слова в самые дальние уголки мира. Луна опять спряталась за облаками. Он закрыл глаза и пел свою песню луне, образ которой держал в голове. Но даже в воображении луна спряталась от него. А когда он снова открыл глаза, перед ним была летучая мышь, которая висела вверх ногами, и ее глаза были так похожи на человеческие... казалось, она вот-вот заговорит...
Неужели я не верну себе магию ма'айпотс и никогда больше не стану священным мужем, который и жена тоже? Как я смогу победить вампиров, если во мне не будет магии? Ему было горько и страшно. Он впал в отчаяние. Хоть кидайся вниз с колокольни. Он не знал, разобьет ли голову о мостовую, или утонет в реке. Казалось, выхода нет. Это была пустота, из которой не вырваться.
И тут, откуда-то издалека, едва различимый, до него донесся пронзительный свист... такой высокий... не для уха простого смертного... он снова открыл глаза и снова увидел перед собой распахнутые глаза летучей мыши... да, он явственно слышал этот ультразвуковой плач, из которого рождались слова... его шошонское имя, которым когда-то, в тайне от всех, нарек его дед-шаман... его истинное имя, которое никто и никогда не слышал, даже его любимая жена...
Мой маленький брат, мысленно произнес он, обращаясь к летучей мыши, ты, зверь-тотем, ты пришел, чтобы быть моим проводником, который выведет меня из этого мира пустоты?
И летучая мышь ответила: наоборот...
Память: 1593
И он летел на кожистых крыльях, стремительно, словно ветер, по узким улочкам, думая лишь о том, что он должен покинуть Лондон, похоронить эти уродливые воспоминания и свой нынешний облик, найти себе другое имя, другое время... он должен укрыться в лесу и обновить себя, и тогда он сможет вернуться к людям — исцеленный, готовый снова насытиться кровью...
Прочь от реки... над кафедральным собором... мимо дворца... в лес... стремительно... вниз. Он упал на землю, и его крылья распались... исчезли... теперь он был мышью, несущейся в мокрой траве, каждый листик которой посеребрен луной.
Он выбежал на поляну. Здесь были поганки. До него доносились голоса. Он больше не мог себя сдерживать. Он слышал музыку их крови... голод глодал его изнутри. Голод, которым он мог управлять... а печаль, которой он управлять не мог, терзала его неживое сердце. Вновь приняв человеческое обличье, он спрятался в тени ясеня на самом краю поляны. Ясень не причинял ему никакого вреда, хотя и считается, что лучший кол, чтобы пронзить сердце вампира, должен быть из древесины ясеня, потому что именно ясень использовали для волшбы большинство древних магов; и весь этот мир держится на ветвях ясеня, как говорят руны, пришедшие к нам с севера. Прильнув к стволу, он смотрел.
Три человека вышли на поляну. В тусклом свете луны их лица казались какими-то странными, потусторонними. Они смеялись. Среди них была женщина с иссиня-черными волосами, очень серьезная, с тихим голосом. Вторым был молодой мужчина с жиденькой бородкой и экстравагантным воротником, а третьим — юноша, практически ребенок, в камзоле, расшитом жемчугом. Нэд узнал этого мальчика. Он его видел у Марло. Это был Гарри Райотсли, граф Саутгемптон.
— И правда тут ведьмин круг, — сказал он, указав на поганки. — Давайте посмотрим.
— Лучше войдем в него, Гарри, — сказала женщина. — Луна такая яркая, и уже скоро полночь.
— Ты что же, боишься гоблинов, ведьм, эльфов и злых духов? — Молодой граф встал в круге поганок и принялся раскланиваться и подначивать друзей, чтобы те присоединились к нему.
Нэд разглядел, что в самом центре поляны поганки образовывали правильный круг. Черноволосая женщина и молоденький мальчик с торжественным видом вошли внутрь круга. Все трое встали на равном расстоянии друг от друга и взялись за руки, так что внутри круга образовался треугольник. Нэд пододвинулся ближе, заинтригованный чудным ритуалом этой странной троицы; почему-то ему показалось, что один из них любил другого, а тот, в свою очередь, был влюблен в третьего, и получалось, что никто из них не был любим тем, в кого влюблен сам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42