У него хватило сил, чтобы удерживать Врага какое-то время. И вместе мы победили.
– Ты надеешься все время выкручиваться с чьей-то помощью? А если она не подоспеет? Я предлагаю тебе уверенность в завтрашнем дне, абсолютный покой и мир.
– Спасибо, обойдусь...
– Ты упряма, а это не приводит к добру. Лучше подумай, как было бы прекрасно, если бы ты оставила эту бесполезную затею. Целый мир ждет тебя, ему тоже нужна Истина. Там я – единственный владыка, там нет неразберихи со старыми и новыми хозяевами. Там нет...
Барахой не успел договорить, потому что Каэ насмешливо перебила его:
– Там нет Зла?
– Ну почему, – растерялся он. – Там тоже есть Зло, но небольшое, в пределах допустимого. В том мире я действительно всесилен. Я бы смог тебе помочь абсолютно во всем. И не спеши отказываться: я предлагаю тебе власть, покой, тишину. А здесь со дня на день может разразиться катастрофа.
– Лучше бы ты здесь помог мне. Или хотя бы не мешал.
– Ты признаешь, что я прав. Только бы не случилось это слишком поздно, когда я ничего не смогу для тебя сделать.
– Ты и раньше не мог. Просто так у нас с тобой сложилось. Ответь, пожалуйста, что мы будем делать ТАМ, когда ЭТОТ мир начнет взывать о помощи?
– Рано или поздно любая цивилизация гибнет, – спокойно ответил Барахой. – И то, что ты не хочешь смириться с неизбежным, только добавляет тебе хлопот. Ведь от этого все равно ничего не изменится.
– Оптимистичный прогноз, – пробурчала Каэ.
Она уже рассталась с ним. Давно и окончательно. То существо, которое сейчас предлагало ей позорное бегство, предательство, покой, купленный ценой жизни доверившихся ей, было для нее всего лишь тенью, воспоминанием, тем, что оставляют позади себя, как сожженные мосты.
Барахой понял, что Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не принадлежит никому, что ее нельзя переубедить или уговорить не быть собой. Он понял, что она, добравшаяся в отчаянном броске до Сонандана в поисках своего собственного имени, никогда не изменит ни своему существу, ни своему предназначению. Он понял, что просить ее бесполезно, потому что это равносильно уничтожению ее личности. И уважал ее за это решение, хотя сам не мог принять его.
– Значит, не пойдешь, – утвердил он.
– Правильно. Я предпочту тут, как-нибудь.
– Жаль, девочка моя, очень жаль. Тот мир прекрасен. В нем безбрежные сиреневые и изумрудные моря, лиловые и розовые альпийские луга, желтые закаты и алые восходы. А бабочки там величиной с ладонь и похожи окраской на радугу. А водопады там – как органная музыка.
– Это прекрасно, отец. Но здесь лучше.
– Как для кого...
Барахой ссутулился еще больше, зябко передернул плечами.
– Я хочу спросить тебя, Каэ. Себе ты отказала в шансе на спасение, но почему ты решила и за остальных? Может, кто-нибудь захотел бы жить лучше и спокойнее. Например, этот юноша – император. Кажется, ты к нему неравнодушна? Почему же ты хотя бы не попытаешься дать ему то, чего заслуживает любое живое существо?
– Я люблю его, отец, именно потому, что он откажется от этого шанса, так же, как и я.
– Справедливо, – вздохнул бог. – Ну что же, пойду я потихоньку. А тебе нужно отдыхать.
– Спасибо, что не забываешь.
Он подошел поближе и заглянул ей в глаза. Сам взгляд, казалось, отталкивал его, не принимал, не допускал до глубин.
– Ты ни о чем бы не хотела спросить меня?
– Что с Олоруном?
Барахой взорвался. Он разъярился так, как давно уже не приходилось ему, спокойному и бесстрастному:
– Олорун! Такой же упрямец, как ты! Он тоже не хотел признавать, что этот мир – мертвец, что у него нет шанса! Да, он все предвидел, все предсказал, и где сейчас этот мудрец? Не знаешь? И я не знаю... Потому что ему пришла в голову прекрасная идея, так он сказал. Идея, которая решала все проблемы сразу. Он, видите ли, понял, как избавить Арнемвенд от Зла!
– Подожди...
Она поднесла руку к похолодевшему лбу и сильно его потерла, приводя себя в чувство. Ей было тошно, и внутри грыз какой-то мерзкий червячок. Она не понимала, что кричит ей обезумевший от боли и горя (это она чувствовала всем своим существом) бог. Одно застряло в памяти – Олорун придумал, как справиться со всем этим...
– Подожди, не кричи так. Скажи, что с ним, где он?
– Я не знаю. Я не видел его с тех самых пор, – горько сказал Барахой.
Голос у него был севший, хриплый и какой-то совсем старческий, будто прошедшие тысячелетия навалились на него в одночасье.
– Я пойду. Я не хочу смотреть, как вы будете умирать здесь. Если надумаешь, позови меня.
– Боюсь, что ты не услышишь меня, отец.
Бог дернулся, как от удара.
Он стоял как раз под окном, и прямой лунный луч, беспощадный, как меч, высвечивал его лицо. Под глазом Барахоя дергалась маленькая голубая жилка. Он был совсем как человек. Так же боялся, так же не хотел брать на себя ответственность, так же страдал. Каэтане сделалось его жаль, но не настолько, чтобы она могла оправдать его. Она, правда, была далека и от того, чтобы осуждать, – у каждого своя дорога, и на развилках каждый волен сам выбирать направление. Вот только не следует забывать, что в этот момент решается судьба.
Ссутулившись, втянув голову в плечи, уходил могущественный бог от своей повзрослевшей, непокорной дочери. Он не мог оставить ее, не мог остаться с ней. И дорога, по которой он шел, была кривая и окольная...
Малах га-Мавет осторожно ступал таинственными тропами Царства Мертвых. Он искал здесь своего брата – безглазого Баал-Хаддада.
Тишина. Темнота. Холод.
Серое озеро, похожее на мутное стекло, застывшее волнами.
Тихие вздохи и шепоты за спиной: прозрачные, почти невидимые тени протягивали руки, умоляя выпустить их отсюда на свет. Что-то шелестело и шуршало.
Га-Мавет подумал, что все здесь стало незнакомым и непривычным, как если бы Баал-Хаддад затеял все переиначить, но никому об этом не сказал. Но где же он сам?
Зябкое чувство одиночества и безнадежности, безысходности и тоски.
Черный лес: деревья, изломанные и перекрученные неведомой силой.
– Эй! – позвал га-Мавет. – Эй! Тишина.
– Да что это здесь такое, будто все вымерли, – сказал и сам понял, как нелепо прозвучало это сравнение.
Вздох за спиной.
– Это ты, брат? – Бесплотный шелест вместо голоса, но, похоже, это и есть сам Повелитель Царства Мертвых.
– Где ты? Что с тобой?
– Брат, помоги, найди меня...
Га-Мавет оглядывался, осматривался.
Вокруг стелился серый туман, клубами окутывая видимое пространство. Никого. Ни единой души, ни мертвой, ни живой. Будто он никогда здесь не был, никогда не приводил сюда стенающие тени...
– Брат, помоги мне...
Тающий голос, стон умирающего бога.
– Где ты? – закричал га-Мавет в отчаянии.
– Не знаю. Похоже, меня поймали в ловушку между пространствами. Я замурован в пустоте – слышу тебя, но не вижу, не могу выйти.
– Что вокруг тебя?
– Пустота и тьма. Другая тьма, брат.
Га-Мавет подумал, что Баал-Хаддад не знает, что такое тьма, потому что никогда не видел света. У него нет глаз, у него нет даже пустых глазниц – что же ОН называет пустотой и темнотой?
– Что это значит? Ты можешь двигаться на слух?
– Нет, брат. У меня здесь некуда двигаться.
– Так, – сказал га-Мавет. – Постой. Ты меня слышишь, это уже что-то. Где произошло с тобой это... это...
– Около озера Отчаяния. Я ступил на поверхность озера, но оно расступилось и поглотило меня, как будто внутри оказалось полым. Брат, мне страшно – это пространство не подчиняется мне. Оно забыло, что это я его создавал, что оно является частью меня. Я будто в брюхе громадного дракона, которого не существует.
Огромное, затянутое в черные одежды тело Бога Смерти ударилось в клубящийся туман в надежде разорвать, пробить его, достичь брата, потерявшегося в темноте.
Бесполезно.
– Брат, не оставляй меня, – шелестит Баал-Хаддад.
– Я не оставлю тебя, но я не знаю, что делать.
– Меня нет, брат. И оттого, что я понимаю, что меня нет здесь и сейчас, я медленно развоплощаюсь.
– Только этого нам не хватало! – рычит желтоглазая Смерть. – Прекрати!
– Я не могу, – жалуется Баал-Хаддад. – Я же слышу, что все вокруг существует, а меня нет, хотя я нахожусь здесь. Я исчезаю, потому что понимаю, что меня никогда на самом деле не было...
Голос становится все слабее и слабее.
Га-Мавет в отчаянии мечется по ограниченному пространству на берегу озера Отчаяния. Он догадывается, что может двинуться в любую сторону и идти бесконечно долго, но будет все время рядом с Баал-Хаддадом, не имея возможности дотянуться до него. Эта загадка недоступна его пониманию. Но зато он с полной уверенностью может сказать, чьих рук это дело.
– Я вернусь очень скоро, – громко произносит он, обращаясь в пространство, – подожди немного.
– Для меня нет времени, потому что меня нет, – шепчет бессмертный.
И га-Мавету становится страшно.
Каэтана, Зу-Л-Карнайн и Агатияр пытались спокойно обсудить проблему, возникшую в связи с посланием урмай-гохона.
Каэ не скрывала от императора, что Самаэль действительно является опасным противником, но абсолютно невозможно победить его, пока перстень Джаганнатхи не находится у нее в руках. Агатияр пребывал в бесконечных сомнениях. Он понимал, что Самаэль не нападает на Бали только потому, что не хочет воевать со всесильным аитой, пока не изменится расстановка сил, – и с этой точки зрения было бы выгодно предпринять поход на Сихем, как и предлагает Зу. Его талант полководца известен всем, и это решение тоже свидетельствует о недюжинных способностях.
Но и Каэ нужно доверять. В этой войне замешаны такие силы, что не стоит полагаться на обычное человеческое разумение. И если богиня утверждает, что без перстня дело не пойдет, значит, она знает, что говорит. Мудрый визирь мечется между очевидной необходимостью немедленно разгромить урмай-гохона и опасностью проиграть все.
Каэтана наслаждалась последним днем пребывания в Курме. Завтра она двинется в обратный путь, в Сонандан – ожидать там наследника Энгурры и готовиться к своему отъезду. Она шутила, что ей придется писать завещание перед тем, как двинуться на Иману.
На улице лил сильный дождь. Серая водяная стена обрушивалась с затянутых облаками небес и смывала всю пыль и грязь с уставшей от жары земли. Тяжелые капли барабанили по стеклам. В комнате пахло свежестью, потому что император, обожавший дождь, приказал открыть настежь двери. Мутные потоки текли по аллеям и дорожкам парка, скапливаясь в многочисленные лужи. Иногда дождь затихал на несколько минут, а потом припускал с новой силой. От монотонного шума клонило ко сну.
Каэ забралась в кресло с ногами, укуталась в теплый бархатный плащ и расслабилась. Она даже спорила вполголоса. Агатияр с нескрываемой нежностью смотрел на нее. Он часто думал, что если бы у него была семья, то сына он бы хотел иметь такого, как Зу. А дочь – такую, как Каэ. Красивую, гордую, исполненную достоинства и бесконечно веселую. Он бы наряжал ее в прекрасные платья, дарил украшения, исполнял все ее прихоти и ни за что на свете не отпустил бы на далекую Иману – опасный и таинственный континент с чуждыми нравами и обычаями, дикой природой и древними тайнами.
Император тоже мало думал о сопернике – урмай-гохоне. Он пытался вдоволь насмотреться на милое лицо своей богини. Сегодняшнюю ночь они снова провели вместе, и теперь до конца своих дней он мог считать себя самым счастливым человеком в мире. Но людям всегда мало выпавшего на их долю счастья – и Зу-Л-Карнайн чувствовал боль в том месте души и памяти, которое точно знало о неизбежности разлуки.
Бог Смерти Малах га-Мавет, однорукий гигант, выступил прямо из стены дождя, который серебристым плащом облек его могучую фигуру.
Шарахнулись в сторону стражники у ворот, не забывая сохранить на лице бесстрастное выражение. Они бы и преградили путь странному гостю, но он не стал проходить мимо них, а двинулся прямо в стену, пронизав ее, как нечто бесплотное.
Дзайсан-толгой заметил его уже внутри дворца и охнул, схватившись рукой за шитый драгоценными камнями воротник. На Арнемвенде мало было людей, которые не смогли бы узнать желтоглазую Смерть. Фаррскому князю пришла на ум страшная мысль: что, если га-Мавет явился за императором? Юноша набрался смелости и двинулся наперерез грозному посетителю.
Га-Мавет улыбнулся. То время, когда смелость и отчаянная непокорность людей его пугали и злили, давно прошло. Теперь он только уважал храбрецов, встававших у него на пути, потому что именно они могли помочь ему защитить этот мир от вторжения страшного Врага, не пощадившего Бога Смерти.
– Как прикажешь доложить императору? – спросил Дзайсан-толгой, каменея от близости бессмертного.
– Скажи, что пришел га-Мавет. И хочет видеть Кахатанну.
Князь бросился к императору с этой новостью. Желтоглазый последовал за ним, и, когда юноша закончил первую фразу, могучая рука отодвинула его в сторону.
– Я пришел за тобой, – обратился бог к Каэ, которая все еще сидела, свернувшись клубочком.
Она подняла голову, потянулась, расправляя затекшие мускулы. Двигаться ей явно не хотелось. Затем положила ладонь на рукоять Такахая, подвинула поближе Тайяскарон...
– Опять? – устало поинтересовалась.
– А? Нет, нет. Ты что, подумала, я с ума сошел?
– Ну, не совсем, но почему бы и нет? Времена теперь такие, что все возможно, – невинно глядя на га-Мавета, пояснила она.
Богу Смерти оставалось только откашляться смущенно.
– Мне нужно было бы с тобой поговорить. Дело не терпит отлагательств.
– Я к твоим услугам, тем более что и мне надо решить с тобой кое-какие вопросы. Правда, я собиралась заняться этим завтра, но раз ты здесь, как не воспользоваться моментом.
Двое бессмертных извинились перед слегка растерянными людьми и вышли из комнаты. Они миновали анфиладу комнат и вышли из дворца прямо под дождь.
– Прохладно, – удивленно сказала Каэ. – Я думала, гораздо теплее.
– Ветер северный, – пояснил га-Мавет. – У нас неприятности.
– Потому что ветер северный?
– У Баал-Хаддада. Пойдем со мной, посмотрим. Не знаю, что с ним, но если ты не поможешь, то ему конец.
– Пойдем, а что случилось?
– Он потерялся в темноте.
Каэ растерянно потерла лоб рукой:
– Я, кажется, не очень хорошо тебя понимаю. Как это – потерялся?
– Если бы я знал. Я пришел к нему, а там как-то странно и непривычно. Мир мертвых изменил свой облик, Баал-Хаддада можно услышать, но нельзя увидеть. Он где-то рядом, но как бы за занавеской из пустоты. И утверждает, что его на самом деле нет.
– Ого!
– Ты пойдешь?
– А что мне остается делать, – махнула рукой Каэ. – Главное, чтобы это что-то дало.
Бог Смерти посмотрел на нее странным взглядом:
– Ты не перестаешь удивлять меня. Я ведь, признаться, думал, что если ты и согласишься, то мне придется очень долго тебя упрашивать.
– Глупости, – отрезала она. – То, что было, уже забыто. Иначе мы такой счет друг другу выставим за прошлые тысячелетия, что демонам в Ада Хорэ тошно станет. Кстати, Тиермеса не видел?
– Нет. Я сначала хотел позвать его, но потом подумал, что ему не справиться. Здесь что-то посерьезнее простого нападения. Там нет Врага – я это чувствую. Там действительно тьма и пустота – это-то и страшно.
– Посмотрим. Веди меня.
Они быстрым шагом спускаются в Царство Мертвых.
Со стороны это выглядит не вполне обычно, и император, наблюдающий за ними из окна, волнуется и переживает, потому что не знает, как поступать в подобных случаях.
Любить богиню – тяжкое испытание для нервов.
Во тьме, тишине и пустоте просто потеряться и еще проще потерять самого себя.
Страх завладевает разумом и душой, придавливая к земле, отнимая право самому решать и самому выбирать себе судьбу. Страх убивает гордость и достоинство, уничтожает личность. Остается оболочка – пустая, нелепая и жалкая. Есть она или нет – на самом деле уже не важно. Когда спохватываешься и начинаешь искать, где оступился, где ошибся, оказывается слишком поздно. И с ужасом понимаешь, что тебя давно нет.
Но есть тело, которое по-прежнему носит костюмы, требует пищи, исполняет повседневные обязанности и иногда ищет близости с другими телами. Иллюзия существования поддерживается таким нехитрым способом, и многие люди так и не замечают до конца своих дней, что давно перестали быть. Когда их забирают в Царство Мертвых, тела отключаются от окружающего мира, и не остается ничего, что могло бы осознать сам факт смерти.
Бессмертному сложнее.
Баал-Хаддад испытал и страх, и состояние потери себя, но умереть не смог, поэтому постепенно переживал все стадии развоплощения в абсолютное ничто. Даже приход га-Мавета казался ему фактом тысячелетней давности, ничего не значащим, ни на что не влияющим. Повелитель Мертвых забыл, что сказал ему желтоглазый брат, и не ждал от него помощи. Он уже не знал, что такое слово существует на самом деле. Единственной реальностью для него стал моментальный распад Вселенной на крохотные частички, которые разлетались в разные стороны, затрудняя восприятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Ты надеешься все время выкручиваться с чьей-то помощью? А если она не подоспеет? Я предлагаю тебе уверенность в завтрашнем дне, абсолютный покой и мир.
– Спасибо, обойдусь...
– Ты упряма, а это не приводит к добру. Лучше подумай, как было бы прекрасно, если бы ты оставила эту бесполезную затею. Целый мир ждет тебя, ему тоже нужна Истина. Там я – единственный владыка, там нет неразберихи со старыми и новыми хозяевами. Там нет...
Барахой не успел договорить, потому что Каэ насмешливо перебила его:
– Там нет Зла?
– Ну почему, – растерялся он. – Там тоже есть Зло, но небольшое, в пределах допустимого. В том мире я действительно всесилен. Я бы смог тебе помочь абсолютно во всем. И не спеши отказываться: я предлагаю тебе власть, покой, тишину. А здесь со дня на день может разразиться катастрофа.
– Лучше бы ты здесь помог мне. Или хотя бы не мешал.
– Ты признаешь, что я прав. Только бы не случилось это слишком поздно, когда я ничего не смогу для тебя сделать.
– Ты и раньше не мог. Просто так у нас с тобой сложилось. Ответь, пожалуйста, что мы будем делать ТАМ, когда ЭТОТ мир начнет взывать о помощи?
– Рано или поздно любая цивилизация гибнет, – спокойно ответил Барахой. – И то, что ты не хочешь смириться с неизбежным, только добавляет тебе хлопот. Ведь от этого все равно ничего не изменится.
– Оптимистичный прогноз, – пробурчала Каэ.
Она уже рассталась с ним. Давно и окончательно. То существо, которое сейчас предлагало ей позорное бегство, предательство, покой, купленный ценой жизни доверившихся ей, было для нее всего лишь тенью, воспоминанием, тем, что оставляют позади себя, как сожженные мосты.
Барахой понял, что Интагейя Сангасойя, Суть Сути и Мать Истины, не принадлежит никому, что ее нельзя переубедить или уговорить не быть собой. Он понял, что она, добравшаяся в отчаянном броске до Сонандана в поисках своего собственного имени, никогда не изменит ни своему существу, ни своему предназначению. Он понял, что просить ее бесполезно, потому что это равносильно уничтожению ее личности. И уважал ее за это решение, хотя сам не мог принять его.
– Значит, не пойдешь, – утвердил он.
– Правильно. Я предпочту тут, как-нибудь.
– Жаль, девочка моя, очень жаль. Тот мир прекрасен. В нем безбрежные сиреневые и изумрудные моря, лиловые и розовые альпийские луга, желтые закаты и алые восходы. А бабочки там величиной с ладонь и похожи окраской на радугу. А водопады там – как органная музыка.
– Это прекрасно, отец. Но здесь лучше.
– Как для кого...
Барахой ссутулился еще больше, зябко передернул плечами.
– Я хочу спросить тебя, Каэ. Себе ты отказала в шансе на спасение, но почему ты решила и за остальных? Может, кто-нибудь захотел бы жить лучше и спокойнее. Например, этот юноша – император. Кажется, ты к нему неравнодушна? Почему же ты хотя бы не попытаешься дать ему то, чего заслуживает любое живое существо?
– Я люблю его, отец, именно потому, что он откажется от этого шанса, так же, как и я.
– Справедливо, – вздохнул бог. – Ну что же, пойду я потихоньку. А тебе нужно отдыхать.
– Спасибо, что не забываешь.
Он подошел поближе и заглянул ей в глаза. Сам взгляд, казалось, отталкивал его, не принимал, не допускал до глубин.
– Ты ни о чем бы не хотела спросить меня?
– Что с Олоруном?
Барахой взорвался. Он разъярился так, как давно уже не приходилось ему, спокойному и бесстрастному:
– Олорун! Такой же упрямец, как ты! Он тоже не хотел признавать, что этот мир – мертвец, что у него нет шанса! Да, он все предвидел, все предсказал, и где сейчас этот мудрец? Не знаешь? И я не знаю... Потому что ему пришла в голову прекрасная идея, так он сказал. Идея, которая решала все проблемы сразу. Он, видите ли, понял, как избавить Арнемвенд от Зла!
– Подожди...
Она поднесла руку к похолодевшему лбу и сильно его потерла, приводя себя в чувство. Ей было тошно, и внутри грыз какой-то мерзкий червячок. Она не понимала, что кричит ей обезумевший от боли и горя (это она чувствовала всем своим существом) бог. Одно застряло в памяти – Олорун придумал, как справиться со всем этим...
– Подожди, не кричи так. Скажи, что с ним, где он?
– Я не знаю. Я не видел его с тех самых пор, – горько сказал Барахой.
Голос у него был севший, хриплый и какой-то совсем старческий, будто прошедшие тысячелетия навалились на него в одночасье.
– Я пойду. Я не хочу смотреть, как вы будете умирать здесь. Если надумаешь, позови меня.
– Боюсь, что ты не услышишь меня, отец.
Бог дернулся, как от удара.
Он стоял как раз под окном, и прямой лунный луч, беспощадный, как меч, высвечивал его лицо. Под глазом Барахоя дергалась маленькая голубая жилка. Он был совсем как человек. Так же боялся, так же не хотел брать на себя ответственность, так же страдал. Каэтане сделалось его жаль, но не настолько, чтобы она могла оправдать его. Она, правда, была далека и от того, чтобы осуждать, – у каждого своя дорога, и на развилках каждый волен сам выбирать направление. Вот только не следует забывать, что в этот момент решается судьба.
Ссутулившись, втянув голову в плечи, уходил могущественный бог от своей повзрослевшей, непокорной дочери. Он не мог оставить ее, не мог остаться с ней. И дорога, по которой он шел, была кривая и окольная...
Малах га-Мавет осторожно ступал таинственными тропами Царства Мертвых. Он искал здесь своего брата – безглазого Баал-Хаддада.
Тишина. Темнота. Холод.
Серое озеро, похожее на мутное стекло, застывшее волнами.
Тихие вздохи и шепоты за спиной: прозрачные, почти невидимые тени протягивали руки, умоляя выпустить их отсюда на свет. Что-то шелестело и шуршало.
Га-Мавет подумал, что все здесь стало незнакомым и непривычным, как если бы Баал-Хаддад затеял все переиначить, но никому об этом не сказал. Но где же он сам?
Зябкое чувство одиночества и безнадежности, безысходности и тоски.
Черный лес: деревья, изломанные и перекрученные неведомой силой.
– Эй! – позвал га-Мавет. – Эй! Тишина.
– Да что это здесь такое, будто все вымерли, – сказал и сам понял, как нелепо прозвучало это сравнение.
Вздох за спиной.
– Это ты, брат? – Бесплотный шелест вместо голоса, но, похоже, это и есть сам Повелитель Царства Мертвых.
– Где ты? Что с тобой?
– Брат, помоги, найди меня...
Га-Мавет оглядывался, осматривался.
Вокруг стелился серый туман, клубами окутывая видимое пространство. Никого. Ни единой души, ни мертвой, ни живой. Будто он никогда здесь не был, никогда не приводил сюда стенающие тени...
– Брат, помоги мне...
Тающий голос, стон умирающего бога.
– Где ты? – закричал га-Мавет в отчаянии.
– Не знаю. Похоже, меня поймали в ловушку между пространствами. Я замурован в пустоте – слышу тебя, но не вижу, не могу выйти.
– Что вокруг тебя?
– Пустота и тьма. Другая тьма, брат.
Га-Мавет подумал, что Баал-Хаддад не знает, что такое тьма, потому что никогда не видел света. У него нет глаз, у него нет даже пустых глазниц – что же ОН называет пустотой и темнотой?
– Что это значит? Ты можешь двигаться на слух?
– Нет, брат. У меня здесь некуда двигаться.
– Так, – сказал га-Мавет. – Постой. Ты меня слышишь, это уже что-то. Где произошло с тобой это... это...
– Около озера Отчаяния. Я ступил на поверхность озера, но оно расступилось и поглотило меня, как будто внутри оказалось полым. Брат, мне страшно – это пространство не подчиняется мне. Оно забыло, что это я его создавал, что оно является частью меня. Я будто в брюхе громадного дракона, которого не существует.
Огромное, затянутое в черные одежды тело Бога Смерти ударилось в клубящийся туман в надежде разорвать, пробить его, достичь брата, потерявшегося в темноте.
Бесполезно.
– Брат, не оставляй меня, – шелестит Баал-Хаддад.
– Я не оставлю тебя, но я не знаю, что делать.
– Меня нет, брат. И оттого, что я понимаю, что меня нет здесь и сейчас, я медленно развоплощаюсь.
– Только этого нам не хватало! – рычит желтоглазая Смерть. – Прекрати!
– Я не могу, – жалуется Баал-Хаддад. – Я же слышу, что все вокруг существует, а меня нет, хотя я нахожусь здесь. Я исчезаю, потому что понимаю, что меня никогда на самом деле не было...
Голос становится все слабее и слабее.
Га-Мавет в отчаянии мечется по ограниченному пространству на берегу озера Отчаяния. Он догадывается, что может двинуться в любую сторону и идти бесконечно долго, но будет все время рядом с Баал-Хаддадом, не имея возможности дотянуться до него. Эта загадка недоступна его пониманию. Но зато он с полной уверенностью может сказать, чьих рук это дело.
– Я вернусь очень скоро, – громко произносит он, обращаясь в пространство, – подожди немного.
– Для меня нет времени, потому что меня нет, – шепчет бессмертный.
И га-Мавету становится страшно.
Каэтана, Зу-Л-Карнайн и Агатияр пытались спокойно обсудить проблему, возникшую в связи с посланием урмай-гохона.
Каэ не скрывала от императора, что Самаэль действительно является опасным противником, но абсолютно невозможно победить его, пока перстень Джаганнатхи не находится у нее в руках. Агатияр пребывал в бесконечных сомнениях. Он понимал, что Самаэль не нападает на Бали только потому, что не хочет воевать со всесильным аитой, пока не изменится расстановка сил, – и с этой точки зрения было бы выгодно предпринять поход на Сихем, как и предлагает Зу. Его талант полководца известен всем, и это решение тоже свидетельствует о недюжинных способностях.
Но и Каэ нужно доверять. В этой войне замешаны такие силы, что не стоит полагаться на обычное человеческое разумение. И если богиня утверждает, что без перстня дело не пойдет, значит, она знает, что говорит. Мудрый визирь мечется между очевидной необходимостью немедленно разгромить урмай-гохона и опасностью проиграть все.
Каэтана наслаждалась последним днем пребывания в Курме. Завтра она двинется в обратный путь, в Сонандан – ожидать там наследника Энгурры и готовиться к своему отъезду. Она шутила, что ей придется писать завещание перед тем, как двинуться на Иману.
На улице лил сильный дождь. Серая водяная стена обрушивалась с затянутых облаками небес и смывала всю пыль и грязь с уставшей от жары земли. Тяжелые капли барабанили по стеклам. В комнате пахло свежестью, потому что император, обожавший дождь, приказал открыть настежь двери. Мутные потоки текли по аллеям и дорожкам парка, скапливаясь в многочисленные лужи. Иногда дождь затихал на несколько минут, а потом припускал с новой силой. От монотонного шума клонило ко сну.
Каэ забралась в кресло с ногами, укуталась в теплый бархатный плащ и расслабилась. Она даже спорила вполголоса. Агатияр с нескрываемой нежностью смотрел на нее. Он часто думал, что если бы у него была семья, то сына он бы хотел иметь такого, как Зу. А дочь – такую, как Каэ. Красивую, гордую, исполненную достоинства и бесконечно веселую. Он бы наряжал ее в прекрасные платья, дарил украшения, исполнял все ее прихоти и ни за что на свете не отпустил бы на далекую Иману – опасный и таинственный континент с чуждыми нравами и обычаями, дикой природой и древними тайнами.
Император тоже мало думал о сопернике – урмай-гохоне. Он пытался вдоволь насмотреться на милое лицо своей богини. Сегодняшнюю ночь они снова провели вместе, и теперь до конца своих дней он мог считать себя самым счастливым человеком в мире. Но людям всегда мало выпавшего на их долю счастья – и Зу-Л-Карнайн чувствовал боль в том месте души и памяти, которое точно знало о неизбежности разлуки.
Бог Смерти Малах га-Мавет, однорукий гигант, выступил прямо из стены дождя, который серебристым плащом облек его могучую фигуру.
Шарахнулись в сторону стражники у ворот, не забывая сохранить на лице бесстрастное выражение. Они бы и преградили путь странному гостю, но он не стал проходить мимо них, а двинулся прямо в стену, пронизав ее, как нечто бесплотное.
Дзайсан-толгой заметил его уже внутри дворца и охнул, схватившись рукой за шитый драгоценными камнями воротник. На Арнемвенде мало было людей, которые не смогли бы узнать желтоглазую Смерть. Фаррскому князю пришла на ум страшная мысль: что, если га-Мавет явился за императором? Юноша набрался смелости и двинулся наперерез грозному посетителю.
Га-Мавет улыбнулся. То время, когда смелость и отчаянная непокорность людей его пугали и злили, давно прошло. Теперь он только уважал храбрецов, встававших у него на пути, потому что именно они могли помочь ему защитить этот мир от вторжения страшного Врага, не пощадившего Бога Смерти.
– Как прикажешь доложить императору? – спросил Дзайсан-толгой, каменея от близости бессмертного.
– Скажи, что пришел га-Мавет. И хочет видеть Кахатанну.
Князь бросился к императору с этой новостью. Желтоглазый последовал за ним, и, когда юноша закончил первую фразу, могучая рука отодвинула его в сторону.
– Я пришел за тобой, – обратился бог к Каэ, которая все еще сидела, свернувшись клубочком.
Она подняла голову, потянулась, расправляя затекшие мускулы. Двигаться ей явно не хотелось. Затем положила ладонь на рукоять Такахая, подвинула поближе Тайяскарон...
– Опять? – устало поинтересовалась.
– А? Нет, нет. Ты что, подумала, я с ума сошел?
– Ну, не совсем, но почему бы и нет? Времена теперь такие, что все возможно, – невинно глядя на га-Мавета, пояснила она.
Богу Смерти оставалось только откашляться смущенно.
– Мне нужно было бы с тобой поговорить. Дело не терпит отлагательств.
– Я к твоим услугам, тем более что и мне надо решить с тобой кое-какие вопросы. Правда, я собиралась заняться этим завтра, но раз ты здесь, как не воспользоваться моментом.
Двое бессмертных извинились перед слегка растерянными людьми и вышли из комнаты. Они миновали анфиладу комнат и вышли из дворца прямо под дождь.
– Прохладно, – удивленно сказала Каэ. – Я думала, гораздо теплее.
– Ветер северный, – пояснил га-Мавет. – У нас неприятности.
– Потому что ветер северный?
– У Баал-Хаддада. Пойдем со мной, посмотрим. Не знаю, что с ним, но если ты не поможешь, то ему конец.
– Пойдем, а что случилось?
– Он потерялся в темноте.
Каэ растерянно потерла лоб рукой:
– Я, кажется, не очень хорошо тебя понимаю. Как это – потерялся?
– Если бы я знал. Я пришел к нему, а там как-то странно и непривычно. Мир мертвых изменил свой облик, Баал-Хаддада можно услышать, но нельзя увидеть. Он где-то рядом, но как бы за занавеской из пустоты. И утверждает, что его на самом деле нет.
– Ого!
– Ты пойдешь?
– А что мне остается делать, – махнула рукой Каэ. – Главное, чтобы это что-то дало.
Бог Смерти посмотрел на нее странным взглядом:
– Ты не перестаешь удивлять меня. Я ведь, признаться, думал, что если ты и согласишься, то мне придется очень долго тебя упрашивать.
– Глупости, – отрезала она. – То, что было, уже забыто. Иначе мы такой счет друг другу выставим за прошлые тысячелетия, что демонам в Ада Хорэ тошно станет. Кстати, Тиермеса не видел?
– Нет. Я сначала хотел позвать его, но потом подумал, что ему не справиться. Здесь что-то посерьезнее простого нападения. Там нет Врага – я это чувствую. Там действительно тьма и пустота – это-то и страшно.
– Посмотрим. Веди меня.
Они быстрым шагом спускаются в Царство Мертвых.
Со стороны это выглядит не вполне обычно, и император, наблюдающий за ними из окна, волнуется и переживает, потому что не знает, как поступать в подобных случаях.
Любить богиню – тяжкое испытание для нервов.
Во тьме, тишине и пустоте просто потеряться и еще проще потерять самого себя.
Страх завладевает разумом и душой, придавливая к земле, отнимая право самому решать и самому выбирать себе судьбу. Страх убивает гордость и достоинство, уничтожает личность. Остается оболочка – пустая, нелепая и жалкая. Есть она или нет – на самом деле уже не важно. Когда спохватываешься и начинаешь искать, где оступился, где ошибся, оказывается слишком поздно. И с ужасом понимаешь, что тебя давно нет.
Но есть тело, которое по-прежнему носит костюмы, требует пищи, исполняет повседневные обязанности и иногда ищет близости с другими телами. Иллюзия существования поддерживается таким нехитрым способом, и многие люди так и не замечают до конца своих дней, что давно перестали быть. Когда их забирают в Царство Мертвых, тела отключаются от окружающего мира, и не остается ничего, что могло бы осознать сам факт смерти.
Бессмертному сложнее.
Баал-Хаддад испытал и страх, и состояние потери себя, но умереть не смог, поэтому постепенно переживал все стадии развоплощения в абсолютное ничто. Даже приход га-Мавета казался ему фактом тысячелетней давности, ничего не значащим, ни на что не влияющим. Повелитель Мертвых забыл, что сказал ему желтоглазый брат, и не ждал от него помощи. Он уже не знал, что такое слово существует на самом деле. Единственной реальностью для него стал моментальный распад Вселенной на крохотные частички, которые разлетались в разные стороны, затрудняя восприятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55