Тут Конан, чтобы подавить душивший его смех,
прокашлялся и смачно сплюнул себе под ноги.
Суфей сделал вид, что обдумывает слова Ловкача, хотя для
себя уже все решил.
- В твоих речах усматриваю я жемчужное зерно, - молвил
он степенно, прикидывая, где будет ловчее снять платье
без особого ущерба для собственного благочестия. - Объясни
мне лишь, на кой ляд сдался тебе мой свиток?
- А как же! - воскликнул Ловкач. - Сказано в Заветах:
"Жизнь человеческая коротка есть..." Вот и не стану я
терять драгоценное время, а стану я денно и нощно припадать
к источнику мудрости.
Старец пожевал тонкими губами, потом изрек:
- Хоть ты и невзрачен с виду, но смышлен и достоин
обучаться у суфея. Я отдам тебе свою одежду, посох и
свиток, а когда ты разгласишь о моем деянии в Усмерасе,
можешь вернуться, и я возьму тебя в ученики. Буду ждать тебя
под этой скалой три дня и три ночи.
И он величественно направился в сторону могильника,
лелея слабую надежду, что этот чудак с большой дороги и
вправду чего доброго решил просветиться и, чем Бел не шутит,
захочет возвратить присвоенное.
Ловкач устремился вслед за суфеем, выражая невнятными
криками свой восторг и благодарение Митре за то, что встретил
наконец достойного исполнителя Заветов Его, и вскоре скрылся
вместе со своим будущим учителем за скалой.
Когда он появился, Конану снова пришлось кашлять и
плеваться. Оранжевый тюрбан сидел на маленькой головке
Ловкача, как горшок на огородном пугале, полы халата мели
землю, а посох вздымался над головой на добрых два локтя.
Деревянный футляр с мудреным свитком Ши водрузил на плечо, а
под мышкой его алели туфли с загнутыми носами, слишком
большие, чтобы украшать собой грязные ноги шадизарского
воришки.
Приблизившись, Ловкач передал это богатство варвару и в
изнеможении утер со лба пот.
- Видит Бел, - сказал киммериец, даже не пытаясь скрыть
свое восхищение, - подарок дива чего-то да стоит! Грабанули
суфея, но никто не скажет, что мы нарушили обычай не
трогать этих словоблудных! Да старикашка и рад, поди, еще и
прославиться. Будет сидеть здесь до изнеможения и ворон
считать...
- Не говори там, друг мой, - печально молвил Ши Шелам, -
всякая старость достойна уважения. Склоняюсь я, когда дело
будет окончено, вернуть почтенному Куббесу его добро и
навсегда удалиться с ним в пустыню, чтобы постигнуть Истину.
Варвар чуть не поперхнулся. Он уставился на Ловкача так
словно увидел рыбу, разгуливающую посуху.
- Ладно, - проворчал он наконец, - послушаем, что ты
запоешь через пару дней, когда из твоей башки выветрится
вся та чушь. Сейчас-то что делать будем?
- Сейчас я нуждаюсь в твоей силе, о скала мышц. Следует
погрузить на повозку каменных истуканов, стерегущих
могильник, и отвезти их в Усмерас.
Воцарилась тишина, только где-то высоко в небе вовсю
заливался жаворонок.
- Погрузить, значит, - зловеще проговорил Конан, сверля
приятеля взглядом своих синих глаз, - погрузить и
оттащить... Слыхивал я, что в скорбном доме некоторых
умников не только водой ледяной окатывают, но и по-другому
учат!
И он демонстративно глянул на свои мощные кулаки.
Однако это не произвело на Ловкача должного впечатления:
он все еще пребывал в мечтательной задумчивости.
- Именно так, юноша, - сказал он, почесываясь под
суфейским халатом, - иначе мы не сможем вернуть наше добро,
выгодно обменять его, вернуться в Шадизар и заработать по
мешку золота. Вот послушай...
Конан послушал.
Не успел бы кто поплоше и кубка осушить, а "скала мышц"
уже вовсю ворочал каменных истуканов и грузил их на повозку.
Идолы были не слишком велики, и весу в каждом было не
больше, чем в двух мешках муки. Потом ухватившись за
постромки телеги, но без особых усилий покатил ее в сторону
Усмераса. Ловкач, сославшись на недомогание, вызванное
чрезмерными усилиями, улегся в повозке, но этот груз и вовсе
можно было не брать в расчет.
Последнее, что разглядел киммериец, впрягаясь вместо
исчезнувшего мула, была худая фигура суфея, торчащая, словно
жердь, возле белой скалы. Из-под засаленных обносков,
которые еще недавно красовались на Ловкаче, торчали кривые
волосатые ноги. Мудрец простирал вперед старческие длани,
не то благословляя, не то проклиная своих грабителей.

* * *

Ши Шелам заглянул в лежащий на коленях свиток и изрек:
- Хамнаар хамы чуве Кара дуне хамнаар чуве!
Под крышей сельского дома тридцать человек затаили
дыхание, внимая мудрым словам.
Ловкач поскреб грязным ногтем по пергаменту и объявил:
- В переводе с магического это значит вот что.
О, горе, горе мне:
Проворен, как марал,
Тот недостойный вор,
Что мой товар украл!
- Кто, спрашиваю я вас, тот недостойный вор, что украл
ткань у этого доброго человека?!
Взмахнув рукавом суфейского халата, Ловкач
величественным жестом указал на стоявшего возле помоста
со скрещенными на груди руками Конана.
Поднялся благообразный старейшина селения Усмерас, и,
почтительно поклонившись, ответствовал:
- Мы не ведаем, о мудрый, кто обидел этого достойного
юношу. Среди нас нет воров, мы люди тихие, закон и обычаи
почитаем. Видать, пришлыми были тати ночные, не иначе
горцы со скал Карпашских.
- Старший ты тут? - вкрадчиво спросил Ши.
Старик солидно кивнул.
- А коли голова седая, так нечего чушь пороть! Станут
горцы бегать по равнинам да тряпки воровать, делать им
больше нечего! Ваши прохвосты слямзили, провалиться мне к
Нергалу!
Тут Ловкач понял, что несколько вышел из роли, и
заговорил более велеречиво:
- Ответствуй, молодой купец, достойный всяческих похвал
за усердие в деле своем, имеешь ли ты свидетелей, кои могут
разъяснить нам это темное дело?
- Имею, - сказал киммериец и сплюнул. - В повозке
дожидаются.
Пока все шло как по маслу. В виду селения они с Ловкачом
расстались, и варвар в одиночестве вкатил тележку на
единственную улицу Усмераса. Над селением витал запах гари,
среди домов темнело обширное пепелище: недавно здесь бушевал
славный пожар. Зрелище не было неожиданным, слух о несчастье
усмеранцев давно дошел до Шадизара, а сметливость,
обретенная Ловкачом благодаря подарку дива, подсказал
Шеламу, как использовать сие обстоятельство в целях корысти.
Конан дотащил повозку к дому старейшины, которому и
заявил, что этой ночью у него украли товар, предназначенный
на продажу, и он как честный и порядочный, хотя и
начинающий негоциант жаждет суда и справедливости.
Суд и справедливость явились вскоре в образе щуплого
суфея, назвавшегося сподвижников мудрейшего Куббеса,
каковой Куббес, захворав, отправил вместо себя в Усмерас
достойнейшего из учеников своих. Халат, тюрбан, посох и
свиток произвели должное впечатление, молодой суфей с
притирающимися почестями был препровожден в дом старейшины,
накормлен от пуза пресными лепешками и козьим сыром, а затем
усажен на деревянный помост, покрытый облезлыми коврами,
откуда селянам было объявлено, что их мелкие надобности
отказываются на потом, а дело молодого купца будет
рассмотрено незамедлительно.
- Ибо торговля есть основа всякого государства, и
покушавшийся на торговца покушается на устои, - заявил Ши,
вызвав священный трепет в сердцах селян, знакомых с устоями
через свирепых сборщиков податей и лошадей знати,
вытаптывающих их чахлые урожаи во время многочисленных охот.
Ловкач распорядился собрать на суд ровно тридцать
человек, не считая самого старейшины. Сейчас, услыхав об
имеющихся у купца свидетелях, все тридцать напряженно
затихли.
- Какого они роду-племени? - вопросил Ши.
- Роду они каменного, - отвечал Конан, как было
условленно, - а племени идольского. Ночевал я возле
могильника, так что никто, кроме обветренных болванов, не
видел вора.
Испуганный вздох понесся к скатам соломенной крыши.
- Привести! - распорядился Шелам. - То есть, я хочу
сказать: принести!
Четверо селян были отряжены за идолами и вскоре
вернулись, сгибаясь под их тяжестью. Истуканов уложили на
помост, Ловкач, многозначительно выпятив нижнюю губу,
склонился, их осматривая.
- Так, - изрек он, поковыряв ногтем каменный глаз, -
допросим свидетелей. Говори, страж могильника, кто украл
ткань?!
Сидевшие возле помоста полезли было назад, подальше от
страшного. Кто знает этих суфеев, может они и вправду умеют
оживлять истуканов? Однако, как и следовало ожидать, идол
безмолвствовал.
- Не хочешь? - грозно насупился Ловкач. - Сейчас
захочешь!
Он сунул свой острый носик в суфейский свиток и как бы
прочел из него:
- Азаларым, четкерлерым! арай-ла бээр, шала-ла бээр,
аштан-чемден чип-ле алгар Алынарже ченыптынар!
Помолчав немного и недоуменно глянув на по-прежнему
немой камень, Ши незаметно почесался и добавил:
- Нет, не "ченыптынар", а "ченаптынынр!" Говори! Говори!
С этими словами он схватил суфейский посох и принялся
колотить истукана так, что искры полетели. Он сказал и
приплясывал вокруг идолов, выкрикивая какую-то несуразицу,
лупил их по каменным бокам, призывал богов и духов, высоко
подкидывая при сем полы халата, открывающие его тощие худые
ноги, покрытые грязной коростой, приседал, горестно охал,
лез носом в манускрипт, бормотал заклинания и лупил, лупил...
Зрелище было столь забавным, что среди селян раздались смеши,
а потом покатился уже общий хохот.
Ловкач застыл с поднятым посохом и грозно глянул на
собравшихся. Смех затих, словно все дружно воды в рот
набрали.
- Как! - горестно воскликнул Ши. - Неуважение к суду?
Да вы достойны самого сурового наказания! Тридцать ударов
каждому вот этой палкой!
Старейшина в испуге простер руки к помосту и попытался
замолвить словечко за неразумных сельчан:
- Помилуй, о учение мудрейшего Куббеса...
- Тридцать пять ударов! - безжалостно сказал Ши.
- Но мы не...
- Сорок!
Стало так тихо, что слышно было, как вяло ползает по
чьей-то лысине одуревшая от духоты муха.
- Ладно, - смилостивился наконец Ловкач, снова
усаживаясь на ковер. - Учитывая темность вашу и
необученность достойным манерам, повелеваю в качестве уплаты
за смех принести сюда к вечеру тридцать штук аренджунской
парчи или иного достойного материала - по числу
присутствующих. Это послужит вам хорошим уроком.
- Помилуй, - робко встрял старейшина, - да где же мы
возьмем столько материи?! Лавка у нас одна, но в ней давно
пусто, торговцы у нас редко бывают...
- И тех не станет, если я расскажу, как вы тут купцов
привечаете, - проворчал Ши Шелам. - Хватит болтать,
подчиняйтесь решению суда! Тот, кто вернется с пустыми
руками, получит сполна свои удары, а также суфейское
проклятие силой этого магического жезла!
И он грозно потряс посохом.
Стеная и охая, селяне потянулись к выходу. Старейшине
Ловкач велел призвать местных тяжущихся. Пока старик
отсутствовал, они с Конаном обсудили положение дел. Все
шло, как задумано: если расчет Ловкача окажется верен, то
вскоре побитые молью штуки из дома старьевщика снова
окажутся в их руках. И тогда можно будет обменять их на то,
за чем они прибыли в Усмерас.
- Не пойму только, почему просто не взять, что нам
нужно, - сказал киммериец. - Как-то упустил, зачем вообще
надо было везти сюда материю. Разве местные олухи так уж
держатся за эту дрянь? - Дрянь не дрянь, - отвечал Ши, - а
трогать ее, согласно обычаю, нельзя. К несчастью будто бы.
Но, мыслю, здешние жители не устоят перед нашим
предложением: как ни как прибыток, а о ведь ветер вскоре
сдует...
Подобострастно кланяясь, вошел старейшина. За ним в дом
ввалилась галдящая орава женщин, закутанных в цветастые
ветхие платки, с чумазыми лицами и дешевыми монистами на
шеях. Они толкались, стараясь перекричать друг друга и
протиснуться поближе к помосту.
- Что такое? - испуганно вскричал Ши, который всегда
побаивался "дщерей человеческих". - Зачем их сюда?!
- Так они вот, того... тяжущиеся... - пролепетал
старейшина, боясь, что снова навлечет на свою голову гнев
мудрого суфея.
Одна из женщин, довольно, должно быть, симпатичная,
если ее хорошенько отмыть, упала перед Ши на колени и
поцеловала полу его халата. Ши, сидевший на ковре
по-турански, уперся в пол руками и отъехал на своей тощей
заднице подальше, словно опасаясь, что она его укусит.
- О справедливый судя, - завела селянка на удивление
низким голосом, - снизойди до нужд наших во имя
милостивой Иштар...
- Нет-нет, - махнул Шелам на нее ладошкой, - во имя
Иштар не могу. Это вне моей компетенции. Мог во имя Бела...
- Бела так Бела, - тут же согласилась истица, - он тоже,
сказывают, мудр да пригож. Рассуди, о почтенный суфей, нашу
тяжбу к старейшинам нашим...
- Ого! - не удержался "почтенный суфей". - Высоко
метишь, женщина!
- Да как же мне не метить, если старцы наши совсем из
ума выжили, - сварливо зачастила селянка, усаживаясь
поудобнее на пятки. - Что творят, окаянные! Дока Хабишева,
значит, на овине огонь запалила, а Нелжид этот напился раки
и поле, значит, хвост шакалий, а она-то думала, что то не
Нелжид вовсе, а Бабиль ейный, и ну ему в лицо лучиной
тыкать...
- Постой-постой, - взмолился сразу одуревший от этого
словоизвержения Ловкач. - Какой Бабиль? Какой хвост шакалий?
И при чем здесь старейшины?!
- Да я ж говорю, - истица поправила платок, собираясь с
мыслями, - думала дочка Хабишева, что Бабиль это, слышит,
грузный кто-то карабкается, Бабиль-то тощий, что твой палец,
а Нелжид, значит, толстый был, она глянуть-то решила,
запалила лучину, а как рожу-то его увидела пьяную, спужалась
да и обронила огонь. Огонь обронила, овин и займись. Овин
займись, да и сгорел совсем, и Нелжид сгорел, а дочка
Хабишева, значит, выскочила. Выскочить-то выскочила, да
смотрит: и дом уже занялся. Она в крик, люди выбежали и за
водой к колодцу. А нет там воды! Пять домов так и сгорело.
Сколько говорили старейшинам, что новый колодец рыть надо,
из старого-то вода уходит, а они только плеши свои чешут да
ворчат - долбежу, дескать, много, камни тут у нас, а не
земля, работников с кирками нанимать надо. Самим-то нам
кирок разве не купить? Так нет, жадность все ихняя, копют все
на подати да подарки суфеям, а что ни попить током, ни
помыться, ни огненного петуха залить, так это им до места до
одного...
- Ша! - рявкнул Ловкач таким голосом, что Конан
одобрительно хмыкнул. - Уймись, женщина, или я велю бить
тебя по пяткам пока не посинеют! То, что ваши старейшины
копят на подати, это мудро, а то, глядишь, понаедут сборщики
да не такого петуха вам пустят. И подарки суфеям на
празднике или суде - дело святое. Но и ты в чем-то права:
негоже оставлять селение без воды. Что предлагаешь-то?
- А предлагаю я, о горшок знаний, назначить на его вот
место, - она кивнула на помалкивающего старика, - нас,
женщин...
- Всех сразу, что ли? - не понял Ши.
- Зачем всех, - скромно потупилась истица, - возьми хоть
меня - чем не умна да пригожа?
Но тут поднялся такой гвалт, что Ловкачу снова пришлось
надрывать горло, водворяя порядок.
Когда порядок водворился, судья поводил носом по свитку
объявил, что делу сему помочь можно, дело в общем-то плевое,
если женщины считают себя умнее мужчин, то можно и им
поверховодить.
- А для того, - возгласил Шелам, - выполните вы,
домогающиеся многого, одно мое нетрудное зданьице.
1 2 3 4 5 6 7