Она не хотела, чтобы Эдмунду тоже пришлось лезть на леса и орудовать кельней по примеру отца. Так высоко над землей всегда случается что-нибудь скверное. Особенно, если человек любит выпить. А Эдмунд на этот счет вряд ли окажется лучше других мужчин — наверно, уж будет закладывать, как отец. Она вообще не хотела учить Эдмунда ремеслу, считая, что ремесло еще никого не довело до зажиточной жизни. Только ученому человеку открываются все дороги. Однако школа же и отдалила от нее Эдмунда. Он поумнел, но вместе с тем загордился. Впрочем, разве сможет стать ученым человеком тот, у кого не хватает гордости? И мать не сердилась, а даже радовалась, что Эдмунд глядит на нее свысока. Образованным людям всегда следует быть гордыми, этого требует их положение. Не будут же они подпускать к себе всяких замарашек! Ведь тогда все люди на свете станут одинаковыми.
Все же Эдмунд проявлял немножко внимания к матери — например, не отказывался принимать от нее деньги, даже будучи уже на хорошем месте, и это казалось ей из ряду вон выходящим проявлением сыновней любви. Личной жизни у нее самой не было; она привыкла жить лишь для Эдмунда. Когда сын женился на дочери богатого Нагайниса, ей показалось, что теперь он взобрался на самую высокую гору, где до него уж никто не доберется и откуда ему будет трудно разглядеть далее свою мать. Но когда жизнь сына расстроилась, старуху это совсем пригнуло к земле, а потом и сломило вконец. Хоть бы Эдмунд зашел вечерком, да рассказал бы что-нибудь утешительное! Но он не приходил, и мать чуть не первый раз в жизни почувствовала, что ее сын бессердечен. Разве можно так забывать свою мать? Пришел бы, рассказал бы хоть, где теперь живет. Неужели и вправду мать нужна только тогда, когда нечего есть и негде ночевать? Нет, с этим ее покорное сердце больше не могло мириться.
Обида на Эдмунда, словно червь, подтачивала старую прачку. Любовь к сыну, переносившая ее через, все трясины и помогавшая преодолевать все трудно-
сти, теперь, казалось, замерла в ее душе, умертвляя и самую душу. Матушка Саусайс еще сопротивлялась и боролась с одолевающей ее слабостью, но наконец сдалась. Однажды утром, после проведенной в кошмарах и бессоннице ночи, она . уже не могла подняться — ноги не слушались и голова стала невыносимо тяжелой.. Прошел день, наступил вечер,, а она все лежала, не в силах встать. Когда начало смеркаться, ее охватила жуть. Она может здесь умереть, и никто даже не узнает об этом. Умереть, не повидав Эдмунда перед смертью, — это страшило её больше всего. Стоило ли жить и маяться, если умираешь и некому даже закрыть тебе глаза? Хоть бы зашел кто-нибудь, кого можно попросить, чтобы известили Эдмунда! Но кто же к ней придет? Старуха жила уединенно, как барсук в норе. Рано поутру спешила на работу, вечером с темнотой возвращалась. Могли ли соседи догадаться, что старая прачка не свершает свой каждодневный путь, а слегла, чтобы больше не встать? Сон не шел, и ночи напролет она слушала, как крысы скребутся на чердаке. Казалось, вот-вот догрызут последние доски и проникнут в комнату. Тогда они нападут на нее и, изголодавшись, станут грызть ее заживо, а у нее уже не будет сил сопротивляться. И Эдмунд не придет спасать ее: он совсем забыл свою мать.
Однажды вечером кто-то стучался в дверь, а у нее не было сил подняться и открыть. Она пыталась кричать, но в горле совсем пересохло, и из него не вылетало ни звука. Стук затих, послышались удаляющиеся шаги. Через некоторое время возня у двери повторилась. Потом кто-то колотился в окно, и мать почувствовала, что теперь она должна встать и открыть. Это Эдмунд! Если она не откроет, он уйдет и больше не вернется. Матушка Саусайс собрала последние силы — и свалилась с кровати. Она сильно ударилась головой о ножку стола и не могла подняться даже на четвереньки. За окном снова раздались поспешно удаляющиеся шаги, но она не могла вернуть их. Она знала, что это Эдмунд, и вскрикнула, но сама не услышала своего крика, потому что не слышала уже больше ничего на свете.
Человек, не слышавший последнего зова старой прачки, был не видением умирающей, а ее сыном Эдмундом. В этот вечер,терзаемый странным беспокойством, он скитался по городу и дважды направлял свои шаги к домику, где жила мать. Ему очень хотелось курить, а в кармане не было ни сантима. Эдмунду показалось странным, что в первый его приход матери не было дома. Куда это она могла уйти так поздно? Вечерами она обычно сидела дома, умаявшись за день так, что не хотелось никуда идти. И Эдмунд через некоторое время вернулся проверить, не пришла ли мать. Понапрасну провозившись у дверей, он постучал в окно. Никто не отзывался, и Эдмунд пошел прочь. Но тут ему показалось, будто кто-то вскрикнул и упало что-то тяжелое. Эдмунду стало жутко, и он поспешно ушел. В эту ночь он долго бродил по улицам, но не мог отделаться от неприятного ощущения. Снова и снова мысли его возвращались к матери. Что с ней могло случиться, если она ушла из дома? Может быть, заболела? Нет, тогда бы она откликнулась и впустила его. Значит, не то. Но он не мог отогнать эту мысль и невольно стал строить различные предположения. Ну что за жизнь у такого старого человека? Работа и одиночество, без отдыха, без всяких радостей.. . Кому она нужна? Да никому. Но ведь он-то разыскивал ее! Да, только затем, чтоб достать денег на папиросы. И Эдмунду стало стыдно, что он совсем позабыл мать. Ведь она отдала ему всю свою жизнь и вырастила его. Да, это правда; но что же он мог поделать, если между ними уже нет ничего общего? Не о чем говорить и нет никакой нужды встречаться. Так много других дел, вечно некогда. Зачем же растрачивать время на совершенно ненужные вещи? Ему вдруг пришло в голову, что в один прекрасный день мать может умереть. Он подумал такое впервые, и эта мысль уже не покидала его. Она казалась нелепой, но от нее невозможно было отвязаться.
Эдмунд вышел из дома под вечер, поссорившись с Валентиной. Он был бы рад и вовсе не возвращаться домой. Может быть, удастся переспать у матери. Ведь Валентина за последнее время со злости часто убегала
ночевать к отцу. Почему бы и ему не поступить так же? Но теперь мысль о смерти матери не давала ему покоя и гнала назад, к Валентине. Все-таки будет поблизости человек, можно перекинуться словом. Ночные улицы были совершенно невыносимы, и Эдмунд отправился домой.
Валентина еще не ложилась — с вечера ей вообще не спалось. На появление Эдмунда она не обратила ни малейшего внимания. Стоило ли убегать, чтобы вернуться так быстро? После ссоры они привыкли ждать друг друга домой только на второй, на третий день, а то и позже. Внезапный приход Эдмунда нарушал все укоренившиеся обычаи и был в своем роде тревожным явлением. Эдмунд был бледен и, войдя в квартиру, воскликнул дрожащим голосом:
— Моя мать умерла, я это знаю!
— Откуда ты знаешь? — нехотя спросила Валентина. Ей не нравилось, что в ночное время вспоминают о смерти.
— Откуда? Не твое дело. Достаточно того, что я знаю.
— Раз не мое дело, так зачем ты мне рассказываешь? Оставь свою мудрость при себе.
— Какая ты бессердечная! Ну, у меня такое предчувствие.
— Выслушивать твои предчувствия мне не доставляет никакого удовольствия. Ты же всегда все предчувствуешь.
— Не будем спорить. Но моя мать все-таки умерла, — тихо сказал Эдмунд. Ему хотелось помириться с Валентиной: может быть, тогда он отделается от навязчивых мыслей.
— А если даже так, велика ли беда? Твоя мать была старым, простым человеком. Ты освободишься от лишних обязанностей. Только вот расходы на похороны. Но она ведь оставит тебе какое-нибудь наследство?
В ужасе слушал Эдмунд рассуждения Валентины. Разве можно так говорить про свою свекровь? Правда, Валентина никогда не видела его мать и не желала ее видеть. Но он чувствовал, что возразить следует.
— Какое же наследство она могла мне оставить? Простая прачка.
— Ну, тогда и вовсе не о чем жалеть. Такие старухи обычно скряги и хранят деньги в чулке. Может, и у нее, припрятан какой-нибудь кошелек с деньгами?
— Конечно, припрятан, и там будет побольше денег, нежели во всем дутом богатстве твоего отца! — насмешливо отвечал Эдмунд.
— Меня-то уж отец, умирая, не оставит с носом. Будь уверен.
— Так чего же он не умирает?
— Богатые люди живут долго. Пускай сначала помрут старые старухи.
— Будь уверена, и ты когда-нибудь станешь старой старухой,
— Ну уж белье-то стирать никогда не буду.
— Нельзя знать, что нас ждет. А от старой прачки все-таки больше проку, чем от молодой лентяйки.
— О моей лени ты не беспокойся. Если есть возможность, почему не полеитяйничать? Неужели всем бегать, высунув язык? Я ненавижу людей, которые бьются только из-за куска хлеба и пренебрегают высшими идеалами. Не все люди созданы для загребания денег, кому-то нужно их тратить. Иначе идеализм вовсе исчезнет. Мои мысли подымаются выше бельевой лохани.
— Если бы я знал, что твои мысли не идут дальше дивана или кинематографа, то мог бы подумать, что ты и вправду сфантазируешь что-нибудь грандиозное! — съязвил Эдмунд. — Но теперь мне смешно слушать твою философию лености и никчемности.
— Ну и не слушай. Зачем же ты так скоро вернулся? Я уж обрадовалась, что хоть одну ночь не услышу твоих нравоучений и смогу как следует выспаться.
— Неужели ты еще до сих пор не выспалась? У тебя только и дела, что спать да наряжаться. — Эдмунд замолчал. Не отвечала и Валентина. Так молча они ушли спать. В постели Валентина скоро захрапела, а Эдмунд еще долго мучился, упрекая себя в том, что так долго ,не навещал мать.
На другой день оказалось, что старая прачка действительно скончалась. Эдмунд нашел ее лежащею ничком на полу. Можно было легко установить, что она умерла, упав с кровати. Странным казалось Эдмунду это зрелище: из каждого угла выпирала самая неприкрытая нищета и нужда. Удивительно, как он раньше не замечал бедность и пустоту этого жилища! Хотелось кричать о нужде, ютившейся тут.
Вскоре Эдмунд убедился, что Валентина права. Погребение матери принесло только, расходы и заботы, а удовольствия ни малейшего. И почему старые люди не могут исчезать точно так же, как тает весной ноздреватый, уже никому не нужный снег? Тогда у остающихся не было бы столько забот и расходов. Лх; на свете многое нужно устроить совершенно по-иному, и жизнь стала бы куда лучше.
Цезарь Цауне накопил несколько сот лат, и они были словно крылья, уносящие его к счастливому будущему. Ему удалось найти двухкомнатную солнечную квартирку на улице Тербатас. Из окон были видны заезжие дворы, где стояли лошади со всех концов Вид-земе и громко разговаривали крестьяне. Со стороны можно было подумать, что они из-за чего-нибудь ругаются. Но это было не так. Им просто нравилась звучность собственных голосов, и они хотели, чтобы глухие рижские стены слушали их так же, как тихие родные поля.
Цауне с Мильдой обставили квартирку просто и мило. На мебель они не могли расходовать много, поэтому приобрели только самое необходимое. К чему лишний скарб, если они любят друг друга? Нет, счастливые будут счастливы даже на жестких досках, несчастных же не осчастливит и самая мягкая мебель. Так рассуждала Мильда, и Цезарь от всей души соглашался с нею. Они понимали друг друга даже в мелочах и знали, что их любовь вовек не затмится никакими облаками.
Когда квартира была обставлена и Цауне уже переселился туда, воскресным вечером в кругу ближайших друзей была отпразднована свадьба. Среди гостей была портниха Заттис, но не было ни Цеплиса, ни Аустры. Им незачем даже знать о том, что происходило в тихой квартирке на улице Тербатас. Разрумянившаяся Мильда была хороша в белом подвенечном наряде. Она сама ухаживала за гостями, уделяя особое внимание родителям Цезаря и своей бывшей хозяйке. Цауне был радостно взволнован. Ему нравилось смотреть на разрумянившуюся, хлопотливую Мильду. Всякое дело спорилось в ее руках. Работа доставляла ей удовольствие, да и другим было радостно, глядеть на нее. Вместе с таким другом можно шутя снести самую тяжелую ношу.
После скромного угощения и задушевной беседы гости начали расходиться. Надо оставить молодых вдвоем. Разве им нужны теперь другие люди, если сами они друг другу кажутся целым миром? Так отшучивались гости в ответ на уговоры Цезаря и Мильды посидеть еще. Завтра рабочий день, и нельзя загуливаться до ночи. Цезарю тоже надо идти на работу. Счета и книги ведь не желают знать, что он вчера справлял свадьбу. Может быть, директор с воскресного похмелья будет в дурном настроении, и тогда подчиненным придется держать ухо востро. Так рассуждали простые люди, расходясь восвояси.
Когда гости ушли и Мильда немножко прибралась, Цезарь взял ее за руки и, глядя в глаза, сказал:
— Завтра тоже день, а ты собираешься все переделать сегодня. Я же хочу наконец разглядеть, что у меня будет за женушка.
— Ну, если уж до сих пор не разглядел, то можно смело сказать, что с женитьбой ты попал впросак! Глядеть надо заранее. Почему ты всегда спохватываешься слишком поздно? — Мильда смеялась, делая вид, что вырывается от него.
— Что же делать, если на тебя никак не наглядеться!
— Завтра тоже день, а ты хочешь сегодня разглядеть все!
— Если ты будешь надо мной смеяться, так берегись! — Цезарь обнял и горячо поцеловал Мильду. Она вырвалась и убежала, смеясь:
— Такими глупостями женатые люди не занимаются. Так дурачатся только влюбленные парочки, а не муж с женой!
— Ты бы лучше оставила свои насмешки у старой Заттихи, а сюда пришла бы хорошая и милая!
— Смотри-ка, уже в день свадьбы я стала немилой! Ну, этого я тебе долго не забуду! — воскликнула Мильда, размахивая своими маленькими кулачками. Глаза у нее горели от счастья, словно два пылающих уголька. Она любила своего Цезаря, и ей очень хотелось с ним поозорничать. Все прежние встречи прохо» дили слишком серьезно, и Мильда никогда не могла вдоволь порезвиться. Казалось, будто они до этих пор не смели веселиться и быть молодыми. Разные заботы и неудачи угнетали их, заставляя всегда быть серьезными. Мильде хотелось в этот вечер отбросить все гнетущее и дать волю своей рвущейся наружу радости.
— Забудешь или не забудешь, а такой резвушкой я тебя еще никогда не видел. Неужели замужество делает всех женщин такими легкомысленными? Теперь я верю, что из самого святого ангелочка получается шаловливая ведьмочка!
— Ах, ты этого не знал раньше? Значит, мне достался муж, которого можно обвести вокруг пальчика! Это нам пригодится.
— Только не пугай меня! А то я еще сбегу в первый же вечер.
— Это уж было бы совсем в твоем духе, и я бы не удивилась, а просто взяла бы и привела тебя обратно. Теперь я тебя раскусила и знаю, как с тобой обращаться.
— Тогда мне нечего бояться! Надо только положиться на тебя: ты убережешь от всех бед и невзгод, а если со мной что-нибудь случится, виновата будешь
только ты.
— Не будем спорить, а давай договоримся, что виноватым всегда и во всем будешь ты. Даме не подходит быть виноватой.
— Хорошо,- я всегда буду виноватым, только сейчас не удирай от меня.
— Как бы не так! Я с женатыми- мужчинами не вожусь.
— Но я же твой собственный муж.
— У меня еще никогда не было мужа. Откуда же вдруг мог взяться свой собственный? — Мильда увертывалась, но Цезарь не отставал и со всей пылкостью доказал ей, что теперь у нее действительно есть свой собственный муж.
Жизнь шла своим чередом, и Цауне мог бы сказать, что он счастлив, — если бы только Аустра не обращалась так легкомысленно с деньгами фирмы! Приходя с работы измученным и усталым, он всякий раз чувствовал, как хорошо и спокойно дома, возле Мильды. В конторе же теперь было как в аду. Аустра чувствовала себя полной хозяйкой, и ее наглость не знала границ. К бухгалтеру она относилась с таким презрением, что он долго скрывал от нее даже свою женитьбу, лишь бы не сделаться жертвой новых насмешек. Идя на работу, он даже снимал и прятал в карман обручальное кольцо, а выходя из конторы и направляясь домой, снова надевал его на палец. Таким путем ему действительно удавалось долгое время утаивать свой брак. Из-за страха перед Аустрой Цезарь уже в самом начале своей семейной жизни солгал Мильде. Она спросила, что говорят на службе про его женитьбу. Цауне покраснел и сказал, что желают им счастья и только. Мильда еще поинтересовалась, что сказала Аустра?, Он и тут солгал, ответив, что Аустра только спросила, какое он взял приданое. Дальше Мильда не допытывалась, и Цезарь думал, что этот вопрос похоронен навеки. Но не тут-то было. Все несчастья в жизни Цауне происходили из-за его нерешительности и малодушия. Так вышло и на этот раз.
Однажды Мильда оказалась в старой Риге и завернула в контору к Цезарю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Все же Эдмунд проявлял немножко внимания к матери — например, не отказывался принимать от нее деньги, даже будучи уже на хорошем месте, и это казалось ей из ряду вон выходящим проявлением сыновней любви. Личной жизни у нее самой не было; она привыкла жить лишь для Эдмунда. Когда сын женился на дочери богатого Нагайниса, ей показалось, что теперь он взобрался на самую высокую гору, где до него уж никто не доберется и откуда ему будет трудно разглядеть далее свою мать. Но когда жизнь сына расстроилась, старуху это совсем пригнуло к земле, а потом и сломило вконец. Хоть бы Эдмунд зашел вечерком, да рассказал бы что-нибудь утешительное! Но он не приходил, и мать чуть не первый раз в жизни почувствовала, что ее сын бессердечен. Разве можно так забывать свою мать? Пришел бы, рассказал бы хоть, где теперь живет. Неужели и вправду мать нужна только тогда, когда нечего есть и негде ночевать? Нет, с этим ее покорное сердце больше не могло мириться.
Обида на Эдмунда, словно червь, подтачивала старую прачку. Любовь к сыну, переносившая ее через, все трясины и помогавшая преодолевать все трудно-
сти, теперь, казалось, замерла в ее душе, умертвляя и самую душу. Матушка Саусайс еще сопротивлялась и боролась с одолевающей ее слабостью, но наконец сдалась. Однажды утром, после проведенной в кошмарах и бессоннице ночи, она . уже не могла подняться — ноги не слушались и голова стала невыносимо тяжелой.. Прошел день, наступил вечер,, а она все лежала, не в силах встать. Когда начало смеркаться, ее охватила жуть. Она может здесь умереть, и никто даже не узнает об этом. Умереть, не повидав Эдмунда перед смертью, — это страшило её больше всего. Стоило ли жить и маяться, если умираешь и некому даже закрыть тебе глаза? Хоть бы зашел кто-нибудь, кого можно попросить, чтобы известили Эдмунда! Но кто же к ней придет? Старуха жила уединенно, как барсук в норе. Рано поутру спешила на работу, вечером с темнотой возвращалась. Могли ли соседи догадаться, что старая прачка не свершает свой каждодневный путь, а слегла, чтобы больше не встать? Сон не шел, и ночи напролет она слушала, как крысы скребутся на чердаке. Казалось, вот-вот догрызут последние доски и проникнут в комнату. Тогда они нападут на нее и, изголодавшись, станут грызть ее заживо, а у нее уже не будет сил сопротивляться. И Эдмунд не придет спасать ее: он совсем забыл свою мать.
Однажды вечером кто-то стучался в дверь, а у нее не было сил подняться и открыть. Она пыталась кричать, но в горле совсем пересохло, и из него не вылетало ни звука. Стук затих, послышались удаляющиеся шаги. Через некоторое время возня у двери повторилась. Потом кто-то колотился в окно, и мать почувствовала, что теперь она должна встать и открыть. Это Эдмунд! Если она не откроет, он уйдет и больше не вернется. Матушка Саусайс собрала последние силы — и свалилась с кровати. Она сильно ударилась головой о ножку стола и не могла подняться даже на четвереньки. За окном снова раздались поспешно удаляющиеся шаги, но она не могла вернуть их. Она знала, что это Эдмунд, и вскрикнула, но сама не услышала своего крика, потому что не слышала уже больше ничего на свете.
Человек, не слышавший последнего зова старой прачки, был не видением умирающей, а ее сыном Эдмундом. В этот вечер,терзаемый странным беспокойством, он скитался по городу и дважды направлял свои шаги к домику, где жила мать. Ему очень хотелось курить, а в кармане не было ни сантима. Эдмунду показалось странным, что в первый его приход матери не было дома. Куда это она могла уйти так поздно? Вечерами она обычно сидела дома, умаявшись за день так, что не хотелось никуда идти. И Эдмунд через некоторое время вернулся проверить, не пришла ли мать. Понапрасну провозившись у дверей, он постучал в окно. Никто не отзывался, и Эдмунд пошел прочь. Но тут ему показалось, будто кто-то вскрикнул и упало что-то тяжелое. Эдмунду стало жутко, и он поспешно ушел. В эту ночь он долго бродил по улицам, но не мог отделаться от неприятного ощущения. Снова и снова мысли его возвращались к матери. Что с ней могло случиться, если она ушла из дома? Может быть, заболела? Нет, тогда бы она откликнулась и впустила его. Значит, не то. Но он не мог отогнать эту мысль и невольно стал строить различные предположения. Ну что за жизнь у такого старого человека? Работа и одиночество, без отдыха, без всяких радостей.. . Кому она нужна? Да никому. Но ведь он-то разыскивал ее! Да, только затем, чтоб достать денег на папиросы. И Эдмунду стало стыдно, что он совсем позабыл мать. Ведь она отдала ему всю свою жизнь и вырастила его. Да, это правда; но что же он мог поделать, если между ними уже нет ничего общего? Не о чем говорить и нет никакой нужды встречаться. Так много других дел, вечно некогда. Зачем же растрачивать время на совершенно ненужные вещи? Ему вдруг пришло в голову, что в один прекрасный день мать может умереть. Он подумал такое впервые, и эта мысль уже не покидала его. Она казалась нелепой, но от нее невозможно было отвязаться.
Эдмунд вышел из дома под вечер, поссорившись с Валентиной. Он был бы рад и вовсе не возвращаться домой. Может быть, удастся переспать у матери. Ведь Валентина за последнее время со злости часто убегала
ночевать к отцу. Почему бы и ему не поступить так же? Но теперь мысль о смерти матери не давала ему покоя и гнала назад, к Валентине. Все-таки будет поблизости человек, можно перекинуться словом. Ночные улицы были совершенно невыносимы, и Эдмунд отправился домой.
Валентина еще не ложилась — с вечера ей вообще не спалось. На появление Эдмунда она не обратила ни малейшего внимания. Стоило ли убегать, чтобы вернуться так быстро? После ссоры они привыкли ждать друг друга домой только на второй, на третий день, а то и позже. Внезапный приход Эдмунда нарушал все укоренившиеся обычаи и был в своем роде тревожным явлением. Эдмунд был бледен и, войдя в квартиру, воскликнул дрожащим голосом:
— Моя мать умерла, я это знаю!
— Откуда ты знаешь? — нехотя спросила Валентина. Ей не нравилось, что в ночное время вспоминают о смерти.
— Откуда? Не твое дело. Достаточно того, что я знаю.
— Раз не мое дело, так зачем ты мне рассказываешь? Оставь свою мудрость при себе.
— Какая ты бессердечная! Ну, у меня такое предчувствие.
— Выслушивать твои предчувствия мне не доставляет никакого удовольствия. Ты же всегда все предчувствуешь.
— Не будем спорить. Но моя мать все-таки умерла, — тихо сказал Эдмунд. Ему хотелось помириться с Валентиной: может быть, тогда он отделается от навязчивых мыслей.
— А если даже так, велика ли беда? Твоя мать была старым, простым человеком. Ты освободишься от лишних обязанностей. Только вот расходы на похороны. Но она ведь оставит тебе какое-нибудь наследство?
В ужасе слушал Эдмунд рассуждения Валентины. Разве можно так говорить про свою свекровь? Правда, Валентина никогда не видела его мать и не желала ее видеть. Но он чувствовал, что возразить следует.
— Какое же наследство она могла мне оставить? Простая прачка.
— Ну, тогда и вовсе не о чем жалеть. Такие старухи обычно скряги и хранят деньги в чулке. Может, и у нее, припрятан какой-нибудь кошелек с деньгами?
— Конечно, припрятан, и там будет побольше денег, нежели во всем дутом богатстве твоего отца! — насмешливо отвечал Эдмунд.
— Меня-то уж отец, умирая, не оставит с носом. Будь уверен.
— Так чего же он не умирает?
— Богатые люди живут долго. Пускай сначала помрут старые старухи.
— Будь уверена, и ты когда-нибудь станешь старой старухой,
— Ну уж белье-то стирать никогда не буду.
— Нельзя знать, что нас ждет. А от старой прачки все-таки больше проку, чем от молодой лентяйки.
— О моей лени ты не беспокойся. Если есть возможность, почему не полеитяйничать? Неужели всем бегать, высунув язык? Я ненавижу людей, которые бьются только из-за куска хлеба и пренебрегают высшими идеалами. Не все люди созданы для загребания денег, кому-то нужно их тратить. Иначе идеализм вовсе исчезнет. Мои мысли подымаются выше бельевой лохани.
— Если бы я знал, что твои мысли не идут дальше дивана или кинематографа, то мог бы подумать, что ты и вправду сфантазируешь что-нибудь грандиозное! — съязвил Эдмунд. — Но теперь мне смешно слушать твою философию лености и никчемности.
— Ну и не слушай. Зачем же ты так скоро вернулся? Я уж обрадовалась, что хоть одну ночь не услышу твоих нравоучений и смогу как следует выспаться.
— Неужели ты еще до сих пор не выспалась? У тебя только и дела, что спать да наряжаться. — Эдмунд замолчал. Не отвечала и Валентина. Так молча они ушли спать. В постели Валентина скоро захрапела, а Эдмунд еще долго мучился, упрекая себя в том, что так долго ,не навещал мать.
На другой день оказалось, что старая прачка действительно скончалась. Эдмунд нашел ее лежащею ничком на полу. Можно было легко установить, что она умерла, упав с кровати. Странным казалось Эдмунду это зрелище: из каждого угла выпирала самая неприкрытая нищета и нужда. Удивительно, как он раньше не замечал бедность и пустоту этого жилища! Хотелось кричать о нужде, ютившейся тут.
Вскоре Эдмунд убедился, что Валентина права. Погребение матери принесло только, расходы и заботы, а удовольствия ни малейшего. И почему старые люди не могут исчезать точно так же, как тает весной ноздреватый, уже никому не нужный снег? Тогда у остающихся не было бы столько забот и расходов. Лх; на свете многое нужно устроить совершенно по-иному, и жизнь стала бы куда лучше.
Цезарь Цауне накопил несколько сот лат, и они были словно крылья, уносящие его к счастливому будущему. Ему удалось найти двухкомнатную солнечную квартирку на улице Тербатас. Из окон были видны заезжие дворы, где стояли лошади со всех концов Вид-земе и громко разговаривали крестьяне. Со стороны можно было подумать, что они из-за чего-нибудь ругаются. Но это было не так. Им просто нравилась звучность собственных голосов, и они хотели, чтобы глухие рижские стены слушали их так же, как тихие родные поля.
Цауне с Мильдой обставили квартирку просто и мило. На мебель они не могли расходовать много, поэтому приобрели только самое необходимое. К чему лишний скарб, если они любят друг друга? Нет, счастливые будут счастливы даже на жестких досках, несчастных же не осчастливит и самая мягкая мебель. Так рассуждала Мильда, и Цезарь от всей души соглашался с нею. Они понимали друг друга даже в мелочах и знали, что их любовь вовек не затмится никакими облаками.
Когда квартира была обставлена и Цауне уже переселился туда, воскресным вечером в кругу ближайших друзей была отпразднована свадьба. Среди гостей была портниха Заттис, но не было ни Цеплиса, ни Аустры. Им незачем даже знать о том, что происходило в тихой квартирке на улице Тербатас. Разрумянившаяся Мильда была хороша в белом подвенечном наряде. Она сама ухаживала за гостями, уделяя особое внимание родителям Цезаря и своей бывшей хозяйке. Цауне был радостно взволнован. Ему нравилось смотреть на разрумянившуюся, хлопотливую Мильду. Всякое дело спорилось в ее руках. Работа доставляла ей удовольствие, да и другим было радостно, глядеть на нее. Вместе с таким другом можно шутя снести самую тяжелую ношу.
После скромного угощения и задушевной беседы гости начали расходиться. Надо оставить молодых вдвоем. Разве им нужны теперь другие люди, если сами они друг другу кажутся целым миром? Так отшучивались гости в ответ на уговоры Цезаря и Мильды посидеть еще. Завтра рабочий день, и нельзя загуливаться до ночи. Цезарю тоже надо идти на работу. Счета и книги ведь не желают знать, что он вчера справлял свадьбу. Может быть, директор с воскресного похмелья будет в дурном настроении, и тогда подчиненным придется держать ухо востро. Так рассуждали простые люди, расходясь восвояси.
Когда гости ушли и Мильда немножко прибралась, Цезарь взял ее за руки и, глядя в глаза, сказал:
— Завтра тоже день, а ты собираешься все переделать сегодня. Я же хочу наконец разглядеть, что у меня будет за женушка.
— Ну, если уж до сих пор не разглядел, то можно смело сказать, что с женитьбой ты попал впросак! Глядеть надо заранее. Почему ты всегда спохватываешься слишком поздно? — Мильда смеялась, делая вид, что вырывается от него.
— Что же делать, если на тебя никак не наглядеться!
— Завтра тоже день, а ты хочешь сегодня разглядеть все!
— Если ты будешь надо мной смеяться, так берегись! — Цезарь обнял и горячо поцеловал Мильду. Она вырвалась и убежала, смеясь:
— Такими глупостями женатые люди не занимаются. Так дурачатся только влюбленные парочки, а не муж с женой!
— Ты бы лучше оставила свои насмешки у старой Заттихи, а сюда пришла бы хорошая и милая!
— Смотри-ка, уже в день свадьбы я стала немилой! Ну, этого я тебе долго не забуду! — воскликнула Мильда, размахивая своими маленькими кулачками. Глаза у нее горели от счастья, словно два пылающих уголька. Она любила своего Цезаря, и ей очень хотелось с ним поозорничать. Все прежние встречи прохо» дили слишком серьезно, и Мильда никогда не могла вдоволь порезвиться. Казалось, будто они до этих пор не смели веселиться и быть молодыми. Разные заботы и неудачи угнетали их, заставляя всегда быть серьезными. Мильде хотелось в этот вечер отбросить все гнетущее и дать волю своей рвущейся наружу радости.
— Забудешь или не забудешь, а такой резвушкой я тебя еще никогда не видел. Неужели замужество делает всех женщин такими легкомысленными? Теперь я верю, что из самого святого ангелочка получается шаловливая ведьмочка!
— Ах, ты этого не знал раньше? Значит, мне достался муж, которого можно обвести вокруг пальчика! Это нам пригодится.
— Только не пугай меня! А то я еще сбегу в первый же вечер.
— Это уж было бы совсем в твоем духе, и я бы не удивилась, а просто взяла бы и привела тебя обратно. Теперь я тебя раскусила и знаю, как с тобой обращаться.
— Тогда мне нечего бояться! Надо только положиться на тебя: ты убережешь от всех бед и невзгод, а если со мной что-нибудь случится, виновата будешь
только ты.
— Не будем спорить, а давай договоримся, что виноватым всегда и во всем будешь ты. Даме не подходит быть виноватой.
— Хорошо,- я всегда буду виноватым, только сейчас не удирай от меня.
— Как бы не так! Я с женатыми- мужчинами не вожусь.
— Но я же твой собственный муж.
— У меня еще никогда не было мужа. Откуда же вдруг мог взяться свой собственный? — Мильда увертывалась, но Цезарь не отставал и со всей пылкостью доказал ей, что теперь у нее действительно есть свой собственный муж.
Жизнь шла своим чередом, и Цауне мог бы сказать, что он счастлив, — если бы только Аустра не обращалась так легкомысленно с деньгами фирмы! Приходя с работы измученным и усталым, он всякий раз чувствовал, как хорошо и спокойно дома, возле Мильды. В конторе же теперь было как в аду. Аустра чувствовала себя полной хозяйкой, и ее наглость не знала границ. К бухгалтеру она относилась с таким презрением, что он долго скрывал от нее даже свою женитьбу, лишь бы не сделаться жертвой новых насмешек. Идя на работу, он даже снимал и прятал в карман обручальное кольцо, а выходя из конторы и направляясь домой, снова надевал его на палец. Таким путем ему действительно удавалось долгое время утаивать свой брак. Из-за страха перед Аустрой Цезарь уже в самом начале своей семейной жизни солгал Мильде. Она спросила, что говорят на службе про его женитьбу. Цауне покраснел и сказал, что желают им счастья и только. Мильда еще поинтересовалась, что сказала Аустра?, Он и тут солгал, ответив, что Аустра только спросила, какое он взял приданое. Дальше Мильда не допытывалась, и Цезарь думал, что этот вопрос похоронен навеки. Но не тут-то было. Все несчастья в жизни Цауне происходили из-за его нерешительности и малодушия. Так вышло и на этот раз.
Однажды Мильда оказалась в старой Риге и завернула в контору к Цезарю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45