А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

!
Вспомните историю Инессы Арманд, актрисы Марии Федоровны Андреевой. Женщина высоких душевных идеалов порывает со своей средой. Уходит от обеспеченной беззаботной жизни, от роскоши и изобилия, становясь на тернистый путь революции, принимая сторону тех, кто борется за новое, идеальное общество.
Несовместимость душевного склада гибельна для двоих. Роковой исход предрешен. Когда любовь не слишком сильна, дело заканчивается разрывом. В ином случае — гибелью более слабого.
Трагедия семьи Алчевских для меня предстает в свете любви и слабости. Да, слабости банкира Алексея Николаевича Алчевского перед высоким либерализмом жены, постоянно влиявшей на его деловой характер.
Негоциант, магнат, банковский воротила не смеет быть либералом, пускаться в ненужные сантименты.
Любовь к жене очеловечила, одухотворила машину, какую в идеале должен являть собою делец. Погибло дело, но человек возродился, гибелью заплатив за свое возрождение.
За окном было совсем темно, по стеклам шелестел дождь. Мы отказались от чая с кизиловым вареньем, предложенного нам гостеприимными хозяевами, и заспешили домой. Федор Семенович вызвался нас проводить. Пока он снаряжался, мы разглядывали картины в старинных рамах, на стенах гостиной — морские пейзажи. Елена Алексеевна сказала, что писал их ее отец, академик архитектуры Бекетов,— недавно в Харькове состоялась даже выставка его работ...
На улице Федор Семенович, вышагивая под своим черным зонтом, время от времени показывал нам дома, построенные по проекту его деда. На углу он задержался возле белого двухэтажного дома:
— Это здание тоже проектировал Бекетов,— сказал он.— Здесь помещалась школа Алчевской...
У входа висела табличка. Свет уличного фонаря позволил нам прочитать надпись:
«Средняя общеобразовательная школа рабочей молодежи № 10».
Федор Семенович рассказывал о Бекетове, о том, что отец его деда был родным братом деда Александра Блока, таким образом — прадед их...
Надо было опять разбираться в родстве. Мне это было уже не под силу. И пока Федор Семенович оживленно обсуждал с моей дочерью степень своего родства с Александром Блоком, я просто вдыхала сырой ночной воздух родного города. Дождь шелковисто шуршал о раскрытый зонтик, большая мокрая площадь перед нашей гостиницей блестела в темноте, как спина кита.
В ту ночь я долго не могла заснуть. В моей голове странно и прекрасно переплелись события и имена — Чехов, Алчевская, Ворошилов, Бекетовы, моя мама, письмо, посланное из Ялты семьдесят пять лет тому назад. Все это, отдельное и, казалось бы, несоединимое, вдруг соединилось, спаялось в единую цепь, обнаружив тесную связь минувшего с настоящим. Даже то, что в здании, где помещалась школа Алчевской, теперь вечерняя школа рабочей молодежи. Вряд ли Христина Даниловна мечтала о лучшем для себя памятнике!..
Кстати, почему бы не присвоить этой школе имя Алчевской?..
Мы покинули Харьков на другой день. Особенно синий и солнечный после ненастья, он показался нам очень долгим. Мы бродили по улицам моего детства, дольше обычного стояли возле дома, где я родилась, глядя на окна, за которыми давно уже шла своя жизнь и за стеклами виднелись банки с соленьями, закрытые марлей и перевязанные шпагатом. Из этого окна Наташа Перепелицына чуть не выпала, когда ей было два года, но я, уже пятилетняя,, каким-то чудом удержала ее за пятку... И теперь мы с дочкой поднялись по щербатым мраморным ступенькам, заглянули в подъезд, где на беленой стене уцелел памятный мне с детства рельеф — вишневые ветки, с листьями и вишнями.
На веселой, пестрой от студенческой толпы Сумской продавались жареные пирожки с картошкой. Старики грелись на солнце, заполнив скамейки Театрального сквера, а у фонтана «Стеклянная струя» всегда наготове стояла игрушечная белая лошадка, впряженная в красную повозку,— реквизит детского фотографа.
Потом мы собирали каштаны в еще сырой траве городского сада и, пройдя по главной алле к видовой площадке над обрывом,— с этого холма Пинчо, если продолжить сравнение Харькова с Римом,— смотрели на город, подернутый дымкой, освещенный косым вечерним солнцем, повисшим над куполами Благовещенского собора.
Возвратившись в Москву, я внимательно изучила все, что было написано об Алчевской, в том числе и ею самою. Тогда для меня окончательно сложился облик этой незаурядной женщины, сказавшей о себе: «Говорят, что у каждого человека бывает свой пункт помешательства. Моим пунктом являлась мысль обучить как можно больше женщин грамоте...»
С трех фотографий, помещенных в книге Алчевской «Передуманное и пережитое», на меня смотрела женщина с открытым решительным лицом и серьезным, как бы в себя обращенным взглядом. Такой изображена она в девятнадцать лет, и в сорок девять, и в шестьдесят девять. От первой к последней фотографии волосы, зачесанные назад, побелели, лицо округлилось, но серьезность и решительность остались. По натуре впечатлительная, нервная, очень женственная, артистичная,— недаром воспитавший актрису Асенкову театрал обещал, что, пойдя на сцену, она станет второй Асенковой,— Алчевская знала и ценила в себе именно эти качества — решительность и серьезность. И такой пожелала остаться в памяти потомков,— книга издавалась при жизни Христины Даниловны и фотографии отбирала она сама.
Я так подробно пишу об Алчевской не только потому, что в своем письме она говорит о визите к ней Чехова и разговоре с ним. Конечно, важна уверенность в подлинности рассказа, и тут личность пишущего играет не последнюю роль. Но я убедилась, что многие люди, даже не чуждые литературе, никогда не слышали об Алчевской или знают о ней весьма мало.
Между тем ее деятельность высоко ценили Лев Толстой, Достоевский, Глеб Успенский, Софья Ковалевская, Элиза Ожешко; Тургенев, познакомившись с Христиной Даниловной в Петербурге, приглашал ее на свои литературные чтения. Несомненную ценность представляет собой ее рассказ о встречах с Достоевским, письма его к Алчевской. Но наиболее интересны ее воспоминания о встрече с Львом Толстым четырнадцатого апреля 1884 года. Лев Николаевич посетил Алчевскую, придя к ней в гостиницу из своего хамовнического дома, и они долго беседовали на любимую, занимавшую обоих, тему народного образования,— указатель «Что читать народу?» тогда только что вышел.
«Знайте, что я самый рьяный пропагандист вашей книги»,— сказал, по воспоминаниям Алчевской, Лев Николаевич. Она приводит высказывание Толстого о том, какую литературу предлагают народу,— лубочную, тенденциозную («Ее не любит народ, не люблю и я»...—заметил Толстой), бездарную. «В ней работают люди, оказавшиеся негодными для литературы, предназначенной для интеллигенции». И, наконец, четвертую,— Толстых, Тургеневых, Достоевских,— которую, по мнению Толстого, народ не понимает, потому что она пирожное, а не хлеб насущный...
С этой, последней, частью высказывания Толстого Алчевская не могла согласиться.
Она всегда была против примитивной литературы «для народа». Не признавала литературы специально женской или солдатской и твердо стояла за то, чтобы поднимать широкого читателя до высоких образцов классики. За это ратовал и ее «Указатель»...
Алчевская спорит с Толстым, приводя в пример «Записки охотника» и толстовское «Чем люди живы». Спрашивает его мнение о народных отзывах на сочинения Островского, приведенных в указателе.
« — ...Прелестно,— отвечал он. (...) по прочтении этих отзывов, он (Островский.— Прим. автора.) вдруг опять вырос предо мною во весь рост, и я пришел в такой азарт, что собрался одеваться и ехать к нему делиться впечатлениями, да кто-то помешал...»
Христина Даниловна пожаловалась Толстому на то, что некоторые «находят эти ученические отзывы деланными» и думают, что она «сама их сочинила».
«— Если бы мы могли с вами так сочинять, мы были бы гениями»,— возразил Лев Николаевич. И, поинтересовавшись, кто изобрел эти отзывы, то есть ввел в указатель отзывы читателя из народа,— Алчевская застенчиво призналась, что это она,— заметил: «—Я так и знал».
Удивительная женщина! Преодолев косность своей семьи, усвоив грамоту самостоятельно, когда, стоя в детстве за дверью, слушала, как обучают братьев, не имея учительского диплома, преодолев множество препятствий, она всю жизнь отдала любимому делу — народным школам. Началось с увлечения книгой Чернышевского «Что делать?» (Не отсюда ли и вопросительная нота в названии указателя «Что читать...»?), даже была попытка открыть швейную мастерскую. Позже создание подпольной школы для крестьянских детей в селе Алексеевка,— ее вызвали к судебному следователю, в повестке было сказано, что она обвиняется в уголовном преступлении,— «в нарушении постановлений о воспитании юношества». И ученики — их тоже вызвали, допрашивали,— крестьянские дети, дав показание следователю, что Христина Даниловна их учила «по азбучке», сами уже смогли расписаться,— таково было для них первое применение школьной науки.
Алчевская описывает в своей книге обыск у петербургского общественного деятеля, основателя народных воскресных школ в столице, Николая Александровича Вар-гунииа, с которым близко была знакома и обменивалась опытом по школьному делу,— Варгунин приезжал в Харьков и многое там для себя почерпнул. Человек одинокий, он нежно любил маленькую племянницу, дочь умершей от чахотки сестры, и воспитывал ее вдвоем со старушкой теткой. Ребенку была отдана лучшая комната в доме, со светлыми занавесками, розовыми обоями, парижскими игрушками...
«...И вот у двери этой комнаты, этой «святая святых», стояло несколько чужих людей — жандармов с тупыми физиономиями и бессердечием грубых невежественных людей... Нет, он не пустит их в эту комнату, он защитит это нежное больное дитя, он унизится, он упросит, он отстоит силою! Пусть отрывают они всюду доски полов, как отрывали в предыдущих комнатах; пусть роются во всех его интимных письмах и бумагах; пусть посягают на все его сокровища — лишь бы ему отстоять эту заветную комнату...»
Справедливо отметив, что именно это волнение и просьбы возбуждают подозрение «синих» людей (определение Алчевской), она далее пишет: «...Еще минута — и девочка, вся перепуганная и трепещущая при виде этих людей и бледного лица дяди, истерически рыдает в своей розовой постельке, а старая тетя, понявшая вдруг весь ужас происшествия, стоит перед жандармами, точно грозный призрак, в одной белой ночной рубахе».
Следует (привожу в сокращении) диалог старой женщины с жандармом:
«— Не угодно ли вам одеться, сударыня?»
«— Одеться?.. Да разве вы люди? Слыхали ли вы, что в старину помещики не считали за людей своих рабов и ни малейшим образом не стеснялись их присутствием? Они были не правы, поступая так; но я права, презирая вас и ваше гнусное ремесло!..»
Между тем, пишет Алчевская, в соседней комнате плакал несчастный Варгунин, обвиняя себя в том, что не сумел отстоять близких от насильственного вторжения. Жандармы продолжали рыться в бумагах, ничего запретного не находя. Вокруг дома собралась хмурая толпа.
«Что думала эта толпа, эти рабочие в то время, как оскорбляли и позорили их благодетеля?! Что думали интеллигентные люди, содействовавшие, быть может, стачке на фабриках?...»
Эта глава «Из дневника» посвящена памяти Варгу-нина, скончавшегося после обыска от сердечного припадка.
Остается напомнить, что написаны эти строки женой денежного магната, главы банковских обществ. Но такова была моральная сущность Алчевской, ее взгляды. Не напрасно правительство боялось ее влияния на «воспитание юношества», если все окружающие, включая мужа, испытывали это влияние.
Запись о Варгунине сделана за три года до встречи с Чеховым в Ялте. Но не пора ли вернуться туда, в солнечный апрельский Крым девятисотого года? Вернуться теперь, когда в найденном мною письме почти не осталось «белых пятен» и Вторая версия уже налилась соком, как поспевающий на ветке плод.
Итак,— Вторая версия.
Христина Даниловна Алчевская, деятельница народного просвещения, выпустившая при содействии учителей основанной ею воскресной школы указатель «Что читать народу?», будучи в Ялте, переживает тяжелый душевный кризис,— озабоченность мужа банковскими делами она принимает за охлаждение к ней как к женщине. Единственным светлым лучом в эту весну явилось для нее знакомство с Чеховым, которому она послала «свои рецензии при письме». Рецензии, которые, по свидетельству Алчевской, Антон Павлович оценил так высоко.
Во Второй версии легко объяснялось, почему Чехов хотел показать эти рецензии Горькому, писателю, вышедшему из народа,— ведь это был отзыв о его вещах, рекомендованных для народного чтения...
Сохранились ли эти рецензии Алчевской? И о каких произведениях Чехова шла в них речь?.. Это еще предстояло узнать.
Просмотрев фамилии адресатов в обширной чеховской переписке, писем Чехова к Христине Даниловне Алчев-ской я не обнаружила.
Но не сохранились ли письма Алчевской к Чехову?
В Отделе рукописей Ленинской библиотеки мне любезно протянули переплетенную в коричневый коленкор тетрадь. В ней, в алфавитном порядке, стояли фамилии корреспондентов, чьи письма к Чехову или другим членам его семьи хранятся в Отделе. В этом списке я сразу нашла — «X. Д. Алчевская. 1900 год». Судя по номерам, писем было несколько...
Дежурная по читальному залу, наведя справку, сказала, что я смогу прочитать эти письма, если подожду полчаса. Всего тридцать минут, а то и меньше, отделяли меня от заветной цели. Тридцать минут счастливого ожидания!..
Мелкий снежок сеялся за окном. За отдельными, на одного человека, столами прилежно работали люди, каждый над своей темой. Их было человек десять, не больше. В тишине было слышно, как шелестят страницы, а порой даже самое дыхание. Окно выходило на боковую улицу, щурясь от снега спешили прохожие. И я вспоминала, как шла сюда, как не сразу отыскала вход в это великолепное здание, знаменитый дом Пашкова — величаво взирающий со своего холма Книжный Храм, памятник московской архитектуры. Вспоминала бесчисленные его лестницы и коридоры, украшенные старинными статуями богов и богинь, покровителей муз и наук.
И бесчисленные залы, и шелест книжных страниц, похожий на шелест леса. И постового, которому я предъявила свой документ. Какие великие ценности охраняет он, постовой!.. Подошла дежурная, молодая румяная девушка. Сказала:
— Ваш заказ получен...
И протянула мне картонную синюю папку, в каких школьники хранят иногда свои тетрадки. Карточка с указанием шифра, единица хранения... И в руках у меня тонкие двойные листки — та же почтовая бумага, знакомый безупречный почерк. Еще более безупречный, чем в письме к подруге. И дата — 2 Апреля 1900 г. Ялта...
«Глубокоуважаемый Антон Павлович!»
Письмо, которое той весной держал в руках Чехов...
Выразив свое восхищение его талантом, Алчевская
пишет о том, с каким нетерпением ждет интеллигентная публика его новых произведений, как мгновенно расходятся журналы, в которых они опубликованы.
Алчевская просит принять в подарок посылаемые в знак уважения к Чехову два тома указателя «Что читать народу?».
...«Теперь мы работаем над III томом «Что читать народу?» и нам удалось прочитать в нашей мало подготовленной аудитории Ваш рассказ «Бабы» и «Мужики». (...) «...Вы, быть может, не знаете, Антон Павлович, как именно воспринимаются Ваши произведения читателем из народа, насколько они доступны ему. Если вопрос этот интересует Вас, не угодно ли Вам прочитать когда-нибудь в свободную минуту прилагаемую рукопись. Она может оставаться у Вас 2, 3 недели, а затем я попрошу Вас возвратить ее мне, так как у меня нет дубликата.
Адрес мой: Гостиница «Россия», № 25
Глубоко Вас уважающая X. Алчевская».
Так вот какие рецензии Алчевская послала Чехову! В письме к подруге она назвала их своими, потому что это были отзывы учениц ее школы. Отзывы ч и-тателя из народа, записанные ею после прочтения в классе чеховских рассказов.
И вот чьи отзывы Чехов назвал «искренними, правдивыми». Вот о чьих отзывах сказал, что «никогда ни одна критика не доставляла ему столько удовольствия и не вызывала столько интереса, как эта», и просил оставить их у него, чтобы показать Горькому.
«Конечно же Горькому! — думала я теперь, когда все прояснилось.— Не Куприну, не Телешову, не Станко-вичу, не Мамину-Сибиряку. Даже не Бунину,— Горькому!..»
Второе письмо Алчевская посылает Чехову 3 апреля, на другой день после знакомства. С письмом она препровождает ему «Книгу взрослых», которая составлялась шесть лет и по выходе встречена очень благожелательно, критикой самых разных направлений,— Алчевская уточняет это в сноске. Она также сообщает, что в Ялту приехал ее сын Николай Алексеевич, которого тоже интересует вопрос с водой, но он не знает, к кому обращаться с этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12