— Ну чего ты с ними деликатничаешь? Не бойся ты их, делай по-своему, не позволяй морочить себе голову.
— Но ведь она мне дочь, а он — зять.
— Это верно.
— Они же мне не чужие! Может быть, мне уже недолго жить в этом доме, не хотелось бы ссориться с ними. Так же как и с тобой.
— Я понимаю, мама,— тихо согласился он.
— А деньги, что мне выплатят за дом, я разделю на две части,— приглушенно сказала мать, словно опасаясь, что их услышит еще кто-то.— Сколько ни дадут, все вам пойдет.
— Зачем, оставь лучше себе на расходы! — бросил он так резко, что мать даже опешила.
— Ну что я буду с ними делать? В чулке хранить? Нет, я все-таки разделю. А тебе они пригодятся.
— Нам денег хватит, лучше о себе подумай...
Мать развела руками:
— Накопите еще немного, добавите, может, машину купите.
— Зачем мне машина? Поездом удобнее и дешевле.
— Ну тогда что-нибудь другое... Скажем, дачку за городом, ты ведь так любил помогать отцу в саду.
— Это очень давно было, мама,— ответил он с улыбкой.
— Помнишь, ты держал кроликов, голубей, сколько радости они тебе доставляли, как увлеченно ты ухаживал за ними, скажи, что не так!
Он снова снисходительно улыбнулся.
— Все это уже ушло.
— А может, и не ушло.
Франтишек задумался. Лица его коснулось легкое дуновение давних знакомых запахов. Чуть-чуть, мельком пахнуло и исчезло.
— Кроликов я разводил только для того, чтобы мы почаще ели мясо. Вспомни, как тогда трудно было с мясом,— сказал Франтишек.
— Да, помню, было,— ответила мать.— А голуби? Их мы никогда не ели!
— Не хватало еще голубей есть,— покачал он головой.— Голуби — это другое...
— Вот видишь,— оживилась мать.
— Как давно все было! Кажется, даже эти цветы,— он кивнул на клумбу,— теперь уже пахнут иначе, чем тогда.
— Зузка мне тут рассказывала... Они вроде свою дачу собираются обшить деревом,— перескочила вдруг мать на совсем другое, и ее слова вернули сына к реальности.
— Чем-чем? Деревом? Да ведь они только в позапрошлом году ее построили, терразитовая штукатурка еще совсем свежая! Значит, они теперь ее посбивают и обошьют стены лиственничными дощечками?
— Я не знаю,— растерялась мать,— наверное, нет... Наверное, наложат обшивку поверх штукатурки. Или как?
Она вопросительно посмотрела на сына, но тот сидел, обхватив голову руками, и молчал.
— Откуда я знаю, как у них задумано. Может, обошьют дачу деревом изнутри, я не знаю...
Франтишек неподвижно сидел на скамье под орехом и, опустив голову, продолжал молчать.
Мать придвинулась к нему поближе.
— Что случилось, Ферко, что с тобой?
Но сын не ответил.
— Господи! Мальчик мой! — провела мать рукой по его волосам.— Ты же совсем седой!
— Седой, мама, седой,— проговорил он, вставая со скамейки.
Голубятник Вондра этой весной праздновал свое семидесятилетие. Последние десять лет он выпивал редко и в меру, но в день своего юбилея старик позволил себе целый литр вина, и когда Франтишек зашел его поздравить, то увидел перед собой человека необычайно слово
охотливого, жизнерадостного, полного далеко идущих планов — в них не последнее место занимала постройка новой просторной голубятни, которой не будет равных не только в их районе, но и во всем городе: ее предполагалось соорудить на высоченном столбе, врытом глубоко в землю во дворе у старой шелковицы и надежно закрепленном тремя стальными оттяжками.
— Ха-ха! Об этом твердят уже который год! — отмахнулся старый Вондра, когда кто-то из заглянувших к нему в тот вечер гостей заявил, что строительство голубятни в этом районе, на этой улице и на этом дворе — напрасная трата времени и сил.— Тут много чего собирались настроить,— возразил голубятник.— Сразу же после войны поговаривали, что расширят порт, проложат новые железнодорожные пути. Что портовая ограда подступит чуть ли не к нашей веранде, а через дом пройдет новое шоссе. Потом, этак где-то уже в пятидесятых, кажется, в тот год, когда умер президент Запотоцкий...— Тут старик стих, призадумался и как ни в чем не бывало повел рассказ в другом направлении, решив воздать хвалу тогдашнему главе государства.— Вот ведь как, люди добрые, стоит только человеку стать президентом и попасть в этот Пражский Град, сразу вокруг него, хочет он этого или нет, полным-полно разных секретарей. Как и положено президенту... А ведь он сколько раз удирал от них. Проскочит, бывало, мимо часовых и идет в народ, к простым людям. Гуляет по Праге, слушает, о чем народ балакает, но себя не выдает. Иначе нельзя! Иначе какой толк — разве кто перед тобой станет выражаться крепким словцом, когда узнает, что ты президент... Походит, послушает, а потом сядет на трамвай и едет на окраину, в тот квартал, где жил когда-то. Зайдет в пивную, закажет кружку пива и смотрит, нет ли кого рядом из его одногодков. Потом посидят вместе, выпьют две-три кружки, съедят супчику с потрошками, вспомнят былые годы, посоветуются, как лучше заправлять сверху,— в общем, отведут душу... А потом, хоть и жалко ему расставаться, пора назад, к делам. Наверху секретари небось уже с ног сбились, ищут, все телефоны оборвали, гоняют «татры» в разные концы...
— Неужели это правда? — усмехались гости, слушая старого голубятника.
— Ей-богу! У меня друг в Праге, до войны мы с ним работали на оружейке в Брно. Так вот он — его зовут Пепо Стрейчек — мне все это рассказывал. А ему я верю, он не станет обманывать!
— Не может президент просто так, когда захочет, ходить по пивным,— сомневались гости.
— Хотите верьте, хотите нет! — обиделся голубятник.— Мое дело маленькое.— И тут он вдруг опять вернулся к старой теме: — А позднее опять стали болтать, что все забирает судоремонтный завод. Мне бы тогда сразу надо было сообразить, зачем вдруг заводу понадобилось расширяться в нашу сторону, коли с другой стороны места хватает. А порт? Зачем ему здесь судоремонтный, если от воды он будет отгорожен складами... Годка этак через два-три стали поговаривать о каком-то молокозаводе, но на поверку вышло — опять чепуха. И вот теперь сызнова пошли толки. Дескать, наверняка здесь все сломают, люди нуждаются в жилье, новый микрорайон построят. Ха-ха, нашли место! Где гремят вагоны и краны, где днем и ночью душу выматывает от лязга железяк — так я и поверил! Ведь те, кто сюда переедет, ночью глаз не сомкнут. Треп все это. Не верю, что жилые кварталы построят как раз тут! — подытожил старик, но, поскольку его оппоненты молчали, добавил на полтона ниже: — Знаем цену этим слухам!
О том весеннем вечере, когда отмечали день рождения старого голубятника, Франтишек вспомнил, выходя от матери на улицу и заметив перед соседским домом двух знакомых ему стариков, увлеченных разговором.
— Я их столько ждал, несколько ночей не спал, а они шмыг туда, шмыг сюда — и смотались,— жаловался Богуш в тот момент, когда Франтишек подошел к ним.
— Говорите, уже ушли? — спросил Франтишек соседа, поздоровавшись сначала с голубятником.
— На сегодня, кажется, закончили, я был последний,— ответил Богуш.
— Завтра опять придут, теперь их не остановишь,— заметил Франтишек.
— Кто его знает, раньше тоже болтали...— засомневался Вондра.
— Но до сих пор оценщики по дворам не ходили,— поднял Франтишек вверх указательный палец.
— Не ходили...— угрюмо согласился старый голубятник.
— А я жду их как бога, издергался весь, и вот заявляется этот лысый! Я и предложи ему рюмочку, а он мне сразу, мол, оставьте эти штуки, я пришел сюда не палинку пить, а выполнять служебные обязанности,— сердился Богуш.
— Вот зараза! — тихо хмыкнул Вондра.
— У вас он тоже нос задирал? — спросил Богуш у Франтишека.
— Да вроде нет.
— Странно. А чего он тогда на меня взъелся? — мрачно недоумевал Богуш.
— А может, вы задели его достоинство? — засмеялся Франтишек.
— Чем? Рюмкой палинки?
— Или чем-нибудь еще. Мать говорила, вы со мной хотели посоветоваться...— начал было Франтишек.
— Дела не вышло, видать, не гожусь я на такое...— быстро оборвал его Богуш.— С ним еще была эта молодая. Баба все и испортила.
— Ему нужна ее помощь, вдвоем работа идет быстрее,— объяснял Франтишек.
— А при случае и потискать можно. Ведь он — ха- ха — оценщик, черт бы его побрал!
— А ну вас! — нахмурился Франтишек.
— Она хохочет, головкой вертит, прическу подправляет, зад выставила... Да если бы не она, я бы этого лысого уговорил на рюмочку... Бабы в таких делах — помеха,— стоял на своем Богуш.
— К нам они завтра явятся,— встрял голубятник.
— Это уж как пить дать,— вздохнул Богуш.
— А коли так, то чем скорей, тем лучше — разделаться бы уж с этим.
— Потерпи, дождешься,— ухмыльнулся Богуш.
— Голубей отвезу брату. Чердак у него громадный, там им неплохо будет,— утешал себя Вондра.
— Ну-ну! — подтрунивал над ним Богуш.
— Крылышки им перевяжу, какое-то время летать не смогут.
— Вот котам будет раздолье! Продай лучше весь выводок,— посоветовал Богуш.
— Иди в задницу! — вскипел Вондра.— Не болтай!
— Ну что ж, делай как знаешь,— пожал плечами Богуш.
— Чердак высоко, кошка туда не залезет. Постепенно привыкнут к новому месту,— рассуждал голубятник уже поспокойней.
— Значит, будешь таскаться к ним каждый день аж до водонапорной станции? — удивлялся сосед.
Голубятник вяло кивнул головой:
— Почему бы и нет?
— Неизвестно еще, где тебе дадут квартиру, может, у черта на куличках.— Богуш махнул рукой куда-то на север.
— А может быть, и ближе,— вмешался Франтишек в их спор.
— Вряд ли. Сейчас строят только там.
— Все равно буду ходить, времени у меня много! — отрезал Вондра.
— Попросите квартиру в каком-нибудь старом районе, там, бывает, жилье освобождается,— посоветовал голубятнику Франтишек.
— Как же, ждали там его! — ухмыльнулся Богуш.
— Ничего, гулять полезно. По-твоему, я должен сидеть дома у окна и ждать смерти? — не сдавался голубятник.
— Зачем ее поминаешь, чего ты ее кличешь! — рассердился Богуш.— Пробьет час, сама придет...
Протест Богуша Вондра пропустил мимо ушей.
— Крылышки я им стяну веревочкой, со временем привыкнут к новому месту.
— И до каких пор они будут жить инвалидами? — спросил Франтишек.
— До каких? — Вондра задумался, наморщил лоб.— Пока здесь все не снесут.
— Старый дуралей! — не сдержался Богуш.
— Вот тогда я их выпущу.— На его губах появилась улыбка.— Выпущу их, и взлетят они и закружат над портом, потом спустятся пониже, начнут высматривать старую свою шелковицу, вон ту, во дворе...
— И прощай, старый Вондра, полетят они на чужие крыши или попадутся в ловушку к какому-нибудь ловкачу,— подхватил сосед.— Продай их лучше, пока не поздно!
— ...станут всматриваться, а шелковицы уже нет,— продолжал фантазировать Вондра.— Нет и старого голубятника, никто не любуется их полетом, нет и этой залатанной крыши... И взлетят они высоко-высоко, сделают еще пару кругов, не веря своим глазам. И тогда они...— Вондра осекся, словно только сейчас до конца осознал все, о чем говорил.— И тогда они... вернутся к брату, к нему на крышу, вернутся...— Он облизал сухие губы, затряс головой и, не говоря больше ни слова, засеменил на другую сторону улицы, к своему дому, к милым его сердцу птицам.
В сплошной застройке Сиреневой улицы в трех участках от дома Богуша многие годы зияла щербина — заросшая бурьяном пустошь. Появилась она, кажется, во время войны, когда дом, стоявший на этом месте, сгорел, а то немногое, что от него осталось и могло к чему-то сгодиться, разобрали соседи. Обгоревшие стены обвалились, распались на куски, земля вокруг зарастала терновником, лопухом и чертополохом. В первые послевоенные годы и до недавнего времени эта брошенная земля стала любимым местом детских игр. В кустах было тщательно замаскировано несколько блиндажей — так называли свои тайные укрытия мальчишки с улицы. Именно тут, в этих самых «блиндажах», они, давясь от кашля, затягивались дымом первой сигареты и чувствовали себя вольготно. Нелегко им было расстаться с этим уголком, освященным их тайными детскими радостями; возможно, оттого они, уже повзрослев, настороженно и даже неприязненно относились к человеку, который в конце шестидесятых годов, года через три после большого наводнения, шуганул ребятню с их обжитой территории и на этом практически пустом месте поставил дом — кирпичную четырехстенку с несуразной, вычурной крышей, какие одно время были в моде в этой местности, да и по сей день встречаются почти на каждом шагу, особенно в деревнях. Впоследствии хозяева крышу эту разобрали, надстроили второй этаж, увенчав строение уже более современной плоской крышей. С владельцем особняка, новизна которого еще больше подчеркивала безликую убогость близлежащих домов, Франтишек лично знаком не был, но в лицо его знал. Фамилию его он не запомнил, хотя мать в разговорах довольно часто упоминала ее. Этот дом появился, когда Франтишек уже не жил с родителями на Сиреневой улице, но регулярно навещал их.
После того как старый голубятник ушел к своим питомцам, Франтишек тоже собрался уходить, а сосед Богуш вызвался проводить его и немного прогуляться. Но перед тем особняком они задержались, встретив у калитки его хозяина.
— Что, сосед, у вас уже были? — спросил он у Богуша.
— Завтра опять придут,— ответил Богуш.
— А я на сегодня отгул взял,— покачал головой хозяин.
— Ушли уже,— развел руками Богуш.— А вас это, может, и не коснется... Жалко ломать такой крепкий дом.
— Эх, еще как коснется,— вздохнул сосед.
— Да, недолго вы в нем пожили.— Франтишек окинул взглядом особняк, покрытый снаружи белой, еще не потемневшей штукатуркой.
— Черт вас дернул построиться именно здесь,— с легкой укоризной заметил Богуш.
Хозяин лишь пожал плечами. Потом, помолчав, все же ответил:
— Вон оно как бывает... Но что теперь говорить... Я уж это знаю... Второй раз за несколько лет... Нелегко это...— Говорил он отрывисто, делая короткие паузы, и после каждой, как бы наверстывая упущенное, выпаливал фразу на одном дыхании, пропуская звуки, отчего вся его речь непривычному слуху казалась маловразумительной.— Был у нас дом в Аранёше... В шестьдесят пятом завалился... грунтовые воды... Да и материал сырой... Нам могли бы новый построить, но жена... Ни к чему, говорит, он нам, ведь в городе работаем, лучше квартиру попросим в многоэтажке... Получили квартиру... Живу, а привыкнуть не могу... Через два года стал строить вот этот... Ох и намучился я с ним.— Он глубоко вздохнул и грустно улыбнулся.
— Дом новый, так что заплатят вам прилично. Построите себе еще,— утешал его Богуш.
— Никто не заплатит... кто учтет работу... А нервы... А сколько я сунул тем за стройматериалы... Это мне кто заплатит... А рабочие... Один бог знает, сколько я им ставил палинки, вина, пива...— Голос у владельца самого нового дома на Сиреневой улице сорвался.
— Это точно, трудов со стройкой много,— подтвердил Богуш.— Официальная оценка — курам на смех...
— На смех, на смех...— подхватил тот.
— Но все-таки кое-что получите. Не так уж много. Снова построитесь, там, за вокзалом, в господском районе,— подбадривал Богуш.— Заживете среди сливок общества.
— Шутите...— насупился хозяин.
— У вас, наверное, будет первоочередное право на получение участка?
— Мне теперь все равно.
— Вы еще молодой,— рассудительно втолковывал Богуш.— Что-то вам возместят, и дело пойдет, кое-что подкопите, кое-что своруете, как другие, а там, глядишь, опять дом поставите...
— Мне негде воровать,— отвечал, покраснев, владелец дома, не похожего на все остальные по Сиреневой улице.
— Это я просто так, к слову, что называется,— пошел на попятную Богуш.
— Я не из тех, что воруют... Да им и воровать-то не надо... За них это делают другие... У таких дома сносить не станут...
— Вы только не серчайте,— успокоил Богуш соседа.— Мне известно, что этот дом не на ворованные деньги построен.
— А почему вам разрешили строительство, если все здесь рано или поздно должно пойти на слом? — задал Франтишек вопрос, который вертелся у него на языке.
— Видать, тогда об этом не подумали...— Мужчина более-менее успокоился.
— Кругом столько чиновников, и никто ничего не знает! Строят, ломают, снова строят и снова ломают, им же это плевое дело. Государство все спишет, черт бы их побрал! — вскипел Богуш.
— Планы меняют как хотят. Правая рука не знает, что делает левая,— подхватил Франтишек.
— Это правда, нет у людей уверенности... Сегодня так... завтра наоборот... И никто ни за что не отвечает... Разве так работают! — отвел душу и владелец дома.
Все замолчали. И в самом деле было о чем подумать.
Первым нарушил молчание снова помрачневший «новосел».
— Завтра ко мне заявятся... Не знаете, сосед, придут те же самые?
— Наверняка те же. У них район поделен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16