Убитых немцы подтащили к тропе и уложили лицом вверх, к небу...
Йован следил за всем этим с горящим сердцем. Затем потянулись гитлеровские солдаты. Они шли не спеша, изредка оглядываясь. Большие группы проходили быстрее. Порой Йовану казалось все это кошмарным сном. Не хотелось верить в реальность происходящего. Но мимо тянулись немецкие обозы: десять навьюченных мулов и десять сопровождающих с винтовками на ремне...
Подул ветерок, обдавая нас свежестью и запахом каких-то полевых цветов. Из-за лопуха выскочила ящерица и удивленно уставилась на Йована. Я понимал его душевное смятение, так как сам пережил такие же минуты.
— Нам еще дня два топать пешком, пока не попадем в наши края, —- сказал я ему. — А может, и больше.
— Возможно.
— И еды не будет.
От солнца лицо его стало совсем смуглым, как у цыгана. За эти десять дней он сильно осунулся. Мне стало жаль его.
— Я думаю, выдержим.
— Надеюсь, — ответил он. — Но мне все равно.
— Почему?
— Я, конечно, выдержу. Когда-то я был пастухом и привык ходить пешком. Мне, наверное, легче, чем остальным. Но я зол на весь свет.
— Где ты пас скотину? Он назвал одну из областей на юго-востоке.
Свою? — Отца и дяди. А иногда и соседскую. У нас были хорошие псы. Я мог целыми часами лежать на спине и наблюдать за облаками. Мне очень хотелось отправиться посмотреть, где конец света. Потом мне сказали, будто у земли нет края. Я усомнился: неужто она и в самом деле такая большая? «Ан нет, — сказали люди, — не настолько она велика, что нельзя ее обойти. Она — круглая». Очень долго я не мог понять, почему же не выливаются океаны, раз она круглая. На другой стороне ее — Америка... Значит, люди висят там вниз головой?
— Нет, — возразил я, — у земли нет «верха» и «низа».
— Почему?
— Из-за земного притяжения. — Я слыхал о нем.
— Сейчас не до этого, — прервал его я. — Сейчас — у нас есть нечего.
— Чем болтать языком, — проворчал старик, — лучше бы подумали, как нам выбраться.
— Выберемся, — ответил я.
Усталые люди не любят лишних разговоров. Вслед за стариком на нас накинулся Судейский.
— Катитесь к черту с вашими баснями!—вспылил он.
— Почему?
— Потому что мешаете!
— Поляна большая.
— Может, мне поискать край гор?
— Ради бога, не надо, — взмолился я.
— Тогда бросьте философствовать!
— Кончай, — спокойно сказал Минер. — Ничего сказать не даешь.
Минер обладал завидной выдержкой: даже если и разозлится, то не покажет виду.
Адела молча латала обувь. Рядом с ней сидела Рябая. На ее похудевшем лице остались только карие глаза. Иногда Рябая смотрела на нас и что-то говорила Аделе. По тревожному взгляду Аделы я догадывался, что речь шла обо мне.
Высоко в воздухе носились осы, напоминая роту, под огнем покидающую позицию. И еще они напомнили мне страшную картину: множество трупов у реки и жужжащие над ними осы. Это нельзя забыть. И воспоминание об этом заставляет думать о мести.
Рядом со мной оказалась Адела. Она, видимо, тоже наблюдала за осами.
— Тебе это ничего не напоминает, девушка?
— Похоже на пчел, — ответила она и чуть покраснела. — Не называй меня девушкой.
— А как же?
— Товарищ.
Голос ее звучал строго.
В этот момент над кронами деревьев просвистел крыльями кобчик. По раскаленному камню мелькнула его тень.
-— Здесь его гнездо, — произнес кто-то.
— Здесь его добыча, — бросил Минер и добавил:—Его полет — короткий, решительный, словно высеченный в скале. Потому и создает впечатление силы.
— Ты знаешь здесь местность? — спросил я его.
— Знал, — произнес Минер. — Недалеко село.
Это третье село на нашем пути. Какое оно — тоже пустое или сожженное?
— Недалеко, — повторил Минер.
Я посмотрел на Рябую. Страшно худое лицо, детские губы, обычно ласковый взгляд полон безысходной тоски. Под глазами — темные круги. Угрожающе тонкая талия.
— О чем вы говорили? — спросила Рябая.
— А что тебя волнует?
— Тоже хочется поговорить. Иначе жизнь не мила.
— Нам сейчас не до разговоров, — произнес Минер и посмотрел прямо в глаза Рябой. Она глядела на него по-детски испытующе:
— Дойдем ли мы за два дня?
— Кто знает, — ответил Минер. — Как раз об этом мы и говорим, милая. Можно бы, конечно, спуститься в село...
— Слушайте, — сказала Рябая, и щеки ее залил нежный румянец. — Если мы проберемся в село ночью и будем осторожны, то все обойдется. Впрочем, я не люблю вносить предложения.
— Здесь все должны вносить предложения, — сказал Минер. — Раньше мы были уверенней.
— Ты остался таким же.
— Это комплимент?
— Как хочешь...
— Будем держаться вместе вдруг проговорила Адела, и никто не понял, почему она так сказала.
Рябая как-то странно взглянула на нее.
— Мне что-то очень грустно, — сказала мне она. — Но я в здравом уме. Я, конечно, верю, что в конце концов мы победим, даже если и придется мне оставить здесь свои кости.
— Ты не больна? — спросил я.
— Нет.
— Грусть рассеется. Она как туман.
Когда Рябая отошла в сторону, я сказал Минеру:
— Не люблю я села...
— Но мы должны пройти через них, иначе голод задушит нас...
Я молчу. Мы шагаем к юго-востоку. Как всегда, величественно сверкает солнце.
— А Йован — хороший парень, — перевел разговор па другую тему Минер.
— Был хороший.
— А теперь?
— Боюсь, оставит нас.
— Не будем говорить об этом.
— Что ты думаешь о Судейском? —- спросил я.
— Он полностью согласен с нами.
— А старик?
— Хороший.
— Значит, сегодня мы останемся здесь?
— Да, переночуем.
— Место неплохое.
— Может стать и плохим.
— Впервые вижу, как ты нервничаешь, — заметил я.
— С девушкой худо.
Я тоже думаю о Рябой: «Женщина. Переболела тифом...»
Ветер освежает меня. Пахнет хвоей. Склоны заросли желтыми цветами.
— Люблю горы, — произнес Минер.
— Я тоже. Если б не голод.
Так мы решили сойти в Жупу и в первом же селе добыть продукты. Горные села сожжены. Жупские далеко. И ненадежны.
Я понимаю, что это опасное предприятие. Если нас обнаружат — не избежать преследования. Однако многое в жизни требует риска...
XX
Заночевали мы в горах, в какой-то старой, покинутой жителями избушке с дырявой крышей. Утром у меня было плохое настроение: Адела улыбалась Йовану, дружески расспрашивала о чем-то Минера, что-то отвечала Судейскому, но на меня даже не взглянула. Я сидел, прижавшись спиной к скале, и ожесточенно чистил винтовку.
— Сколько раз ты будешь ее чистить? — подошел ко мне Судейский.
— По крайней мере, чтоб пострелять!
— Ему нечего делать! — произнес Йован.
— Отдыхай. Винтовка вычищена.
— Он, наверно, старается для того, кто ее получит, — не унимался Йован.
— Эту никто не получит...
— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Рябую старик.
— Мне очень стыдно. Сегодня ночью я уже решила, что вам бы лучше оставить меня. Но сейчас с ногой хорошо.
— Дай-ка я посмотрю рану, — предложила Адела. Она развязала повязку, сбросила старые листья подорожника. Старик протянул ей свежие.
— Лучше, хотя еще не зарастает.
— Не с чего, — заметил старик.
— Что?
— Нет еды, потому и не зарастает.
— Должна была бы закрыться, — возразила Адела. — Рана чистая.
Она сделала перевязку и села возле Рябой. Они тихо о чем-то зашептались.
— Так нельзя идти, — говорил Йован.
— И так тоже нельзя, — не соглашался Минер.
— Я знаю местность.
— Что ты хочешь этим сказать? -— Ничего.
— Он хочет сказать, что точно так же не может уйти, как и мы. По нему будут стрелять, — вставил Судейский.
— У тебя вместо головы — навозная куча.
— Вы опять ругаетесь? — вмешалась Адела. — Ты должен сдерживать себя, — мягко обратилась она к Йовану.
.— Не могу. Я и так слишком долго делал это.
— Ты молод, — сказал старик. — Ты слишком молод... Целый день мы отдыхали, чтобы со свежими силами
пойти в Жупу. Все знали об этом, только Йован делал вид, будто ему ничего не известно. Мне, однако, он признался, что очень хочет идти вниз, в село.
И когда мы тронулись в путь, он взял у Рябой сумку и какое-то время нес ее, шагая впереди. Девушка с благодарностью смотрела на него. Но Йован был Йованом. Его злой язык и здесь подвел его.
— Сильный помогает слабачку, — подмигнул он мне.
— Эх ты, — с упреком проговорила Рябая и отобрала у него сумку.
Йован пропустил всех вперед, затянул шнурок на обувке, заломил на затылок шапку и, поравнявшись со мной, как ни в чем не бывало, произнес:
— Вверху — Каменита Глава.
Больше он не проронил ни слова. Я шел за ним следом и невольно обратил внимание, как он похудел. Внезапно повернувшись, Йован спросил:
— Ты пойдешь?
— Да, — ответил я. — Я не устал.
XXI
Мы были в Жупе. Раздобыли продовольствие и после короткой перестрелки отступили в горы. Здесь устроили привал. Я лежал неподалеку от девушек.
— Знаешь, мне все время невыносимо грустно, — говорила Рябая Аделе. — Я ничего не могу забыть и как бы все переживаю заново.
— Ты можешь об этом не думать? — спросила Адела.
— Нет, — отвечала та. — Все так и стоит перед глазами: мы со стариком спрятались в кустах, а за рекой-** их патрули с огромными черными псами...
— Ты веришь в наше дело? — спросила Адела.
— Верю.
— Думай лучше об этом.
— Я и не хочу думать о чем-нибудь ином.
— Ну тогда расскажи.
— Это было в первый день после боя. Мы лежали в укрытии и наблюдали. Мы не знали, куда идти: немцьь были повсюду...
Она облизала пересохшие губы, глядя прямо перед собой.
— Я была сестрой, ухаживала за ранеными. И я видела, как их выводили и ставили друг возле друга. Их убивали партиями. Старик все время шепотом приказывал мне отвернуться. Но я не могла не смотреть... Их убивали в затылок. Стреляли из таких же пистолетов, как у Минера, или из автоматов...
Прямо перед нами росли низкие кусты, не выше пояса. Там тоже кто-то прятался, мне было видно темное пятно его одежды. По тропе проходили трое гитлеровцев с собакой. Вдруг собака залаяла, и человек на четвереньках пополз по склону. Я догадалась, что он ранен в оба колена. Виднелась даже повязка. Собака настигла его и с лаем прыгнула на спину. Человек покатился по траве, но тут подоспели солдаты. Кто-то из них крикнул собаке, и она оставила раненого. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на своих палачей. Они находились шагах в тридцати от нас, и я хорошо разглядела его лицо. Очень худое лицо. Это был еще совсем молодой парень. Он что-то произнес, но в это время самый высокий фашист выстрелил в него...
В одной группе они расстреляли девушку. Я не могу забыть выражения ее лица, когда они поставили ее возле куста... До позднего вечера раздавались одиночные выстрелы. Хотелось выть от горя. Старик закрывал мне рот ладонью...
— Старик хороший, — проговорила Адела. Рябая низко опустила голову, плечи ее поникли.
— Да, — продолжала она, снова подняв голову.— Мне казалось, будто это никогда не кончится. Потом выстрелы стали удаляться и почти прекратились. Лишь на том берегу изредка проходили немецкие солдаты и патрули. Иногда они вели пленных. Этих уводили на допрос. И каждый из наших оглядывался на этот берег, на густой лес, словно прощаясь...
Старик сказал мне, что существует кем-то подписанная конвенция о том, что нельзя убивать раненых. Однако фашисты не соблюдают ее даже по отношению к англичанам и американцам...
Когда стало смеркаться, мы начали пробираться по лесу. От госпиталя ничего не осталось. Повсюду валялись трупы. «А те раненые, которым удалось спастись, — думала я, — умрут с голоду или от заражения крови...»
— Это в тот вечер вы встретили Судейского? — поинтересовался я.
— Да. Он был один. Старик расспросил его и предложил идти вместе. «Само собой разумеется— ответил Судейский. Мы шли всю ночь, а на другой день встретили тебя и Минера.
— Как ты думаешь, скольким раненым удалось избежать расправы? -— снова спросил я.
— Старик говорил, что по крайней мере — одной четвертой. Но я этому не верю. Ведь мы никого не заметили, пока шли лесом. Может, они боялись пошевелиться, а может, и не было их уже в живых.
— Да, — сказал я. — Тебе, девушка, немало досталось. Она молча выдергивала траву.
— Война есть война, — продолжал я. — Тебе довелось много пережить... Но не надо все время думать об этом. Эти люди погибли, их не вернешь. Сейчас нужно позаботиться о себе, чтобы найти силы пройти наш путь. Мы недалеко от реки. Когда переправимся через нее, окажемся у своих.
— Да, — ответила она.
— Ты должна выдержать. Уже осталось немного.
— Я так устала, — произнесла Рябая. — Душа у меня устала.
Адела отвернулась. Я понял, что она плачет.
— Уходи, — сказала Адела, заметив, что я смотрю на нее. — Уходи! Пожалуйста.
Минер и Судейский лежали на траве. Чуть подальше глазел в небо Йован. Воздух был напоен запахом полыни.
— Эй, не пора ли трогаться? — спросил я, подходя к ним.
— Можно, — согласился Минер.
— А я пока не хочу идти, — заявил Йован.
— Надо идти, — улыбнулся Минер.
— Нет, — возразил тот. — Ничего не надо. Что идти, что сидеть на месте — все равно один конец.
— Если ты так считаешь, философ, тогда кончай сразу, — строго сказал Минер.
— Зачем же? Это сделают другие. Между прочим, и на тебя рассчитывают.
— Никто на меня не рассчитывает, — спокойно произнес Минер.
Мы поднялись и вяло зашагали. Теперь уже не столько голодные, сколько усталые — больше, чем когда бы то ни было. Мы еле тянулись друг за другом. Я — впереди, за мной — Минер и девушки. За ними — Йован и Судейский И последним — старик. Каждый шаг давался с трудом...
XXII
Мало-помалу я узнавал о судьбе госпиталя. Вот что мне рассказал старик.
Тринадцатого начался бой. Раненые находились на том берегу реки. Переправить их предполагалось, когда будет пробита брешь в тройном кольце, созданном немцами.
Старик был с ранеными. Его так и называли Стариком, хотя все в госпитале знали его настоящее имя.
— Ох! — воскликнула медсестра. — Они ушли без нас.
— А товарищи из штаба? — спросил старик.
— В пятистах метрах от лагеря никого нет.
За рекой, к северу от них, слышался сильный минометный огонь. Потом начали стрелять сзади, с горы, откуда госпиталь перебрался ночью. Было ясно, что это наступают солдаты Лера. Они уже много дней шли по пятам за госпиталем.
У медицинской сестры было скуластое, испещренное оспой лицо, карие глаза, детские губы и очень тонкая талия.
— Ты здорова? — подошел к ней старик.
— Да, — ответила девушка.
— Щеки у тебя горят.
— Воды, сестричка! — попросил раненый. Он лежал на носилках в кустах. Здесь было четверо раненых: все на носилках, за исключением смуглого паренька. Он сидя вслушивался в звуки боя.
— Я вам говорю, что наши пробьются. Наверняка.
— Поздно, — возразил другой.
— Почему?
— Потому что уже девять часов. Кому удастся выйти днем?
Третий хрипло выругался и застонал. У него осталась только одна нога, вторую отрезали до колена. На глазах его была повязка.
— Тебе плохо? — подошла к нему Рябая.
— Воды!
Приподняв раненому голову, она поднесла фляжку к его губам. Он пил, останавливаясь, чтобы передохнуть. Над головой засвистели осколки снарядов.
— Товарищи, — произнес партизан без ноги, с забинтованными глазами, — где мой пистолет? — Он пошарил вокруг руками, потом прерывисто продолжал: — Мне теперь ничего не страшно. Я уже наполовину мертвец. Запомните мое имя, если уцелеете.
— Милан, зачем ты так говоришь? — сказал сидящий. —- Давайте о чем-нибудь другом.
— Нет, — возразил тот, глубоко вздохнув и придвигая пистолет. — Сейчас нужно говорить только об этом.
— Слышите стрельбу? Движется к вершине? — взволнованно произнес сидящий раненый.
— Сколько человек в пятой? — спросил один из лежащих на носилках. У него на рукаве были: звезды.
— Три с половиной батальона, — ответил сидящий,
— Это хорошо. Но они нас не спасут.
— Почему?
— Потому что только у них есть возможность прорваться.
— А мы?
— Неужели ты хочешь, чтоб они погибали вместе с нами?
— Нет, — ответил сидящий раненый.
Они замолчали. Человек со звездами на рукаве повернул голову и посмотрел на девушку.
Она вытерла глаза и только в этот момент увидела прямо перед собой молодого светловолосого крепкого парня с красными звездами на рукаве и вышитыми на них серпом и молотом.
— Сколько здесь человек? — спросил он,
— Семеро и сестра, — ответила Рябая.
— Кто рядом с вами?
— Двадцать раненых из третьей.
1 Звезды на рукавах в партизанской армии Югославии носили политические комиссары. —- Прим. пер.
— А где штаб центрального госпиталя?
— Вверху, в лесу.
На груди у него висел автомат; впереди у ремня болталась сумка с четырьмя длинными и полными дисками. Когда он повернулся, Рябая увидела у него на спине еще один диск в непромокаемой немецкой сумке. Ремень с гранатами плотно перетягивал его талию. Это был един-стведный вестник «оттуда», которого она видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Йован следил за всем этим с горящим сердцем. Затем потянулись гитлеровские солдаты. Они шли не спеша, изредка оглядываясь. Большие группы проходили быстрее. Порой Йовану казалось все это кошмарным сном. Не хотелось верить в реальность происходящего. Но мимо тянулись немецкие обозы: десять навьюченных мулов и десять сопровождающих с винтовками на ремне...
Подул ветерок, обдавая нас свежестью и запахом каких-то полевых цветов. Из-за лопуха выскочила ящерица и удивленно уставилась на Йована. Я понимал его душевное смятение, так как сам пережил такие же минуты.
— Нам еще дня два топать пешком, пока не попадем в наши края, —- сказал я ему. — А может, и больше.
— Возможно.
— И еды не будет.
От солнца лицо его стало совсем смуглым, как у цыгана. За эти десять дней он сильно осунулся. Мне стало жаль его.
— Я думаю, выдержим.
— Надеюсь, — ответил он. — Но мне все равно.
— Почему?
— Я, конечно, выдержу. Когда-то я был пастухом и привык ходить пешком. Мне, наверное, легче, чем остальным. Но я зол на весь свет.
— Где ты пас скотину? Он назвал одну из областей на юго-востоке.
Свою? — Отца и дяди. А иногда и соседскую. У нас были хорошие псы. Я мог целыми часами лежать на спине и наблюдать за облаками. Мне очень хотелось отправиться посмотреть, где конец света. Потом мне сказали, будто у земли нет края. Я усомнился: неужто она и в самом деле такая большая? «Ан нет, — сказали люди, — не настолько она велика, что нельзя ее обойти. Она — круглая». Очень долго я не мог понять, почему же не выливаются океаны, раз она круглая. На другой стороне ее — Америка... Значит, люди висят там вниз головой?
— Нет, — возразил я, — у земли нет «верха» и «низа».
— Почему?
— Из-за земного притяжения. — Я слыхал о нем.
— Сейчас не до этого, — прервал его я. — Сейчас — у нас есть нечего.
— Чем болтать языком, — проворчал старик, — лучше бы подумали, как нам выбраться.
— Выберемся, — ответил я.
Усталые люди не любят лишних разговоров. Вслед за стариком на нас накинулся Судейский.
— Катитесь к черту с вашими баснями!—вспылил он.
— Почему?
— Потому что мешаете!
— Поляна большая.
— Может, мне поискать край гор?
— Ради бога, не надо, — взмолился я.
— Тогда бросьте философствовать!
— Кончай, — спокойно сказал Минер. — Ничего сказать не даешь.
Минер обладал завидной выдержкой: даже если и разозлится, то не покажет виду.
Адела молча латала обувь. Рядом с ней сидела Рябая. На ее похудевшем лице остались только карие глаза. Иногда Рябая смотрела на нас и что-то говорила Аделе. По тревожному взгляду Аделы я догадывался, что речь шла обо мне.
Высоко в воздухе носились осы, напоминая роту, под огнем покидающую позицию. И еще они напомнили мне страшную картину: множество трупов у реки и жужжащие над ними осы. Это нельзя забыть. И воспоминание об этом заставляет думать о мести.
Рядом со мной оказалась Адела. Она, видимо, тоже наблюдала за осами.
— Тебе это ничего не напоминает, девушка?
— Похоже на пчел, — ответила она и чуть покраснела. — Не называй меня девушкой.
— А как же?
— Товарищ.
Голос ее звучал строго.
В этот момент над кронами деревьев просвистел крыльями кобчик. По раскаленному камню мелькнула его тень.
-— Здесь его гнездо, — произнес кто-то.
— Здесь его добыча, — бросил Минер и добавил:—Его полет — короткий, решительный, словно высеченный в скале. Потому и создает впечатление силы.
— Ты знаешь здесь местность? — спросил я его.
— Знал, — произнес Минер. — Недалеко село.
Это третье село на нашем пути. Какое оно — тоже пустое или сожженное?
— Недалеко, — повторил Минер.
Я посмотрел на Рябую. Страшно худое лицо, детские губы, обычно ласковый взгляд полон безысходной тоски. Под глазами — темные круги. Угрожающе тонкая талия.
— О чем вы говорили? — спросила Рябая.
— А что тебя волнует?
— Тоже хочется поговорить. Иначе жизнь не мила.
— Нам сейчас не до разговоров, — произнес Минер и посмотрел прямо в глаза Рябой. Она глядела на него по-детски испытующе:
— Дойдем ли мы за два дня?
— Кто знает, — ответил Минер. — Как раз об этом мы и говорим, милая. Можно бы, конечно, спуститься в село...
— Слушайте, — сказала Рябая, и щеки ее залил нежный румянец. — Если мы проберемся в село ночью и будем осторожны, то все обойдется. Впрочем, я не люблю вносить предложения.
— Здесь все должны вносить предложения, — сказал Минер. — Раньше мы были уверенней.
— Ты остался таким же.
— Это комплимент?
— Как хочешь...
— Будем держаться вместе вдруг проговорила Адела, и никто не понял, почему она так сказала.
Рябая как-то странно взглянула на нее.
— Мне что-то очень грустно, — сказала мне она. — Но я в здравом уме. Я, конечно, верю, что в конце концов мы победим, даже если и придется мне оставить здесь свои кости.
— Ты не больна? — спросил я.
— Нет.
— Грусть рассеется. Она как туман.
Когда Рябая отошла в сторону, я сказал Минеру:
— Не люблю я села...
— Но мы должны пройти через них, иначе голод задушит нас...
Я молчу. Мы шагаем к юго-востоку. Как всегда, величественно сверкает солнце.
— А Йован — хороший парень, — перевел разговор па другую тему Минер.
— Был хороший.
— А теперь?
— Боюсь, оставит нас.
— Не будем говорить об этом.
— Что ты думаешь о Судейском? —- спросил я.
— Он полностью согласен с нами.
— А старик?
— Хороший.
— Значит, сегодня мы останемся здесь?
— Да, переночуем.
— Место неплохое.
— Может стать и плохим.
— Впервые вижу, как ты нервничаешь, — заметил я.
— С девушкой худо.
Я тоже думаю о Рябой: «Женщина. Переболела тифом...»
Ветер освежает меня. Пахнет хвоей. Склоны заросли желтыми цветами.
— Люблю горы, — произнес Минер.
— Я тоже. Если б не голод.
Так мы решили сойти в Жупу и в первом же селе добыть продукты. Горные села сожжены. Жупские далеко. И ненадежны.
Я понимаю, что это опасное предприятие. Если нас обнаружат — не избежать преследования. Однако многое в жизни требует риска...
XX
Заночевали мы в горах, в какой-то старой, покинутой жителями избушке с дырявой крышей. Утром у меня было плохое настроение: Адела улыбалась Йовану, дружески расспрашивала о чем-то Минера, что-то отвечала Судейскому, но на меня даже не взглянула. Я сидел, прижавшись спиной к скале, и ожесточенно чистил винтовку.
— Сколько раз ты будешь ее чистить? — подошел ко мне Судейский.
— По крайней мере, чтоб пострелять!
— Ему нечего делать! — произнес Йован.
— Отдыхай. Винтовка вычищена.
— Он, наверно, старается для того, кто ее получит, — не унимался Йован.
— Эту никто не получит...
— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Рябую старик.
— Мне очень стыдно. Сегодня ночью я уже решила, что вам бы лучше оставить меня. Но сейчас с ногой хорошо.
— Дай-ка я посмотрю рану, — предложила Адела. Она развязала повязку, сбросила старые листья подорожника. Старик протянул ей свежие.
— Лучше, хотя еще не зарастает.
— Не с чего, — заметил старик.
— Что?
— Нет еды, потому и не зарастает.
— Должна была бы закрыться, — возразила Адела. — Рана чистая.
Она сделала перевязку и села возле Рябой. Они тихо о чем-то зашептались.
— Так нельзя идти, — говорил Йован.
— И так тоже нельзя, — не соглашался Минер.
— Я знаю местность.
— Что ты хочешь этим сказать? -— Ничего.
— Он хочет сказать, что точно так же не может уйти, как и мы. По нему будут стрелять, — вставил Судейский.
— У тебя вместо головы — навозная куча.
— Вы опять ругаетесь? — вмешалась Адела. — Ты должен сдерживать себя, — мягко обратилась она к Йовану.
.— Не могу. Я и так слишком долго делал это.
— Ты молод, — сказал старик. — Ты слишком молод... Целый день мы отдыхали, чтобы со свежими силами
пойти в Жупу. Все знали об этом, только Йован делал вид, будто ему ничего не известно. Мне, однако, он признался, что очень хочет идти вниз, в село.
И когда мы тронулись в путь, он взял у Рябой сумку и какое-то время нес ее, шагая впереди. Девушка с благодарностью смотрела на него. Но Йован был Йованом. Его злой язык и здесь подвел его.
— Сильный помогает слабачку, — подмигнул он мне.
— Эх ты, — с упреком проговорила Рябая и отобрала у него сумку.
Йован пропустил всех вперед, затянул шнурок на обувке, заломил на затылок шапку и, поравнявшись со мной, как ни в чем не бывало, произнес:
— Вверху — Каменита Глава.
Больше он не проронил ни слова. Я шел за ним следом и невольно обратил внимание, как он похудел. Внезапно повернувшись, Йован спросил:
— Ты пойдешь?
— Да, — ответил я. — Я не устал.
XXI
Мы были в Жупе. Раздобыли продовольствие и после короткой перестрелки отступили в горы. Здесь устроили привал. Я лежал неподалеку от девушек.
— Знаешь, мне все время невыносимо грустно, — говорила Рябая Аделе. — Я ничего не могу забыть и как бы все переживаю заново.
— Ты можешь об этом не думать? — спросила Адела.
— Нет, — отвечала та. — Все так и стоит перед глазами: мы со стариком спрятались в кустах, а за рекой-** их патрули с огромными черными псами...
— Ты веришь в наше дело? — спросила Адела.
— Верю.
— Думай лучше об этом.
— Я и не хочу думать о чем-нибудь ином.
— Ну тогда расскажи.
— Это было в первый день после боя. Мы лежали в укрытии и наблюдали. Мы не знали, куда идти: немцьь были повсюду...
Она облизала пересохшие губы, глядя прямо перед собой.
— Я была сестрой, ухаживала за ранеными. И я видела, как их выводили и ставили друг возле друга. Их убивали партиями. Старик все время шепотом приказывал мне отвернуться. Но я не могла не смотреть... Их убивали в затылок. Стреляли из таких же пистолетов, как у Минера, или из автоматов...
Прямо перед нами росли низкие кусты, не выше пояса. Там тоже кто-то прятался, мне было видно темное пятно его одежды. По тропе проходили трое гитлеровцев с собакой. Вдруг собака залаяла, и человек на четвереньках пополз по склону. Я догадалась, что он ранен в оба колена. Виднелась даже повязка. Собака настигла его и с лаем прыгнула на спину. Человек покатился по траве, но тут подоспели солдаты. Кто-то из них крикнул собаке, и она оставила раненого. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на своих палачей. Они находились шагах в тридцати от нас, и я хорошо разглядела его лицо. Очень худое лицо. Это был еще совсем молодой парень. Он что-то произнес, но в это время самый высокий фашист выстрелил в него...
В одной группе они расстреляли девушку. Я не могу забыть выражения ее лица, когда они поставили ее возле куста... До позднего вечера раздавались одиночные выстрелы. Хотелось выть от горя. Старик закрывал мне рот ладонью...
— Старик хороший, — проговорила Адела. Рябая низко опустила голову, плечи ее поникли.
— Да, — продолжала она, снова подняв голову.— Мне казалось, будто это никогда не кончится. Потом выстрелы стали удаляться и почти прекратились. Лишь на том берегу изредка проходили немецкие солдаты и патрули. Иногда они вели пленных. Этих уводили на допрос. И каждый из наших оглядывался на этот берег, на густой лес, словно прощаясь...
Старик сказал мне, что существует кем-то подписанная конвенция о том, что нельзя убивать раненых. Однако фашисты не соблюдают ее даже по отношению к англичанам и американцам...
Когда стало смеркаться, мы начали пробираться по лесу. От госпиталя ничего не осталось. Повсюду валялись трупы. «А те раненые, которым удалось спастись, — думала я, — умрут с голоду или от заражения крови...»
— Это в тот вечер вы встретили Судейского? — поинтересовался я.
— Да. Он был один. Старик расспросил его и предложил идти вместе. «Само собой разумеется— ответил Судейский. Мы шли всю ночь, а на другой день встретили тебя и Минера.
— Как ты думаешь, скольким раненым удалось избежать расправы? -— снова спросил я.
— Старик говорил, что по крайней мере — одной четвертой. Но я этому не верю. Ведь мы никого не заметили, пока шли лесом. Может, они боялись пошевелиться, а может, и не было их уже в живых.
— Да, — сказал я. — Тебе, девушка, немало досталось. Она молча выдергивала траву.
— Война есть война, — продолжал я. — Тебе довелось много пережить... Но не надо все время думать об этом. Эти люди погибли, их не вернешь. Сейчас нужно позаботиться о себе, чтобы найти силы пройти наш путь. Мы недалеко от реки. Когда переправимся через нее, окажемся у своих.
— Да, — ответила она.
— Ты должна выдержать. Уже осталось немного.
— Я так устала, — произнесла Рябая. — Душа у меня устала.
Адела отвернулась. Я понял, что она плачет.
— Уходи, — сказала Адела, заметив, что я смотрю на нее. — Уходи! Пожалуйста.
Минер и Судейский лежали на траве. Чуть подальше глазел в небо Йован. Воздух был напоен запахом полыни.
— Эй, не пора ли трогаться? — спросил я, подходя к ним.
— Можно, — согласился Минер.
— А я пока не хочу идти, — заявил Йован.
— Надо идти, — улыбнулся Минер.
— Нет, — возразил тот. — Ничего не надо. Что идти, что сидеть на месте — все равно один конец.
— Если ты так считаешь, философ, тогда кончай сразу, — строго сказал Минер.
— Зачем же? Это сделают другие. Между прочим, и на тебя рассчитывают.
— Никто на меня не рассчитывает, — спокойно произнес Минер.
Мы поднялись и вяло зашагали. Теперь уже не столько голодные, сколько усталые — больше, чем когда бы то ни было. Мы еле тянулись друг за другом. Я — впереди, за мной — Минер и девушки. За ними — Йован и Судейский И последним — старик. Каждый шаг давался с трудом...
XXII
Мало-помалу я узнавал о судьбе госпиталя. Вот что мне рассказал старик.
Тринадцатого начался бой. Раненые находились на том берегу реки. Переправить их предполагалось, когда будет пробита брешь в тройном кольце, созданном немцами.
Старик был с ранеными. Его так и называли Стариком, хотя все в госпитале знали его настоящее имя.
— Ох! — воскликнула медсестра. — Они ушли без нас.
— А товарищи из штаба? — спросил старик.
— В пятистах метрах от лагеря никого нет.
За рекой, к северу от них, слышался сильный минометный огонь. Потом начали стрелять сзади, с горы, откуда госпиталь перебрался ночью. Было ясно, что это наступают солдаты Лера. Они уже много дней шли по пятам за госпиталем.
У медицинской сестры было скуластое, испещренное оспой лицо, карие глаза, детские губы и очень тонкая талия.
— Ты здорова? — подошел к ней старик.
— Да, — ответила девушка.
— Щеки у тебя горят.
— Воды, сестричка! — попросил раненый. Он лежал на носилках в кустах. Здесь было четверо раненых: все на носилках, за исключением смуглого паренька. Он сидя вслушивался в звуки боя.
— Я вам говорю, что наши пробьются. Наверняка.
— Поздно, — возразил другой.
— Почему?
— Потому что уже девять часов. Кому удастся выйти днем?
Третий хрипло выругался и застонал. У него осталась только одна нога, вторую отрезали до колена. На глазах его была повязка.
— Тебе плохо? — подошла к нему Рябая.
— Воды!
Приподняв раненому голову, она поднесла фляжку к его губам. Он пил, останавливаясь, чтобы передохнуть. Над головой засвистели осколки снарядов.
— Товарищи, — произнес партизан без ноги, с забинтованными глазами, — где мой пистолет? — Он пошарил вокруг руками, потом прерывисто продолжал: — Мне теперь ничего не страшно. Я уже наполовину мертвец. Запомните мое имя, если уцелеете.
— Милан, зачем ты так говоришь? — сказал сидящий. —- Давайте о чем-нибудь другом.
— Нет, — возразил тот, глубоко вздохнув и придвигая пистолет. — Сейчас нужно говорить только об этом.
— Слышите стрельбу? Движется к вершине? — взволнованно произнес сидящий раненый.
— Сколько человек в пятой? — спросил один из лежащих на носилках. У него на рукаве были: звезды.
— Три с половиной батальона, — ответил сидящий,
— Это хорошо. Но они нас не спасут.
— Почему?
— Потому что только у них есть возможность прорваться.
— А мы?
— Неужели ты хочешь, чтоб они погибали вместе с нами?
— Нет, — ответил сидящий раненый.
Они замолчали. Человек со звездами на рукаве повернул голову и посмотрел на девушку.
Она вытерла глаза и только в этот момент увидела прямо перед собой молодого светловолосого крепкого парня с красными звездами на рукаве и вышитыми на них серпом и молотом.
— Сколько здесь человек? — спросил он,
— Семеро и сестра, — ответила Рябая.
— Кто рядом с вами?
— Двадцать раненых из третьей.
1 Звезды на рукавах в партизанской армии Югославии носили политические комиссары. —- Прим. пер.
— А где штаб центрального госпиталя?
— Вверху, в лесу.
На груди у него висел автомат; впереди у ремня болталась сумка с четырьмя длинными и полными дисками. Когда он повернулся, Рябая увидела у него на спине еще один диск в непромокаемой немецкой сумке. Ремень с гранатами плотно перетягивал его талию. Это был един-стведный вестник «оттуда», которого она видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21