А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Югославский миноносец сторожил француза, чтоб не снялся с якоря. Впрочем, я уже не помню, так ли именно все происходило. Знаю только, что все, кто оказался на судне, были арестованы. Полиции удалось получить сведения и о многих других членах организации.
Адела ничего не рассказывает. Или ей не о чем рассказывать, или она не хочет? Она, видно, больше любит слушать других. Девушка избегает встречаться со мной взглядом, хотя нет-нет украдкой да и посмотрит на меня. Почему я не равнодушен к ней?
Адела шагала впереди меня. Я любовался, как ловко ступает она по земле, словно серна или газель. Невозможно не любоваться ею! Наверное, она считалась первой красавицей в шибеникской гимназии. А может, это мне просто кажется? Кажется, будто видел ее у выхода из какого-то парка, или на фотографии, или на школьном дворе? Давно, до войны? Два с половиной года назад? Мне иногда вспоминаются лица девушек, которых я видел в пути, скитаясь по пыльным дорогам.
Я все еще помню одну — с тех пор, как уходил из поселка. Мне хотелось обнять ее, потому что она походила на Соню Хени, и на мою сестру, и еще на многих девушек. Она стояла, опершись на изгородь.
— Куда идете, бродяжки? Я не обиделся.
— В мир.
— Трудно пешком шагать? — спрашивала она, осматривая нас с ног до головы. Я давно уже не чистил ботинки, и они были пепельного цвета.
— Из школы убежали?
— Возможно.
— Или из дома?
Я молчал. Мне было семнадцать лет, и на губах у меня еще молоко не обсохло.
— Пойдите сюда, — позвала девушка и, когда я приблизился, приколола мне розу. Я схватил ее руку и поцеловал. Она смутилась и махнула мне вслед.
Нет, она не окликала меня и не прикалывала розу. Она держала ее в руке и просто посмотрела на меня. И это все! Остальное я выдумал. Я шел мимо девушек, и они оставались равнодушными ко мне, бродяге. Они но понимали моей тоски...
Адела свернула с тропинки. Я пошел следом. Поравнявшись с ней, положил руку на ее плечо. Она пристально на меня взглянула.
— Здравствуй!
— Здравствуй, Грабовац! Тебе нужна опора?
— Нет.
— А я подумала, что нужна, — как отрезала, сказала, девушка.
Мы уже недалеко от Пушкинского Брда. Среди редких сосен все чаще попадаются каменистые маковки, похожие на перевернутую лодку. Верхние слои известняка в эту пору обрастают травой, годной под корм овцам. Только где теперь овцы?
Солдат Лера в горах не было. Лишь на узких горных тропах остались следы лошадиных копыт. Закопченные скалы и раскиданная земля повсюду рассказывали одну и ту же повесть. Правда, дожди уже основательно смыли следы боев, бывшие биваки поросли свежей густой травой.
Мы спускаемся в каньон.
— Ох! — вскрикнула Рябая, хватаясь за ветку.
Склон отвесный. Ни одна лошадь не пройдет по такой крутизне. Тропа петляет по скалам. С южной стороны они вымыты дождем, на востоке — ноздреваты: здесь больше поработал ветер. Один из утесов держится на тонкой каменной подставке и, кажется, вот-вот обрушится в бездну.
— Погодите, — произнес старик.
— Что такое?
Старик показывал на запад. Судейский позвал Йована;
— У тебя глаза лучше. Йован, как всегда, проворчал:
— Чего ты нас задерживаешь?
— Что ты увидел? — спросил Минер.
— Ограду, — ответил Йован после долгого молчания.
— Это в самом деле ограда? — спросил старик.
— Ограда, — сердито повторил Йован. — А ты хорошо слепцом прикидываешься.
— Спасибо, — старик приподнял на голове круглую шапку, словно обращаясь с просьбой. — Твоя мать вовремя тебя родила.
— Не ссорьтесь! — произнес Минер.
Адела стояла на тропинке внизу и, когда Йован поравнялся с ней, укоризненно сказала:
— Опять вы ругаетесь!
Он махнул рукой и даже не взглянул в ее сторону. Мы шли дальше. Только камешки сыпались из-под ног.
— Трудно стало идти, — сказал Минер.
— Мне тоже, — признался я.
— Колени — как свинцом налиты.
— От голода. На колени самый большой груз приходится. А теперь этот механизм ослаблен.
Я произносил слова наобум и удивлялся их логике.
— Будет ослаблен, если испорчен механизм, который управляет миром, — ответил Минер. — Нам еще сто километров. Это мною?
— Нет.
— Только б народ не убежал с этой проклятой горы.
— Слушай, неужели мы все время будем идти по горам?
— Если спустимся в Жупу, может случиться беда.
— И все-таки надо. Так ведь невозможно.
— Но спуститься вниз — еще опаснее,
— Рано, — ответил Минер.
— А если нет?
— Неужели ты думаешь, что нет?
— Не лучше ли это сделать, пока есть силы?
— А где бы мы спустились?
— С той стороны.
— Я думал об этом, — сказал Минер. — Там мы будем завтра вечером. И ослабеем еще больше.
— Верно.
— А надо ли нам вообще спускаться в село?
— С каких это пор ты стал таким нерешительным? — вскипел я.
Он ничего не ответил, только сердито взглянул на меня.
Почему он так осторожен? Теперь опасность, казалось бы, значительно уменьшилась, но он, как гризли, постоянно нюхающий воздух, не подскажет ли ветер о приближении врага?..
Камни скатываются из-под ног и, прыгая но склону, скрываются в глубоком ущелье, откуда веет прохладой. Ближе к воде зелень становится гуще. Мы спускаемся вот уже два часа. Старик астматически задыхается. Он похож на измученного лешего: седой, кожа — как дубовая кора. Над нами вздымается небо. Светлая вершина сливается с его голубизной. Нелегко нам придется, пока поднимемся на противоположный склон.
Я снова посмотрел на Минера. Он словно громадный дубовый кряж движется впереди меня! Загадочное, как у сфинкса, лицо. Нередко случается, что люди, минуя большую опасность, вдруг теряют прежнюю прозорливость, попав в иные условия.
Так, если ты окажешься в магнитном поле, стрелка твоего компаса перестанет повиноваться. И пока ты не пройдешь это поле, компас бесполезен. Наверное, и Минер, выйдя из зоны действия немецких войск, стал бояться этой мнимой безопасности.
Брось геройствовать, говорил я себе. Бывали дни, когда и ты трусил. И боялся, как бы случайная пуля не попала в тебя. Бывали дни, когда ты слишком высоко зацепил свою жизнь и I:о отлиться храбростью. Ты забиваешь об этом? Конечно, я никогда не отказывался от принятого решения. И воюю по доброй воле. Мне ни разу не пришло в голову не выполнить задание. Но вспомни! Иначе тебя бы расстреляли. Может быть... Но я выбрал сам свою судьбу и за наше дело буду бороться до конца. Разве это не храбрость? Но так поступают все! Значит, если идешь к цели, не думай о случайной пуле? Так ли это? Наполеон тоже рисковал, но рисковал по-крупному. И наше дело — не менее крупное. Проиграем — милости не жди. Война, может быть, будет тянуться год, а то и больше. Никто не знает, когда она кончится. Итальянцы могли бы нам помочь. Их войска занимают четверть нашей территории. Вот поднялась бы суматоха в уездах! И тогда капитулировал бы этот жалкий король из Рима. Говорят, он живет в бомбоубежище под сорокаметровой насыпью. Короли обычно не погибают, хотя первыми начинают войны. К черту такие мысли. Наша задача — сохранить себя и своих товарищей...
На привале Адела задумчиво смотрит на скалы. Цикада звенит серебром. Оса завизжала над нами и, сделав вираж, как самолет-истребитель, исчезла в воздухе.
XVI
И опять мы шли часов пятнадцать. Нам удалось проскользнуть между двумя бандами. С восточной стороны нас прикрывали скалы. Шагая по невспаханному полю, мы услышали, как где-то вдали снова затрещали выстрелы. Все остановились.
— Стреляют из-за Каменистой Главы, — сказал старик.
— Далеко отсюда? — спросил я.
— День ходу. На свежие ноги. Это вон там, где гора торчит! — указал он рукой. — Двадцать лет назад я проходил по этим краям. Но тогда я был другим человеком. В двадцати километрах отсюда — село в горах. Чуть вправо.
— Туда мы не можем, —- заявил я.
—- Но подойти поближе могли бы. Разведать местность.
Я готов был решиться на это. Да и другие, я знал, поддержали бы меня. Но что скажет Минер?
— Ладно, — сказал он вдруг. — Только мы устали. В крайнем случае, хватит у нас сил уйти? Что думают остальные?.. Стой! —- обратился он к Йовану, потому что тот уже тронулся в путь.
— Чего тебе?
— Ну как, изменим направление? Мы хотим ближе подойти к какому-нибудь селу?
— Рано ты вспомнил, — хмуро бросил Йован, но остановился, опершись на винтовку.
— Это предложение старика! — пояснил я.
Старик и Рябая ушли с Минером чуть вправо. Нас осталось четверо: Адела, Йован, Судейский и я. Устроившись каждый в своем укромном месте, мы обозревали скалы. Небо было безоблачно. И кругом — только скалы, безмолвные склоны и послеполуденное солнце.
К югу, километрах в двух от нас, время от времени раздавалась стрельба. По всей вероятности, это отряд бандитов. Стреляли так, будто тренировались.
— Грабовац, я хочу пройти немного вперед, чтобы выяснить, где стреляют, — подошел ко мне Йован.
— Давай, но только скорее возвращайся.
Лицо его было озабочено. Выстрелы послышались ближе. Йован выругался.
— Мы можем пойти вместе, — предложил он.
— Давай, если ты в настроении.
— Эй! — крикнул Йован Ад еле. Она была к нам ближе, чем Судейский. — Мы скоро вернемся.
— Передать Судейскому?
— Да.
Мы осторожно пробирались по каменистому руслу. Йован в кровь разбил себе колено, но делал вид, что не замечает этого. Только крепче стиснул зубы, отчего лицо его стало более суровым и измученным.
Мы уже хотели повернуть на восток, как снова и совсем близко раздались одиночные выстрелы. Спрятавшись за сосну, мы увидели в километре от нас группу бандитов. Они уходили в горы и казались мельче муравьев. В бинокль я определил их направление, а потом потянул Йована за рукав. Мы пошли назад.
— И здесь снова фронт, — сказал я. — Когда же мы выйдем к своим?
Йован тяжело вздохнул.
— Ты не думай,— произнес он, шагая рядом со мной,— что я злой.
Я удивленно посмотрел на него. Что он хочет этим сказать? Может, догадался о моей симпатии к Ад еле ц вот сейчас заявит мне: оставь ее в покое и думай только о том, как отсюда выбраться?
— Да я так и не думал.
— Я просто сыт уже всем этим по горло...
— Видно, тебе много довелось пережить? — осторожно заметил я.
— Как и всем. Как и тебе.
— Я имею в виду не Сутьеску. А то, что было до нее.
— Вы, горожане, любите копаться в душе.
— Не все.
— Я просто хотел сказать тебе, что я не злой. Не больше, чем ты и Минер.
Когда мы вернулись, Минер со своей группой тоже уже были на месте.
Пройдя километра два по горам, мы стали спускаться к дороге, что вела в село. Осторожно пересекли ее. Жители села и не предполагают о нашем существовании! Как всегда, впереди — Минер. Внешне он безмятежен, как море в штиль. И точно так же коварен. Кажется, ничто, кроме войны, не занимает его. Он умело ведет нас и даже погибнуть не даст нам просто так.
— Как тебе это нравится? — спросил меня Минер, указывая на виднеющееся вдали село.
— А тебе не нравится? — усмехнулся я. Судейский попросил у меня бинокль.
— Черт меня побери, я ничего не разберу. То ли плохо видно? Село какое-то черное. И дома кривые.
— Деревья мешают, — произнес старик.
— Мешают. И все-таки странное село, — повторил Судейский. ^
— Что есть, то есть! — сказал Минер. — Не мы ею строили. Пройдем справа, по той стороне, и разделимся на две группы.
Мы зашагали веселее. Это — первое село на нашем пули.
— Когда мы в последний раз видели деревню? — спросила меня Ад ела.
От неожиданности я даже вздрогнул.
— По-моему, на десятый день наступления, — ответил я. — С тех пор прошло двадцать пять дней.
— Наша рота была последний раз в селе третьего июня. День дождливый стоял.
— Тогда ты лучше меня помнишь, как выглядит село. Она улыбнулась и внимательно осмотрела каждого из
нас.
— Первое село, — произнес Минер. — А там пойдут края, где уже нет бандитских шаек.
— Ты в этом уверен? — спросил я. Он кивнул головой.
— Все пойдем? — спросил Йован.
— Как хочешь, — ответил Минер.
— Другие так же думают?
— Все, кроме тебя.
— Значит, я могу делать, что хочу?
— Ты сам так сказал.
— Хватит валять дурака, — сказал Йован. — Иди себе с богом!
— Нет, — рассмеялся Минер. — Скорее, с чертом, хотя и он не слишком милостив ко мне. Так что лучше не надеяться ни на бога, ни на черта.
— Ты здесь ходил? — спросил старик Йована.
— Нет.
— Где же тогда твои края?
— Что ты беспокоишься? Без тебя они обойдутся! Старик замолчал. Он шел, еле передвигая ноги.
— Ты выпил, что ли? — цеплялся к нему Йован.
— Да, — ответил тот. — Больше, чем когда-либо. И пьян, словно выпил сразу все вино за свою жизнь.
— Неплохо бы сейчас хватить рюмку ракии, — сказал Минер.
— В этих краях, наверно, тоже гонят ракию, — заметил Судейский.
— Как в твоем селе, где у мужиков бабье сердце? — ухмыльнулся Йован.
— Как в твоем селе, где на шапках носят поросячьи хвосты, — отпарировал Судейский.
Назревала ссора.
— У вас мужики на девчат похожи.
— Я не баба, — вскипел Судейский.
— Военная профессия не для тебя, — продолжал Йован. — После войны стал бы ты судьей. И судил бы моих земляков. А если адвокатом, то сдирал бы с них шкуру.
— Я не собирался быть адвокатом.
— Тогда, значит, хотел стать судьей. Я знал одного. Взятки брал. А может, ты стал бы прокурором?
— Иди ты к чертовой матери!
— Нет, ты скажи, хотел бы ты обвинять мужиков?
— Зачем мне обвинять мужиков? — спросил Судейский.
— Это работа прокурора. В своей жизни я больше всего видел, как обвиняли мужиков.
— Слушай! — Я пристально посмотрел на Йована. — Иногда ты сам не знаешь, что говоришь.
— Все мы тронутые, — возразил он. — Зачем мы вообще корчим из себя каких-то солдат? И тащимся все вместе? — Он скупо усмехнулся и как-то подозрительно взглянул на меня. — А ты как думаешь, красотка? — повернулся он к Аделе.
— В твоих местах есть горы? — спрашивал девушку старик.
— Есть, тянутся до самого моря. Правда, не такие высокие, как эти...
— А земля под пашню есть?
— Нет, да и под огороды ее немного.
Минер обычно не вмешивался в эти стычки. Он не хотел раздора. Но в такие минуты глаза его загорались волчьим блеском, и он был похож на вожака стаи.
А я все больше думал об Аделе. В этой веренице трудных дней она была, мне видением из видений! Она становилась для меня с каждым днем привлекательнее. И даже худоба, казалось, ей к лицу. Утомительный путь не мог изменить цвета ее глаз, бездонных, как небо. И когда она идет рядом с Йованом, я не могу понять, что у них может быть общего. Она так красива! И, несмотря на голод, держится отменно. У нее гибкий стан взрослой женщины, а ноги, как у газели. Глаза, полные холодного огня, предостерегают и притягивают. Она мне кажется очень серьезной.
— Это пустынные края, — Судейский говорил так о родных местах Аделы.
— Прекрасно, — опять вмешался Йован. — Пусть коммунисты превратят их в цветущий сад.
— Не иронизируй! — предупредил его Судейский.
— Но ведь немало продовольствии: у бедняков на Неретве!
— Это было необходимо. Чтобы прокормить армию.
— Я и не собираюсь отрицать этого. Только мы лишили хлеба голь перекатную.
— Люди отдавали добровольно. С ними проводили разъяснительную работу.
— Брось! Какая там добровольность! Разве могли они не отдать?
— Им выдавали официальные расписки.
— Ох! — вскипел Йован. — Ты выводишь меня из себя! Ну, разумеется, выдавали расписки. А зачем они им, эти официальные расписки? Сходить до ветру? Ты забыл, как они выли и умоляли нас? Я, например, до сих пор помню, как одна мусульманка чуть с ума не сошла, когда у нее отобрали корову.
— Было и такое, — глухо произнес Судейский.
— Мы забирали последнее.
— Нет. Только половину.
— Половину от последнего мешка муки? А потом приходили другие и требовали свою половину. Могла ли дожить любая семья до нового урожая?
— Для себя они припрятывали, — заметил старик.
— А почему им приходилось прятать продовольствие? Потому что все отбирали — немцы, итальянцы, усташи, домобраны, четники. И бог! Он брал последним. А мы уже брали после бога. Те, кто побогаче, убежали в города, а бедняки остались. Да у богачей много и не возьмешь, они всегда успеют что-то спрятать. Те же, за кого мы бьемся, отдавали последнее, а сами ели траву и землю. Потом приходили наши противники и жгли их дома за то, что те «добровольно» нас кормили. А наши отряды распевали: «Где народное войско пройдет...» Ха, ха! Мы берем еду и скот, мы берем проводников, их из-за нас убивают, а мы поем: «Счастливой станет страна...»
— Жизнь давно испорчена, — вздохнул старик.
— А если так, зачем мы еще больше портим ее?
— Слушай, — не выдержал Минер, — ты что, испугался?
В голосе его звучала сталь. Он сверлил Йована взглядом. «Да, это — комиссар из комиссаров! — опять отметил я про себя. — Он глубоко предан нашему делу!»
— Не так, как ты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21