Он еще стоит какое-то время на месте. Ох, если бы сейчас пришла Ольга. Но от нее ни слуху ни духу! Он пристально вглядывается в черную пустоту проходной, вспоминает, как утром здесь появилась Ольга, а вместе с ней и солнце. Завтра она, может быть, опять войдет сюда и останется здесь, а потом ее отправят на Савское шоссе! Нет, нет, она дома, она рожает и через день-другой принесет ему ребенка посмотреть. Береги его, Ольга, как бы хотелось дождаться этого часа, но лучше его не видеть, легче будет умереть!
Береги его... берегись! — твердит его внутренний голос. Но кого? Рашулы? Это ведь только фантом, черный и страшный, уберечься от него — значит исчезнуть совсем! Все для Мутавца потонуло в тумане. Внутри его разверзлась пропасть, все мысли исчезают, бегут, как люди с улицы, когда внезапно хлынет ливень. Крыса выглянула из угла проходной и шмыгнула мимо его ног в тюремный корпус. Наполеон вышел из канцелярии, толкнул его и крикнул:
— Фонарщик, Фонарщик!
— Эй, подожди! — отозвался кто-то из тюремного корпуса.
Мутавац сделал шаг, все, кроме Ликотича, смотрят на него.
— Я думаю,— обращается к Мачеку Ликотич, глядя на шахматную доску,— вы не правы. Я всегда так играл, всегда считал, что рокировка возможна, даже если король уже сделал один ход.
— Да ну вас, вы это Наполеону говорите, а не мне,— резко отвечает Мачек и, отвернувшись от Мутавца, обращается к Рашуле.— Есть же люди, которые дошли до того, что не могут ни рокировку сделать, ни в угол забиться — везде им мат. На их месте я бы лучше убил себя.
— Вы? Так же, как Мутавац на вашем. Если только вас не заставят проглотить все написанные вами статьи.
Между ними завязалась перебранка. Вмешался и Наполеон, дразнивший Ликотича Французским бренди, тот разозлился, вскочил и хотел его схватить. Коротышка мечется угрем, проскальзывает у него между ног. В первый раз к ним подошел Дроб, коротышка пристал и к нему. Но Дроб как жираф склонился над ним, презрительно посмотрел, плюнул и отвернулся.
К тому времени Мутавац дотащился до угла и остановился, испугавшись появления Дроба. Он не ожидал, что встретит кого-то в этой части двора. Но Дроб демонстративно отвернулся от него. Никто даже шагу не сделал за ним вслед. Правда, Рашула и Мачек вроде бы говорили, что ему следует покончить с собой; их желание исполнится, пусть это останется на их совести!
Он медленно ковыляет дальше. Лицо вытянулось, и редкая бороденка кажется еще длиннее. Словно черви свисают с подбородка, они прожорливы и ненасытны. Взор его обращен вниз, тянет к земле невидимая нить. Что-то теплое и тошнотворное подкатило к горлу. Но он не кашляет. Идет, точнее переставляет ноги, тащится вдоль стены, подходит к водопроводной колонке, останавливается, ощупывает веревку.
Ликотич все еще препирается с Наполеоном. Охранник появился в дверях, ругает Наполеона, что не подмел комнату, а тот снова зовет Фонарщика и быстро исчезает в проходной. Мачек утешает Ликотича, Рашула встает из-за стола якобы потянуться, а на самом деле взглянуть из-за угла на Мутавца.
За минуту до этого Мутавац огляделся, обратил внимание на Дроба, который склонился за поленницей, приметил Наполеона и больше никого. Тогда он вытащил складной ножик, дрожащей рукой отрезал веревку и засунул ее в карман штанов. С торчащим из кармана концом веревки добрался до входа, осмотрелся, взглянул на небо. Сквозь решетку подвала шлюха тянет к нему руку, клянчит сигарету. Из-за угла появляется Рашула, но тут же отворачивается в сторону, смеется. Тихая мысль — дали бы хоть спокойно умереть — как холодный нож коснулась сердца Мутавца. Оно сжалось от боли, но одновременно что-то благостное разлилось по всему телу. Он вошел в здание тюрьмы.
На лестнице прямо в лицо ему уставилась чья-то угловатая голова, но и она тут же скользнула мимо него, как призрак в тумане. Чуть повыше, где лестница делает поворот, он споткнулся и упал на руки, поднявшись, засунул их глубоко в карманы и, сжимая в кулаке ножик, скрылся за поворотом лестницы. Исчез за поворотом жизни.
Пропел Наполеон, высунувшись еще раз в ворота и показав Ликотичу язык. Извергая проклятия, Ликотич нагнулся за камнем.
Обратился Розенкранц к Рашуле.
— Туда, наверное, куда уходят все смертные, когда им невмоготу! — Рашула опять выглянул из-за угла и столкнулся взглядом с Дробом, который в тот момент как раз вышел - из-за поленницы. Рашула резко отвернулся и глухо рассмеялся чему-то, одному ему понятному. Зачем Мутавац отрезал веревку? Невольно, с легким чувством восторга задал он себе этот вопрос, а ответ пришел с такой жестокостью, что его впервые за весь этот день охватила дрожь, вызванная безумным предположением и сладострастным предвкушением.— Дурак, пропади ты пропадом! — пробурчал он.
— Не всякий гром бьет, а и бьет, да не по нас! — скептически усмехнулся Мачек.— А вот Фонарщик! Фонарщик, вы не встретили Мутавца?
— Эй, Наполеон! — кричит проходящий мимо человек с огромной головой и множеством морщин на лице. Его зовут Фонарщиком, потому что он чистит лампы и фонари.— Да, встретил. Кувыркается на лестнице! — ответил он Мачеку, поспешая к воротам, из-за которых ему отозвался Наполеон.
— Как кувыркается? — недоумевает Мачек, но Фонарщик даже не оглядывается.
— Может быть, упал? Пойдем посмотрим, что с ним,— предложил Мачек, не придавая, впрочем, этому серьезного значения.
— Давайте лучше, господин Мачек, сыграем разок в шахматы. Одну партию! — резко и повелительно преградил ему путь Рашула. Он никогда не играл в шахматы и вряд ли знал, как надо передвигать фигуры.— Ну, сыграем, что ли? Сделаю вам шах и мат в одну секунду!
— Нет, мат дам вам я! — удивленно смотрит на него Мачек, но, смеясь, соглашается.— Вот сейчас появился настоящий Наполеон!
Расставляют фигуры. Игра начинается. Даже Розенкранц подошел поближе. Все головы склонились над черно-белой доской.
— Не1Геп 81е \ Розенкранц! Шах и мат, шах и мат! — смеясь, повторяет Рашула, сдерживая возбуждение. Он торопится, делает смешные ходы, всякий раз ошибается. Писари откровенно хохочут, пользуясь подвернувшимся случаем, чтобы подшутить над самим Рашулой. А он с показным благодушием прямо-таки забавляется своим неумением. Он зевнул королеву, подставил короля под удар.
Похваляется Розенкранц и вдруг судорожно вздрагивает.
— Господин Розенкранц, вас зовут в суд! — во дворе снова появился Юришич, он говорит таким тоном, что всякий обман здесь исключается.
Розенкранц побледнел, он стоит в недоумении. Его глубокие морщины пришли в движение, как будто под кожей у него зашевелились черви.
Разъяснил ему Рашула, который сам вдруг занервничал.
Согласился Розенкранц и на подкашивающихся ногах поплелся к караульному помещению. Он целый день сегодня давал себе зарок начать симулировать на первом же допросе.
К нему приставили охранника, случайно им оказался тот, что привел Дроба, намеревавшегося как раз в этот момент улизнуть, но охранник его заметил:
— Что вы здесь делаете? Смотри-ка, а я уже совсем забыл про вас. Марш наверх, в коридоре подождите Бурмута, я не хочу, чтобы из-за вас он орал на меня!
Ворча, Дроб подчинился, вошел первый. Розенкранц за ним, но при входе столкнулся с Петковичем, посмотрел на него почти с завистью, вздохнул.
Услышав этот вздох, Петкович, стоявший неподвижно у входа, вздрогнул, поспешно отступил в сторону и молча пошел к водопроводной колонке. Тихо капает вода, он считает капли, считает как ребенок, сбивается, путается. Когда из крана капнет один миллиард три миллиона девять тысяч и еще три с половиной раза, тогда непременно придет Елена. Да, тогда. Но не кровь ли это капает? Взгляд его остановился на веревке. Уж не суждено ли на ней качаться его голове? Вот так просто, без суда?
Он тряхнул головой, отошел и плюнул в сторону. Сложив за спиной руки, направился к штабелю дров. Взгляд его устремлен в одну воображаемую точку, которая все время ускользает, прячется: сейчас она здесь, потом там и все время дальше, она неуловима. Он зигзагами движется за ней, идет точно по прямой линии, потом резко ломает ее, меняет направление. Временами выкрикивает:
— Долой смертную казнь!
Все смотрят на него, будто видят сегодня впервые. Ликотич помрачнел — таким манером и он часто шагает. Мачек отвернулся в сторону, потому что ему показалось, будто Петкович смотрит на него. Рашула вертит в руках шахматные фигуры и думает о допросе Розенкранца, а еще он никак не может забыть о Мутавце: «Решится ли он, решится ли?» Он мог бы пойти в коридор и посмотреть, но боится разочароваться или прийти слишком рано. Впрочем, он нужен сейчас здесь; он ведь как собака должен караулить, чтобы никто не прошел на третий этаж. Если и произойдет что-то, так только там.
А Юришич с возвратившимся вместе с ним Майдаком уселся на дрова и думает о Петковиче. Он нашел его в комнате для свиданий. Долго сидел там Петкович, тихий и неподвижный, с взглядом, обращенным на дверь. Встрепенулся, когда начала вопить жена Ферковича, к которой только что была доставлена акушерка. Он крикнул что-то о закованной принцессе, которую заключили в тюрьму, чтобы она не смогла навестить его. Потом, когда у дверей звякнул звонок и судебный писарь пришел позвать Розенкранца в суд, Петкович подошел к двери, недоверчиво и подозрительно оглядываясь, но сохраняя, однако, надежду, что тут его ждут хорошие вести. Дверь тем временем затворилась, и вместо того, чтобы появиться Елене, кого-то позвали в суд. В суд?
— И Петкович требует суда!
Он крикнул это неожиданно громко и ушел из коридора. За ним устремился Юришич, которого охранник попросил позвать наверх Розенкранца. И вот он опять здесь, но на одну ноту печальнее. Опять случилось так, что на лестнице Петкович со страхом оглянулся, в глазах его можно было прочесть мысль, что Юришич шпионит за ним.
— Будьте так добры,— напевно произносит рядом Майдак,— передайте мою апелляцию вашей сестричке, когда она придет к вам на свидание, пусть отошлет.
— Хорошо, хорошо! — сам уже не зная в который раз утешает и подбадривает его Юришич и озирается вокруг: приметил, что во дворе нет Мутавца. Где он? Осмотрел весь двор, нигде его нет. Спросить не у кого, и он обращается к Ликотичу. Он слышал от Майдака, что Ликотич искал сыпь на груди у Петковича; отвратителен ему этот человек, но больше сейчас спросить некого. Оказалось — напрасно: Ликотич не знает или не хочет говорить.
— Пришел доктор Колар и пригласил его к себе. Наверное, в больницу отправят,— отозвался Рашула.
— Колар? — переспросил Юришич, решив сам пойти к нему. И он было пошел, но Рашула язвительно рассмеялся.
— Ну и человек, все на веру принимает!
Он скорчил такую гримасу, что Юришич брезгливо отвернулся. Поколебавшись, он все-таки пошел в здание тюрьмы. Зачем? Он подумал, что такой интерес к Мутавцу в присутствии Рашулы может показаться смешным. Ведь там, наверху, сейчас находится Дроб. Но почему он вспомнил о Дробе? «Не хочу умирать, хочу жить!» — почти как насмешка прозвучал в его сознании крик Мутавца.
Он снова сел рядом с Майдаком. Еще кое-что задержало его здесь: в воротах его окликнул Фонарщик с вечерними газетами, а Петкович остановился, поначалу смотрел в землю, потом, бросив взгляд на газеты, круто изменил направление и зашагал прямо к двери, открыв ее, он решительно ступил внутрь.
— Что это с ним опять? — спросил Юришич и взял у Фонарщика газеты.
Случилось так, что Петкович, в очередной раз резко поворачивая, наткнулся на топор, все еще лежавший возле дров. Зачем этот топор, кого он должен им убить? Да, именно такое желание появилось у него — топором с размаху! Но кого? Тут Фонарщик выкрикнул имя Юришича. Не Юришич ли тот прекрасный и благородный юноша, который пожертвовал собой ради Хорватии и который совершенно справедливо восхищается сербами, ненавидит императора и осужден за то, что готовил покушение на императора? Топором? Но эта бумага — много-много отпечатанных листов с крупными заголовками, не смертный ли это приговор? Его прислал император, император, который тиранит его родину, вместе с Пайзлом пособничает Турции, помогает ей воевать против югославян, император, который отнимает у него все — свободу, жену и саму жизнь, император Франё Пайзл! Разве можно не одобрить покушение на такого человека? Да. Долой его! Это единственное
спасение для всех — для него, Елены, Юришича, для всей Хорватии! Долой!
Он наклонился за топором, но внезапно замер в оцепенении. Долой смертную казнь! Как подобает мужчине, он подойдет к императору и потребует суда, а не помилования, только суда. Пусть суд решит, виноват ли он, нельзя допустить, чтобы вот так, без суда, он был казнен, он, принц с законными правами на хорватский престол! С царственно поднятой головой покидает он двор. Разумеется, он идет к начальнику тюрьмы.
Он не пробыл там и пяти минут, как послышались крики начальника о помощи. Еще минута, и Петкович выскочил во двор, бледный, взъерошенный, разъяренный, каким никогда его не видели. Он закричал:
— Долой смертную казнь! Долой императора! Вешайте меня теперь! Ха-ха-ха, всю Хорватию не перевешаете!
Охранники сгрудились в дверях, двое из них направились к Петковичу, но остановились от него на почтительном расстоянии и наблюдают. Из проходной слышатся жалобные стоны начальника тюрьмы.
— Что случилось? — первым поинтересовался Рашула, а сам с притворным недовольством отбросил ногой топор подальше от дров на видное место и не удержался от усмешки.
Охранник чешет затылок, сыплет проклятьями. Всему есть предел! Снова начальник звонил доктору Колару в больницу, а тот ему ответил, что занят на операции. Скоро, говорит, придет, пусть только начальник закажет санитарную карету! И начальник снова ее заказал, но ни кареты, ни доктора пока еще нет. Как будто они, охранники, поставлены здесь для усмирения сумасшедших! Как в сумасшедшем доме!
— Но что же произошло?
Об этом лучше охранника знает канцелярский писарь, который с улыбкой появился во дворе, вышел прогуляться.
— А то, что старик наш перепугался! — шепотом принялся он рассказывать. Охранники тоже заинтересовались. Дело в том, что Петкович пришел узнать, не поступил ли ответ из императорской канцелярии. На беду он заметил на столе свое прошение, еще не отправленное. Возмутился, стал требовать суда, но суда, в состав которого должны войти все европейские самодержцы. Только этот не смеет быть среди них, безумец
указал на портрет Франца Иосифа. Этого кровавого отчима, говорит, надо самого посадить на скамью подсудимых. И вот, схватив со стола линейку,, он набросился на портрет и располосовал его в клочья. Начальник тюрьмы ничего не мог поделать. Сам оказался в опасности. Петкович наступал на него, называя императором и доверенным лицом короля, ха-ха-ха, доверенным лицом! Но тут прибежали охранники, и Петкович признался, что он террорист. Заправский террорист — императора на бумаге убил, лояльный анархист!
Как будто услышав это замечание, что, впрочем, было исключено, Петкович, до этой минуты что-то бормотавший, вдруг заорал:
— Нет больше императора! Его убил лояльный анархист, ха-ха-ха! А из-за кого Елачич сошел с ума? Из-за кого Кватерник погиб? Тьфу!
Лицо его превратилось в маску. Бледное, заострившееся. Он громко оправдывается, жестикулирует руками, а перед ним никого нет. Он в одиночестве мечется по двору, все остальные сидят или спокойно стоят. Кажется, весь двор принадлежит ему, а сам он здесь государь. Вот теперь вешайте его! Но хорватский народ не допустит, чтобы его короля повесили; нет короля, который не мог бы быть лучше, но всего лучше, если вообще нет никакого короля! Да здравствует анархия!
— Сейчас, по крайней мере, меня никто не может упрекнуть,— сквозь зубы говорит Рашула, взглянув на Юришича,— что это я подбил его провозгласить себя королем, хи-хи-хи!
Известие, что Петкович напал на портрет императора — а может быть, не на портрет, а на воображаемого живого государя? — заставило Юришича внутренне содрогнуться; слишком поздно этот рыцарь любви и всепрощения начал ненавидеть, слишком поздно!
На Рашулу он даже не взглянул. Но зачем Рашула подвинул топор, на который Петкович засмотрелся перед тем, как отправиться к начальнику тюрьмы? Специально, чтобы возбудить Петковича? Но кажется, Петкович равнодушен к топору. Однако Юришич прячет его, а сам, вопросительно смотрит на Рашулу. Тому ничего не оставалось, как отойти в сторону и сесть на крылечко кухни. Здесь, вдали от всех, он ждет Бурмута. Однако сейчас его охватило беспокойство: а что, если Мутавац все-таки повесился? Дроб уже давно наверху, а все еще ничего не заметил! Может, оно и к лучшему?
Несколько минут назад, когда Петкович был у начальника тюрьмы, он упрекнул Мачека в том, что тот рассказал Розенкранцу о подслушанном у дверей Бурмута разговоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Береги его... берегись! — твердит его внутренний голос. Но кого? Рашулы? Это ведь только фантом, черный и страшный, уберечься от него — значит исчезнуть совсем! Все для Мутавца потонуло в тумане. Внутри его разверзлась пропасть, все мысли исчезают, бегут, как люди с улицы, когда внезапно хлынет ливень. Крыса выглянула из угла проходной и шмыгнула мимо его ног в тюремный корпус. Наполеон вышел из канцелярии, толкнул его и крикнул:
— Фонарщик, Фонарщик!
— Эй, подожди! — отозвался кто-то из тюремного корпуса.
Мутавац сделал шаг, все, кроме Ликотича, смотрят на него.
— Я думаю,— обращается к Мачеку Ликотич, глядя на шахматную доску,— вы не правы. Я всегда так играл, всегда считал, что рокировка возможна, даже если король уже сделал один ход.
— Да ну вас, вы это Наполеону говорите, а не мне,— резко отвечает Мачек и, отвернувшись от Мутавца, обращается к Рашуле.— Есть же люди, которые дошли до того, что не могут ни рокировку сделать, ни в угол забиться — везде им мат. На их месте я бы лучше убил себя.
— Вы? Так же, как Мутавац на вашем. Если только вас не заставят проглотить все написанные вами статьи.
Между ними завязалась перебранка. Вмешался и Наполеон, дразнивший Ликотича Французским бренди, тот разозлился, вскочил и хотел его схватить. Коротышка мечется угрем, проскальзывает у него между ног. В первый раз к ним подошел Дроб, коротышка пристал и к нему. Но Дроб как жираф склонился над ним, презрительно посмотрел, плюнул и отвернулся.
К тому времени Мутавац дотащился до угла и остановился, испугавшись появления Дроба. Он не ожидал, что встретит кого-то в этой части двора. Но Дроб демонстративно отвернулся от него. Никто даже шагу не сделал за ним вслед. Правда, Рашула и Мачек вроде бы говорили, что ему следует покончить с собой; их желание исполнится, пусть это останется на их совести!
Он медленно ковыляет дальше. Лицо вытянулось, и редкая бороденка кажется еще длиннее. Словно черви свисают с подбородка, они прожорливы и ненасытны. Взор его обращен вниз, тянет к земле невидимая нить. Что-то теплое и тошнотворное подкатило к горлу. Но он не кашляет. Идет, точнее переставляет ноги, тащится вдоль стены, подходит к водопроводной колонке, останавливается, ощупывает веревку.
Ликотич все еще препирается с Наполеоном. Охранник появился в дверях, ругает Наполеона, что не подмел комнату, а тот снова зовет Фонарщика и быстро исчезает в проходной. Мачек утешает Ликотича, Рашула встает из-за стола якобы потянуться, а на самом деле взглянуть из-за угла на Мутавца.
За минуту до этого Мутавац огляделся, обратил внимание на Дроба, который склонился за поленницей, приметил Наполеона и больше никого. Тогда он вытащил складной ножик, дрожащей рукой отрезал веревку и засунул ее в карман штанов. С торчащим из кармана концом веревки добрался до входа, осмотрелся, взглянул на небо. Сквозь решетку подвала шлюха тянет к нему руку, клянчит сигарету. Из-за угла появляется Рашула, но тут же отворачивается в сторону, смеется. Тихая мысль — дали бы хоть спокойно умереть — как холодный нож коснулась сердца Мутавца. Оно сжалось от боли, но одновременно что-то благостное разлилось по всему телу. Он вошел в здание тюрьмы.
На лестнице прямо в лицо ему уставилась чья-то угловатая голова, но и она тут же скользнула мимо него, как призрак в тумане. Чуть повыше, где лестница делает поворот, он споткнулся и упал на руки, поднявшись, засунул их глубоко в карманы и, сжимая в кулаке ножик, скрылся за поворотом лестницы. Исчез за поворотом жизни.
Пропел Наполеон, высунувшись еще раз в ворота и показав Ликотичу язык. Извергая проклятия, Ликотич нагнулся за камнем.
Обратился Розенкранц к Рашуле.
— Туда, наверное, куда уходят все смертные, когда им невмоготу! — Рашула опять выглянул из-за угла и столкнулся взглядом с Дробом, который в тот момент как раз вышел - из-за поленницы. Рашула резко отвернулся и глухо рассмеялся чему-то, одному ему понятному. Зачем Мутавац отрезал веревку? Невольно, с легким чувством восторга задал он себе этот вопрос, а ответ пришел с такой жестокостью, что его впервые за весь этот день охватила дрожь, вызванная безумным предположением и сладострастным предвкушением.— Дурак, пропади ты пропадом! — пробурчал он.
— Не всякий гром бьет, а и бьет, да не по нас! — скептически усмехнулся Мачек.— А вот Фонарщик! Фонарщик, вы не встретили Мутавца?
— Эй, Наполеон! — кричит проходящий мимо человек с огромной головой и множеством морщин на лице. Его зовут Фонарщиком, потому что он чистит лампы и фонари.— Да, встретил. Кувыркается на лестнице! — ответил он Мачеку, поспешая к воротам, из-за которых ему отозвался Наполеон.
— Как кувыркается? — недоумевает Мачек, но Фонарщик даже не оглядывается.
— Может быть, упал? Пойдем посмотрим, что с ним,— предложил Мачек, не придавая, впрочем, этому серьезного значения.
— Давайте лучше, господин Мачек, сыграем разок в шахматы. Одну партию! — резко и повелительно преградил ему путь Рашула. Он никогда не играл в шахматы и вряд ли знал, как надо передвигать фигуры.— Ну, сыграем, что ли? Сделаю вам шах и мат в одну секунду!
— Нет, мат дам вам я! — удивленно смотрит на него Мачек, но, смеясь, соглашается.— Вот сейчас появился настоящий Наполеон!
Расставляют фигуры. Игра начинается. Даже Розенкранц подошел поближе. Все головы склонились над черно-белой доской.
— Не1Геп 81е \ Розенкранц! Шах и мат, шах и мат! — смеясь, повторяет Рашула, сдерживая возбуждение. Он торопится, делает смешные ходы, всякий раз ошибается. Писари откровенно хохочут, пользуясь подвернувшимся случаем, чтобы подшутить над самим Рашулой. А он с показным благодушием прямо-таки забавляется своим неумением. Он зевнул королеву, подставил короля под удар.
Похваляется Розенкранц и вдруг судорожно вздрагивает.
— Господин Розенкранц, вас зовут в суд! — во дворе снова появился Юришич, он говорит таким тоном, что всякий обман здесь исключается.
Розенкранц побледнел, он стоит в недоумении. Его глубокие морщины пришли в движение, как будто под кожей у него зашевелились черви.
Разъяснил ему Рашула, который сам вдруг занервничал.
Согласился Розенкранц и на подкашивающихся ногах поплелся к караульному помещению. Он целый день сегодня давал себе зарок начать симулировать на первом же допросе.
К нему приставили охранника, случайно им оказался тот, что привел Дроба, намеревавшегося как раз в этот момент улизнуть, но охранник его заметил:
— Что вы здесь делаете? Смотри-ка, а я уже совсем забыл про вас. Марш наверх, в коридоре подождите Бурмута, я не хочу, чтобы из-за вас он орал на меня!
Ворча, Дроб подчинился, вошел первый. Розенкранц за ним, но при входе столкнулся с Петковичем, посмотрел на него почти с завистью, вздохнул.
Услышав этот вздох, Петкович, стоявший неподвижно у входа, вздрогнул, поспешно отступил в сторону и молча пошел к водопроводной колонке. Тихо капает вода, он считает капли, считает как ребенок, сбивается, путается. Когда из крана капнет один миллиард три миллиона девять тысяч и еще три с половиной раза, тогда непременно придет Елена. Да, тогда. Но не кровь ли это капает? Взгляд его остановился на веревке. Уж не суждено ли на ней качаться его голове? Вот так просто, без суда?
Он тряхнул головой, отошел и плюнул в сторону. Сложив за спиной руки, направился к штабелю дров. Взгляд его устремлен в одну воображаемую точку, которая все время ускользает, прячется: сейчас она здесь, потом там и все время дальше, она неуловима. Он зигзагами движется за ней, идет точно по прямой линии, потом резко ломает ее, меняет направление. Временами выкрикивает:
— Долой смертную казнь!
Все смотрят на него, будто видят сегодня впервые. Ликотич помрачнел — таким манером и он часто шагает. Мачек отвернулся в сторону, потому что ему показалось, будто Петкович смотрит на него. Рашула вертит в руках шахматные фигуры и думает о допросе Розенкранца, а еще он никак не может забыть о Мутавце: «Решится ли он, решится ли?» Он мог бы пойти в коридор и посмотреть, но боится разочароваться или прийти слишком рано. Впрочем, он нужен сейчас здесь; он ведь как собака должен караулить, чтобы никто не прошел на третий этаж. Если и произойдет что-то, так только там.
А Юришич с возвратившимся вместе с ним Майдаком уселся на дрова и думает о Петковиче. Он нашел его в комнате для свиданий. Долго сидел там Петкович, тихий и неподвижный, с взглядом, обращенным на дверь. Встрепенулся, когда начала вопить жена Ферковича, к которой только что была доставлена акушерка. Он крикнул что-то о закованной принцессе, которую заключили в тюрьму, чтобы она не смогла навестить его. Потом, когда у дверей звякнул звонок и судебный писарь пришел позвать Розенкранца в суд, Петкович подошел к двери, недоверчиво и подозрительно оглядываясь, но сохраняя, однако, надежду, что тут его ждут хорошие вести. Дверь тем временем затворилась, и вместо того, чтобы появиться Елене, кого-то позвали в суд. В суд?
— И Петкович требует суда!
Он крикнул это неожиданно громко и ушел из коридора. За ним устремился Юришич, которого охранник попросил позвать наверх Розенкранца. И вот он опять здесь, но на одну ноту печальнее. Опять случилось так, что на лестнице Петкович со страхом оглянулся, в глазах его можно было прочесть мысль, что Юришич шпионит за ним.
— Будьте так добры,— напевно произносит рядом Майдак,— передайте мою апелляцию вашей сестричке, когда она придет к вам на свидание, пусть отошлет.
— Хорошо, хорошо! — сам уже не зная в который раз утешает и подбадривает его Юришич и озирается вокруг: приметил, что во дворе нет Мутавца. Где он? Осмотрел весь двор, нигде его нет. Спросить не у кого, и он обращается к Ликотичу. Он слышал от Майдака, что Ликотич искал сыпь на груди у Петковича; отвратителен ему этот человек, но больше сейчас спросить некого. Оказалось — напрасно: Ликотич не знает или не хочет говорить.
— Пришел доктор Колар и пригласил его к себе. Наверное, в больницу отправят,— отозвался Рашула.
— Колар? — переспросил Юришич, решив сам пойти к нему. И он было пошел, но Рашула язвительно рассмеялся.
— Ну и человек, все на веру принимает!
Он скорчил такую гримасу, что Юришич брезгливо отвернулся. Поколебавшись, он все-таки пошел в здание тюрьмы. Зачем? Он подумал, что такой интерес к Мутавцу в присутствии Рашулы может показаться смешным. Ведь там, наверху, сейчас находится Дроб. Но почему он вспомнил о Дробе? «Не хочу умирать, хочу жить!» — почти как насмешка прозвучал в его сознании крик Мутавца.
Он снова сел рядом с Майдаком. Еще кое-что задержало его здесь: в воротах его окликнул Фонарщик с вечерними газетами, а Петкович остановился, поначалу смотрел в землю, потом, бросив взгляд на газеты, круто изменил направление и зашагал прямо к двери, открыв ее, он решительно ступил внутрь.
— Что это с ним опять? — спросил Юришич и взял у Фонарщика газеты.
Случилось так, что Петкович, в очередной раз резко поворачивая, наткнулся на топор, все еще лежавший возле дров. Зачем этот топор, кого он должен им убить? Да, именно такое желание появилось у него — топором с размаху! Но кого? Тут Фонарщик выкрикнул имя Юришича. Не Юришич ли тот прекрасный и благородный юноша, который пожертвовал собой ради Хорватии и который совершенно справедливо восхищается сербами, ненавидит императора и осужден за то, что готовил покушение на императора? Топором? Но эта бумага — много-много отпечатанных листов с крупными заголовками, не смертный ли это приговор? Его прислал император, император, который тиранит его родину, вместе с Пайзлом пособничает Турции, помогает ей воевать против югославян, император, который отнимает у него все — свободу, жену и саму жизнь, император Франё Пайзл! Разве можно не одобрить покушение на такого человека? Да. Долой его! Это единственное
спасение для всех — для него, Елены, Юришича, для всей Хорватии! Долой!
Он наклонился за топором, но внезапно замер в оцепенении. Долой смертную казнь! Как подобает мужчине, он подойдет к императору и потребует суда, а не помилования, только суда. Пусть суд решит, виноват ли он, нельзя допустить, чтобы вот так, без суда, он был казнен, он, принц с законными правами на хорватский престол! С царственно поднятой головой покидает он двор. Разумеется, он идет к начальнику тюрьмы.
Он не пробыл там и пяти минут, как послышались крики начальника о помощи. Еще минута, и Петкович выскочил во двор, бледный, взъерошенный, разъяренный, каким никогда его не видели. Он закричал:
— Долой смертную казнь! Долой императора! Вешайте меня теперь! Ха-ха-ха, всю Хорватию не перевешаете!
Охранники сгрудились в дверях, двое из них направились к Петковичу, но остановились от него на почтительном расстоянии и наблюдают. Из проходной слышатся жалобные стоны начальника тюрьмы.
— Что случилось? — первым поинтересовался Рашула, а сам с притворным недовольством отбросил ногой топор подальше от дров на видное место и не удержался от усмешки.
Охранник чешет затылок, сыплет проклятьями. Всему есть предел! Снова начальник звонил доктору Колару в больницу, а тот ему ответил, что занят на операции. Скоро, говорит, придет, пусть только начальник закажет санитарную карету! И начальник снова ее заказал, но ни кареты, ни доктора пока еще нет. Как будто они, охранники, поставлены здесь для усмирения сумасшедших! Как в сумасшедшем доме!
— Но что же произошло?
Об этом лучше охранника знает канцелярский писарь, который с улыбкой появился во дворе, вышел прогуляться.
— А то, что старик наш перепугался! — шепотом принялся он рассказывать. Охранники тоже заинтересовались. Дело в том, что Петкович пришел узнать, не поступил ли ответ из императорской канцелярии. На беду он заметил на столе свое прошение, еще не отправленное. Возмутился, стал требовать суда, но суда, в состав которого должны войти все европейские самодержцы. Только этот не смеет быть среди них, безумец
указал на портрет Франца Иосифа. Этого кровавого отчима, говорит, надо самого посадить на скамью подсудимых. И вот, схватив со стола линейку,, он набросился на портрет и располосовал его в клочья. Начальник тюрьмы ничего не мог поделать. Сам оказался в опасности. Петкович наступал на него, называя императором и доверенным лицом короля, ха-ха-ха, доверенным лицом! Но тут прибежали охранники, и Петкович признался, что он террорист. Заправский террорист — императора на бумаге убил, лояльный анархист!
Как будто услышав это замечание, что, впрочем, было исключено, Петкович, до этой минуты что-то бормотавший, вдруг заорал:
— Нет больше императора! Его убил лояльный анархист, ха-ха-ха! А из-за кого Елачич сошел с ума? Из-за кого Кватерник погиб? Тьфу!
Лицо его превратилось в маску. Бледное, заострившееся. Он громко оправдывается, жестикулирует руками, а перед ним никого нет. Он в одиночестве мечется по двору, все остальные сидят или спокойно стоят. Кажется, весь двор принадлежит ему, а сам он здесь государь. Вот теперь вешайте его! Но хорватский народ не допустит, чтобы его короля повесили; нет короля, который не мог бы быть лучше, но всего лучше, если вообще нет никакого короля! Да здравствует анархия!
— Сейчас, по крайней мере, меня никто не может упрекнуть,— сквозь зубы говорит Рашула, взглянув на Юришича,— что это я подбил его провозгласить себя королем, хи-хи-хи!
Известие, что Петкович напал на портрет императора — а может быть, не на портрет, а на воображаемого живого государя? — заставило Юришича внутренне содрогнуться; слишком поздно этот рыцарь любви и всепрощения начал ненавидеть, слишком поздно!
На Рашулу он даже не взглянул. Но зачем Рашула подвинул топор, на который Петкович засмотрелся перед тем, как отправиться к начальнику тюрьмы? Специально, чтобы возбудить Петковича? Но кажется, Петкович равнодушен к топору. Однако Юришич прячет его, а сам, вопросительно смотрит на Рашулу. Тому ничего не оставалось, как отойти в сторону и сесть на крылечко кухни. Здесь, вдали от всех, он ждет Бурмута. Однако сейчас его охватило беспокойство: а что, если Мутавац все-таки повесился? Дроб уже давно наверху, а все еще ничего не заметил! Может, оно и к лучшему?
Несколько минут назад, когда Петкович был у начальника тюрьмы, он упрекнул Мачека в том, что тот рассказал Розенкранцу о подслушанном у дверей Бурмута разговоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44