В детстве он мечтал о перстнях, но истинные валузийцы никогда не могли носить эти украшения – мягкие перепонки с разноцветными прожилками соединяли пальцы каждого человека-змеи. С завистью всегда смотрел молодой принц на руки вождей атлантов, на их грубые пальцы, унизанные перстнями самых разнообразных форм и размеров.
Атланты всегда потешались над хвостами валузийцев, хотя Цеенор-Зера обожал свой хвост, и ему очень нравилось его гладить. Очнувшись от тысячелетнего заточения, он тут же вспомнил свою детскую привычку и потянулся к хвосту, но это оказалось чудовищно тяжелой задачей. В непроглядной темноте Владыка не мог разобраться даже со своим телом. Никогда он не мог бы определить, сколько времени у него ушло только на то, чтобы распрямиться, распутаться из того клубка, в который превратился за тысячу лет.
Постепенно Цеенор-Зера смог разобраться с этим и даже сдвинулся с места. В черноте вечной ночи он ползал по гладкой поверхности и определил, что по-прежнему, как и тысячу лет назад, лежит на столе, высеченном из единого куска черного мрамора, а значит, по-прежнему находится в своей спальне на самой вершине валузийского дворца.
Расположение окон в комнате было ему прекрасно известно: сколько раз в своей прежней жизни Владыка Скипетра любовался великолепными видами на заливные луга и дубовые леса, которые со временем должны были перейти в его владения, но так и не перешли.
Узкие окна комнаты упирались в толщу сырой земли, и Цеенор-Зера рыл землю руками на ощупь, закрыв глаза. Никогда бы он не смог сказать точно, как долго он пробивал себе путь наверх, – может быть, один день, а может, и еще одно тысячелетие, но однажды земля осыпалась над его головой, и сверху ударили солнечные лучи. В ужасе властитель забился обратно, даже с закрытыми глазами он не мог находиться на солнце – свет проникал сквозь тесно сжатые веки и доставлял ему невыносимые мучения.
Но из прежней жизни Владыке Скипетра было известно, что солнце не всегда стоит над землей, что оно обязательно скрывается за горизонтом, уступая место тьме. Он дождался ночи и только тогда осмелился выползти из чрева земли на воздух. Спустя тысячу лет бывший властитель Валузии снова вернулся в мир, в котором когда-то жил. Не сразу Цеенор-Зера понял, что лицо его мокро от слез. Сначала он не осознавал, что с ним происходит, не понимал, почему дрожит всем телом, почему рыдания заставляют содрогаться тело в судорогах.
Отойти от вырытого хода он боялся и оглядывался вокруг, не сходя с места. Цеенор-Зера прекрасно помнил, что в той, прежней жизни он ходил вертикально, на двух ногах, и ползал только во время детских игр, но сейчас не было сил подняться, и он передвигался, как змея, помогая себе руками и шуршащим сзади хвостом.
Даже слабый, неясный свет звезд, горевших на бездонном черном тумане ночного неба, заставлял глаза Владыки слезиться. Когда-то он хорошо разбирался в Звездных Письменах и часами мог смотреть на них из продолговатого окна своей опочивальни, в любое время легко отыскивая Большую Черепаху и Звездный Топор. Но сейчас глаза не могли ничего разобрать, и звезды сливались перед его взором в один мутный поток.
Руки ощущали мельчайшие неровности поверхности земли. Но Цеенор-Зера обнаружил, что перепонки между пальцами точно окаменели за тысячу лет. Они отвердели настолько, что Владыка не мог больше сдвигать пальцы вместе, как когда-то, а края перепонок стали настолько острыми, что он мог разрезать ими сухой кустарник, как небольшой наточенной секирой.
Кроме сухой травы, на вершине холма он ничего не обнаружил. Немного освоившись, Цеенор-Зера подумал, что может позволить себе отползти немного в сторону от входа в подземелье, но смог найти только старые высохшие кости. Поверхность была сплошь усеяна скелетами и человеческими черепами – ветерок свободно гулял в их пустых глазницах, но, кроме легкого завывания, ни один звук больше не нарушал ночной тишины.
Цеенор-Зера подполз к одному из черепов, и тот показался ему гигантским. Не сразу властитель осознал, что за это время сильно уменьшился в росте. Если бы ему удалось выпрямиться и встать рядом с тем, прежним Цеенор-Зера, вряд ли теперь ростом он бы доходил ему до колена. Но руки превратились в острейшие лезвия, а в груди… в груди вместо сердца мерцал Красный Хрусталь, который за тысячу лет стал его повелителем.
«Красный Хрусталь станет лакать кровь!» – звенел в его ушах голос Иаг-Алта с того момента, как Владыка снова ощутил себя.
«Кровь… кровь… кровь…» – постоянно повторялись слова зеленокожего пришельца.
«Кровь, капающая из сердца, из живого сердца».
Цеенор-Зера чувствовал, что Красный Хрусталь, ставший за тысячу лет частью его собственного тела, действительно таинственно управляет им самим.
В детстве принц мечтал о валузийском троне, о долгих годах правления своим царственным народом. Он возводил бы неприступные крепости, собрал бы армии и освободил родные пределы от жестоких атлантов и казнил бы их гнусного правителя Кулла, чтобы все жрецы в храмах восхваляли славные деяния мудрого правителя Цеенор-Зера. Но сейчас, по прошествии тысячи лет, он мечтал только о человеческой крови, о сердце, которое еще нужно было вырвать из груди. Не он сам обладал Красным Хрусталем, а, наоборот, этот неземной светящийся камень отныне владел им.
Каждую ночь Цеенор-Зера поднимался вверх по земляному ходу из своей пирамидальной опочивальни, каждую ночь он пытался найти следы человека, но, кроме обглоданных временем черепов и скелетов, не находил ничего. Древняя валузииская столица не просто рассыпалась, не просто превратилась в руины, она обернулась невесомым прахом, как крыло мотылька, сгоревшего на костре. Только Владыка Скипетра теперь смог бы сказать, что когда-то на этом месте кипела жизнь, что некогда дворцы из черного мрамора сверкали на солнце кристаллическими гранями, курились благовония в валузийских храмах, приносились жертвоприношения ужасному и могущественному богу Цатогуа и звучали суровые гимны, воспевавшие его силу.
Каждую ночь он покидал свою опочивальню, царапая землю перепонками, твердыми и острыми, как лезвия ножей. Комната находилась недалеко от поверхности земли, но сам дворец уходил глубоко во чрево земли, он словно рухнул в гигантскую трещину, и за тысячу лет ветры занесли его пылью, так что никто не смог бы обнаружить царственные валузийские чертоги на месте бесплодного холма, усеянного человеческими костями.
Где-то там, в черной дали, должны были жить люди. Цеенор-Зера чувствовал, как Красный Хрусталь неумолимо толкает его на поиски, повелевая напоить теплой кровью, но никого не удавалось обнаружить. Пока светило солнце, он не мог покинуть свое укрытие и пережидал невыносимо светлое время в черной комнате. Мысли его порой по-прежнему начинали блуждать по прошлому, по бесконечному лабиринту памяти, тогда огромный дворец-кристалл представал перед внутренним взором его владыки таким, каким был тысячу лет назад, – празднично украшенным и многолюдным.
Цеенор-Зера вспомнил, что во дворце должна была остаться Сокровищница. Когда атланты вторглись в земли его народа, большая часть королевских сокровищ была упрятана в укромные кладовые. Золотые украшения и драгоценные камни невиданной красы, жемчужины огромных размеров и редчайшие кораллы – все это богатство и сейчас должно было оставаться где-то там, в недрах дворца, запавшего в ненасытную гортань земли. Но зачем эти сокровища нужны были теперь? Цеенор-Зера думал только о человеческой крови…
Недалеко от холма, скрывавшего внутри себя мраморный кристалл, сейчас находилось море. Влажный соленый ветер – этот вкус был в одной из ячеек памяти властителя Валузии. Но тысячу лет назад море шумело гораздо дальше, в нескольких днях пути от столицы; чтобы добраться до побережья, нужно было забираться на носилки, в небольшую кабину, обтянутую тканями, и на плечах мускулистых невольников пробираться сквозь дубовые леса по тенистым дорогам.
Несколько раз Цеенор-Зера приближался к морю почти вплотную. Со временем он научился запоминать обратную дорогу по особым, только ему понятным приметам и уже не опасался пускаться в далекие путешествия, пробираясь между деревьями и зарослями кустарника, прячась от ночных птиц и гигантских ежей, рыскавших в поисках добычи по склонам холма, покрытых лесом.
Море глухо шумело по ночам. Волны бурно накатывали на берег и с шипением сползали обратно, шелестели от ветра листья прибрежных деревьев, выходили на берег огромные черепахи, но, кроме этого, здесь ничего больше не было. По-прежнему солнечный свет приносил Цеенор-Зера невыносимые мучения, даже первые нежные утренние лучи вызывали резь в глазах. Лучи жалили даже сквозь прикрытые веки, поэтому он возвращался обратно затемно, лишь только ночное небо начинало бледнеть.
Красный Хрусталь давил изнутри на его грудь и требовал человеческой крови. Но у моря ему не удалось обнаружить даже старых следов. Тогда Цеенор-Зера перевалил вершину холма и направился в другую сторону. Он полз почти всю ночь и обнаружил, что оказался на берегу огромной реки. Во времена Валузии здесь протекал небольшой ручей, петлявший между замками валузийской знати.
Цеенор-Зера осторожно выполз на берег, стараясь рассмотреть в темноте противоположный берег, и неожиданно его ноздри взволнованно раздулись. Порыв легкого ветерка, скользящего вдоль русла реки, принес знакомый дразнящий аромат – где-то выше по течению горел костер, на огне которого готовилась пища, а значит, там находились люди…
* * *
Рябой Торх, вождь пиктов, проснулся среди ночи от непонятного тяжелого чувства. Перед сном он плотно поужинал мясом гликона, поджаренным на угольях. Змеиное мясо – тяжелая еда для старого человека, а Рябой Торх считался самым старым в племени, он пережил четыре раза по десять разливов Громовой реки. Недаром поэтому в последнее время он все чаще ловил косые взгляды молодых мужчин: молодежь хотела видеть своим вождем доблестного воина, а не рассудительного старика.
«Четыре раза по десять разливов – так долго люди не живут, – недовольно бурчали они, сидя на корточках вокруг своего костра».
Торх прекрасно понимал, о чем они переговариваются, умолкая при его появлении. Когда-то и сам он так же злословил по поводу зажившегося вождя, переставшего понимать молодых охотников. Вождь вскоре ушел к предкам в сторону Светлого моря, и спустя два разлива Громовой реки племенем стал командовать Торх.
Чтобы успокоиться, вождь снял с шеи ожерелье из человеческих зубов и стал перебирать его между пальцами. Это всегда умиротворяло его, он гладил по одному выдранные клыки и обычно вскоре сладко засыпал, но в эту ночь неясная тревога угнетала, давила на грудь, не давая забыться.
Внезапно Торх все понял. Он задержал в руках один особенно крупный зуб, вырванный недавно у пленного атланта, и неожиданно на него снизошло прозрение. Он даже мысленно поблагодарил Бога Реки за то, что тот не забыл вождя, а послал ему предупреждение.
Еще раз Торх пальцами ощупал зубы, которые только что прошли через его руки. Сомнений не могло быть – такая очередность говорила сама за себя, как он раньше не догадывался об этом… После трех мелких черных клыков шел крупный белый, вырванный недавно у пленного атланта перед его смертью, а потом снова шли три мелких черных. Порядок зубов на ожерелье давно предупреждал об опасности.
Вождь даже привстал на своем ложе, он никак не мог прийти в себя от открывшегося ему – белый зуб в окружении черных говорил о том, что его старший сын задумал что-то нечистое. Порядок клыков на ожерелье явно указывал на Хорта, наверняка готовившего смерть отцу.
Мысли вождя сразу побежали в этом направлении, как охотничьи псы. Он вспомнил, что накануне заходил в жилище к сыну, чтобы проведать новорожденного ребенка, и Хорт попросил вождя подарить на память о рождении внука прядь волос. Такой обычай существовал в племени издавна – первому внуку вождь должен подарить пучок, срезанный со своего затылка, для того чтобы удача всегда сопровождала будущего мужчину в сражении, на охоте и во время рыбной ловли.
Но если бы эта прядь попала в нечистые руки, вождю угрожала бы смертельная опасность. Рябой Торх даже глухо зарычал при одной мысли о том, что в это самое мгновение, может быть, где-нибудь стоит небольшая фигурка с прядью его волос на голове, а в сердце фигурки вражеская рука вонзила длинную иглу из рыбьей кости. Так можно погубить любого человека, это в племени знают даже дети. Ноги Рябого Торха сами по себе спустились, и он рывком поднялся с ложа, толкнув одну из своих жен.
«Нельзя ждать, – понял он, – нужно быстро действовать».
От реки веяло ночной прохладой, поэтому вождь плотнее стянул на груди накидку из тигриной шкуры, крепко сжимая в руке медный топор. Почти все племя спало, только из хижины Хорта доносился громкий крик новорожденного внука. Вождь внимательно осмотрелся по сторонам и бесшумно двинулся к хижине сына. Когда до нее оставалось несколько шагов, ребенок неожиданно замолчал. Рябой Торх немного постоял около входа, прислушиваясь к происходящему вокруг, а потом осторожно отодвинул край бычьей шкуры, служившей пологом у входа. Через мгновение он отпрянул от неожиданности, потому что ночную тишину прорезал душераздирающий женский вопль, доносившийся из хижины сына…
* * *
Рота, жена Хорта, долго не могла заснуть в эту ночь. Второй день у новорожденного ребенка болел живот, и он постоянно плакал в голос, не в силах успокоиться. Знахарь племени пришел в хижину и долго сидел на корточках рядом с подстилкой малыша. Знахарь раскачивался из стороны в сторону, монотонно бормотал под нос какие-то заклинания, а потом бросил на землю священные камешки, которые сжимал до этого в ладонях.
– Рота, жена Хорта, Бог Реки говорит, что в твоего сына вселился дурной дух, – хриплым от долгого пения голосом сказал знахарь. – Дурной дух хочет завладеть внуком нашего вождя!
Рота почувствовала, как у нее в глазах темнеет от этих слов. Ее мальчик только родился, а у него уже появился враг, желающий его смерти…
– Женщина! Бог Реки требует, чтобы ты помогла сыну бороться с дурным духом, – грозно предупредил знахарь. – Если дурной дух одолеет его, ты будешь отвечать перед племенем!
Она слишком хорошо знала, как наказывает племя за такие вещи, чтобы возражать знахарю. А тот дал женщине небольшой мешочек с каким-то порошком и приказал:
– Вечером ты сделаешь продольные разрезы ножом на его коже. Один на этой руке, один на этой. Один разрез на этой ноге, один на этой. И последний разрез вдоль живота. Когда пойдет кровь, посыплешь раны порошком из мешочка…
Знахарь сунул открытый мешочек ей под нос, и Рота ощутила, как в носу у нее невыносимо сразу засвербило. Несколько раз она содрогнулась всем телом, а потом не удержалась и громко чихнула.
– Красный перец из леса, – пояснил знахарь. – Он будет жечь ребенка как огонь, но больше всего страдать от этого станет дурной дух. Дурной дух не переносит красного перца, поэтому уйдет навсегда от внука вождя нашего племени.
Рота, жена Хорта, мысленно восхитилась познаниям знахаря. Она всегда чувствовала себя рядом с ним тупой безмозглой черепахой, поэтому вечером послушно исполнила все, что тот приказал. Еще до прихода Хорта женщина сделала надрезы и густо навалила на них красный перец. Ребенок сразу зашелся от жалобного крика, но Рота только грозно сказала дурному духу:
– Уходи, уходи от внука вождя! Уходи далеко за реку, за лес, за горы и никогда не возвращайся!
Вернувшись, Хорт тоже высоко оценил искусство знахаря.
– Он знает, что делать, – прорычал Хорт, нависая над Ротой. – Пусть дурной дух, как следует, помучается!
Потом он отвалился вбок и захрапел, почесывая пятерней грудь, а Рота долго не могла заснуть. Ребенок плакал все отчаяннее, а она, лежа в темноте, думала, как именно будет уходить из их хижины дурной дух – через вход или пролезет сбоку под шкурами. И не захочет ли он, чего доброго, переметнуться к ней самой, ведь к Хорту он не посмеет сунуться, это понятно. Хорт сильный и грозный и никогда не пустит его к себе, а вот что делать Роте, как ей бороться? Ей совсем не хотелось изгонять дурного духа из своего тела при помощи перца – когда она сыпала на малыша красный порошок, немного попало в ранку на руке, и Роте показалось, что на ладонь упал раскаленный уголь, подернутый серой пленкой, однажды она схватила такой и долго потом верещала от боли.
Зашелестела высокая тонкая трава, растущая рядом с хижиной. Роте показалось, что это ветер пронесся низко над землей. Потом шорох раздался в хижине, где-то совсем близко от лежанки. Роте очень хотелось спать, и она слышала все как сквозь плотную пелену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Атланты всегда потешались над хвостами валузийцев, хотя Цеенор-Зера обожал свой хвост, и ему очень нравилось его гладить. Очнувшись от тысячелетнего заточения, он тут же вспомнил свою детскую привычку и потянулся к хвосту, но это оказалось чудовищно тяжелой задачей. В непроглядной темноте Владыка не мог разобраться даже со своим телом. Никогда он не мог бы определить, сколько времени у него ушло только на то, чтобы распрямиться, распутаться из того клубка, в который превратился за тысячу лет.
Постепенно Цеенор-Зера смог разобраться с этим и даже сдвинулся с места. В черноте вечной ночи он ползал по гладкой поверхности и определил, что по-прежнему, как и тысячу лет назад, лежит на столе, высеченном из единого куска черного мрамора, а значит, по-прежнему находится в своей спальне на самой вершине валузийского дворца.
Расположение окон в комнате было ему прекрасно известно: сколько раз в своей прежней жизни Владыка Скипетра любовался великолепными видами на заливные луга и дубовые леса, которые со временем должны были перейти в его владения, но так и не перешли.
Узкие окна комнаты упирались в толщу сырой земли, и Цеенор-Зера рыл землю руками на ощупь, закрыв глаза. Никогда бы он не смог сказать точно, как долго он пробивал себе путь наверх, – может быть, один день, а может, и еще одно тысячелетие, но однажды земля осыпалась над его головой, и сверху ударили солнечные лучи. В ужасе властитель забился обратно, даже с закрытыми глазами он не мог находиться на солнце – свет проникал сквозь тесно сжатые веки и доставлял ему невыносимые мучения.
Но из прежней жизни Владыке Скипетра было известно, что солнце не всегда стоит над землей, что оно обязательно скрывается за горизонтом, уступая место тьме. Он дождался ночи и только тогда осмелился выползти из чрева земли на воздух. Спустя тысячу лет бывший властитель Валузии снова вернулся в мир, в котором когда-то жил. Не сразу Цеенор-Зера понял, что лицо его мокро от слез. Сначала он не осознавал, что с ним происходит, не понимал, почему дрожит всем телом, почему рыдания заставляют содрогаться тело в судорогах.
Отойти от вырытого хода он боялся и оглядывался вокруг, не сходя с места. Цеенор-Зера прекрасно помнил, что в той, прежней жизни он ходил вертикально, на двух ногах, и ползал только во время детских игр, но сейчас не было сил подняться, и он передвигался, как змея, помогая себе руками и шуршащим сзади хвостом.
Даже слабый, неясный свет звезд, горевших на бездонном черном тумане ночного неба, заставлял глаза Владыки слезиться. Когда-то он хорошо разбирался в Звездных Письменах и часами мог смотреть на них из продолговатого окна своей опочивальни, в любое время легко отыскивая Большую Черепаху и Звездный Топор. Но сейчас глаза не могли ничего разобрать, и звезды сливались перед его взором в один мутный поток.
Руки ощущали мельчайшие неровности поверхности земли. Но Цеенор-Зера обнаружил, что перепонки между пальцами точно окаменели за тысячу лет. Они отвердели настолько, что Владыка не мог больше сдвигать пальцы вместе, как когда-то, а края перепонок стали настолько острыми, что он мог разрезать ими сухой кустарник, как небольшой наточенной секирой.
Кроме сухой травы, на вершине холма он ничего не обнаружил. Немного освоившись, Цеенор-Зера подумал, что может позволить себе отползти немного в сторону от входа в подземелье, но смог найти только старые высохшие кости. Поверхность была сплошь усеяна скелетами и человеческими черепами – ветерок свободно гулял в их пустых глазницах, но, кроме легкого завывания, ни один звук больше не нарушал ночной тишины.
Цеенор-Зера подполз к одному из черепов, и тот показался ему гигантским. Не сразу властитель осознал, что за это время сильно уменьшился в росте. Если бы ему удалось выпрямиться и встать рядом с тем, прежним Цеенор-Зера, вряд ли теперь ростом он бы доходил ему до колена. Но руки превратились в острейшие лезвия, а в груди… в груди вместо сердца мерцал Красный Хрусталь, который за тысячу лет стал его повелителем.
«Красный Хрусталь станет лакать кровь!» – звенел в его ушах голос Иаг-Алта с того момента, как Владыка снова ощутил себя.
«Кровь… кровь… кровь…» – постоянно повторялись слова зеленокожего пришельца.
«Кровь, капающая из сердца, из живого сердца».
Цеенор-Зера чувствовал, что Красный Хрусталь, ставший за тысячу лет частью его собственного тела, действительно таинственно управляет им самим.
В детстве принц мечтал о валузийском троне, о долгих годах правления своим царственным народом. Он возводил бы неприступные крепости, собрал бы армии и освободил родные пределы от жестоких атлантов и казнил бы их гнусного правителя Кулла, чтобы все жрецы в храмах восхваляли славные деяния мудрого правителя Цеенор-Зера. Но сейчас, по прошествии тысячи лет, он мечтал только о человеческой крови, о сердце, которое еще нужно было вырвать из груди. Не он сам обладал Красным Хрусталем, а, наоборот, этот неземной светящийся камень отныне владел им.
Каждую ночь Цеенор-Зера поднимался вверх по земляному ходу из своей пирамидальной опочивальни, каждую ночь он пытался найти следы человека, но, кроме обглоданных временем черепов и скелетов, не находил ничего. Древняя валузииская столица не просто рассыпалась, не просто превратилась в руины, она обернулась невесомым прахом, как крыло мотылька, сгоревшего на костре. Только Владыка Скипетра теперь смог бы сказать, что когда-то на этом месте кипела жизнь, что некогда дворцы из черного мрамора сверкали на солнце кристаллическими гранями, курились благовония в валузийских храмах, приносились жертвоприношения ужасному и могущественному богу Цатогуа и звучали суровые гимны, воспевавшие его силу.
Каждую ночь он покидал свою опочивальню, царапая землю перепонками, твердыми и острыми, как лезвия ножей. Комната находилась недалеко от поверхности земли, но сам дворец уходил глубоко во чрево земли, он словно рухнул в гигантскую трещину, и за тысячу лет ветры занесли его пылью, так что никто не смог бы обнаружить царственные валузийские чертоги на месте бесплодного холма, усеянного человеческими костями.
Где-то там, в черной дали, должны были жить люди. Цеенор-Зера чувствовал, как Красный Хрусталь неумолимо толкает его на поиски, повелевая напоить теплой кровью, но никого не удавалось обнаружить. Пока светило солнце, он не мог покинуть свое укрытие и пережидал невыносимо светлое время в черной комнате. Мысли его порой по-прежнему начинали блуждать по прошлому, по бесконечному лабиринту памяти, тогда огромный дворец-кристалл представал перед внутренним взором его владыки таким, каким был тысячу лет назад, – празднично украшенным и многолюдным.
Цеенор-Зера вспомнил, что во дворце должна была остаться Сокровищница. Когда атланты вторглись в земли его народа, большая часть королевских сокровищ была упрятана в укромные кладовые. Золотые украшения и драгоценные камни невиданной красы, жемчужины огромных размеров и редчайшие кораллы – все это богатство и сейчас должно было оставаться где-то там, в недрах дворца, запавшего в ненасытную гортань земли. Но зачем эти сокровища нужны были теперь? Цеенор-Зера думал только о человеческой крови…
Недалеко от холма, скрывавшего внутри себя мраморный кристалл, сейчас находилось море. Влажный соленый ветер – этот вкус был в одной из ячеек памяти властителя Валузии. Но тысячу лет назад море шумело гораздо дальше, в нескольких днях пути от столицы; чтобы добраться до побережья, нужно было забираться на носилки, в небольшую кабину, обтянутую тканями, и на плечах мускулистых невольников пробираться сквозь дубовые леса по тенистым дорогам.
Несколько раз Цеенор-Зера приближался к морю почти вплотную. Со временем он научился запоминать обратную дорогу по особым, только ему понятным приметам и уже не опасался пускаться в далекие путешествия, пробираясь между деревьями и зарослями кустарника, прячась от ночных птиц и гигантских ежей, рыскавших в поисках добычи по склонам холма, покрытых лесом.
Море глухо шумело по ночам. Волны бурно накатывали на берег и с шипением сползали обратно, шелестели от ветра листья прибрежных деревьев, выходили на берег огромные черепахи, но, кроме этого, здесь ничего больше не было. По-прежнему солнечный свет приносил Цеенор-Зера невыносимые мучения, даже первые нежные утренние лучи вызывали резь в глазах. Лучи жалили даже сквозь прикрытые веки, поэтому он возвращался обратно затемно, лишь только ночное небо начинало бледнеть.
Красный Хрусталь давил изнутри на его грудь и требовал человеческой крови. Но у моря ему не удалось обнаружить даже старых следов. Тогда Цеенор-Зера перевалил вершину холма и направился в другую сторону. Он полз почти всю ночь и обнаружил, что оказался на берегу огромной реки. Во времена Валузии здесь протекал небольшой ручей, петлявший между замками валузийской знати.
Цеенор-Зера осторожно выполз на берег, стараясь рассмотреть в темноте противоположный берег, и неожиданно его ноздри взволнованно раздулись. Порыв легкого ветерка, скользящего вдоль русла реки, принес знакомый дразнящий аромат – где-то выше по течению горел костер, на огне которого готовилась пища, а значит, там находились люди…
* * *
Рябой Торх, вождь пиктов, проснулся среди ночи от непонятного тяжелого чувства. Перед сном он плотно поужинал мясом гликона, поджаренным на угольях. Змеиное мясо – тяжелая еда для старого человека, а Рябой Торх считался самым старым в племени, он пережил четыре раза по десять разливов Громовой реки. Недаром поэтому в последнее время он все чаще ловил косые взгляды молодых мужчин: молодежь хотела видеть своим вождем доблестного воина, а не рассудительного старика.
«Четыре раза по десять разливов – так долго люди не живут, – недовольно бурчали они, сидя на корточках вокруг своего костра».
Торх прекрасно понимал, о чем они переговариваются, умолкая при его появлении. Когда-то и сам он так же злословил по поводу зажившегося вождя, переставшего понимать молодых охотников. Вождь вскоре ушел к предкам в сторону Светлого моря, и спустя два разлива Громовой реки племенем стал командовать Торх.
Чтобы успокоиться, вождь снял с шеи ожерелье из человеческих зубов и стал перебирать его между пальцами. Это всегда умиротворяло его, он гладил по одному выдранные клыки и обычно вскоре сладко засыпал, но в эту ночь неясная тревога угнетала, давила на грудь, не давая забыться.
Внезапно Торх все понял. Он задержал в руках один особенно крупный зуб, вырванный недавно у пленного атланта, и неожиданно на него снизошло прозрение. Он даже мысленно поблагодарил Бога Реки за то, что тот не забыл вождя, а послал ему предупреждение.
Еще раз Торх пальцами ощупал зубы, которые только что прошли через его руки. Сомнений не могло быть – такая очередность говорила сама за себя, как он раньше не догадывался об этом… После трех мелких черных клыков шел крупный белый, вырванный недавно у пленного атланта перед его смертью, а потом снова шли три мелких черных. Порядок зубов на ожерелье давно предупреждал об опасности.
Вождь даже привстал на своем ложе, он никак не мог прийти в себя от открывшегося ему – белый зуб в окружении черных говорил о том, что его старший сын задумал что-то нечистое. Порядок клыков на ожерелье явно указывал на Хорта, наверняка готовившего смерть отцу.
Мысли вождя сразу побежали в этом направлении, как охотничьи псы. Он вспомнил, что накануне заходил в жилище к сыну, чтобы проведать новорожденного ребенка, и Хорт попросил вождя подарить на память о рождении внука прядь волос. Такой обычай существовал в племени издавна – первому внуку вождь должен подарить пучок, срезанный со своего затылка, для того чтобы удача всегда сопровождала будущего мужчину в сражении, на охоте и во время рыбной ловли.
Но если бы эта прядь попала в нечистые руки, вождю угрожала бы смертельная опасность. Рябой Торх даже глухо зарычал при одной мысли о том, что в это самое мгновение, может быть, где-нибудь стоит небольшая фигурка с прядью его волос на голове, а в сердце фигурки вражеская рука вонзила длинную иглу из рыбьей кости. Так можно погубить любого человека, это в племени знают даже дети. Ноги Рябого Торха сами по себе спустились, и он рывком поднялся с ложа, толкнув одну из своих жен.
«Нельзя ждать, – понял он, – нужно быстро действовать».
От реки веяло ночной прохладой, поэтому вождь плотнее стянул на груди накидку из тигриной шкуры, крепко сжимая в руке медный топор. Почти все племя спало, только из хижины Хорта доносился громкий крик новорожденного внука. Вождь внимательно осмотрелся по сторонам и бесшумно двинулся к хижине сына. Когда до нее оставалось несколько шагов, ребенок неожиданно замолчал. Рябой Торх немного постоял около входа, прислушиваясь к происходящему вокруг, а потом осторожно отодвинул край бычьей шкуры, служившей пологом у входа. Через мгновение он отпрянул от неожиданности, потому что ночную тишину прорезал душераздирающий женский вопль, доносившийся из хижины сына…
* * *
Рота, жена Хорта, долго не могла заснуть в эту ночь. Второй день у новорожденного ребенка болел живот, и он постоянно плакал в голос, не в силах успокоиться. Знахарь племени пришел в хижину и долго сидел на корточках рядом с подстилкой малыша. Знахарь раскачивался из стороны в сторону, монотонно бормотал под нос какие-то заклинания, а потом бросил на землю священные камешки, которые сжимал до этого в ладонях.
– Рота, жена Хорта, Бог Реки говорит, что в твоего сына вселился дурной дух, – хриплым от долгого пения голосом сказал знахарь. – Дурной дух хочет завладеть внуком нашего вождя!
Рота почувствовала, как у нее в глазах темнеет от этих слов. Ее мальчик только родился, а у него уже появился враг, желающий его смерти…
– Женщина! Бог Реки требует, чтобы ты помогла сыну бороться с дурным духом, – грозно предупредил знахарь. – Если дурной дух одолеет его, ты будешь отвечать перед племенем!
Она слишком хорошо знала, как наказывает племя за такие вещи, чтобы возражать знахарю. А тот дал женщине небольшой мешочек с каким-то порошком и приказал:
– Вечером ты сделаешь продольные разрезы ножом на его коже. Один на этой руке, один на этой. Один разрез на этой ноге, один на этой. И последний разрез вдоль живота. Когда пойдет кровь, посыплешь раны порошком из мешочка…
Знахарь сунул открытый мешочек ей под нос, и Рота ощутила, как в носу у нее невыносимо сразу засвербило. Несколько раз она содрогнулась всем телом, а потом не удержалась и громко чихнула.
– Красный перец из леса, – пояснил знахарь. – Он будет жечь ребенка как огонь, но больше всего страдать от этого станет дурной дух. Дурной дух не переносит красного перца, поэтому уйдет навсегда от внука вождя нашего племени.
Рота, жена Хорта, мысленно восхитилась познаниям знахаря. Она всегда чувствовала себя рядом с ним тупой безмозглой черепахой, поэтому вечером послушно исполнила все, что тот приказал. Еще до прихода Хорта женщина сделала надрезы и густо навалила на них красный перец. Ребенок сразу зашелся от жалобного крика, но Рота только грозно сказала дурному духу:
– Уходи, уходи от внука вождя! Уходи далеко за реку, за лес, за горы и никогда не возвращайся!
Вернувшись, Хорт тоже высоко оценил искусство знахаря.
– Он знает, что делать, – прорычал Хорт, нависая над Ротой. – Пусть дурной дух, как следует, помучается!
Потом он отвалился вбок и захрапел, почесывая пятерней грудь, а Рота долго не могла заснуть. Ребенок плакал все отчаяннее, а она, лежа в темноте, думала, как именно будет уходить из их хижины дурной дух – через вход или пролезет сбоку под шкурами. И не захочет ли он, чего доброго, переметнуться к ней самой, ведь к Хорту он не посмеет сунуться, это понятно. Хорт сильный и грозный и никогда не пустит его к себе, а вот что делать Роте, как ей бороться? Ей совсем не хотелось изгонять дурного духа из своего тела при помощи перца – когда она сыпала на малыша красный порошок, немного попало в ранку на руке, и Роте показалось, что на ладонь упал раскаленный уголь, подернутый серой пленкой, однажды она схватила такой и долго потом верещала от боли.
Зашелестела высокая тонкая трава, растущая рядом с хижиной. Роте показалось, что это ветер пронесся низко над землей. Потом шорох раздался в хижине, где-то совсем близко от лежанки. Роте очень хотелось спать, и она слышала все как сквозь плотную пелену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30