Пингвины окружили его, как колосья пшеницы в поле. Почва под ногами была скользкой от бурых водорослей и помета. Зловоние было такое, что хоть зажимай нос. Пингвины расступились, давая ему дорогу. Пока они не угомонились, в ушах стояло сплошное кваканье, эхом разносившееся среди скал. Стоя с протестантской чопорностью на своем каменном острове под низко нависшим черным небом, птицы являли собой забавное зрелище. Над самым горизонтом, словно отражаясь в большом зеркале секстанта, сиял краешек солнца. «Все имеет свое измерение, – думал Браун, – все, что я вижу». Солнечные лучи играли на грудках пингвинов тысячами красок.
Впереди него, на пингвиньем берегу, в лучах солнца виднелось что-то белое. Лед, подумал он вначале. Но, подобравшись ближе, разглядел, что это был не лед. То, чем это могло быть, ставило его в тупик. На первый взгляд оно показалось ему чем-то бессмысленным и бесформенным. Но при более близком рассмотрении оно принимало формы, чем-то знакомые ему. На мгновение его внимание отвлекло зрелище молодого пингвина, осаждаемого поморниками. Пингвин терпел бедствие в одиночестве. В радиусе десяти футов вокруг него никого не было. Ни одна из птиц не подходила ближе. Он был без глаз, хотя и вытягивал шею и силился взглянуть в небо. Одно его кожистое крыло было задрано в жалком гневе на мир, а другое, окровавленное и изувеченное, бессильно распласталось на земле. А сверху кружили хищные чайки. Каждую минуту из круга с криком срывалась и пикировала очередная хищница, чтобы вырвать из тела умирающей птицы кусок мяса. Браун отвернулся и закрыл тыльной стороной ладони глаза от ярких лучей. «Сейчас мне нужна та миссионерша, – подумал он, – чтобы сделать из этого зрелища историю. Матушка Кэри пестует своих цыплят. Божьи воробышки нападают прямо на глазах. Создания, которым природа по какой-то таинственной причине отказала в полете, по частям уносятся в небо в виде кусков мяса».
Теперь Браун видел, что впереди него, выбеленные морем и солнцем, белели на берегу китовые кости. Среди них, как жители города, важно расхаживали пингвины. Он пошел быстрее, опираясь для равновесия на свайку.
Здесь были плавниковые кости, похожие на крылья без обшивки; позвонки размером с голову; челюсти, полные зубов неправильной формы величиной с кулак. Грудные клетки с пятифутовыми ребрами лежали, как ярусы стилизованной тюрьмы, поднимаясь на недосягаемую высоту. Полоса костей тянулась на целую милю и терялась в конце бухты. Вначале Браун был шокирован, словно натолкнулся на что-то мерзкое или скандальное. Но красота зрелища, упорядоченность и выразительность чистых и сухих костей привели его в состояние покоя.
Он двинулся дальше и за следующим поворотом увидел на берегу какие-то черные башенки. Это были огромные котлы на треногах. Вокруг валялись закопченные камни и кости. Видно, в этой котловине когда-то бушевал пожар.
В нескольких сотнях ярдов от берега стоял черный металлический сарай. Приблизившись, Браун увидел, что он покрыт сажей. Он остановился и уставился на стены сарая, силясь понять смысл начертанных на них слов:
«ОНИОНХЭД. ХОББ. ТРЕМАДЖИСТЕР. СЕМЬ ДУХОВ»
Под ними были изображены трезубец и трехцветный флаг какой-то страны, который Браун, неплохо разбиравшийся в национальной символике, не смог опознать. Здесь же были нарисованы кое-какие знаки семафорной азбуки, а также половые органы и странно улыбающиеся рожицы.
Налетевший порыв капризного ветра загремел металлической крышей. Одна из искривленных стен запела на манер музыкальной пилы. По земле заметались какие-то фигурки. «Крысы», – подумал он, заметив серо-коричневое мелькание, но, присмотревшись, увидел, что это небольшие нелетающие птицы, похожие на ощипанных пингвинов. «Кажется, они называются водяные пастушки», – вспомнил он.
На земле валялась палка, покрытая высохшей белой краской, и он поднял ее, намереваясь написать что-нибудь на стене, чтобы оставить свой след. Но краска на палке осыпалась, и писать было нечем. «Будь верен мечтам своей молодости», – подумал он и слово за словом вывел это на черной стене сарая белой палкой, хотя она почти не оставляла никаких следов:
«БУДЬ ВЕРЕН МЕЧТАМ СВОЕЙ МОЛОДОСТИ»
Внутри сарая вой ветра был оглушительным. Проржавевший пол закоптился до черноты. В углу стояла пустая бутылка из-под австралийского бренди.
Выйдя из сарая, он увидел еще одно строение, которого не заметил раньше, – приземистый двухэтажный дом, укрывшийся от ветра за холмом. Рядом была огороженная забором площадка, которая могла служить собачьим двориком или чем-то другим, может быть, огородом. Защитный холм, неестественно круглый, порос грубой желтой травой. Он пошел к дому по каменистому и незаметному для глаза подъему. Дом был сложен из бревен, которые, обгорев, превратились в уголь, но каким-то образом продолжали сохранять свою форму.
Входом дом был обращен к лагуне, в которой Браун стал на якорь. Обуглившийся балкон каким-то чудом не обрушивался под собственной тяжестью. Дверь отсутствовала, и он уже собирался войти внутрь, но тут его глаз уловил яркий всплеск, подобный мелькнувшему флагу. Обернувшись в сторону океана, он увидел цветную материю в легких складках. Ветер нес яркое шелковое платье, раздувая его, как парус, и создавая впечатление находящейся в нем плоти. И вдруг он осознал, что видит женщину. Она тут же исчезла, но он мог явственно представить ее лицо и хмурый взгляд синих глаз.
В первой комнате дома стоял полумрак. Окна были заколочены досками. Стены покрывал грибок, а в каждом углу висела вековая паутина. Свет проникал сюда только через вход. Из полумрака показались две странные маленькие птички и уставились на него с удивлением. Почему-то здесь не пахло гарью. Под ногами лежал толстый слой песчаника.
После сияния антарктического солнца глаза его не сразу привыкли к полумраку. Приглядевшись, он увидел за первой комнатой вторую. Дверь, ведущая в нее, была распахнута. За дверью в коридоре начиналась лестница. По ней он поднялся на второй этаж и оказался почти в полной темноте. Сразу перед собой он разглядел еще одну дверь, из-под которой пробивался свет. Все было смутно знакомо, словно он уже был когда-то в подобном месте.
Он открыл дверь и увидел окно, обращенное пустотой в океан. В его обрамлении находился тот же полудиск солнца, который он наблюдал несколько часов назад над горизонтом. «Такого не может быть, – мелькнуло в голове, – чтобы солнце зависло во времени». Брауна охватил страх. Он осторожно переводил дыхание. Как солнце могло так затаиться здесь? Оно что, сыщик или просто шутник? Видение напомнило ему о том, что он вольно обошелся со временем и поместил себя там, где на самом деле не был. «Это разрывы непрерывности», – подумалось ему.
Постепенно он разглядел, что часть комнаты недоступна для повисшего в окне солнца. Она была огромная, с высоким потолком. В одном из ее темных углов стояло нечто, похожее на старомодное кресло-качалку с высокой спинкой. Там кучей лежали старые стеганые одеяла. Ему показалось, что среди вороха одеял он видит заплетенные в косу человеческие волосы, и сразу на смену его беспокойству пришло сексуальное возбуждение.
Лихорадочный позыв дрожью пробежал по телу. Под ключицей сильно бился пульс. В глазах потемнело от прилива внезапных эмоций, похожих на страстное влечение к любимой и ожидание чего-то необыкновенного. Он заподозрил, что в комнате кто-то есть.
– Кто здесь?
В воздухе вокруг него неожиданно поплыл тонкий аромат и зазвучал бой часов. Возникло ощущение, что он играет в какую-то старую игру. Игроки были знакомыми и желанными, но во всем этом присутствовал какой-то оттенок конфликта и преследования. Слышалась насмешливая и оживленная музыка. Панические моцартовские напевы.
– Кто здесь? – снова спросил он, улыбаясь.
Звук его настойчивого голоса повис в воздухе. По полу расползались щупальца первых сумерек. Он почувствовал, что его будто призывают к галантности или к разуму. Полагая, что в комнате с ним находится женщина, он принялся провозглашать свою вечную любовь. В какой-то момент ему показалось, что она пытается предупредить его, что она совсем не такая пристойная и сдержанная, как он думает. Но он не придал этому значения. Он плакал и размахивал руками. Тени, легкая музыка – все говорило о том, что она была женщиной не его круга, слишком похотлива, бесстыдна и развязна.
Он решил, что видение вызвано игрой света, вспыхнувшей чувственностью и атмосферой призрачности, обычной в старых домах. Сквозняки сливались в женский шепот. Ветер наполнялся голосами.
– Гардемарин Браун.
– Нет такого.
Браун был уверен, что здесь нет никого. Он осторожно взглянул на солнце, так странно повисшее в окне, на самой кромке неба. Оно усиливало иллюзию. Он разговаривал с пригрезившимся видением, которое по ошибке принял за свою жену, уговаривавшую его остаться.
Решив воспользоваться старым морским принципом, он выставил вперед ладонь и описал по часовой стрелке полукруг от горизонта до горизонта. Полный порядок. При определении относительного движения тел всегда необходимо держать в голове их курсы. Все, что двигалось по часовой стрелке, двигалось правильно. Это был священный закон.
Он считал, что идет вокруг земли сообразно движению солнца и звезд. Именно такой круговорот является истинным и очевидным продвижением.
– Посмотри, что связывает меня с ними, – сказал он иллюзорной женщине, имея в виду своих жену и дочь.
На его теле были костяные крючья, продетые в мышцы, чтобы он мог свободно раскачиваться. Невидимые нити притягивали его к мачте, центральному полюсу, земной оси. Он раскачивался в правом круговороте под разными углами к голубому горизонту, поддерживаемый своими надежными крючьями. Нити стонали, стоило ему лишь слегка отклониться от своего курса. Сам он пел во власти своих крючьев и радовался этому плену, испытывая ликование на крутых поворотах и виражах. Рациональный, алгоритмический танец солнца. Такой была любовь.
«Я разбогатею на земле Японии, – говорил себе Браун, – доставив туда свои прелестные шелка и янтарь». Так думали многие до него.
Неожиданно Браун со всей ясностью ощутил, что он здесь один и что ему лучше убраться из этого знакомого дома. Галлюцинации, эту неотъемлемую часть любого одиночного плавания, иногда очень трудно отделить от подлинного проникновения в свою сущность, которое становится возможным только в море. Иногда за это удовольствие приходится дорого расплачиваться.
В следующей бухте он опять обнаружил кости и еще кое-что знакомое. На камнях в кольцах ржавой проволоки среди хаоса вентиляционных колен, клепаных дымовых труб и чугунных котлов валялся древний паровой брашпиль.
После этого он повернул назад. Завидев обугленный дом, остановился на секунду и с беспокойством посмотрел на окно второго этажа. Ему хотелось, чтобы там показался кто-то, но в то же время он страшился увидеть ее. «Это типично для него, – мелькнуло в голове, – бояться того, чего хотел».
Эта мысль заставила его задуматься над тем, что он узнал о себе. Вообще-то он знал о себе такое, о чем не осмеливался размышлять. Неужели каждому приходится что-то скрывать?
Ноша была тяжелой, и каждый день добавлял к ней еще груза. Каждый час приносил свои неприятные открытия. Чем дольше все это тянулось, тем сильнее давила тяжесть уверток и отговорок. Необходимо было жить, а затем оправдывать и уравновешивать воображаемое и действительное. Необходимо было воспринимать жизнь такой, какая она есть, и в то же время как-то приводить ее в соответствие со своими представлениями.
Браун остановился и обернулся на дом. Он сильно устал и был готов заснуть на ходу. «Как было бы спокойно, – подумал он, – если бы можно было положить себя с одной стороны, а все свои мысли оставить на другой». Взглянув на горизонт еще раз, он, к своему огромному облегчению, увидел, что солнце наконец село.
57
Как-то позвонила Джойс Маннинг из офиса Торна и сообщила, что Гарри согласен предстать перед кинокамерой Стрикланда.
– Серьезно? – переспросил Стрикланд. – И что же заставило его принять такое решение?
– Если честно, Рон, то я думаю, что ему всегда была любопытна ваша деятельность. Он сказал Даффи, что лично рассчитается с вами.
– Звучит зловеще, – заметил Стрикланд. Гарри пришел один в студию на Хеллз-Китчен.
– Мне захотелось взглянуть. – Он оглядывал студию, и было ясно, что она не производила на него должного впечатления. Они поговорили о кинофильмах.
– У меня есть друзья в кинобизнесе, – сообщил Торн. – Они много о себе думают, но дело свое делают неплохо.
Стрикланд записывал звук сам. Проверив уровень громкости, он навел камеру на своего гостя.
– Вот как? И что же они делают?
Торн добродушно засмеялся.
– Можно сказать, предвосхищают вкусы публики. По всей стране и по всему миру. Думаю, что это совсем даже неплохо.
– Ваши друзья в художественном кино фабриковали общественные вкусы, когда в их руках находились все средства. Теперь они стали просто шулерами.
– Похоже, вы все знаете об этом.
– Это известно всем. Люди в таком бизнесе не знают, что найдет сбыт в следующем сезоне. Это псевдорациональный процесс. Они как шаманы. Если идет дождь, они приписывают его себе. Если нет, то винят в этом других.
– Но мне представляется, что вам не удалось пробиться туда.
– Я занимаюсь другим делом и нахожу для себя иные вещи.
– Правда? – Торн снял очки и пристально посмотрел на Стрикланда с кривой усмешкой, как будто так ему было легче разглядеть его. Стрикланд продолжал снимать. – Наверное, менее тривиальные вещи?
– Наверное.
– Вы, полагаю, считаете голливудские фильмы тривиальными. Что ж, большинство из них таковыми и являются. Документалистика, конечно, более серьезный жанр.
– Мы стараемся.
Казалось, Торну доставляет удовольствие созерцать без очков процесс съемки и самого Стрикланда.
– Мужики в Лос-Анджелесе снимают массу тривиальных лент о тривиальных вещах. Наверное, это плохо. Другие же делают тривиальные фильмы о серьезных вещах. Таких, как война во Вьетнаме. Они опошляют то, что является важным.
– Кто опошляет? – спросил Стрикланд. – Я?
– Как знать, – ответил Торн, – может быть, даже вы. Человек рискует жизнью, а вы выискиваете мелкие многозначительности.
– Мелкие многозначительности, – заметил Стрикланд, – говорят о многом.
Торн снова надел очки и устроился в кресле.
– Некоторые идут и делают дело, – сказал он, – бросая на нон свою жизнь и репутацию. Другие, как видно, считают, что их задача идти по следу. И проверять. С фонариком. Выискивая трещины.
– Или с лопатой, – проговорил Стрикланд, не переставая снимать, – подбирая дерьмо.
Торн добродушно рассмеялся.
– Я хочу сказать, что существует разница между теми, кто делает настоящие дела, и теми, кто выискивает ошибки, засовывая нос во все дырки и вынося свои суждения.
– Неверно, – возразил Стрикланд. – Разве я ничего не делаю? Фильм – это уже что-то.
– Только не ваш фильм, Стрикланд. Ваш фильм – это просто отношение к чему-то.
Размышляя над его словами, Стрикланд отложил в сторону камеру и повернулся к окну, чтобы проверить, достаточно ли освещена комната, ибо день шел к концу. На улице внизу он увидел, как у противоположной обочины затормозил седан Браунов и из него вышла Энн. Она посмотрела на часы и закрыла дверцу на ключ.
– В этом есть своя польза, я полагаю, – продолжал разглагольствовать Торн. – Ибо сформировать отношение – это тоже важно. Вот почему мне посоветовали нанять вас. Теперь я считаю, что мне неправильно посоветовали. Думаю, что это была пустая трата времени.
– Здесь вы, наверное, правы, – согласился Стрикланд, наблюдая, как Энн направляется прямо ко входу в здание. Она явно не заметила «линкольн» Торна, припаркованный на углу Одиннадцатой улицы, с шофером, сидевшим за рулем. – Было бы лучше, если бы вам порекомендовали другого человека.
– Это все Мэтти. – Торн передернул плечами. – Со своей оригинальностью. И Энн. Это ей нужен был фильм. Но, как бы там ни было, думаю, мы достигли момента, когда нам надо расстаться.
Внизу раздался звонок. Придется спуститься и открыть ей. Там он вполне сможет отправить ее назад.
– Извините, – начал было Стрикланд, – я жду гостей.
Но Торн считал свой визит законченным.
– Я ухожу. Мои люди свяжутся с вами. У вас есть что-нибудь, требующее моей подписи? Документ о расторжении контракта?
– Вы не прочь подписать документ о расторжении?
Торн был доволен собой.
– Рад, что мои мысли попали на пленку.
Он надел пальто, они вышли и втиснулись в обшарпанный лифт, кабина которого была испещрена непристойными надписями. Стрикланд нажал кнопку, и лифт пошел вниз.
– Очень плохо, что из этого ничего не вышло, – заключил он.
– Да, очень плохо, – подтвердил Гарри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45