Да, именно так: по-собачьи! Причем господа уважаемые – поэты, художники, музыканты и кинематографисты, которым пристало бы обсуждать Гёделя, Эшера и Баха или проливать всеобъясняющий свет яркого интеллекта на темные причины биржевого краха, отыскивая в нем параллели с технологическими теориями Маклюэна и «Падением дома Ашеров». Конечно, нельзя утверждать, что уважаемые господа вовсе не затрагивали этих тем. Трудно судить о содержании чужих бесед, тем более в общественном месте, где запись черного блюзмена ревет из колонок так яростно, что негры старой закалки, услышав эти звуки, заткнули бы уши и бежали в лес, побросав самодельные гитары. В большом гостиничном фойе наверняка были столики, вокруг которых в тот час витал интеллектуальный диспут высочайшей пробы. Ваш слух, однако, не уловил в шуме разговора ни упоминаний о Доу-Джонсе и дойче марке, ни имени Мишеля Фуко. Зато несколько раз вы ясно слышали несомненный собачий вой.
Более того: стоило какому-нибудь куртуазному содомиту в стильных очках и алом берете тихонько завыть, как окружающие начинали с воодушевлением подвывать, и что самое странное – лица при этом озарялись потрясенными улыбками, словно на всю компанию снисходила благодать, природу которой никто не умел объяснить. Что за чушь? Какая-то новая причуда? Кью-Джо в ответ на расспросы только пожала плечами: «А, доктор Ямагучи!» – и предложила пойти в «Собачью будку».
Вы согласились, ожидая новых совпадений. Но всему свое время. Пока – время поросячьих отбивных.
«Ну что, Гвендолин, глупая буржуазная сучка? Пообедала, не дождавшись меня?! Теперь сиди и смотри, как это делается!»
Действительно, есть на что посмотреть. Кью-Джо врезается в кучу отбивных плавно и убийственно, как матерая касатка в стаю лосося – надкусывает первую, затем вторую, всех по порядку – калеча, лишая возможности бежать, – и возвращается, чтобы прикончить раненых, и обглодать хрящи, и до капли вылизать подливку, оставив на тарелке горку гладких косточек, напоминающих фишки для китайской игры.
А когда вы отлучаетесь, чтобы позвонить, она заказывает вторую порцию.
Не существует бытовых весов, способных эффективно выдержать гнет массивного тела Кью-Джо, – стрелка улетает до упора. Требуются мощные индустриальные весы, чтобы определить, как далеко она перешагнула стандартный рубеж ста сорока килограммов, обусловленный механическими и этическими нормами. Уровень ее холестерина приближается к четырехзначной отметке. Она без перерыва курит самокрутки, набитые черным индонезийским табаком чудовищной крепости, затягиваясь с такой жадностью, что ее легкие, должно быть, отличаются от угольных шахт лишь объемом.
Казалось бы, такая женщина, как Кью-Джо – мудрая, чуткая, профессионально гадающая на картах Таро, убедившая в своих экстрасенсорных способностях даже вас, закоренелого скептика, – такая женщина должна быть поборницей здорового образа жизни. И это правда. Но только по отношению к другим. И дело тут не в альтруизме и не в лицемерии. Действительно, Кью-Джо любит помогать, делать людям подарки. И еда для нее – единственный способ как-то вознаградить себя. Однако существует и другая, более веская причина. «Я курю и предаюсь обжорству, чтобы не улететь», – говорит она, имея в виду «улететь» в переносном смысле, хотя всякий раз вы представляете, как ее раздутая туша парит в небесах над городом подобно рекламному аэростату. Когда человек проводит много времени в астрале, еда и никотин позволяют ему поддерживать связь с земным телом. Это своеобразный якорь. А также форма защиты. Кью-Джо – ходячая эмоциональная губка, чуткая парапсихическая антенна, вынужденная даже сейчас, за тарелкой отбивных, сражаться с подсознательными сигналами посетителей «Собачьей будки». Обжорство помогает ей изолироваться, создает вокруг сердца защитный жировой слой, экранирующий вредные воздействия.
В глубине души вы восхищаетесь размерами Кью-Джо. С первых же минут знакомства вы испытали – и беспощадно подавили – острое желание запрыгнуть на душистые холмы ее коленей, зарыться в подушки рыхлых грудей и утонуть в объятиях могучих рук-баобабов. Кью-Джо никого не оставляет равнодушным: лиловый тюрбан, разноцветный халат, искрящиеся бенгальские глаза, бездонные ямочки на щеках, богатырский смех, терпкий запах, костяной мундштук, фальшивые перстни размером с куриный зоб… И все-таки вы стесняетесь показываться с ней на людях. Упаси бог, чтобы клиенты или сослуживцы увидели вас в обществе этой жирной бочки! Надо же было судьбе определить вам в друзья такую толстуху!.. Ну ничего. Когда вы переедете на новую квартиру – если, конечно, не помешает крушение рынка, – встречи с Кью-Джо станут значительно реже. Хорошего понемножку.
21:10
– Какие новости? – спрашивает Кью-Джо, когда вы возвращаетесь за стол и принимаетесь за очередную чашку кофе.
– Насчет Андрэ или насчет рынка?
Подруга отвечает недоверчивым взглядом:
– Шутишь? Конечно, Андрэ! На рынок я плевать хотела.
– Ну и напрасно. Если он обрушится, вся страна пострадает. Каждый человек.
– Ха-ха! – Кью-Джо слизывает язвочку засохшего пюре с верхней губы. – Пострадают только те, кто сам этого хочет. А остальные будут замечательно себя чувствовать.
– Ну да, замечательно! Когда сгорят все их вложения? Когда полопаются пенсионные фонды и иссякнут государственные пособия, когда банки захлопнут двери у них перед носом? Когда их вышибут с работы? У тебе тоже квартира не выплачена, если не ошибаюсь.
– Ничего! Будем жить как раньше, когда не было никаких банков и кредитов, никаких пенсий и зарплат. Люди замечательно жили и до того, как поверили в эту дурацкую мелодраму.
– Какую еще мелодраму?
– Ту, на которой строится твоя жизнь. Пей кофе, пока не остыл. Я хочу, чтоб ты была трезвой, как младенец.
– Боже, Кью-Джо! Какая же ты… наивная! Живешь в маленьком замкнутом мирке…
– Ну, не такой уж он и маленький.
– …и думаешь, что каждый может так жить! Ладно. Слушай, хоть тебе и плевать. Я только что говорила с коллегой. Токийский рынок прыгает, как резиновый мяч! Индекс летает вверх-вниз, представляешь? Как только он падает, фармацевтические инвесторы ныряют и вытаскивают его. И никто не может угадать, где он остановится! – Вы подпрыгиваете от возбуждения.
– Гвен, малышка! Позови официантку, пусть принесет шарик и три наперстка. Я тебе покажу прелестную игру.
– Да ну тебя! Тут мое будущее решается, а ты…
– Да, да, да… – Кью-Джо вздыхает, как баржа, груженная хлопком. – Ты целый вечер это твердишь. Только не надо путать будущее с карьерой, а карьеру – с рулеткой, на которую ты подсела. Биржевой крах может стать твоей главной удачей.
– А ты целый вечер твердишь свое! И я уже сыта по горло. Если не хочешь гадать, так и скажи!
– Ты видишь, я ем, – отвечает Кью-Джо.
Да, с этим не поспоришь.
21:15
Кью-Джо гложет кости. Вы дуетесь. Как она смеет осуждать вашу профессию? Какая-то гадалка! Ничуть не лучше цыганки на паперти… А другая ее работа? Вообще какой-то цирк, никто, кроме Кью-Джо Хаффингтон, этим не занимается! Такой работе даже названия не подберешь. Экскурсовод постфактум? Суррогатный компаньон? Чушь собачья, как ни назови. И у нее еще хватает нахальства говорить, что вы торгуете иллюзиями! Да иллюзиями, если уж на то пошло, можно назвать ее собственные нелепые, непредсказуемые, запутанные порывы. А ваши мечты опираются на прочный, чистый фундамент: трогательная ненасытность нетерпеливой невесты. В кружевном переднике, собственноручно расшитом клубничкой, вы склонились перед вселенской духовкой, приглядывая за долларовым суфле. А послушать Кью-Джо – так вы какой-то вампир в черной хламиде…
– Ну что, – прерывает подруга ваши обиженные мысли, – ты говорила с Бедфордом?
– Да, звонила ему на мобильный. Он все еще колесит вокруг Куин-Энн-Хилл, высматривая Андрэ. Переживает, хочет, чтобы мы ему помогли. Я ведь обещала…
– Ух, почти закончила! – Кью-Джо счищает с толстых губ остатки свиного мяса. – Вот только скушаю тарелочку здешнего пудинга – и все. Сейчас мало кто умеет готовить настоящий пудинг из тапиоки.
– Знаешь, Белфорд буквально не в себе. Я еще никогда его таким не видела. Обычно он тихий…
Вы умолкаете. Думаете. И добавляете:
– Конечно, я надеюсь, что Андрэ найдется. Но, может, было бы лучше, если бы Белфорд избавился от этой макаки.
– Нет, ты не права. Горькая правда в том, что эта макака – единственный штрих, делающий Белфорда интересным. Если бы не она, парень был бы скучным, как стиральная машина…
Кью-Джо умолкает. Думает. И добавляет:
– По крайней мере так кажется. Я ведь не знаю, каков он в постели. У некоторых мужчин самая интересная черта характера находится между ног. – В ее ухмылку можно запихнуть энциклопедию. – А у Белфорда?
Боже, Гвендолин! Разве можно так краснеть? Смотрите: даже на вилках блики заиграли! Вам надо в полиции нравов работать – живым детектором порока. Вы начинаете возмущенно мямлить, но тут, к счастью, подбегает загнанная официантка, чтобы принять заказ на пудинг. Вы пользуетесь случаем и ретируетесь в туалет, по пути минуя морозилку, молочный комбайн и стеллаж с горделиво разлегшимися клиньями благородного пирога, за которыми дрожат в тихом протесте скромные порции пролетарского пудинга. Если предположить, что эта инсталляция иллюстрирует грядущий классовый порядок, то понятно, на чьей стороне ваши симпатии. Вы едва сдерживаетесь, чтобы не кивнуть самому жирному куску кокосового торта.
Туалет буквально шокирует – не грязью, а немыслимым цветом свежеокрашенных стен. Яркая эмаль канареечно-гепатитного оттенка. Щурясь от режущей желтизны, морща нос при виде парфюмерного автомата (пятьдесят центов за один пшик «Парижского вечера») и с неожиданной ностальгией вспоминая элегантную чистоту туалетов в «Быке и медведе», вы запираетесь в ядовито-лимонной кабинке – наконец-то протрезвев. Поднять подол, спустить трусики. Яростно протереть салфеткой унитазное сиденье. Бар расположен в другом конце ресторана, однако музыка Дика Дикерсона доносится отчетливо – такое впечатление, что звук передается через канализацию. Органная вариация на тему «Медленной реки». Некоторые посетители подпевают. Отец любил слушать эту композицию (в джазовой обработке, разумеется), аккомпанируя на бонго – проклятых барабанах, отравивших ваше детство.
Сидя на унитазе, вы боретесь с потоком противоречивых чувств… и вдруг содрогаетесь от испуга: сквозь запахи дешевых духов, масляной краски, дезодорантов и сигарет пробивается золотая нить – аромат вашей собственной урины, стократно усиленный энзимами недавно съеденной спаржи. И в ту же секунду в сознании возникает образ Ларри Даймонда! Как этот подлец и предсказывал! Корчась от злобного отвращения, вы проводите салфеткой между ног – только чтобы обнаружить хорошо знакомые и совершенно необъяснимые признаки сексуального возбуждения.
21:25
Вы гневно маршируете мимо беспокойно вибрирующих пудингов прямиком к Кью-Джо, которая стоит у кассы, покусывая зубочистку.
– Белфорд Данн самый милый, самый приличный мужчина на свете, и наша интимная жизнь никого не касается! А ты… у тебя даже парня нет! – цедите вы сквозь зубы, стиснув маленькие кулачки.
– Тише, тише! Успокойся, подружка. Мне ведь не жалко! Конечно, твой Белфорд лапочка. Это всему городу известно. Если его будут судить за неизлечимую серость, я под присягой покажу, что обаяния в нем вдвое больше, чем занудства. Идет?
Такая пародия на комплимент заслуживает достойной отповеди. Но ваш необычный дуэт уже начинает привлекать внимание. Вы вздыхаете и неуверенно направляетесь к выходу. Кью-Джо жирной ручищей треплет вас по плечу:
– Ну вот и славно! А теперь пойдем поможем нашему красавчику вернуть красножопую обезьяну. Откуда начнем, с ювелирных магазинов?
21:45
На вершине Куин-Энн-Хилл Кью-Джо останавливается и паркует миниатюрную «reo-шторм» (бихевиористам еще предстоит разобраться, почему толстые люди предпочитают маленькие автомобили) позади гигантского Белфордова «линкольна». Со стороны это похоже на амбициозного спаниеля, подбежавшего понюхать задницу жирной доберманихе. Кью-Джо гасит фары. Из мрака проступает мужской силуэт, квадратная голова и широкие плечи человека, от которого вы поклялись избавиться до 4 июля (День независимости!) и чье достоинство, если не сказать – темперамент, вы только что столь яростно и неуклюже защищали. Боже, какая глупость! А ведь дальше будет еще глупее: этот человек вот-вот приблизится, жадно прижмет свои губы к вашим и будет слюнявить на протяжении времени, обратно пропорционального степени его тревоги за Андрэ. Очень милая картинка… Биржевые крахи, твердое намерение расстаться, чернота сегодняшнего дня – все это отступает, и ваши железы вопреки здравому смыслу набухают нестерпимым желанием.
Тем временем Кью-Джо открывает дверцу и начинает трепыхаться, как лже-Гудини, пытающийся выбраться из спортивной сумки. Белфорд подскакивает, чтобы помочь. Вы сидите и наблюдаете за его усилиями. И удивляетесь.
Раньше Белфорд Данн был лесорубом или, как тогда говорили, дровосеком. Он жил там же, где родился – на полуострове Олимпик, – и беззаботно валил вековые пихты и кедры, пока однажды, всмотревшись в годовые кольца на свежеспиленном бревне, не прочел слова: «Бесперспективный бизнес!» А рисунок колец на соседнем бревне гласил: «Искусственные посадки – это не лес!» Сложив два и два, Белфорд осознал, что если объем экспорта древесины в Японию не сократится, то в Америке скоро не останется лесов, а идущие им на смену рукотворные «плантации» будут лишены красоты и дремучести, разнообразия и опасности, достоинства и тайны – словом, того уважения, которое испокон веков внушало людям Великое Неизведанное при помощи своих верных слуг: Луны, грибов, филина и оленя.
Родители Белфорда, всегда верившие, что их сын в точности соответствует школьной характеристике «очень мил, однако звезд с неба не хватает» (примерно таким он и остался, верно, Гвен?), были весьма удивлены, когда парень вдруг собрал пожитки и покинул Порт-Анджелес. Тогда ему было тридцать три; несмотря на всю свою «милость», он еще не был женат и даже не испытывал особых угрызений совести по поводу коллег, оставшихся на обреченном лесоповале. Некоторых из них он пытался вразумить. Но увы – горизонт среднего дровосека ограничен ближайшим трактиром, длиной лесовоза, панелью видеомагнитофона… Что ж, счастливо оставаться, амигос!
Прибыв в Сиэтл и поселившись в общежитии Христианского союза, Белфорд пошел на курсы по торговле недвижимостью и получил брокерскую лицензию. Через полтора года он уже входил в десятку самых преуспевающих риэлторов города. У него обнаружился недюжинный талант продавца: люди платили ему любовью за любовь. Белфорд внушал доверие. Корова его методичного ума спокойно жевала свою жвачку за широким фасадом, который в народе называют «честное открытое лицо». Он и в самом деле был честен – от жидких соломенных волос до начищенных туфель. В лютеранскую церковь он пришел по велению души, а вовсе не для того, чтобы завести полезные знакомства, – хотя в результате именно так и случилось: благодаря налаженным связям Белфорд стал неплохо зарабатывать. Он и сейчас, десять лет спустя, продолжает делать деньги, о которых вы можете только мечтать. К сожалению, большая часть этих денег уходит на пожертвования и благотворительность. Мало того, в сентябре он собирается оставить риэлторский бизнес и пойти учиться на соцработника. Боже, какая глупость! Одно утешение: если американская экономика все же подавится костью динозавра, то на соцработников спрос будет гораздо выше, чем на риэлторов. Вот только кто им будет платить? И сколько?
Квартиру, где вы живете, продал вам не кто иной, как Белфорд Данн. Это была его квартира. Он, однако, считал ее слишком роскошной и подыскивал жилье поскромнее. Что тут сказать? Ваши понятия о роскоши, мягко говоря, не совпадают. Конечно, довоенное кирпичное здание с низким крыльцом, освинцованными окнами, деревянными стропилами, изразцовыми каминами и полами шведского паркета имеет старомодный шарм. Но его никак нельзя назвать роскошным жилищем. Разве может считаться роскошным здание, в котором живет Кью-Джо? Несколько месяцев назад вы выставили свою квартиру на продажу и подписали контракт на покупку кондоминиума в новой высотке с видом на океан. Прощайте, сомнительные соседи! Здравствуй, консьерж! Сделка должна быть заключена на следующей неделе. Однако, может статься, на следующей неделе вы будете попивать дешевый кофе в очереди на биржу труда рядом с коллегой-брокером, который собирается купить вашу старую квартиру. Худшего момента для биржевого краха просто невозможно придумать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Более того: стоило какому-нибудь куртуазному содомиту в стильных очках и алом берете тихонько завыть, как окружающие начинали с воодушевлением подвывать, и что самое странное – лица при этом озарялись потрясенными улыбками, словно на всю компанию снисходила благодать, природу которой никто не умел объяснить. Что за чушь? Какая-то новая причуда? Кью-Джо в ответ на расспросы только пожала плечами: «А, доктор Ямагучи!» – и предложила пойти в «Собачью будку».
Вы согласились, ожидая новых совпадений. Но всему свое время. Пока – время поросячьих отбивных.
«Ну что, Гвендолин, глупая буржуазная сучка? Пообедала, не дождавшись меня?! Теперь сиди и смотри, как это делается!»
Действительно, есть на что посмотреть. Кью-Джо врезается в кучу отбивных плавно и убийственно, как матерая касатка в стаю лосося – надкусывает первую, затем вторую, всех по порядку – калеча, лишая возможности бежать, – и возвращается, чтобы прикончить раненых, и обглодать хрящи, и до капли вылизать подливку, оставив на тарелке горку гладких косточек, напоминающих фишки для китайской игры.
А когда вы отлучаетесь, чтобы позвонить, она заказывает вторую порцию.
Не существует бытовых весов, способных эффективно выдержать гнет массивного тела Кью-Джо, – стрелка улетает до упора. Требуются мощные индустриальные весы, чтобы определить, как далеко она перешагнула стандартный рубеж ста сорока килограммов, обусловленный механическими и этическими нормами. Уровень ее холестерина приближается к четырехзначной отметке. Она без перерыва курит самокрутки, набитые черным индонезийским табаком чудовищной крепости, затягиваясь с такой жадностью, что ее легкие, должно быть, отличаются от угольных шахт лишь объемом.
Казалось бы, такая женщина, как Кью-Джо – мудрая, чуткая, профессионально гадающая на картах Таро, убедившая в своих экстрасенсорных способностях даже вас, закоренелого скептика, – такая женщина должна быть поборницей здорового образа жизни. И это правда. Но только по отношению к другим. И дело тут не в альтруизме и не в лицемерии. Действительно, Кью-Джо любит помогать, делать людям подарки. И еда для нее – единственный способ как-то вознаградить себя. Однако существует и другая, более веская причина. «Я курю и предаюсь обжорству, чтобы не улететь», – говорит она, имея в виду «улететь» в переносном смысле, хотя всякий раз вы представляете, как ее раздутая туша парит в небесах над городом подобно рекламному аэростату. Когда человек проводит много времени в астрале, еда и никотин позволяют ему поддерживать связь с земным телом. Это своеобразный якорь. А также форма защиты. Кью-Джо – ходячая эмоциональная губка, чуткая парапсихическая антенна, вынужденная даже сейчас, за тарелкой отбивных, сражаться с подсознательными сигналами посетителей «Собачьей будки». Обжорство помогает ей изолироваться, создает вокруг сердца защитный жировой слой, экранирующий вредные воздействия.
В глубине души вы восхищаетесь размерами Кью-Джо. С первых же минут знакомства вы испытали – и беспощадно подавили – острое желание запрыгнуть на душистые холмы ее коленей, зарыться в подушки рыхлых грудей и утонуть в объятиях могучих рук-баобабов. Кью-Джо никого не оставляет равнодушным: лиловый тюрбан, разноцветный халат, искрящиеся бенгальские глаза, бездонные ямочки на щеках, богатырский смех, терпкий запах, костяной мундштук, фальшивые перстни размером с куриный зоб… И все-таки вы стесняетесь показываться с ней на людях. Упаси бог, чтобы клиенты или сослуживцы увидели вас в обществе этой жирной бочки! Надо же было судьбе определить вам в друзья такую толстуху!.. Ну ничего. Когда вы переедете на новую квартиру – если, конечно, не помешает крушение рынка, – встречи с Кью-Джо станут значительно реже. Хорошего понемножку.
21:10
– Какие новости? – спрашивает Кью-Джо, когда вы возвращаетесь за стол и принимаетесь за очередную чашку кофе.
– Насчет Андрэ или насчет рынка?
Подруга отвечает недоверчивым взглядом:
– Шутишь? Конечно, Андрэ! На рынок я плевать хотела.
– Ну и напрасно. Если он обрушится, вся страна пострадает. Каждый человек.
– Ха-ха! – Кью-Джо слизывает язвочку засохшего пюре с верхней губы. – Пострадают только те, кто сам этого хочет. А остальные будут замечательно себя чувствовать.
– Ну да, замечательно! Когда сгорят все их вложения? Когда полопаются пенсионные фонды и иссякнут государственные пособия, когда банки захлопнут двери у них перед носом? Когда их вышибут с работы? У тебе тоже квартира не выплачена, если не ошибаюсь.
– Ничего! Будем жить как раньше, когда не было никаких банков и кредитов, никаких пенсий и зарплат. Люди замечательно жили и до того, как поверили в эту дурацкую мелодраму.
– Какую еще мелодраму?
– Ту, на которой строится твоя жизнь. Пей кофе, пока не остыл. Я хочу, чтоб ты была трезвой, как младенец.
– Боже, Кью-Джо! Какая же ты… наивная! Живешь в маленьком замкнутом мирке…
– Ну, не такой уж он и маленький.
– …и думаешь, что каждый может так жить! Ладно. Слушай, хоть тебе и плевать. Я только что говорила с коллегой. Токийский рынок прыгает, как резиновый мяч! Индекс летает вверх-вниз, представляешь? Как только он падает, фармацевтические инвесторы ныряют и вытаскивают его. И никто не может угадать, где он остановится! – Вы подпрыгиваете от возбуждения.
– Гвен, малышка! Позови официантку, пусть принесет шарик и три наперстка. Я тебе покажу прелестную игру.
– Да ну тебя! Тут мое будущее решается, а ты…
– Да, да, да… – Кью-Джо вздыхает, как баржа, груженная хлопком. – Ты целый вечер это твердишь. Только не надо путать будущее с карьерой, а карьеру – с рулеткой, на которую ты подсела. Биржевой крах может стать твоей главной удачей.
– А ты целый вечер твердишь свое! И я уже сыта по горло. Если не хочешь гадать, так и скажи!
– Ты видишь, я ем, – отвечает Кью-Джо.
Да, с этим не поспоришь.
21:15
Кью-Джо гложет кости. Вы дуетесь. Как она смеет осуждать вашу профессию? Какая-то гадалка! Ничуть не лучше цыганки на паперти… А другая ее работа? Вообще какой-то цирк, никто, кроме Кью-Джо Хаффингтон, этим не занимается! Такой работе даже названия не подберешь. Экскурсовод постфактум? Суррогатный компаньон? Чушь собачья, как ни назови. И у нее еще хватает нахальства говорить, что вы торгуете иллюзиями! Да иллюзиями, если уж на то пошло, можно назвать ее собственные нелепые, непредсказуемые, запутанные порывы. А ваши мечты опираются на прочный, чистый фундамент: трогательная ненасытность нетерпеливой невесты. В кружевном переднике, собственноручно расшитом клубничкой, вы склонились перед вселенской духовкой, приглядывая за долларовым суфле. А послушать Кью-Джо – так вы какой-то вампир в черной хламиде…
– Ну что, – прерывает подруга ваши обиженные мысли, – ты говорила с Бедфордом?
– Да, звонила ему на мобильный. Он все еще колесит вокруг Куин-Энн-Хилл, высматривая Андрэ. Переживает, хочет, чтобы мы ему помогли. Я ведь обещала…
– Ух, почти закончила! – Кью-Джо счищает с толстых губ остатки свиного мяса. – Вот только скушаю тарелочку здешнего пудинга – и все. Сейчас мало кто умеет готовить настоящий пудинг из тапиоки.
– Знаешь, Белфорд буквально не в себе. Я еще никогда его таким не видела. Обычно он тихий…
Вы умолкаете. Думаете. И добавляете:
– Конечно, я надеюсь, что Андрэ найдется. Но, может, было бы лучше, если бы Белфорд избавился от этой макаки.
– Нет, ты не права. Горькая правда в том, что эта макака – единственный штрих, делающий Белфорда интересным. Если бы не она, парень был бы скучным, как стиральная машина…
Кью-Джо умолкает. Думает. И добавляет:
– По крайней мере так кажется. Я ведь не знаю, каков он в постели. У некоторых мужчин самая интересная черта характера находится между ног. – В ее ухмылку можно запихнуть энциклопедию. – А у Белфорда?
Боже, Гвендолин! Разве можно так краснеть? Смотрите: даже на вилках блики заиграли! Вам надо в полиции нравов работать – живым детектором порока. Вы начинаете возмущенно мямлить, но тут, к счастью, подбегает загнанная официантка, чтобы принять заказ на пудинг. Вы пользуетесь случаем и ретируетесь в туалет, по пути минуя морозилку, молочный комбайн и стеллаж с горделиво разлегшимися клиньями благородного пирога, за которыми дрожат в тихом протесте скромные порции пролетарского пудинга. Если предположить, что эта инсталляция иллюстрирует грядущий классовый порядок, то понятно, на чьей стороне ваши симпатии. Вы едва сдерживаетесь, чтобы не кивнуть самому жирному куску кокосового торта.
Туалет буквально шокирует – не грязью, а немыслимым цветом свежеокрашенных стен. Яркая эмаль канареечно-гепатитного оттенка. Щурясь от режущей желтизны, морща нос при виде парфюмерного автомата (пятьдесят центов за один пшик «Парижского вечера») и с неожиданной ностальгией вспоминая элегантную чистоту туалетов в «Быке и медведе», вы запираетесь в ядовито-лимонной кабинке – наконец-то протрезвев. Поднять подол, спустить трусики. Яростно протереть салфеткой унитазное сиденье. Бар расположен в другом конце ресторана, однако музыка Дика Дикерсона доносится отчетливо – такое впечатление, что звук передается через канализацию. Органная вариация на тему «Медленной реки». Некоторые посетители подпевают. Отец любил слушать эту композицию (в джазовой обработке, разумеется), аккомпанируя на бонго – проклятых барабанах, отравивших ваше детство.
Сидя на унитазе, вы боретесь с потоком противоречивых чувств… и вдруг содрогаетесь от испуга: сквозь запахи дешевых духов, масляной краски, дезодорантов и сигарет пробивается золотая нить – аромат вашей собственной урины, стократно усиленный энзимами недавно съеденной спаржи. И в ту же секунду в сознании возникает образ Ларри Даймонда! Как этот подлец и предсказывал! Корчась от злобного отвращения, вы проводите салфеткой между ног – только чтобы обнаружить хорошо знакомые и совершенно необъяснимые признаки сексуального возбуждения.
21:25
Вы гневно маршируете мимо беспокойно вибрирующих пудингов прямиком к Кью-Джо, которая стоит у кассы, покусывая зубочистку.
– Белфорд Данн самый милый, самый приличный мужчина на свете, и наша интимная жизнь никого не касается! А ты… у тебя даже парня нет! – цедите вы сквозь зубы, стиснув маленькие кулачки.
– Тише, тише! Успокойся, подружка. Мне ведь не жалко! Конечно, твой Белфорд лапочка. Это всему городу известно. Если его будут судить за неизлечимую серость, я под присягой покажу, что обаяния в нем вдвое больше, чем занудства. Идет?
Такая пародия на комплимент заслуживает достойной отповеди. Но ваш необычный дуэт уже начинает привлекать внимание. Вы вздыхаете и неуверенно направляетесь к выходу. Кью-Джо жирной ручищей треплет вас по плечу:
– Ну вот и славно! А теперь пойдем поможем нашему красавчику вернуть красножопую обезьяну. Откуда начнем, с ювелирных магазинов?
21:45
На вершине Куин-Энн-Хилл Кью-Джо останавливается и паркует миниатюрную «reo-шторм» (бихевиористам еще предстоит разобраться, почему толстые люди предпочитают маленькие автомобили) позади гигантского Белфордова «линкольна». Со стороны это похоже на амбициозного спаниеля, подбежавшего понюхать задницу жирной доберманихе. Кью-Джо гасит фары. Из мрака проступает мужской силуэт, квадратная голова и широкие плечи человека, от которого вы поклялись избавиться до 4 июля (День независимости!) и чье достоинство, если не сказать – темперамент, вы только что столь яростно и неуклюже защищали. Боже, какая глупость! А ведь дальше будет еще глупее: этот человек вот-вот приблизится, жадно прижмет свои губы к вашим и будет слюнявить на протяжении времени, обратно пропорционального степени его тревоги за Андрэ. Очень милая картинка… Биржевые крахи, твердое намерение расстаться, чернота сегодняшнего дня – все это отступает, и ваши железы вопреки здравому смыслу набухают нестерпимым желанием.
Тем временем Кью-Джо открывает дверцу и начинает трепыхаться, как лже-Гудини, пытающийся выбраться из спортивной сумки. Белфорд подскакивает, чтобы помочь. Вы сидите и наблюдаете за его усилиями. И удивляетесь.
Раньше Белфорд Данн был лесорубом или, как тогда говорили, дровосеком. Он жил там же, где родился – на полуострове Олимпик, – и беззаботно валил вековые пихты и кедры, пока однажды, всмотревшись в годовые кольца на свежеспиленном бревне, не прочел слова: «Бесперспективный бизнес!» А рисунок колец на соседнем бревне гласил: «Искусственные посадки – это не лес!» Сложив два и два, Белфорд осознал, что если объем экспорта древесины в Японию не сократится, то в Америке скоро не останется лесов, а идущие им на смену рукотворные «плантации» будут лишены красоты и дремучести, разнообразия и опасности, достоинства и тайны – словом, того уважения, которое испокон веков внушало людям Великое Неизведанное при помощи своих верных слуг: Луны, грибов, филина и оленя.
Родители Белфорда, всегда верившие, что их сын в точности соответствует школьной характеристике «очень мил, однако звезд с неба не хватает» (примерно таким он и остался, верно, Гвен?), были весьма удивлены, когда парень вдруг собрал пожитки и покинул Порт-Анджелес. Тогда ему было тридцать три; несмотря на всю свою «милость», он еще не был женат и даже не испытывал особых угрызений совести по поводу коллег, оставшихся на обреченном лесоповале. Некоторых из них он пытался вразумить. Но увы – горизонт среднего дровосека ограничен ближайшим трактиром, длиной лесовоза, панелью видеомагнитофона… Что ж, счастливо оставаться, амигос!
Прибыв в Сиэтл и поселившись в общежитии Христианского союза, Белфорд пошел на курсы по торговле недвижимостью и получил брокерскую лицензию. Через полтора года он уже входил в десятку самых преуспевающих риэлторов города. У него обнаружился недюжинный талант продавца: люди платили ему любовью за любовь. Белфорд внушал доверие. Корова его методичного ума спокойно жевала свою жвачку за широким фасадом, который в народе называют «честное открытое лицо». Он и в самом деле был честен – от жидких соломенных волос до начищенных туфель. В лютеранскую церковь он пришел по велению души, а вовсе не для того, чтобы завести полезные знакомства, – хотя в результате именно так и случилось: благодаря налаженным связям Белфорд стал неплохо зарабатывать. Он и сейчас, десять лет спустя, продолжает делать деньги, о которых вы можете только мечтать. К сожалению, большая часть этих денег уходит на пожертвования и благотворительность. Мало того, в сентябре он собирается оставить риэлторский бизнес и пойти учиться на соцработника. Боже, какая глупость! Одно утешение: если американская экономика все же подавится костью динозавра, то на соцработников спрос будет гораздо выше, чем на риэлторов. Вот только кто им будет платить? И сколько?
Квартиру, где вы живете, продал вам не кто иной, как Белфорд Данн. Это была его квартира. Он, однако, считал ее слишком роскошной и подыскивал жилье поскромнее. Что тут сказать? Ваши понятия о роскоши, мягко говоря, не совпадают. Конечно, довоенное кирпичное здание с низким крыльцом, освинцованными окнами, деревянными стропилами, изразцовыми каминами и полами шведского паркета имеет старомодный шарм. Но его никак нельзя назвать роскошным жилищем. Разве может считаться роскошным здание, в котором живет Кью-Джо? Несколько месяцев назад вы выставили свою квартиру на продажу и подписали контракт на покупку кондоминиума в новой высотке с видом на океан. Прощайте, сомнительные соседи! Здравствуй, консьерж! Сделка должна быть заключена на следующей неделе. Однако, может статься, на следующей неделе вы будете попивать дешевый кофе в очереди на биржу труда рядом с коллегой-брокером, который собирается купить вашу старую квартиру. Худшего момента для биржевого краха просто невозможно придумать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40