В Москву Дворжак приехал в понедельник 3 марта. «Московские ведомости» сообщали, что он остановился у своего земляка Ф. И. Ежишка, холос­того человека, жившего в собственном доме на Спиридоновке, и что в пятницу чешский музыкант выступит перед московской публикой в качестве дирижера с исполнением своих произведений. Дава­лась и программа этого концерта: третья (фа-мажорная) симфония, ор. 76, первая «Славянская рапсодия», «Скерцо каприччиозо», Вариации для оркестра и скрипичный концерт с солистом Я. Гржи­мали. Однако в связи с болезнью Гржимали, очень огорчившей Дворжака, от исполнения концерта пришлось отказаться, заменив его медленной частью Серенады для духовых инструментов, а сам концерт неожиданно был передвинут с пятницы 7 марта на 11-е число, так как зал Благородного собрания (ныне Колонный), где должен был вы­ступать Дворжак (Большой зал Консерватории еще не существовал), оказался занят заседанием московского губернского дворянства. Поэтому, ко­нечно, не все билеты были проданы. Дворжак нер­вничал и не без основания упрекал московскую прессу и соответствующие организации в плохой информации и недостаточно широкой рекламе его выступлений. Однако своему приятелю Густаву Эйму он писал: «...В Москве я все же одержал ог­ромную моральную победу».
Концерт прошел очень успешно, а музыкальные критики, отмечая, правда, излишнюю растянутость вариаций для оркестра и некоторую рапсодичность формы последней части симфонии, воздавали долж­ное огромному, своеобразному таланту Дворжака, называли его самым выдающимся из славянских композиторов Запада, творчество которого отлича­ется мелодическим богатством и оригинальностью. Г. Э. Конюс, например, наиболее высоко оценивая «Скерцо-каприччиозо», писал, что «здесь компози­тор... рядом с бесспорными (присущими всем его сочинениям) совершенствами своей композиторской техники обнаружил и те живые стороны музыкаль­ного таланта, которые могут доставить наслажде­ние, которые могут пленить и слушателей-неспе­циалистов».
К приезду Дворжака в Россию было приурочено и первое исполнение его «Stabat mater» московским немецким хоровым обществом в лютеранском хра­ме Петра и Павла под управлением жившего в Москве хормейстера и органиста Иоганнеса Барца. В день отъезда из Москвы в Петербург Дворжак присутствовал на репетиции «Stabat mater», но ис­полнения ее не дождался, так как на очереди был концерт в северной столице России.
В Петербурге Дворжак дирижировал только одним отделением концерта, исполнив первую (ре-мажорную) симфонию, ор. 60, и «Скерцо-каприч­чиозо», совершенно покорившее слушателей. Второе отделение было отведено Неоконченной симфонии Шуберта и Шотландской фантазии М. Бруха.
Петербургские рецензенты, как и московские, от­мечали высокое мастерство композитора. «В симфо­нии "г. Дворжак является композитором, дельно изу­чившим суть настоящей симфонической музыки. Его оркестр разнообразен, нередко прозрачен, ин­тересен, тематическая разработка... талантлива и остроумна...» Дворжака называли «чешским Брам­сом», только более разнообразным и даровитым, подчеркивая, однако, что он «самостоятельный талант».
На следующий день после концерта, увозя с собой тепло дружеских пожеланий и подаренные на память о Москве серебряный кофейный сервиз, а о Петербурге - отделанный золотом кубок, Двор­жак после банкета, устроенного в его честь Антоном Рубинштейном, отправился в обратный путь, чтобы успеть 25 марта в Оломоуце с обществом «Жеротин» провести свою «Stabat mater».
В Праге Дворжака ждало радостное известие о том, что он избран членом Чешской Академии наук и искусств. Это было уже третье отличие. Годом раньше австрийское правительство наградило Дворжака орденом Железной короны III степени, а в дни его пребывания в Петербурге все русские газеты поместили телеграмму из Праги, в которой говорилось, что Пражский университет по предста­влению профессора Отакара Гостинского решил присвоить Дворжаку почетное звание доктора му­зыки. На прощальном банкете в Петербурге даже пили за здоровье нового доктора музыки, не зная, что австрийское правительство отказалось утвер­дить Дворжака в этом звании, ссылаясь на то, что такого звания нет в университетах Австрийской империи. Сенату Карлова университета, одного из древнейших в Европе, пришлось потом менять со­гласно австрийским требованиям формулировку, и только через год Дворжак получил степень почет­ного доктора философии. Но чешские деятели не были виноваты в том, что Габсбургские власти про­должали попирать их законные права.
Проведя дома две недели, еще не остыв от по­ездки в Россию, Дворжак во второй половине апре­ля отправился в Англию, чтобы в Сент-Джеймс-холле продирижировать четвертой симфонией. За­тем он исполнил ее во Франкфурте-на-Майне в одной программе с «Гуситской» увертюрой и вто­рым фортепианным концертом Шопена, который играла семидесятилетняя Клара Шуман. Поездка прошла успешно. Дворжак вернулся в Прагу с чувством удовлетворения и после небольшого от­дыха принялся заканчивать Реквием. А написав его последнюю ноту, начал работу над камерно-инструментальным циклом «Думки» для фортепиа­но, скрипки и виолончели.
Как мы знаем, Дворжака давно привлекало ха­рактерное для украинской думки сочетание лири­ческого и героико-эпического начал. Задумчивая элегичность и следующий за ней взрыв веселья, как свет и тени, нередко встречаются в его камер­но-инструментальных и симфонических произведе­ниях. Вспомним, например, струнный секстет 1878 года и ми-бемоль-мажорный квартет, вторая часть которого так и называется «Думка». Подобное же чередование тем положено и в основу цикла «Думки».
Бернард Шоу, выступавший одно время в английской газете «The World» в качестве музы­кального обозревателя, прослушав «Думки» Двор­жака, заметил, что это «просто рапсодия, более или менее претендующая на сонатную форму, довольно милая, но не больше». Это неудачная оценка даже с чисто формальной стороны, ибо никаких «пре­тензий на сонатность» в «Думках» Дворжака и в помине нет. Мало знакомый с культурой славян­ских народов, Шоу, очевидно, не знал о распрост­раненном в народном творчестве этих стран жан­ре думки - элегическом повествовании о подвигах и гибели героев, - не знал характерных особенно­стей этого жанра, и предельно увлеченный в те годы Вагнером, проглядел главное - народную основу дворжаковского цикла. В оправдание Шоу следует заметить, что немного погодя, собирая свои музы­кально-критические заметки для переиздания, он сам весьма критически отозвался о них и признал ошибочность некоторых своих суждений.
«Думки» Дворжака - великолепнейший образец западнославянской камерно-инструментальной му­зыки. Все шесть пьес построены на народно-танце­вальной основе и интонационно связаны с чешской народной песенностью. Исключение составляет элегическая мелодия, открывающая четвертую пьесу, русский характер которой едино­душно отмечают все исследователи. Подобно «Славянским танцам», «Думки» Дворжака смело могут быть названы картинами народной жизни. Различ­ные по эмоциональной окраске, они объединены в единое целое характерным для композитора при­емом возвращения к тематическому материалу первой части - в данном случае к лирической теме, проходящей во вступлении у скрипки. А героичес­кие образы, в той или иной степени возникающие в «Думках», получают обобщение в коде цикла, зву­чащей драматически призывно.
Приближалось 1 января 1891 года - знамена­тельный в жизни Дворжака день, когда он должен был приступить к исполнению обязанностей профес­сора Пражской консерватории. Еще 25 января 1889 года «Общество по пропаганде музыки в Че­хии», которое управляло консерваторией и подготав­ливало слияние ее с Органной школой, вынесло постановление о приглашении Дворжака в качестве профессора по классу композиции. Общественность столицы это приветствовала: кому же, как не Двор­жаку, этим заниматься?
А Дворжак сердился:
- Я - профессором? Оставьте меня в покое,- говорил он коллегам, собравшимся однажды просмотреть новинки в нотном магазине Урбанка.- Мой долг писать, а не преподавать, понимаете? Для этого я совсем не гожусь, и никто меня не за­ставит это сделать.
В официальном письме Дворжак благодарил Общество за оказанную ему честь, но, ссылаясь на перегруженность работой и частые поездки за гра­ницу, категорически отказался. Спустя уже два года Дворжак писал своему верному другу Гёблу: «Многое я мог бы Вам рассказать, пока же послушайте самое интересное! Я принял профес­суру в консерватории...»
Так в год своего пятидесятилетия Дворжак от­крыл еще одну новую страницу своей биографии.
Начинал Дворжак педагогическую деятельность неохотно но очень скоро увлекся и полюбил эту работу. Занимался он с учениками обычно утром, с 8 до 9 часов, но сплошь и рядом это затягивалось до полудня, из-за чего нарушалось все дневное консерваторское расписание.
В первый же год Дворжак получил двенадцать воспитанников. Это были самые талантливые уче­ники из класса молодого композитора Карла Ште­кера, которых тот сам отобрал и передал Дворжа­ку. Среди них особенно выделялись Йозеф Сук, будущий зять Дворжака, обладавший исключитель­ным мелодическим дарованием и тонким чутьем оркестрового колорита, и Оскар Недбал, разносто­ронне одаренный музыкант, заслуживший сперва прозвище «короля альтистов», а потом уже выдви­нувшийся как первоклассный дирижер. На второй год к ним прибавился Витезслав Новак, добив­шийся впоследствии весьма значительных успехов в самых различных жанрах музыкального творчества.
По утверждению Новака Дворжак знал все, что было создано в музыке красивого и оригинального. Его осведомленность в области музыкальной лите­ратуры казалась невероятной. Память его поража­ла. Он знал досконально произведения Баха, Генделя, Глюка, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шу­берта, Берлиоза, Вагнера, Листа, любил итальян­скую музыку, внимательно следил за новыми течениями, знакомился с русской музыкой, изучал Брукнера и Рихарда Штрауса, был в курсе критики отечественной и зарубежной.
Конечно, юным дарованиям было приятно и по­лезно иметь такого наставника. Но учиться у Двор­жака было не легко. Бесконечно требовательный к себе, постоянно мучимый чувством неудовлетворен­ности, Дворжак заставлял своих учеников много­кратно переделывать неудачные места сочинений, а иногда и вовсе сочинять все заново. Причем он никогда не подсказывал, как это нужно сделать. Он указывал ученику на его ошибку, промах, и заставлял самого искать выход, не оставляя в по­кое до тех пор, пока юный композитор не находил более приемлемое выражение своей мысли. «Кто хочет сочинять, - говорил Дворжак, - тот должен привыкать самостоятельно мыслить и самостоятель­но работать!».
«Иногда мне хотелось плакать, - признавался Йозеф Сук,- но благодаря такому методу мы очень многому научились».
Дворжак был великолепным наставником для тех, кто хотел глубоко овладеть мастерством ком­позиции, и при этом не щадил своих сил. Объяснял он просто, без лишних слов, избегая специальных терминов и ученых фраз. Дворжак вообще был малоречив, считал, что он не умеет говорить, а по­тому очень завидовал тем, кто владел ораторской формой или хорошо писал, как Вагнер, например, но ученики его понимали сразу. К радости молоде­жи, всегда настроенной несколько анархически, Дворжак был убежден, что новую музыку нельзя сковывать старыми правилами и законами. Однако он требовал абсолютного знания формы сонатной, рондо и песенной, ибо говорил, что это является отправным пунктом композиции, залогом того, что музыкальное сочинение будет понятным и ло­гичным.
Как Дворжак относился к музыкальным, тита­нам? Моцарта он называл солнцем. Бетховена по­стоянно ставил ученикам в пример и советовал внимательнее изучать его творчество. О Шопене и Шумане говорил: «Я их очень люблю, хотя и не выношу», что приводило людей, плохо знавших склонность Дворжака к парадоксам, в недоумение. Восхищался Дворжак Вагнером и Берлиозом, но предостерегал от желания подражать им, хорошо зная по личному опыту, как важно каждому худож­нику найти свой собственный путь. Поэтому Двор­жак с видимым удовольствием хвалил каждую обнаруженную им у кого-нибудь из своих питомцев самостоятельную мысль и всячески поощрял по­пытки отыскать новые музыкальные средства выра­зительности.
Из сочинений, возникавших в классе Дворжака уже на втором году его педагогической деятельно­сти, обратила на себя внимание симфониетта для малого оркестра - плод совместного творчества двенадцати учеников. Однако писать преимущест­венно для оркестра было не обязательно. Дворжак любил фортепиано и говорил, что и на этом инстру­менте должна звучать хорошая музыка. Сам он никогда не был пианистом-виртуозом. Для этого у него не хватало техники, но играл он выразительно, проявляя необычайное понимание всех тонкостей туше и педальной нюансировки. Оркестровые сочи­нения он предпочитал проигрывать по партитуре, а не в клавирных переложениях. Если играл с кем-нибудь из учеников, тому поручал верхние голоса, а сам гремел в низах. И получалось удивительно хорошо. Он прекрасно читал самые сложные партитуры, и даже если немного «мазал», как говори­ла молодежь, у всех создавалось достаточно цель­ное представление о произведении. Когда же двое учеников садились к роялю играть четырехручное переложение произведения своего учителя, Дворжак стоял за ними, барабанил пальцами по их спинам и все время подавал реплики: то что-то сыграно слишком ярко, то, наоборот, слишком бледно, тогда как в этом месте звучит оркестровое tutti.
Когда я играю с партитурного листа, - го­ворил Дворжак, - я слежу больше всего за верх­ним голосом и басом, а приняв это во внимание, уже догадываюсь, что будет находиться в средних голосах.
Общаться с молодежью, наставлять ее, переда­вать подрастающему поколению чешских музыкан­тов свои знания и опыт нравилось Дворжаку, до­ставляло удовольствие. Но это никогда не заслоня­ло его основных интересов, - собственного творчест­ва и концертных выступлений, которые всегда для него оставались самыми важными. Поэтому, став профессором консерватории, Дворжак не переста­вал сочинять.
Год пятидесятилетия принес три симфонические увертюры. Задуманы они были как цикл под еди­ным заглавием «Природа, Жизнь и Любовь», но в печатном издании получили отдельные названия: «Среди природы», «Карнавал» и «Отелло». Идил­лически-спокойная «тема природы», зародившая­ся у композитора во время прогулок по лесу, которую поет кларнет на фоне чуть слышно акком­панирующих скрипок, проходит через все три увертюры.
В первой, среди пения птиц (изобразить кото­рое в музыке Дворжак собирался давно) и шороха листвы, она повествует о единении человека с при­родой и о его раздумьях в лесной тиши. Во второй увертюре, полной образов карнавального веселья, которые как бы символизируют радости жизни, ма­нящие человека, «тема природы» оттеняет эти обра­зы, несет покой и умиротворение. Наконец, в третьей увертюре, которая отнюдь не является программным повествованием, как это может показаться, образы патетической любви и страсти, му­ченья ревности вновь контрастно сопоставляются с воспоминаниями о природе, о ее красоте и очаро­вании, которые возвращают исстрадавшемуся че­ловеку покой и силы.
Насколько талантливы были Сук и Недбал, можно судить хотя бы по тому, что Дворжак дове­рил семнадцатилетним юношам делать фортепиан­ные переложения своих увертюр для издания. Летом они часто приезжали в Высокую, задержи­вались там по несколько дней, и с честью выполнили задание. Сук сделал четырехручное и двухручное переложение первой и третьей увертюры, а Нед­бал - «Карнавала». Переложения эти, напечатан­ные Зимроком, очень удобны для исполнения и ве­ликолепно передают характер оркестровой партиту­ры Дворжака.
В середине июня Дворжаку пришлось на время оставить Высокую ради поездки в Англию. 16 июня 1891 года он должен был присутствовать на тор­жественной церемонии возведения его в степень почетного доктора Кэмбриджского университета. Вместе с Дворжаком этой чести удостаивались еще шесть человек, в том числе наш соотечественник, биолог Илья Ильич Мечников. По традиции новый почетный доктор во время церемонии должен был произнести речь на латинском языке. Дворжак вместо этого накануне дирижировал своей четвер­той соль-мажорной симфонией и «Stabat mater».
Как ребенок Дворжак радовался красивому, торжественному одеянию, подаренному ему на па­мять университетом. Он облачился в парчовый плащ, затканный золотыми цветами и подбитый красным шелком, надел черный бархатный берет, украшенный золотыми шнурами, и охотно позволил себя фотографировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21