— А как вы относитесь к тем, кто поехал в Америку? — спросил Сергей.
— А вам не все равно? — спросила Мура.
Он помолчал одно мгновение.
— Нет, мне не все равно, как вы относитесь к таким, как я.
Мурку охватило внезапное волнение. Она всегда чувствовала мужское желание, и ее часто окатывала ответная волна. Зачастую вначале трудно было понять — горишь ли ты сама, или тебя нагрел чужой огонь. Но рядом с этим спокойным, немногословным, уверенным в себе мужчиной, она осознала, что даже если огонь исходит от него, греться все равно очень приятно. Она кокетливо взмахнула длинной гривой своих черных волос, решив не давать ему пощады.
— Наверное, вам станет легче, если я признаюсь, что не вижу в вас предателя или ренегата. Не для всех оставаться евреем настолько важно, чтобы ради этого предпочесть Америке сложную и опасную жизнь в Израиле. Но хорошо, что вы готовы помочь тем, кто туда едет, ведь в конце концов Израиль нужен именно тем, у кого нет выбора, или тем, кто не хочет или не может ассимилироваться. А такие никак не кончаются, — усмехнулась Мура. — Так что к вам лично я отношусь хорошо. — Это уже было сказано из чистого кокетства.
Сергей оперся щекой на ладонь и внимательно поглядел на нее.
— Что-то мне кажется, я теперь зачащу в Израиль.
Они ушли из бара последними. Сергей пошел провожать ее в номер, и когда расставались, он задержал ее руку в своей, а потом поцеловал ладонь, не обращая внимание на следившую за ними дежурную. И Мурку снова обдала волна желания, но они простились, вежливо обменявшись адресами, телефонами и и-мейлами. И в этот вечер Сергей не горевал о своем отце, а Мурка не вспоминала о Вадиме.
* * *
В последние дни никакой новой работы у Александры не появилось, Мура уехала в Минск, мобильник иногда молчал часами, и Сашкой овладела обычная тревога. В это утро она решила щедро поделиться ею с мамой.
Мама Сашке обрадовалась, ласково попеняла на бледные щечки и тут же принялась замешивать тесто на блины. Бабушка тоже выползла из своей комнаты. Она сделалась совсем худенькой, маленькой, все у нее болело, глаза не видели, уши не слышали, но голова по-прежнему оставалась ясной, а память безотказно уводила вглубь прожитых лет. Наклонившись, Сашка осторожно обняла ее. От бабули, как всегда, приятно пахло мылом.
— Санечка, — бабушка ощупывала трясущимися руками Сашкино лицо, — что это ты так плохо выглядишь? Внученька, доживу ли я до твоей свадьбы? Я первый раз вышла замуж, когда мне было 17 лет!
Елена Семеновна, мама Александры, только махнула рукой:
— Ну, мама! Сейчас совсем другое время!
— Другое?! — возмутилась бабуля. — Чем же оно другое?
— Сексуальная революция, — вздохнула Елена Семеновна. Сама она была женщиной моложавой и весьма еще интересной, но одинокой с тех пор, как прошлой осенью рассталась с Ициком — офицером полиции на пенсии.
Его дети были категорически против связи вдового отца с репатрианткой из России, намного его моложе, нищей и сомнительного еврейства, и сумели-таки, манипулируя внуками, разлучить Елену Семеновну с сердечным другом и потенциальным женихом.
— Это вас обманули! — торжествующе заявила бабушка. — Специально придумали, чтобы не жениться. Не надо на это обращать внимания. Я без всяких революций три раза замуж выходила. Совершенно невинной девушкой!
— Как, все три раза?! — изумленно-горестно всплеснула руками Александра. — Спасибо дедушке, что он наконец…
Старая дама только отмахнулась от внучки:
— При чем тут дедушка! И три, и тридцать три, если надо. И все были довольны! И мужья, и… вообще…
Елена Сергеевна удрученно вздохнула.
— А ты не вздыхай, не вздыхай, — проворчала глухая старушка. — Если бы ты меня слушалась, то не сидела бы сегодня у разбитого корыта!
Маленькая квартирка была чисто вымыта, обеденный стол застелен белой скатертью, на спинках кресел и дивана красовались салфеточки, связанные бабушкой и мамой. На всех столиках и полочках были аккуратно расставлены семейные фотографии.
— Мама, что со мной будет? — Саша сидела боком на неудобном стульчике в крохотной кухоньке и машинально перелистывала старые каталоги, в которых она когда-то снялась и которые мама держала на видных местах. Сашке всегда было неприятно на них смотреть, но сегодня они особенно огорчали ее, и листала она их из чистого мазохизма. — Работы нет. Я старею. Ничего не умею.
— Миленький мой, ну какая у тебя старость! — мама быстро взбалтывала тесто, время от времени добавляя в него молоко. — Ты молода и прекрасна. В наше время это не возраст. Все только начинают карьеру в тридцать. Надо только немного отъесться. Такое бывает, что нет работы. А потом все устраивается. Да и где еще они возьмут такую, как ты? Ты же лучше всех!
Елена Семеновна, в прошлой советской жизни заслуженный педагог, не падала духом и, несмотря на незадавшуюся личную жизнь, много работала, ухаживала за матерью и даже находила время и энергию посещать концерты российских гастролеров и некоторые не слишком дорогие театральные постановки.
— Мамочка! Я сегодня к тебе еду, сижу в своем роскошном невыплаченном джипе, и на углу увидела нищую. Я на нее смотрю сквозь окно, и вдруг меня пронзила мысль, что ведь это я вижу себя в старости.
— Санечка, слушай меня! Тебе пора выйти замуж! — веско повторила бабуля.
— Да, — задумчиво согласилась Сашка. — Хотя бы ненадолго. Но за кого?
— А вот был, помнишь, такой приятный архитектор?
— Ага, приятный, — сморщилась Сашка. — Они все приятные по ресторанам водить. А когда мне надо было новую машину покупать, то он, кроме мудрых советов по экономии горючего, ничем не пригодился.
— Надо же! — вздохнула мама. — Чем богаче, тем скупее. Как-то сегодня мужчины норовят жить без ответственности. А как обстоят дела с Артемом?
— Артем бедный.
— Почему бедный? Он программист, а они хорошо зарабатывают. И главное ведь не количество денег, а мужская поддержка, сознание того, что ты не одна.
— Мама, Артем, когда пошел со мной в супер, и ему пришлось уплатить за покупки, после этого пасся у меня в доме до тех пор, пока все не подъел. А когда в Эйлат поехали, то он с меня стребовал половину стоимости «Царицы Савской». Хотя, если бы я с ним не поехала, то ему пришлось бы оплатить все самому. Но мне даже противно было с ним это обсуждать!
— Да, действительно, это как-то не по-мужски. Если нет денег, то нечего приглашать девушек в Эйлат.
— В том-то и дело, что нет у него. Он такой хозяйственный, квартиру вот себе купил, машину новую. Каждую свободную копейку вкладывает с умом, нет у него денег на нормальную жизнь.
— Это как раз хорошо, что хозяйственный. А ты вечно паришь в облаках. Та, на которой он женится, будет обеспечена и квартирой, и всем необходимым. Говорят же — экономь на спичках, будешь пить шампанское!
— Нет, мам, мне эта премудрость отвратительна. Пока пиво дешевле, никакого шампанского он пить не будет. Я за него замуж не пойду. К тому же, он моложе меня и вообще жениться не собирается. Это ему представляется расточительством. А если женится, то будет забирать у жены зарплату, чтобы расплачиваться за мебель и отпуск за границей. Сухарь и зануда. — Сашка передернула плечами. — А вот мне что делать? На что я гожусь? Сначала вывели такую породу женщин — красивых, избалованных, несамостоятельных, непрактичных, с кучей потребностей, а потом вдруг объявили: извольте радоваться — у нас теперь эмансипация, феминизм, все заботятся о себе сами, женщины платят половину за номер в гостинице!
— А еще эта сексуальная революция на ваши глупые головы! — с осуждением поддакнула бабуля, стукнув слабым кулачком по столу.
— Александра, может, действительно, тебе самой купить квартиру? Ты сходила бы в банк, узнала, на каких условиях и какую ссуду можно получить. Мы тебе, чем сможем, поможем. — Елена Семеновна стала накрывать на стол, аккуратно вынимая из серванта фарфоровые чашечки и блюдечки.
Сашка только мотнула пепельной гривой.
— Мам, с моими непредсказуемыми доходами мне ни один банк ссуды не даст. И потом — снять квартиру я могу в самом престижном районе, а где бы я смогла купить? Не жить же мне в Ново-Якове или в Кирьят-Арбе. Да и вообще — одинокая женщина покупает квартиру, когда она осознает и признает, что на надеждах на замужество надо поставить крест. Все одинокие владелицы квартир старые, уродливые и несчастные!
— А как же твоя Мурка? — не сдавалась Елена Семеновна.
— Мурке, между прочим, квартиру купили родители. Они здесь уже почти двадцать лет и профессора! К тому же, ей замуж не надо. Она вообще са-мо-до-ста-точ-на-я, если не считать купленной папой и мамой квартиры! — с горечью сказала Сашка.
— Да, она очень решительная девушка, — осторожно повела наступление мама. — Может, тебе бы следовало больше общаться с другими людьми, а то она на тебя очень влияет…
— На меня надо влиять! Мне как раз не хватает кого-нибудь, кто бы мной руководил построже и вел по жизни! Я устала сама все решать и обо всем заботиться. Я лентяйка, транжира и обжора. А Мура — трудоголик, феминистка и интеллектуал. Я вся — эмоции, порыв и трепыхание, а она — разум и здравый расчет! — Сашка запихнула в рот первый блин. — Кстати, она мне посоветовала научиться печатать по слепой системе.
— Это еще зачем? — изумилась Елена Семеновна. — Секретаршей, что ли, стать?
— Почему секретаршей? Вон Мурка, она журналистка. Им тоже надо уметь печатать.
— Ну что ты себя с Муркой сравниваешь! Ей еще никто не предлагал демонстрировать моды и сниматься в рекламе. Ты — всем известная, тебя весь Израиль обожает, ты на виду, успешная, самая красивая! Зачем тебе печатать?
— Может, мне на курсы программистов пойти? В конце концов, я ни от кого ничего не требую, я только хочу иметь возможность самой себя обеспечивать!
— Санечка, — пригорюнилась бабушка, — я всю жизнь была медработником, а твоя мама — прекрасным педагогом, а вот видишь, на старости лет мы превратились в нищих. Твоей матери приходится ухаживать за чужими стариками, чтобы свести концы с концами, а когда не станет меня и моей пенсии, вообще неизвестно, как она дальше жить будет! Упаси меня Бог вмешиваться, но я Лене говорила, — бабушка сердито кивнула на дочь, — не убудет от тебя немножко и кашрут пособлюдать, и свечки иногда зажечь… Глядишь, Ицик и не сбежал бы! В этом мире одиноким женщинам приходится туго. Мое дело сторона, но неужто нельзя было сказать, что мы всегда голосуем за эту религиозную партию… Как ее? ШАС! Но меня никто никогда не слушает. Ах, если бы Боренька прислушивался к моим словам, — старушка утерла глаза ладонью, — он, может, и сегодня был бы жив…
— Мама, с Борисом Андреевичем ты развелась за пять лет до моего рождения!
— Да? — удивилась бабушка. — Ну, это была просто размолвка между двумя любящими… Мы очень любили друг друга…
— Какая размолвка! Ты после войны вышла замуж за моего отца и родила меня!
Старушка помолчала, пожевала губами, что-то припоминая, а потом упрямо добавила:
— Твоему отцу тоже не помешало бы меня слушать. Тоже, может, был бы жив!
— Учитывая, что папа был старше тебя на добрых двадцать лет, это было бы удивительно.
Бабуля поморгала, видимо, прикидывая границы возможного долголетия для человека, снабженного ее добрыми советами, и, не убежденная дочерним доводом, нахохлилась и упрямо продолжила поток сладостных воспоминаний:
— И что с того? Золотой, чудесный был человек…
Но тут Александра, которую больше волновало собственное будущее, нежели бабушкино прошлое, перебила ее:
— Вообще, мне нужен мужчина, который бы действительно был мне парой. Может, адвокат… Или преуспевающий врач… Или тележурналист…
— Адвокат, по-моему, у тебя уже был. И зубной врач. Который, я помню, очень тебя любил.
— Мама, адвокат вообще оказался гомиком, а зубной с тех пор женился на медсестре!
— На медсестре!.. — пораженная мама замерла. — Ну, это потому, что ты очень капризна и разборчива. Все перебирала, перебирала… Такая красавица, такая умница, и не можешь найти свою судьбу!
— Худенькая только слишком, — бабушка придвинула тарелку с блинами поближе к Сашке. — Кушай вот с вареньицем, домашнее.
— Бабуля! — замахала руками Александра. — Какое — худенькая! Мне Рут заявила, что если я не похудею на три кило, о дальнейших съемках и мечтать нечего!
— Вот видишь, какая у тебя требовательная профессия! — подытожила бабушка. — Гораздо лучше выйти замуж.
Сашка только вздохнула. Немного помолчав, она вспомнила еще одну обиду, всплывшую в сознании этой ночью.
— Кстати, бабушка и мама! Вы обе единственные дочки, и я у вас — единственная. И всем нам предшествовала огромная череда предков — ну, от Евы и до меня. И у всех ведь что-то имелось, у всех женщин обязаны быть какие-то драгоценности. Почему у нас ничего нет? Почему мне ничего не досталось?
— Сашенька, о чем ты говоришь? Мы же в Израиль приехали голые и босые! — не осознала мама экзистенциальной скорби вопроса.
— Вот я и спрашиваю — почему все в мире пускают корни, наживают добро, делают какие-то накопления, передают детям наследство, на худой конец всякие там цепочки, обручальные кольца, дедушкины магендовиды… А мне приходится начинать все с нуля, как будто я первый человек на земле! Кто владеет сокровищами моих предков, носит украшения моих прабабушек, где мои миллионы? Ничего у меня нет, ни кола ни двора, и помощи ниоткуда! Даже Мурка, и та получила от своих родителей квартиру, на старости лет ее будет ожидать какое-никакое наследство, а где мои квартиры? Где мои бриллианты?
— Сашенька, судьба такая. Мы об этом в молодости даже и не думали!
— У тебя есть кое-что поважнее домов и цепочек, — вскинула голову бабушка. — Мы тебя вырастили настоящим человеком, обеспечили культурное воспитание, прекрасный вкус, дали тебе музыкальное образование. Окружили добром и заботой! Мы привили тебе общечеловеческие ценности.
Александра вздохнула и нежно погладила бабушкину руку.
— Конечно, конечно, мои дорогие… Спасибо за общечеловеческие ценности. Но неплохо бы в придачу к ним иметь и фамильные драгоценности!
Они еще немножко посидели, Елена Семеновна рассказала несколько смешных историй, приключившихся с ее подопечными стариками, бабуля, не то чтобы жалуясь, но все же помянула некоторые из своих хворостей. На прощанье мама и бабушка буквально силой всучили Сашке тысячу шекелей, сэкономленных, понятное дело, по копеечке на самом необходимом. И она — она, блистательная манекенщица, покупающая шмотки на десятки тысяч шекелей, не смогла отказаться: у двух одиноких женщин одна была цель в жизни — помочь ей, своему единственному чаду. Зато Сашка твердо решила, что когда ее дела в очередной раз поправятся, она им купит новый телевизор с большим экраном. Пусть бабушка смотрит, хоть она и слепая.
* * *
В один из первых теплых вечеров начинающегося лета Александра сидела на веранде кафе с видом на подсвеченные стены Старого города и рассматривала заполнявшую кафе публику. В «Синематеке» только что закончился очередной показ кинофестивального фильма, и вышедшие из зала зрители заполнили лестницу и кафе, все толпились и обсуждали картину. В публике было довольно много русскоязычной молодежи — в большинстве своем красивой, модно одетой, выгодно отличавшейся этим от израильтян. Какая-то девушка даже была в маленькой шляпке с перышком, кокетливо приколотой набекрень над пучком на затылке. Девушка была хорошенькая и моложе Александры, и можно было только порадоваться, что она стояла за спиной у сидящего напротив Артема. Александра заметила вошедшую в кафе Мурку, помахала ей, и Мура побрела сквозь людской прилив, волоча за собой Максима.
— Привет, привет! — подружки расцеловались, и представили своих спутников друг другу. — Сашка, как ты потрясающе выглядишь!
— Спасибо, спасибо. Смотри, как на тебе это платьице миленько сидит! — обрадовалась Сашка, признав отдаренную подружке собственную старенькую шмоточку.
У Максима было некрасивое, интеллигентное носатое лицо, и начинающаяся лысина. Он был старинным приятелем Мурки еще со времен совместной учебы в иерусалимском университете, когда изрядная доля свободного времени проводилось в кафетерии гуманитарного факультета, за обсуждением культурных, политических и постельных новостей окружающей жизни. Когда бы Мурка не забрела туда, за чашкой кофе или какао всегда сидело несколько «русим» из подобравшейся на кампусе «русской» компании, которая в те годы, еще до прибытия Большой Волны беженцев из развалившейся империи, была самой блестящей, самой интеллектуальной и самой элитарной группой на кампусе. Это потом уже набравшая силу лавина новоприбывших привезла с собой собственный стиль, обрела собственных героев, и запрезирала провинциальных старожилов, плесневевших в этих палестинах все годы перестройки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38