* * *
Время шло, лето набирало силу, дни перестали удлиняться, но продолжали накаляться. Без крайней надобности Мура избегала выходить на пылающую улицу с девяти утра и до захода солнца. В редакции были приятно поражены ее ранними появлениями и непривычной, хоть и не чрезмерно плодотворной усидчивостью. И, может быть из-за этой новоявленной трудоспособности, а может, и просто потому что выигрывает тот, кто находится в нужный час в нужном месте, на очередном заседании редколлегии, при обсуждении кандидатуры для командировки в Азербайджан, Арнон предложил послать Муру. В Баку направлялась израильская делегация судейских с не вполне ясными прерогативами и полномочиями, и от присоединившегося к ним корреспондента ожидалось, чтобы он дал общее описание происходящего в стране, встретился с ведущими политическими, религиозными и общественными деятелями, побывал в районе военных действий в Нагорном Карабахе, изучил положение беженцев, а также составил себе, а затем и передал любознательному читателю представление о всех хитросплетениях отношений Азербайджана с Россией, Турцией, Ираном, а также с британскими и американскими нефтедобывающими компаниями. Азербайджан на данный момент оказался именно той страной, в которой соприкасались интересы США и Ирана, и, как в почти любой точке земного шара, там чего-то вынюхивал и Израиль, и никогда бы не видать ленивой и нелюбознательной Мурке столь сложного и почетного назначения, если бы не знание русского языка. Повезло ей, что никто из редакционных политологов и арабистов не говорил ни на одном из экзотических языков Азербайджана!
Мурка была ошеломлена выпавшим ей поручением, но тут же с апломбом Карлсона стала уверять, что все вышеперечисленное будет ею выполнено с деликатностью дипломата и углубленностью историка. Дето житейское. Эта удача была весьма вовремя, потому что в последнее время все в ее жизни застопорилось. Деятельность корреспондента по вопросам алии и абсорбции, которая несколько лет назад представлялась самым интересным, важным и ответственным заданием на свете, превратилась в тоскливую рутину, как только выдохся Муркин энтузиазм новичка. Новое поручение представлялось возможностью проявить себя в более сложных и перспективных областях, нежели постоянная разборка между бывшими российскими гражданами и опекающими их израильскими инстанциями. Мысленно она уже воплотилась в Марту Гелхорн, в Ориану Фаллачи, а Азербайджан уже стал ее Испанией, Мексикой и Вьетнамом одновременно. К тому же представлялся исключительный шанс утереть нос родному братцу, пользовавшемуся в семье репутацией первооткрывателя и первопроходца, который, тем не менее, в столь экзотическом месте, как Баку, побывать не сподобился.
Волнение настолько распирало Муру, что едва ее кандидатура была утверждена, она позвонила Вадиму, несмотря на данное себе слово больше за ним не бегать. Вадим, как всегда, был рад ее услышать, и обрадовался ее удаче. Ни на секунду не огорчил его ее отъезд, не испугали опасности, угрожающие хрупкой израильтянке в мусульманском нестабильном регионе, не встревожил состав миссии, в которую, среди прочих, входил и очередной симпатичный генерал — бывший главный военный прокурор Израиля. Нет, как полагается хорошему близкому человеку, он просто и искренне обрадовался за нее. У Мурки почему-то сразу испортилось настроение.
Зато Сашка не обманула ее ожиданий — проявила нужную меру тревоги, восхищения и «хорошей зависти», хотя обе они совершенно точно знали, что саму Александру в Азербайджан не затащили бы и на аркане. Когда Мура отрапортовала о предстоящей почетной миссии матери, Анна тут же выразила твердую уверенность в Мурину способность использовать «наконец» этот шанс для долгожданного превращения в ведущего политобозревателя газеты. Столь неумеренный полет амбиций смутил даже будущую Ориану Фаллачи.
Максиму она сообщила о командировке как бы между делом, как о вещи тривиальной и само собой разумеющейся. И пункт назначения, и важность ее миссии, и попутчики, все явно произвело на него впечатление, и чувствовалось, что он тоже позавидовал, но не такой светлой завистью, как Сашка, что тоже было слегка приятно.
Больше ни с кем делиться не хотелось.
На самом деле подмывало сообщить и Сергею, но переписка их прекратилась. Это было еще одной неприятностью в жизни Мурки, которая точила грустью и сожалением. По возвращении в Америку он не дал о себе знать. Она написала ему простое дружеское необязательное послание, и не получила никакого ответа. Она написала повторно, на сей раз серьезно. Спросила, не обидела ли она его чем-нибудь, объяснила еще раз все свои веские доводы, из-за которых не решилась раскрутить с ним полноценный роман, и прибавила, что ей давным-давно не было так хорошо ни с кем, как с ним в те несколько дней, когда они вместе исследовали Иерусалим и его гастрономические достопримечательности. На это пришел краткий ответ, в котором Сергей писал, что, конечно, она его ни в чем разочаровать не могла, потому что он не имел права что-либо ожидать. Что это лишь его вина, что он, быть может подсознательно, ожидал от поездки, и от Муры слишком многого. Он признает ее право не рисковать собой и своими чувствами. И хорошо, что она оказалась столь благоразумной, потому что кто знает, что произошло бы в их жизни, потеряй оба они голову. Но ему будет легче, если они прекратят все контакты.
Когда Мура прочитала этот ответ, ее первой реакцией был просто шок: она была так же уверена в своей женской власти над этим мужчиной, как уверен хозяин в преданности собственного пса. Следующим чувством после изумления была горькая обида — она отнеслась к нему, как к близкому человеку, провела с ним (теперь это переименовалось в «убила на него») кучу времени, раздумывала, как наивная дурочка, над казуистическими дилеммами: должно ли что-то, что не на всегда, быть из-за этого хуже, а в результате ей сообщили, что в ней больше не нуждаются. Своей правотой Мура упивалась дня три, но даже потом, когда первый запал негодования прошел, она продолжала думать о нем неотступно. Особенно мучила фраза о праве на самосохранение, и неясный намек на упущенные варианты своих судеб. Все это было тщательно обсуждено с Александрой, которая, конечно, полностью поддержала Муркину правоту во всем, что касалось осторожности в отношениях с мужским полом. По ее твердому мнению мужчина всегда намеревался получить побольше и без обязательств, и дело женщины позаботиться о том, чтобы не остаться в дураках. Эту мудрость только поддерживал ее личный горький опыт сексуальной щедрости, так и не приведший Сашу в тихую гавань финансовой стабильности брака.
— Не обвивать же нам ногами каждого американского паломника! — в праведном возмущении перед грандиозностью задачи восклицала Александра.
Мурка кивала, пытаясь утешиться своей недоступностью. Но в глубине души она начала сомневаться в мудрости своей осторожной боязни отдать слишком много и чересчур поспешно. И дело даже не в сексе, речь шла о готовности на душевную щедрость, о готовности полюбить и действовать безоглядно. Мура видела, что Сергей в нее влюблен, но предпочла замариновать его в роли вечного воздыхателя и, по сути, оставила его чувство безответным. Частично это произошло и потому, что он сам возвел ее на столь высокий пьедестал, с которого неловко было слезать. Теперь ей ужасно захотелось забросить свое благоразумие, получить второй шанс, вернуть его себе, быть рядом с ним, видеть его улыбку, вдыхать запах его «Версачи», опираться на его крепкую руку, чувствовать рядом его широкие плечи… В общем, все то, чего хочется всем нормальным женщинам от любимого мужчины. Мура затосковала по Сергею. И хотя, как назло, Вадим именно теперь внезапно стал ей усиленно названивать, и какой-то кусочек глупой женской души еще отзывался на это долгожданное внимание, но у нее появился новый предмет для размышлений, и прежний любовник отодвинулся на периферию девичьих помыслов. За это время он уезжал пару раз в Европу, каждый раз на несколько дней, но Мура больше не рвалась ни провожать его, ни встречать, а он, как всегда, полностью смирялся с тем положением вещей, которое она создавала. А вот Сергей не смирился. Мурка тоже не любила покорно принимать чужие решения. Хоть она и дала себе слово больше не анализировать бесперспективные отношения с Вадимом, но не могла удержаться от сравнений. И ей невольно думалось, что, может быть, первоначальная притягательность Вадима в том и заключалась, что в их отношениях он был полностью покорен ее воле. В нем было заповедное место, там, где, наверное, хранилась его душа, и туда он Мурку не пускал ни под каким видом, но зато все остальное было в ее распоряжении. Он не делал никаких попыток получить от нее больше того, что она готова была ему дать, и она была уверена, что пока жизнь не унесет его от нее, как отлив медузу, самовольно он от нее не уйдет. Теперь она поняла, что его все устраивало, потому что ему было все равно. И, несмотря на ее стремление контролировать ситуацию, подобное положение вещей перестало ее устраивать. Они дошли до той точки, где он должен был сделать ради нее какое-то волевое усилие, и хотя Муре приятнее было бы думать, что он не был на это способен просто в силу своей инертной натуры, ядовитая житейская истина «He just not so much into you», не выходила из головы.
А Сергей оказался способен. Первый раз, когда прилетел в Израиль, а второй — когда обиделся на нее и послал ее к черту. Ей мучительно хотелось помириться с ним, но как вернуть человека, который находится на другой стороне земного шара, а главное — зачем, она не могла придумать. У нее не было варианта их дальнейших отношений. И она ему не писала, хотя адрес его не стерла.
На следующий день выяснилось, что помимо само собой разумеющихся редакторских ожиданий, согласно которым Мурка должна была совместить энциклопедическую дотошность и политический анализ Мида с красочностью «Нешионал Джеографик», у Арнона были для нее добавочные поручения. Израиль давно искал точки опоры и давления в этой богатой нефтью стране. Поиски рычагов шли во всех направлениях, особенно в испытанном со времен фараона стремлении находить доступ к уху властелина. Иногда это удавалось: в Туркменистане одним из самых влиятельных и приближенных к власти людей был израильтянин — промышленник и предприниматель Иосиф Мейман, Лев Леваев был из Узбекистана, но в Азербайджане подобный человек не находился.
Арнон объяснял Муре:
— Я полжизни учился заставлять людей делать то, что мне нужно. И начинать это следует с того, чтобы понять — что надо твоему партнеру.
— Ему надо обеспечить нас нефтью?… — Мурка, старательная ученица, распахнула глаза.
— Н-ну, как тебе сказать. Это ему еще следует понять, — усмехнулся Арнон. — Но настанет время, и это случится. Для начала ему надо передать свою власть своему сыну.
— И я могу ему в этом помочь?
— Ну, не единолично, я полагаю. Однако наши возможности в области обеспечения безопасности весьма внушительны. Но это не единственное, чем Израиль может быть полезен. Например, мы можем служить посредником между Баку и Вашингтоном, или предоставить выход к своим рынкам.
— А зачем нам поддерживать эти менее чем идеальные режимы?
— Ну, хотя бы для того, чтобы сделать их менее крайними, чтобы противостоять опасным для нас и всего мира крайним исламским течениям, чтобы не терять своего влияния в этом мусульманском, но, тем не менее, сравнительно секулярном и толерантном регионе. Все, что плохо, очень легко может стать еще худшим.
— Маккиавельщина какая-то.
— Не волнуйся, тебе предстоит творить одно дистиллированное добро. Ты должна будешь скомпрометировать одного иранца.
Сердце Мурки ёкнуло.
— Что значит скомпрометировать? — В голове у нее сразу начали мелькать самые ужасные варианты.
— Не волнуйся, тебе надо будет только показаться с ним публично и быть замеченной. Мы позаботимся о документации, и обеспечим твою безопасность.
Мурка посидела молча, осмысливая сказанное.
— Но ведь если я его скомпрометирую, то сама окажусь разоблаченной!
— Это верно. Компромат будет состоять в его встрече с агентом Моссада, а не просто с красивой женщиной. Но, поверь мне, на данный момент это то, что необходимо. Это подорвет контакты между Ираном и Азербайджаном, которых нам допустить никак нельзя.
Постепенно, из лаконичных объяснений Арнона Мура начала понимать, что затрудняясь покамест обнаружить общие интересы с нефтяной республикой, Израиль пытался помешать в этом более удачливым соперникам.
— Если бы я мог пожертвовать кем-то другим, я бы это сделал. Но так уж случилось, что именно ты уже… — тут Арнон как-то странно осёкся, и положив свою руку на ее, замолчал.
— Что я «уже»? — Постепенно Муру начала переполнять горькая обида, в горле встал ком, а глаза начала наполняться непрошенной влагой, и она старалась смотреть наверх, чтобы не покатились унизительные слезы, недостойные разведчика. — Это из-за того «Стрельца», да? А в Минске, я ведь в Минске все сделала без сучка…
— Да нет, милая моя. Это совсем не из-за тебя. — Арнон помолчал, а потом вдруг начал говорить, как будто вспомнил вдруг о чем-то другом. — Помнишь, мы говорили о моей жене и о жене моего штурмана? — Мурка ошарашено взглянула на него. — Я так и не рассказал тебе, почему все-таки мой штурман не ужился со своей женой. Знаешь, его все-время терзала необходимость убедиться, что она была ему верна все годы его плена… А я еще тогда много думал, надо ли уверяться в предательстве близкого человека, когда изменить мы ничего уже не в силах… Может, иногда лучше пребывать в неведении.
Мурка горько молчала. Ее сжигают как разведчика в самом начале ее карьеры, а шефа несет при этом на какие-то отвлеченные философские размышления.
— Тебя будет поддерживать все наше обеспечение в Баку. Твоя роль бесконечно важна, — зашел Арнон с другого бока.
— Ага. Посылаете меня как камикадзе, как шахида…
— Ну, не надо крайностей. Погибать тебе не придется. Мы позаботимся о том, чтобы ты была разоблачена только после твоего благополучного возвращения в страну.
— Но я больше никогда не смогу сотрудничать с тобой! С Моссадом! Я больше не смогу быть агентом!
— Ну что ты такое говоришь! Тебе только надо будет на некоторое время уйти в подполье. Но мы еще поработаем…
— Да, да: «Еще поживем, поработаем», сказал больному гробовых дел мастер, снимая с него мерку!
Арнон долго беседовал с Муркой и уговаривал ее. Он утешал ее сложностью задания — создать у окружающих убедительное впечатление делового контакта с совершенно не знающим её человеком, подчеркивал, что успех всей операции будет зависеть исключительно от ее способности импровизировать и ориентироваться в обстановке, что на карту поставлено бесконечно многое, что только уважение к ней и неколебимая вера в ее душевные качества заставили его раскрыть ей заранее весь замысел, но остался непреклонным. Мурке была назначена трагическая роль провалившегося агента.
Домой Мура возвращалась совершенно убитой, ей казалось, что в её жизни не осталось больше никакого смысла, что все ее существование — сплошная цепь личных, творческих и профессиональных неудач. И осталось только одно — вспыхнуть достаточно ярко, чтобы зажечь собой какой-нибудь международный скандал, а там, ну что ж, пусть потом она сгорит… Блаженна та спичка… «Ашрей а-гафрур ше-идлик эт а-эш…» бессмысленно вертелся в голове у незадачливого шпиона Мурки полюбившаяся израильским пионерам старая песня времен израильских первопроходцев.
* * *
Переговоры с «Энигмой» все тянулись. Каждый день казалось, что сегодня все решится, но каждый раз все переносилось на завтра. Это было обычным положением вещей, но Александру поджимало печальное состояние ее финансов в том самом банке, который стремился с ее помощью убедить всех остальных, что он — их лучший защитник и опора. В последний момент Рут спасла ее, раздобыв очередную халтуру на показе мод в одном из торговых центров, и фоторекламу для краски волос «Велла» в русскоязычных журналах.
Роман с Нимродом, тянущийся уже с конца зимы, довольно скандально агонизировал: семейные сложности сделали его невыносимо неприятным для всех его участников, в частности для его жены. Особенно с тех пор, как Сашка повадилась звонить в любое время суток к Нимроду домой и с придыханием просить его к телефону. Она бы, конечно, этого делать не стала, если бы еще на устроенной ею вечеринке не поняла окончательно, что он ей ничем помогать не собирается, а просто использует ее. И к тому же, стало просто жаль его жену, которой, наконец-то, пора было осознать, что за фрукт ее муж. Напротив, флирт с Максимом был приятным и удобным и, благодаря его проживанию в Тель-Авиве, оставлял кучу свободного времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38