— Если вы основываете ваши ограничения на рассказе Исхода Иерусалима, я должен вас уведомить, что у проповедника есть грязные планы относительно мадам Ховарт. Он хочет, чтобы она созналась и предалась на ваше милосердие, а тогда он выступит и поручится за ее вновь обретенную христианскую душу. Его цель — сделать из нее свою странствующую шлюху.Вудворд заговорил, но голос его пресекся, и ему пришлось сделать еще одну попытку.— Мне плевать на Исхода Иерусалима! Конечно, он негодяй, я это знал с первой минуты, как его увидел. Меня беспокоит твоя душа.— Моя душа отлично защищена, — ответил Мэтью.— Нет, правда? — Вудворд поднял глаза к потолку, собираясь с мыслями. — Мэтью, — сказал он, — я за тебя боюсь. Эта женщина... она может тебе повредить, если захочет.— Я в состоянии о себе позаботиться.В ответ на это Вудворд не мог не засмеяться, хотя боль в горле была адская.— Знаменитые слова, слышанные миллионами отцов от миллионов сыновей!— Я не ваш сын, — сказал Мэтью, гоняя желваки на скулах. — Вы не мой отец. У нас профессиональные взаимоотношения, сэр, и не более того.Вудворд не ответил — просто закрыл глаза и опустил голову на подушки. Дышал он медленно и ровно, хотя и несколько затрудненно. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтью.— Пришло время, — сказал он.— Простите, сэр?— Пришло, — повторил Вудворд, — время. Рассказать тебе... то, что надо было, наверное, раньше. Сядь, если хочешь.Он кивнул в сторону стоящего у кровати кресла, и Мэтью сел.— С чего начать? — Вопрос был обращен магистратом к самому себе. — Конечно, с начала. Когда я был преуспевающим поверенным, я жил в Лондоне с женой, ее звали Энн. У нас был очень милый дом. С садом на заднем дворе, с фонтаном. — Он едва заметно улыбнулся Мэтью, и улыбка тут же погасла. — Мы были женаты уже два года, когда у нас родился сын, названный Томасом в честь моего отца.— Сын? — удивился Мэтью.— Да. Очень хороший мальчик. Очень умный, очень... серьезный, я бы сказал. Он любил, когда я читал ему, и любил, когда мать ему пела. — Вудворд мысленно услышал мелодичное сопрано женщины, увидел игру теней на зеленых итальянских плитах фонтана. — Это были лучшие дни моей жизни, — сказал он настолько мягко, насколько позволил измученный голос. — На пятую годовщину нашей свадьбы я подарил Энн музыкальную шкатулку, а она мне — шитый золотом камзол. Помню, как я развернул обертку. Мне подумалось, помнится, что ни один человек на земле никогда не был так счастлив. Так обласкан жизнью. Такова была она, моя жизнь: со мной были мои любимые, мой дом, имущество, карьера. Я полностью вкушал сладкий плод жизни, я был богат. В столь многих отношениях богат.Мэтью ничего не сказал, но ему стала понятнее боль магистрата из-за оставленного в руках Шоукомба предмета одежды.— Через четыре года, — снова заговорил Вудворд, болезненно сглотнув, — Энн и мои партнеры уговорили меня стать соискателем мантии. Я сдал необходимые экзамены... стал помощником судьи. В свое время мне сообщили, что при ближайших назначениях я буду повышен. — Он с трудом сделал вдох и медленно выдохнул. — Долго ждать не пришлось. В то лето пришла чума, и открылось много вакансий.Вудворд замолчал, прислушиваясь к шепоту призрачных воспоминаний.— Чума, — сказал он, глядя в никуда. — Лето кончилось. Настала мокрая противная осень, а чума осталась. Она начиналась с нарывов на коже, потом следовали припадки и мучительная агония. Мой лучший друг умер на моих глазах в сентябре. Он высох из крепкого атлета в хнычущий скелет всего за две недели. А потом... как-то утром, в октябре... раздался крик горничной из спальни Томаса. Я влетел туда. Уже зная. И боясь того, что увижу.Голос его упал до едва слышного шепота, и горло горело адским огнем, но он чувствовал, что обязан говорить.— Томасу было двенадцать. Чума не считалась ни с возрастом, ни с общественным положением, ни с богатством... ни с чем. Она обрушилась на Томаса... будто решив уничтожить не только его, но и его мать, и меня. Все, что могли доктора, — успокаивать его опиумом. Но опиума было мало, чтобы Томас не страдал. Куда как мало.Ему пришлось сглотнуть еще раз и ощутить, как слизь воспаления ползет вниз по горлу.— Не дать ли вам чего-нибудь попить? — спросил Мэтью, вставая.— Нет. Сядь. Я должен говорить, пока еще могу. — Он подождал, пока Мэтью усядется. — Томас боролся с болезнью, — сказал магистрат. — Но... победить, конечно, не мог. У него так воспалилась кожа, что он повернуться не мог в постели. Однажды... во время припадка... его так били судороги, что кожа... кожа с мясом стала сползать со спины, как мокрая кора с гнилого дерева. И повсюду была кровь, и чумной гной, и запах... этот запах... омерзительная вонь смерти.— Сэр, — начал Мэтью, — не надо...Вудворд поднял руку:— Будь добр меня выслушать. Томас жил еще десять дней после того, как заболел. Нет, "жил" — неточное слово. Мучился. Эти дни и ночи слились для всех нас в один неразличимый ужас. Его рвало потоками крови. Глаза опухли и закрылись от плача, и он лежал в грязи, потому что нам никто не помогал, а мы... мы не успевали стирать простыни. В последний день... его скрутили безудержные судороги. Он так вцепился в прутья кровати, тело выгибалось дугой, и вся кровать подпрыгивала, тряслась, как какая-то демонская игрушка. Я помню его лицо в тот последний час. Лицо.Вудворд зажмурился, на щеках заблестела испарина, и Мэтью трудно было на него смотреть — таким страшным казалось это зрелище запертого в душе горя.— Боже мой, лицо! — прохрипел магистрат. Глаза его открылись, и Мэтью увидел, что они покраснели от мучительного воспоминания. — Чума... сожрала почти все его лицо. К концу он... даже не был похож на человека. И он умирал... его трясли припадки... он изо всех оставшихся сил цеплялся за прутья кровати. Я видел, как пальцы сжимаются... сильнее и сильнее... и он смотрел на меня. — Вудворд кивнул, отмечая этот момент. — Говорить он не мог, но я видел, видел, что он задает мне вопрос, будто я — сам Господь Всемогущий. И он спрашивал: "За что?" И на этот вопрос — непостижимый, недоступный вопрос — я был нем. Не прошло и десяти минут... как он испустил стон и покинул нас наконец. А у меня такие были на него планы. Такие планы. И я любил его — любил сильнее, чем сам думал. Его смерть... и этот ужас, как он умирал... не могли не отравить остаток наших дней, — выговорил Вудворд. — Энн всегда была хрупкой... а теперь ее рассудок слегка помутился. Дух ее потемнел, и мой тоже. Она обернулась против меня. Она не могла больше жить в этом доме, у нее начались припадки ярости. Я думаю... она так отчаялась, так гневалась на Бога... что жизнь ее свелась к животным побуждениям. — Он снова глотнул. — Она начала пить. Ее стали замечать в недостойных местах... с недостойными людьми. Я пытался до нее достучаться, прибегнуть с нею вместе к церкви, но становилось только хуже. Наверное... ей нужно было кого-то на этой земле ненавидеть так же, как она ненавидела Бога. В конце концов она ушла из дома. Мне говорили, что ее видели пьяной в определенном районе города, и с ней был мужчина дурной репутации. Стала страдать моя карьера. Пошли слухи, что я тоже пью — что иногда бывало правдой — и что я беру взятки. Что никогда правдой не было. Но удобная ложь для тех лиц, что желали мне вреда. Напомнили о себе долги — как поступают они всегда с человеком в трудном положении. Я продал почти все, что у меня было. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас... все равно я на все это смотреть не мог.— Но вы сохранили камзол, — сказал Мэтью.— Да... потому что... не знаю почему. Или знаю. Это был единственный предмет из моего прошлого... оставшийся чистым и незапятнанным. Это было... дыхание вчерашнего дня, когда мир еще благоухал.— Простите, — сказал Мэтью. — Я понятия не имел.— Откуда же тебе было знать? Со временем... мне стало доставаться меньше дел. Должен сказать, что во многом я сам был виноват в этой немилости, ибо позволял брату Рому составлять мне компанию на судейской скамье. И я решил... раз мое будущее в Лондоне темно, попытаться сделать его светлее в колониях. Но перед отъездом... я попытался найти Энн. Я слыхал, что она прибилась к компании женщин того же класса, которые пережили смерть мужей во время чумы и потому стали... подстилками и торговками телом по необходимости. К тому времени она стала... я бы не узнал ее. И она сама себя не узнала бы. — Вудворд с трудом вздохнул. — Наверное, этого она и хотела — забыть себя, а вместе с собой — прошлое. — Он смотрел мимо Мэтью, в непредставимую даль. — Мне кажется, я видел ее. В толпе в порту. Не был уверен. И не хотел. Я ушел. Потом я сел на корабль... и в Новый Свет.Вудворд откинул голову на подушку и снова закрыл глаза. Сглотнув гной, он попытался прочистить горло, но безуспешно. У него уже почти пропал голос, но он заставлял себя говорить, потому что страшно боялся за душу Мэтью и хотел, чтобы юноша все это понял.— Представь себе мое изумление... когда я обнаружил, что Манхэттен не вымощен золотом. Оказалось, что Новый Свет... не так уж отличается от Старого. Те же страсти и те же преступления. Те же грехи и те же негодяи. Только здесь... куда больше возможностей для греха... и куда больше места, где его совершать. Бог один знает, что принесет следующий век.— Я об этом говорил с Гудом, — сказал Мэтью, позволив себе намек на улыбку. — Его жена верит, что мир будет уничтожен огнем, а сам Гуд считает, что это может быть — по его словам — "век чудес".Вудворд открыл налитые кровью глаза.— Не знаю... Но сочту чудом, если Фаунт-Роял доживет до нового века. Этот город наверняка погибнет, если не будет казнена Рэйчел Ховарт.Улыбка Мэтью исчезла.— Будущее этого поселка и лежит в основе вашего решения предать эту женщину смерти, сэр?— Нет, разумеется. Абсолютно нет. Но улики... свидетели... куклы... ее собственное кощунственное поведение. Не говоря уже о ее власти над тобой. — Какой власти? Я не понимаю, как может мой интерес к отысканию правды считаться...— Воздержись, — попросил Вудворд. — Пожалуйста. Чем больше ты стараешься, тем меньше ты можешь кого-нибудь убедить... и менее всех — меня. Я позволю себе сказать, что не только Иерусалим строит планы на эту женщину... хотя я считаю, что на самом деле это она строит планы на тебя.Мэтью покачал головой:— Вы очень ошибаетесь.— Я достаточно много слушал дел. И знаю, как ослепляет жар соблазна. И как обжигает. — Вудворд в очередной раз потер себе горло. — Мой голос почти пропал, но это я должен тебе рассказать, — прошептал он. — Жил-был однажды один купец. Энергичный, предприимчивый, молодой. Ради дела... ему приходилось рано вставать, а потому и ложиться рано. Но однажды вечером... он засиделся позже обычного часа и услышал чудесное пение, которого никогда раньше не слышал: голос ночной птицы. На следующий вечер он устроил так, чтобы лечь позже... и еще раз услышать пение птицы. И на следующий вечер. Он так... так опьянился голосом ночной птицы, что целый день думал только о нем. И пришло время, когда он стал слушать птицу ночь напролет. Уже не мог заниматься своим делом при свете солнца. Скоро он вообще повернулся к дню спиной и весь отдался чарующему голосу ночной птицы... и так грустно кончилась его карьера, его богатство... и наконец, жизнь.— Хорошая притча, — коротко сказал Мэтью. — И какова же мораль?— Мораль ты знаешь. Да, притча, но в ней — великая правда и предостережение. — Он всмотрелся в Мэтью проницательным взором. — Не получится — любить только голос ночной птицы. Приходится полюбить и ночную птицу. А потом... потом и саму ночь.— Вы неверно оцениваете мои мотивы. Я просто заинтересован в том, чтобы...— Помочь ей, — перебил Вудворд. — Найти истину. Послужить. Как бы ты это ни формулировал... Рэйчел Ховарт — твоя ночная птица, Мэтью. И никакой был бы из меня опекун, если бы я, видя, что тебя грозит поглотить тьма, не предупредил бы.— Грозит поглотить тьма? — приподнял брови Мэтью. — По-моему, это преувеличение, сэр.— По-моему, это еще преуменьшение. — Вудворд смотрел в потолок — силы почти оставили его. Тело ощущалось как нелепый глиняный кувшин на огне горшечника, и запертое в этом сосуде истинное существо Вудворда жаждало глотка свежего, прохладного воздуха. — Эта женщина зачаровала тебя — ради своих собственных целей. Она ничего иного от тебя не хочет... как чтобы ты помог ей избежать костра... а это будет грех, который навеки заклеймит тебя в глазах Господа.Мэтью встал, не желая слушать всю эту чепуху. Он решил было выйти крадучись, но не стал, потому что знал: магистрат говорит искренне, и еще знал, что сам пожалеет о подобной поспешности.— Сэр, могу я задать вам вопрос и попросить, чтобы вы как следует подумали, прежде чем ответить?Разрешение было дано кивком головы.— Вы искренне — всем сердцем и всей душой — верите, что Рэйчел — ведьма?— Твой вопрос... лежит в сфере эмоций, — ответил Вудворд. — На меня возложена обязанность хранить и осуществлять закон. Улики говорят мне, что она действительно ведьма, и потому я обязан применить закон по всей его строгости.— На миг отложите мантию в сторону и ответьте мне.— Я удовлетворен, — последовал твердый ответ. — Да, недостает некоторых деталей. Да, есть вопросы, на которые я хотел бы получить ответы, есть еще свидетели, которых я хотел бы допросить. Но... я вынужден действовать, исходя из того, что у меня есть. А есть у меня — как очевидно для нас обоих — свидетельские показания и вещественные доказательства, которые любой судья признал бы достаточными, чтобы ее сжечь. Она это знает. Она не может не искать путь к спасению... а он лежит через тебя.— Я думаю, Сатана освободил бы ее, будь она действительно его прислужницей.— Прислужники дешевы, — ответил Вудворд. — И я думаю... вполне совместимо с целями Сатаны стоять в сторонке и дать говорить своей ночной птице.Мэтью хотел было парировать выпад, но понял, что это бесполезно. Они зашли в тупик, и дальше им вместе дороги нет.— Я продолжу чтение документов, — предложил магистрат. — Я не желаю выносить решение даже с тенью ненужной поспешности.— Можно мне читать то, что вы уже прочли?— Если хочешь. — Вудворд поднял пачку листов и вложил в руки своего клерка. — Но помни: больше ни слова на эту тему. Ты меня слышишь?— Да, сэр, — ответил Мэтью, хотя это согласие оставило у него во рту горький вкус.— И ты не вернешься, чтобы снова увидеться с мадам Ховарт?Это было труднее, но Мэтью не нуждался во времени для раздумий.— Прошу прощения, но этого я не могу обещать.Магистрат поджал губы и испустил безнадежный вздох. Но и он тоже знал границы послушания Мэтью.— Выбирать тебе, — прошептал он. — Я только молю Бога, чтобы ты выбрал мудро. — Он указал головой на дверь: — Теперь иди. Мне нужно отдохнуть.— Да, сэр.Мэтью смотрел на Вудворда, будто изучая черты его лица.— В чем дело?— Я должен задать этот вопрос, сэр. Вы тогда приехали в приют искать клерка или замену своему сыну?— Моего сына... заменить невозможно.— Это я понимаю. Но мы оба с вами знаем, что вы могли найти себе опытного клерка через любую адвокатскую контору. Я должен был спросить, вот и все.Он повернулся и пошел к двери.— Мэтью? — Вудворд с трудом сел на постели, лицо его побледнело от страдания. — Я не знаю... искал я замену сыну или нет. Может быть. Но я знаю, что хотел воспитать кого-нибудь. Вырастить человеком... защитить... охранить его чистоту от этого грязного мира. Ты понимаешь?— Понимаю, — ответил Мэтью. — И хочу выразить вам благодарность за заботу обо мне. Если бы вы меня оттуда не забрали, мне подумать страшно о том, что меня ждало.Вудворд опустился на подушки.— Сейчас перед тобой целый мир. У тебя блестящее будущее. Пожалуйста... умоляю тебя, берегись тех, кто хочет его разрушить.Мэтью вышел из комнаты, держа под мышкой пачку бумаг, зажег у себя в комнате свечу, плеснул себе в лицо холодной водой и открыл ставни. Уже почти стемнело, но он глядел мимо невольничьего квартала в сторону дозорной башни и лежащих за ней болот. Теперь ему казалось, что человек в любую минуту может попасть в трясину где угодно, совершенно внезапно. Ни на какие вопросы этого мира не было легких ответов, и, похоже, с каждым годом эти вопросы все сложнее и сложнее.Он действительно считал, что магистрат приехал в приют искать себе сына. И как же теперь мучительно должно быть Вудворду думать, что он может потерять еще одного сына, погибшего из-за греховности мира. Но каковы бы ни были чувства Мэтью к магистрату, он не отвернется — не может отвернуться — от Рэйчел. Пусть он замена сыну... но он еще и человек и должен делать то, что считает правильным.То есть биться за доказательства ее невиновности вплоть до самой казни.Ночная птица или еще какая, но она действительно говорит ему. Он даже сейчас слышал ее голос, слышал ее, страдающую в темноте своей камеры. Что же он будет делать завтра, когда магистрат попросит его подготовить смертный приговор и подписать его как свидетель ниже подписи самого Вудворда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83