- Дым, - почти весело ответил Витя, заворачивая на улицу Аяркон, кульминация нашей истории - дым шести миллионов. Вот либидо этого мира, его подспудное сокровенное желание: превратить нас в дым. Поэтому я живу в этой идиотской стране, среди этих мудаков и кретинских мизрахов.
Они выбрали маленькое, не слишком роскошное кафе на улице Алленби.
- Если б не твой идиотский кашрут, можно было бы тут, за углом, съесть изумительный свиной стейк, который готовит один парень из Уругвая.
- Закажи, пожалуйста, цыпленка и заткнись хоть на минуту, - ласково попросила Зяма. - Юля, как вы насчет цыпленка?
- Только пусть он прожарит его хорошенько, чтоб это был-таки цыпленок. Скажите ему! Постойте, я сама скажу. Молодой человек! Крутите моего цыпленка дольше, дольше!
- Оставь его в покое, - сказал Витя, - он же не понимает по-русски.
- А что такого непонятного я сказала! - возмутилась старуха.
Принесли цыплят. Да, Витя знал не только злачные места, где готовили свиные стейки. И эта комедия с якобы случайным выбором маленького скромного кафе... Он, конечно, знал, что здесь подают отличных цыплят.
- Закажи мне пива, - попросила Зяма.
- Пива - к цыпленку?
- Тебе сказали - пиво, так пусть будет пиво! - встряла Юля.
- Смотри, как она быстро очухалась, - сказал Витя Зяме. - Я тебе говорю: она еще по мне будет свечи ставить. Мы еще заработаем на ней!
Юля оживленно улыбалась. Это кафе, Зяма, о которой она столько слышала и впервые сегодня увидела, прекрасно приготовленный цыпленок и даже смуглый молодой официант с серьгой в ухе привели ее в состояние тихого восторга. Она едва доставала подбородком до края стола и была удивительно похожа одновременно на Бетховена и на любопытного ребенка. Маленький любопытный Бетховен, дотянувшись до края стола, с жадностью осматривал все вокруг.
- Разрешите, я подложу вам свою сумку, - предложила Зяма, - так будет удобнее...
Усевшись на сумку, Юля проговорила с удовлетворением:
- А я весь день сегодня думаю: где я вас могла встретить? И только сейчас поняла, что - нигде.
- Юля, что я в тебе ценю - так это удивительную толковость.
- Но вы мне ужасно напомнили одного человека, которого я видела однажды... постойте... больше шестидесяти лет назад. И он был совсем наоборот - мужчиной... Не могу понять - почему вы его так напомнили... А, он улыбался так же, как вы! Хотя его положение было такое, что не до улыбок. Его вели в тюрьму. А он улыбался.
- Берегись, - сказал Витя, - если она сейчас перехватит инициативу, она расскажет тебе про всех своих родственников до седьмого колена, ты цыпленка не почувствуешь.
- Почему - про всех! - возмутилась Юля. - Вы видите мою жизнь? Он же мне слово не дает сказать. Я хотела только рассказать про своего дядю, какой это был смелый человек - дядя Муня. Он всю жизнь работал буфетчиком на Казатинском вокзале. Вы знаете Казатин? Это узловая станция между Киевом и Винницей... Так я с детства все лето проводила у дяди в Казатине. У него был дом на пять комнат и большущий сад, а жили они вдвоем с тетей, и детей у них не было. Так они меня любили, как дочь. И я всегда помогала дяде в буфете, там - стаканы насухо вытереть, посуду со столов убрать. И даже уже взрослой девушкой я у них летом месяцами жила... И тогда было лето, поздно, вечер. И мы с дядей Муней собрались уже закрывать, вдруг он глянул в окно и говорит мне: "Погоди, Юленька..."
И входят эти двое. И сразу видно: один конвойный, солдат, а другого ведут. И этот другой - мужчина лет так тридцати, но как юноша - тонкий, ладный такой, подвижный. И улыбается... И так он улыбается, что этот его конвойный тоже вроде расслабляет свое сердце. И вот, я вижу, этот мужчина, которого ведут, по виду еврей, осторожно так подмигивает дяде Муне. И я понимаю, что они знакомы...
- Короче, эти два еврея сделали этого несчастного конвойного. И точка, - сказал Витя, наливая пиво в Зямин бокал. - А теперь дай и нам слово сказать.
- Погоди! - быстро сказала Зяма. - А зачем они в буфет зашли?
- Так выпить! - удивленно пояснила старуха. - Он уговорил конвойного зайти выпить.
- Что значит уговорил? Ведь его вели в тюрьму?
- Ну да. Так я же вам рассказываю - это такой человек был, что когда он рот открывал и улыбался и начинал говорить...
- Природное обаяние мошенников, - вставил Витя.
- Чтоб тебе быть таким мошенником, каким большим начальником был этот человек, - сказала Юля. - Это было время, когда Сталин сажал за "перегибы на местах".
- Ну так чем дело кончилось? - примирительно спросил Витя. - Дорасскажи уже, и хрен с ним.
- Ну так он и мой дядя Муня напоили вдрызг конвойного. А потом этот человек, арестованный, раздел конвойного, оделся в его форму, а взамен нацепил на того свои брюки и рубаху, хоть они были тому малы... И потом он ото так поднял конвойного, взвалил на себя и... Но перед этим он меня поцеловал.
- О! - воскликнул Витя. - Вот это мужик.
- Да... Притянул так, за шею, и поцеловал прямо в губы. А меня до этого никто не целовал. И я вот этот его поцелуй - в такой опасности, в такой опасности! - всю жизнь помнила.
- Ну, дальше. Что он с этим конвойным сделал? Сбросил на рельсы?
- Бог с тобой! - возмутилась Юля. - Что он - бандит? Он его просто довел до тюрьмы в Жмеринке и сдал вместо себя.
- Че-его? Как это - сдал? Ты с ума сошла?
- Так дядя Муня всю жизнь рассказывал. А он врать бы не стал.
Витя взглянул на Зяму. У нее было бледное вдохновенное лицо.
- Что случилось? - спросил он испуганно.
Она ответила тихо, с торжественной радостью:
- Это был мой дед!
глава 35
В банкетном зале ресторана "Ковчег Завета" гуляла свадьба. Вернее, шли последние приготовления к гульбе. Гости уже бродили парами, уже тусовались группками, уже потаскивали с накрытых столов оливки и кружочки маринованной моркови, уже наливали себе у стойки спиртное, давая бармену подробные указания насчет коктейлей.
Хорошая дивчина выходила замуж за хорошего хлопца.
Никакой иной информации о счастливых новобрачных читателям не предлагается. Они, конечно, появятся еще на этой, а может быть, и следующей странице, но ввиду своей незначительности для общего течения всей этой непристойно фарсовой и пронзительно печальной жизни имен не получат. Будьте счастливы, дорогие!
Кстати, их еще не было. Не встречали новобрачные гостей, гости сами весьма вольготно фланировали по залу, и вообще чувствовалось, что эти гости ощущают себя вольготно не только в этом помещении, но и за пределами его.
И если можно было бы записать на некую умозрительную пленку словесный, смешанный с расхожей музычкой гул, а затем расшифровать его, то обнаружилось бы очень скоро, что беседовали все эти, безусловно, русскоязычные гости на каком-то неизвестном иностранном языке.
- "Анцис"... "Супердяк" по одной, до упора и "Анцис". Комплект недоукомплектован...
- И дает чек "дахуй"*, а в комплекте "энерджестик", и вместо "пудэля" два "гипперфука".
______________
* Чек "дах у й" - отложенный чек (иврит).
- Трансмедитация в пике... и тут мен с двумя "супердяками" в комплекте.
- Нет, в потенциале - двойной "Анцис", чистейший продукт без галлюциногенных добавок. "Энерджестик" плюс усиленные медитации - полное восстановление эрекции.
Да, все они, присутствующие здесь, несомненно, объединены были некоей общей идеей, делом жизни, Делом с большой буквы, за пределы жизни, возможно, и выходящим...
"А взор ее так много обеща-ает!.."
Не умолкая ни на минуту, играла музыка - задорный ансамблик из гитариста, скрипача, саксофониста и молоденькой певицы исполнял попеременно популярные израильские и советские песни. Что, как это ни странно, почти одно и то же. Поэтому переход от одной песни к другой ощущался органичным ее продолжением. (Да-да, старые сплетни: у Дунаевского, мол, то ли дядя, то ли двоюродный дедушка был кантором, и с детства затверженные мелодии псалмов и народных песен известный советский композитор орнаментировал и преобразил, обогатив тем самым сокровищницу советской культуры. Какие-нибудь братья Покрассы тоже ведь в детстве в хедер бегали. "Мы красные кавалеристы, и про нас..." Но это - к слову.)
Что же касается таких известных песен, как "Синенький скромный платочек" или "Только глянет над Москвою утро вешнее", - слова их давно переведены на иврит, и любой израильтянин будет страшно удивлен, если вы заявите на эти знакомые ему с детства мелодии первородные права.
Так что музыка играла, певица пела, народ толпился и оживленно готовился пугать раввинов дикими криками "горько".
Однако молодые все не шли.
Посреди зала, окруженная низким веревочным, на столбиках, ограждением, стояла готовая хупа - четыре высоких шеста с бархатным расшитым балдахином. Распорядитель и официанты время от времени знаками отгоняли публику от этого столь уже здесь привычного сооружения. Да что они - за диких нас держат? возмущался кое-кто. Что мы - на свадьбах здесь не бывали?
- Сюрприз! - объяснял распорядитель. - Вас ждет сюрприз!
Этот высокий представительный мужчина (тучное дамское туловище на длинных ногах бывшего спортсмена)... а, между прочим, ведь это Миша, да-да, Миша, в прошлом - актер Новочеркасского ТЮЗа, в славном настоящем - один из столпов таинственной организации распространителей продукта "Группенкайф".
Он прохаживался по залу, волоча за собой провод от микрофона, то переступая через него, то умело и ловко позмеивая провод по полу, как юная гимнастка в "упражнении с лентой". Торжественно приставал то к одной группе гостей, то к другой, веля им чувствовать себя как дома, наливать себе что душа пожелает, и - терпение, чуточку терпения... Вы увидите сегодня такое!
Вместе с тем он немедленно включался в нерусские разговоры, с мелькающими в них "анцисами", "супердяками" и двойными "пудэлями", и даже вставлял что-нибудь вроде: "В паблисити с "пудэлем" аккуратнее. В нем закодирована исходная цепочка". Или попросту: "Боря, к йом ришону - две тысячи комплектов".
Постепенно выяснялось, что и гости, и родители новобрачных, и распорядитель, и даже ансамбль (музыкальный перпетуум-мобиле) - словом, все присутствующие - тем или иным образом причастны к делу распространения (воспевания и увековечения) великого продукта "Группенкайф", который, кстати, меньше всего напоминал продукт.
А у стойки со спиртными напитками стоял низовой потребитель продукта Танька Голая. Ее обнаженные плечи тускло отсвечивали, как инкрустированный перламутром театральный бинокль - любимая игрушка Мишиного детства, дядин трофей, привезенный из Берлина в 46-м.
В его душе затеплилась тихая грусть, и все-таки, безотчетно, ему почему-то захотелось прикрыть салфеткой эти голые плечи.
К тому же не Бог весть как сшитый сарафан то и дело сползал с левой Танькиной груди, и она, оживленно беседуя, забывала этот косой лиф подтянуть вверх.
Вот что было непостижимо: никто из мужчин - от интеллектуалов квартала "Русский стан" до дюжих, с бычьими шеями распространителей "Группенкайфа", похожих на бабелевских налетчиков с Молдаванки, - никто не посягал на эту святую наготу. Как не посягнет на наготу ребенка ни один нормальный человек. Наоборот - постоянная беспечная Танькина нагота вызывала в них обеспокоенность ее здоровьем и отеческое желание укутать потеплее эту не по сезону раздетую девочку.
- Ну, - спросил Миша, - как дела?
- Кайф! - сияя, отвечала Танька Голая.
- Продукт принимаешь?
Она оттопырила большой палец.
- Медитируешь вовремя?
Танька закатила глаза и полетно замахала руками. При этом безлямочный лиф ее сарафана сполз с обеих полных грудей.
- Улучшение чувствуешь? - строго спросил Миша, рассматривая носки своих мексиканских туфель на каблуках (такие туфли идеально подходили к образу сутенера из "Розового квартала").
- Еще бы.
- Ну вот, - сказал Миша. - Пришло время. На нашей стороне вся дискриминируемая русская община. Есть люди в России, заинтересованные нам помочь. Будем сколачивать партию. Для этого и собрались.
- Как? - удивилась Танька Голая, переступая длинными красивыми ногами. - А свадьба? Фиктивная?
- Почему - фиктивная? - усмехнулся Миша. - Свадьба - само собой. Мы за продолжение рода потребителей "Группенкайфа". Но партия - это назревшая необходимость. Мы можем получить до восьми мандатов в кнессете. Сколько можно терпеть? До каких пор?
- Мишка, а знаешь, у нас в театре, где я билетершей работала, был один актер, экстрасенс. Страшный алкоголик. У него в гримуборной на стене рядом с зеркалом были отметки - граммы. Он приставлял стакан и отмерял: перед первым актом можно было выпить 50 граммов, после первого - еще пятьдесят, после второго - сто...
- К чему ты это сейчас?
- А он головную боль лечил, когда пьяный не был. От его ладони такой жар исходил - ужас!
- Ну? - строго спросил Миша, - А при чем тут "Группенкайф"?
- Ни при чем, - улыбаясь и почесывая над грудью розовый гофрированный след от резинки лифа, проговорила Танька Голая. - Просто вспомнила. Он у себя дома батареи парового отопления красил почему-то "золотой" и "серебряной" краской.
- Тебе не холодно? - перебил ее Миша. - Смотри, простудишься!
- Не-а, - отозвалась Танька. - Я люблю, чтоб тело дышало.
Наконец появился ребе с тремя молодыми людьми в униформе ультраортодоксов - черные шляпы, черные костюмы. Если б не ухоженные кудрявые пейсы, свисающие вдоль щек, все они были бы похожи на присяжных поверенных, тем более что среди присяжных поверенных в России и евреи попадались.
Вся эта компания вошла под балдахин хупы и напряженно замерла, к чему-то приготовилась. Отсутствие новобрачных всех уже беспокоило.
Вдруг музыка оборвалась. Сверху раздался странный скрип и даже лязганье металла. В высоком потолке зала открылся люк, и в огромной стеклянной коробке, напоминающей поставленный на попа хрустальный гроб, словно парочка кукол Барби, стали спускаться жених и невеста.
Публика очумела. По обморочной, сдавленной тишине стало ясно, что на свадебной церемонии с подобными театрально-сценическими эффектами еще никто из присутствующих не был.
Спустившись до середины, гроб с молодоженами завис между полом и потолком.
Не успели гости решить, что это неполадки с подъемным механизмом, как в ту же минуту квадрат пола, на котором была установлена хупа, с медленным ленивым скрипом стал подниматься вместе с оцепеневшим стареньким ребе и тремя его учениками.
С публики посыпались очки и вставные челюсти.
А наверху, между небом и землей, шла в это время брачная церемония. Пылающий небожитель-жених повторял за стариком слова, которые надлежало ему произнести, а воздушная невеста вообще готова была, порхая фатой, вылететь из этого затейливого сооружения на все четыре стороны и даже в открытый космос.
Словом, это было нечто среднее между синагогой и космодромом Байконур.
Но вот все участники брачной церемонии благополучно приземлились, распорядитель Миша пригласил гостей поздравить молодых, и пунцовые от счастья новобрачные полетели по-над залом - приветствовать гостей и принимать поцелуи и конверты.
Свадебное веселье началось.
глава 36
- Мустафа шатается!
Зяма открыла глаза... Бродяга гремел своей баночкой, пробираясь в проходе между рядами кресел. Опять она не заметила, как он прошмыгнул в автобус, и даже задремала. Как он возникает? Может быть, он бестелесен?
Дойдя до ее кресла, Мустафа остановился и требовательно тряхнул баночкой. Зяма полезла в кошелек, достала два шекеля и протянула ему на ладони.
- Дай еще! - крикнул он, уставясь ей в лицо своими иссушенными безумной тоской глазами.
- Ты наглец, приятель, - сказала Зяма. - Бери, пока я не раздумала.
- Дай больше! - повторил он требовательно. - Мустафа за тебя помолится.
- Да мне ведь самой не хватит до дома добраться, - смутившись, объяснила она. - Я далеко живу.
Он не мигая смотрел ей в глаза неприятным, тревожно проникающим взглядом.
- Тебя друзья повезут! - вдруг выпалил он. - Дай денег! Дай все деньги, что есть, Мустафа тебя отмолит. За тебя нужно много молиться, долго, тяжело... Устанет Мустафа...
Зяма молча достала из кошелька последние пять шекелей и отдала сумасшедшему. Ей было не по себе.
Он пошел дальше по проходу, качаясь и напевая в такт гремящей баночке:
"Вот, вот идет Машиах!.."
Автобус подкатил к местечку Бейт-Зайт - пролетел мимо придорожный ресторан, высокий серый забор какого-то предприятия - и стал подниматься выше и выше, круче и круче, к последнему виражу перед въездом в Иерусалим...
Сегодня она зашла к родителям - пообедать.
Мать, с ее дикой энергией, время от времени готовила какое-нибудь любимое Зямино блюдо, вернее, то, что в детстве любила дочь. Например, принято было считать, что Зяма обожает студень. Поэтому, когда мать готовила студень, Зяма - к черту все остальные дела! - обязана была явиться его есть. Мать сидела напротив и требовательно вглядывалась в ее жующий рот. Она извлекала свою порцию деятельного удовольствия из усталого удовольствия дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35