Она выдвинута в числе других претендентов, только и всего.
– Эллиот, – шепчу я, – я встретила в Израиле одного человека, и чем скорее я вернусь к нему, тем буду счастливее…
– Ты его любишь, да?
– Да, Эллиот, люблю.
– Ей присудят «Эмми», – твердо заявляет Куинси. – И ты это знаешь.
– Нет, я не знаю, – медленно говорит Грэйсон. – Другое дело, документальный фильм Эн-ти-си о том парне из Квинс, который не может купить себе инвалидную коляску… Вот это вызывает настоящий человеческий интерес. Его соседи от чистого сердца решили собрать деньги на прекрасную автоматическую коляску. Вот это действительно чертовски трогательная история…
– Хорошая работа, – соглашается Куинси. – Однако не сравнится с материалом о том, при каких ужасных обстоятельствах погиб один из членов съемочной группы.
Она стряхивает пепел с сигареты.
– Я так несчастлив, – шепчет мне Эллиот. – Отношения с Франс совершенно испортились, и я отчаялся найти выход из положения. Меня измучила депрессия.
Я слегка касаюсь его щеки.
– Мне неприятно говорить тебе это, но, кажется, единственный выход для тебя – это оставить Франс и найти женщину, с которой ты мог бы быть счастлив.
– Однажды я встретил такую женщину, но тогда я не смог бросить Франс. Мне казалось, я поступаю правильно.
– Все это так, – говорит Грэйсон, – но ведь телезрители не увидели самого происшествия. Они не увидели того, как этому парню снесло голову.
– Ты просто бесчувственный истукан! – восклицает Куинси.
– Зачем переходить на личности? – вяло отбивается Грэйсон.
– А не ты ли говорил, что репортаж замечательно смотрелся? – настаивает Куинси.
– Не нужно, Эллиот, – спокойно говорю я. – Ты переоцениваешь то, что было между нами.
– Вовсе нет, Мэгги, – не отстает Эллиот. – Вот если бы ты дала мне еще один шанс!
– Я к тебе прекрасно отношусь, Эллиот, но что кончено, то кончено. Мне очень жаль.
– Посуди сама, Куинси, – говорит Грэйсон, – если бы удалось заснять момент гибели Джоя, за такой кадр никакой «Эмми» не жалко. Это было бы дело.
– Ну, Грэйсон!.. – задыхается Куинси.
– Ради бога, Даниэль! – восклицает Эллиот.
– Чушь собачья, – внятно выговариваю я и обвожу взглядом всех присутствующих.
Куинси подавлена, Эллиот потрясен, а я просто вне себя.
– Сначала ты искал способ, как бы не платить за перевозку Джоя в Штаты, – говорю я, не отрывая взгляда от Грэйсона. – Теперь ты сожалеешь о том, что в нашем материале маловато крови… – Я делаю паузу. – Понимаешь ли, Грэйсон, может быть, ты не слышал об этом, но в тот день мы не включили камеру. Мы не сообразили снять Джоя, когда он был жив. Когда же нам пришла такая мысль, Джой уже был мертв… – Я снова умолкаю и протяжно вздыхаю.
Эллиот кладет мне руку на плечо.
– Перестань, Мэгги. Не стоит.
– Ну уж нет, – твердо говорит Куинси, – пусть она продолжает.
Бросая на нее благодарный взгляд, я продолжаю:
– Это был самый обычный день в зоне боевых действий. Мы находились в одном из лагерей беженцев. Палестинский мальчик бродил по развалинам своего дома и искал ботинки. Ботинки были нужны ему, чтобы идти в госпиталь Газы, куда только что отвезли его сестру, у которой взрывом оторвало ноги. Вот я и помогала мальчику искать его ботинки… – Я замечаю, что Грэйсона начинает мутить, однако продолжаю. – Ты помнишь Ринглера, Грэйсон? Это наш телеоператор. Неделей раньше его ранили, но он все равно продолжал работать. В общем, он был с тремя израильскими солдатами. Двое из них были ранены. Один довольно тяжело. Вся голова у него была в крови. Другого ранило в ногу. Понимаешь ли, Грэйсон, медикам было не до них. Потому что медики были заняты третьим солдатом, который находился в болевом шоке… – Слезы катились по моим щекам, повисали на губах. – У наших коллег из ирландского телевидения были свои проблемы. С их ведущим случилась истерика, и я могу его понять. Он был новичок и никогда не видел, как бульдозер каждый день сгребает в яму тела убитых, засыпает, утрамбовывает, а затем роет новую впрок… В тот день убитых было не больше сотни. Они некоторое время лежали в яме, чтобы их могли опознать выжившие родственники и знакомые…
Куинси держит меня за руку. Ее губы плотно сжаты, а глаза блестят.
– Словом, самые обычные дела, – продолжала я. – Никаких особенных причин для беспокойства. Я сидела вместе с Джоем и старалась успокоить себя мыслью, что день уже почти закончился… В этот момент что-то случилось. Вой, крики. Наверное, я была в шоке или вроде этого. Меня, я полагаю, тоже можно понять: ведь я увидела рядом сплошное кровавое месиво. Впрочем, это безусловно был сногсшибательный кадр, наши телезрители были бы в восторге, и мне, пожалуй, следовало бы держать себя в руках.
– Мэгги, – говорит Эллиот, – достаточно!
– Кому достаточно? – интересуется Куинси. – Вам или ей? Она имеет право высказаться. Оставьте ее в покое.
Грэйсон молчит, закрыв лицо ладонями.
– Все дело в том, Грэйсон, – говорю я, дотрагиваясь до его руки, – что даже если мне и присудят «Эмми», я не уверена, что смогу ее принять. Это очень больно, Грэйсон, поверь. Честное слово, мы делали этот материал не для Ай-би-эн. Мы снимали эту войну, потому что это нужно было нам самим – Джою, Ринглеру, мне. Я хотела, чтобы все знали, что там происходит. Все, кто живет-поживает здесь, Грэйсон, и от кого зависят все твои поганые рейтинги. Они должны видеть, что происходит в этом сумасшедшем мире. Они должны знать, что случилось с беднягой Джоем, который оказался посреди этого ада. Я была рядом с ним, Грэйсон, когда это случилось. У меня в руке был микрофон, на меня была направлена камера, но, клянусь тебе, я работала не для тебя и не для Ай-би-эн!
Я едва смогла договорить. Меня душат слезы. Куинси обнимает меня, а Эллиот достает носовой платок и громко сморкается. Появляются Рауль и Педро. Как ни в чем не бывало они меняют скатерть и уносят залитую водой хлебницу, потому что Грэйсон снова опрокинул свой стакан. Эллиот поднимает рюмку и выпивает водку. Он ждет, чтобы Грэйсон что-то сказал и разрядил атмосферу. Куинси закуривает еще одну сигарету и подмигивает мне. Грэйсон несколько раз прокашливается, вытаскивает из-за своего крокодилового ремня мокрую салфетку, бросает ее на стол и смотрит прямо мне в глаза.
– Что меня в тебе восхищает, Мэгги, так это твое исключительное чувство момента. Ты умеешь выбрать время для выступления.
– Если кто и умеет это делать, Грэйсон, так это ты, – возражает ему Куинси. – Разве не ты завел этот дурацкий разговор о деньгах, которые потратили на перевозку Джоя в Штаты?
– Знаешь, Грэйсон, – говорит Эллиот, – а ведь она права. Тебе не мешало бы подумать о людях…
– Да заткнись ты, Эллиот, – огрызается Грэйсон.
– В самом деле, – настаивает Эллиот, – ты хватил лишку. Это мое мнение.
– А кто тебя спрашивал? – зло бросает ему Грэйсон.
– Меня и не надо было спрашивать. Ведь это я послал туда Джоя. Если ты помнишь, он из моего отдела.
– Тебе не мешало бы думать, прежде чем посылать людей туда, где они могут сунуться под гранатомет!
На лице Эллиота отражается боль.
– Я об этом много думал. Что случилось, то случилось. По крайней мере, я не болтаю теперь о том, что вот, дескать, какая жалость, что во время инцидента не работала камера.
– Слушай, Эллиот, – говорит Грэйсон, повышая голос, – я занимаюсь телевидением. Я не сестра милосердия и не учительница воскресной школы. У меня серьезная работа. Я обязан постоянно думать о том, как добыть острый материал, как сделать забойный репортаж. У нас должен быть высокий рейтинг, и мы должны завоевывать побольше премий «Эмми». Иначе не будет прибыли. А если не будет прибыли, то и ты, и Мэгги, и я – мы все вылетим на улицу.
Он гипнотизирует Эллиота взглядом, а Эллиот наливает еще водки, выпивает и опускает глаза. Так, не поднимая глаз, и начинает отвечать.
– В таком случае, – медленно говорит он, – если дело обстоит именно так и тебе наплевать на людей, можешь меня уволить и запихнуть свою прибыль себе в задницу!
– И куда же ты пойдешь, Эллиот? Наймешься к своей супружнице?
– Ладно, поговорили, и хватит! – обрываю я их перепалку.
Мне вовсе не улыбается, если Эллиот из-за меня лишится работы и окончательно попадет в кабалу к своей пристукнутой женушке.
– Мэгги, прелесть моя, – говорит Грэйсон, забирая мою руку у Эллиота, – ты расстроена, Эллиот расстроен, все мы расстроены.
– Действительно, – поддерживает его Куинси, – почему бы нам не оставить эту тему и не разойтись на время? Как ты думаешь, Грэйсон, может, нам немного успокоиться и встретиться позже?
– Что ж, это очень даже рациональное предложение, Куинси. Однако я только хочу, чтобы моя Мэгги знала, что я забочусь о ней, словно о родной. Так оно и есть. У нас на Ай-би-эн иначе не бывает. Мы все одна семья. Поверь, Мэгги, я ночи не спал, когда ты была в Ливане. А когда случилась эта ужасная трагедия, и уже ничем нельзя было помочь, я, естественно, принялся размышлять о том, какую мы все-таки могли бы извлечь из всего этого выгоду. Ведь нет худа без добра. Вот я и хочу, чтобы случившееся пошло на пользу и нашей семье – Ай-би-эн, и твоей карьере, в частности. Кроме того, я размышлял, что можно сделать для бедняги Джоя – во имя памяти о нем, я имею в виду. Мы же не звери. Поэтому мне и хотелось, чтобы репортаж Мэгги с Ближнего Востока был лучшим и взял премию для всей нашей семьи.
– Вот это золотые слова, говорит Куинси.
– Грэйсон… – начинает Эллиот, но я его прерываю.
– Послушай, Грэйсон, давай вернемся к той части твоей речи, которая касалась увековечивания памяти Джоя.
Грэйсон выглядит смущенным, но не более мгновения. Он тут же приходит в себя, усмехается и с чувством хлопает меня по руке.
– Вот она какая, моя Мэгги – умеет слушать, умеет думать. Что же, может быть, нам учредить на отделении радио и телевидения в нью-йоркском университете специальную стипендию имени Джоя Валери?
– Вы только посмотрите, – улыбаюсь я. – Оказывается, и у Грэйсона есть сердце!
– Что касается мозгов, то тут я сильно сомневаюсь, – ворчит Эллиот.
– Ну что, – спрашивает меня Грэйсон, – если тебе присудят «Эмми», ты не откажешься от нее?
– Еще не знаю, – отвечаю я.
– Послушай, Грэйсон, я понимаю чувства Мэгги, – спокойно говорит Куинси. – Поэтому как насчет того, чтобы сегодня отложить все разговоры о контрактах, премиях и прочем и просто поужинать в свое удовольствие? К тому же нам нужно поговорить с Мэгги наедине…
– Чепуха, – краснея, говорит Грэйсон. – Я хочу утрясти все дела с этим широкоформатным шоу, а для этого нам нужна Мэгги. Лучше нее человека не сыскать.
– Расслабься, Грэйсон, – как бы между прочим советует ему Куинси. – Зачем такая спешка? Может быть, нам еще не удастся договориться о деньгах…
Итак, момент настал. Рано или поздно это случается, какими бы отвлеченными и обыденными ни казались разговоры, происходящие за этими проклятыми деловыми ужинами. В этой игре есть свои законы, и ни одно слово здесь не бывает случайно. Все принимается всерьез.
Нельзя сказать, что я обмираю от ужаса, когда понимаю, что решающий момент приближается. Я с глубокомысленным видом принимаюсь разламывать спички на маленькие кусочки и сооружать из них на салфетке маленькие домики. Винсент стоит за спиной у Грэйсона. Подмигивая мне, он наклоняется и застилает его колени свежей льняной салфеткой.
– Вот что, Куинси, – говорит Грэйсон, бросая зоркий взгляд в сторону Винсента, – дело вовсе не в спешке. В конце концов, и деньги можно найти.
– Я возьму котлеты «по-киевски», – говорит Куинси, словно не слыша его последних слов.
– А я блины, – говорю я.
– А я бы взял тебя, – шепчет мне Эллиот.
– Мне тоже котлеты «по-киевски» с вишневым соусом, – говорит Грэйсон. – И перестань шататься около меня, Винсент. Ты меня нервируешь.
Прежде чем Куинси возобновляет дипломатическую беседу, Эллиот успевает заказать бефстроганов.
– Мне бы не хотелось, чтобы из-за нас у тебя осложнялись отношения с советом директоров компании, – говорит она Грэйсону. – Ведь урезание бюджета – их идея…
Она улыбается, и ее зеленые глаза искрятся.
– Позволь мне разбираться с ними, – отвечает Грэйсон.
Куинси обменивается со мной понимающим взглядом и продолжает:
– Если твое широкоформатное шоу имеет отношение к Ближнему Востоку, не уверена, что это понравится Мэгги. Она и так два года просидела в Ливане. Может быть, она планирует вернуться и осесть в Штатах…
Эллиот широко распахивает глаза, но я успеваю шепнуть ему кое-что, и он молчит.
– Какая разница, – говорит Грэйсон, – в Нью-Йорке или в Тель-Авиве? Главное, ей не придется больше заниматься военными конфликтами. Мы приготовили для нее кое-что другое. Достаточно она натерпелась в этом аду. Теперь она будет заниматься более приятными вещами: светская хроника и тому подобное. И профессиональный рост ей обеспечен. Однако мне бы хотелось, чтобы она обосновалась именно в Израиле. Ведь она наш лучший корреспондент в этом регионе. Наши телезрители ей доверяют.
Куинси трясет головой.
– В том-то и проблема, Грэйсон. Она, пожалуй, с удовольствием взялась бы за подобное дело – но в Нью-Йорке. – Тут она кивает мне: – Тебе бы не хотелось возвращаться на Ближний Восток, верно?
– Да уж, – говорю я ей в тон и стараюсь не смотреть на Эллиота.
– Вот видишь, Грэйсон, – восклицает Куинси, – раз Мэгги не хочется возвращаться туда, так и говорить не о чем. Я имею в виду это шоу. Мне кажется, нужно немного подождать. Это так сразу не решишь..
– Мэгги, – говорит Грэйсон, наклоняясь ко мне, – пойми, мне очень нужно, чтобы ты обосновалась на Ближнем Востоке. Это гораздо важнее того, чем ты занималась бы в Нью-Йорке. Кроме тебя, этого никто не сможет сделать. Сначала я предполагал не слишком высокую оплату, но, если ты согласишься, еще можно все переиграть. Ну, как насчет того, чтобы вернуться назад и поработать над нашим шоу в Израиле, а Мэгги?
– Думаю, что нет, – отвечает за меня Куинси.
– Мэгги, – продолжает Грэйсон, не обращая на нее внимания, – для меня, а?
Я пожимаю плечами.
– Вот и прекрасно! – Грэйсон разражается безрадостным смехом. – Ты победила. Впереди высокие гонорары, прежнее жалованье и никаких вычетов.
Эллиот тоже смеется.
– Не думаю, что в этом разговоре ты был на высоте, – говорит он Грэйсону.
Жульничество за нашим столом происходило самое бесстыднейшее. К счастью, главный шулер был на моей стороне. А уж в искусстве махинаций с Куинси Рейнольде никто не сравнится.
– Кто тебя спрашивает? – огрызается Грэйсон.
– Никто, – устало говорит Эллиот. – Однако я как-никак продюсер этого шоу, и я очень внимательно следил за тем, о чем Куинси умалчивала.
– Так ты примешь «Эмми», если тебе ее присудят? – спрашивает у меня Грэйсон, пропуская замечание Эллиота мимо ушей.
– Мы не на базаре, – отрезает Куинси и опускает ладонь мне на руку прежде, чем я успеваю ответить.
Винсент снова подгребает к нашему столу.
– Бефстроганова нет, мистер Джеймс, – обращается он к Эллиоту. – Зато есть превосходный стейк с перцем.
– Берите «Эмми»! – говорит он мне одними губами.
– Почему? – удивляюсь я.
– Я вовсе не собираюсь торговаться, – говорит Грэйсон, бросая на Винсента уничтожающий взгляд. – Просто я хочу разобраться в ситуации.
– Почему бы тебе не заказать что-нибудь эдакое? – обращается ко мне Эллиот. – Я, пожалуй, возьму этот стейк.
– От вас он бы тоже не отказался, – вдруг громко вставляет Винсент.
– Что ты такое несешь, Винсент? Черт бы тебя побрал! – взрывается Грэйсон.
Куинси начинает говорить. Она говорит так тихо, что Эллиот вынужден придвинуться ближе, чтобы слышать.
– Я бы сформулировала это следующим образом. Повышение жалованья на двадцать пять процентов плюс бонус в пятьдесят тысяч долларов в конце каждого полугодия в случае, если шоу пойдет. Кроме того, повышение жалованья еще на пятнадцать процентов в конце первого сезона, если мы продлеваем договор… Только на этих условиях Мэгги отправляется на Ближний Восток.
– Это неприемлемо! – визжит Грэйсон.
– Как ты догадался, что он меня хочет? – спрашиваю я Винсента.
– Я же говорила тебе, что лучше бы нам отложить этот разговор, – говорит Куинси и улыбается Педро, который ставит перед ней котлету «по-киевски».
– Он же итальянец, – спокойно говорит Винсент. – Что ж тут непонятного?
– Какого черта! – вопит Грэйсон. – Что здесь происходит? Какой еще итальянец?
Куинси втыкает вилку в свою котлету «по-киевски» и произносит многозначительно:
– Гм-м…
Из котлеты бежит душистое масло. Рауль откупоривает бутылку белого вина и наливает Эллиоту. Эллиот чуть встряхивает вино в бокале.
– Прекрасное вино. Только недостаточно охлаждено.
Рауль снова помещает бутылку в ведерко со льдом.
– Валери, – говорит Винсент. – Джой Валери был итальянцем.
– Ну и что из того, что Валери был итальянцем? Какое это имеет отношение к нашим финансам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Эллиот, – шепчу я, – я встретила в Израиле одного человека, и чем скорее я вернусь к нему, тем буду счастливее…
– Ты его любишь, да?
– Да, Эллиот, люблю.
– Ей присудят «Эмми», – твердо заявляет Куинси. – И ты это знаешь.
– Нет, я не знаю, – медленно говорит Грэйсон. – Другое дело, документальный фильм Эн-ти-си о том парне из Квинс, который не может купить себе инвалидную коляску… Вот это вызывает настоящий человеческий интерес. Его соседи от чистого сердца решили собрать деньги на прекрасную автоматическую коляску. Вот это действительно чертовски трогательная история…
– Хорошая работа, – соглашается Куинси. – Однако не сравнится с материалом о том, при каких ужасных обстоятельствах погиб один из членов съемочной группы.
Она стряхивает пепел с сигареты.
– Я так несчастлив, – шепчет мне Эллиот. – Отношения с Франс совершенно испортились, и я отчаялся найти выход из положения. Меня измучила депрессия.
Я слегка касаюсь его щеки.
– Мне неприятно говорить тебе это, но, кажется, единственный выход для тебя – это оставить Франс и найти женщину, с которой ты мог бы быть счастлив.
– Однажды я встретил такую женщину, но тогда я не смог бросить Франс. Мне казалось, я поступаю правильно.
– Все это так, – говорит Грэйсон, – но ведь телезрители не увидели самого происшествия. Они не увидели того, как этому парню снесло голову.
– Ты просто бесчувственный истукан! – восклицает Куинси.
– Зачем переходить на личности? – вяло отбивается Грэйсон.
– А не ты ли говорил, что репортаж замечательно смотрелся? – настаивает Куинси.
– Не нужно, Эллиот, – спокойно говорю я. – Ты переоцениваешь то, что было между нами.
– Вовсе нет, Мэгги, – не отстает Эллиот. – Вот если бы ты дала мне еще один шанс!
– Я к тебе прекрасно отношусь, Эллиот, но что кончено, то кончено. Мне очень жаль.
– Посуди сама, Куинси, – говорит Грэйсон, – если бы удалось заснять момент гибели Джоя, за такой кадр никакой «Эмми» не жалко. Это было бы дело.
– Ну, Грэйсон!.. – задыхается Куинси.
– Ради бога, Даниэль! – восклицает Эллиот.
– Чушь собачья, – внятно выговариваю я и обвожу взглядом всех присутствующих.
Куинси подавлена, Эллиот потрясен, а я просто вне себя.
– Сначала ты искал способ, как бы не платить за перевозку Джоя в Штаты, – говорю я, не отрывая взгляда от Грэйсона. – Теперь ты сожалеешь о том, что в нашем материале маловато крови… – Я делаю паузу. – Понимаешь ли, Грэйсон, может быть, ты не слышал об этом, но в тот день мы не включили камеру. Мы не сообразили снять Джоя, когда он был жив. Когда же нам пришла такая мысль, Джой уже был мертв… – Я снова умолкаю и протяжно вздыхаю.
Эллиот кладет мне руку на плечо.
– Перестань, Мэгги. Не стоит.
– Ну уж нет, – твердо говорит Куинси, – пусть она продолжает.
Бросая на нее благодарный взгляд, я продолжаю:
– Это был самый обычный день в зоне боевых действий. Мы находились в одном из лагерей беженцев. Палестинский мальчик бродил по развалинам своего дома и искал ботинки. Ботинки были нужны ему, чтобы идти в госпиталь Газы, куда только что отвезли его сестру, у которой взрывом оторвало ноги. Вот я и помогала мальчику искать его ботинки… – Я замечаю, что Грэйсона начинает мутить, однако продолжаю. – Ты помнишь Ринглера, Грэйсон? Это наш телеоператор. Неделей раньше его ранили, но он все равно продолжал работать. В общем, он был с тремя израильскими солдатами. Двое из них были ранены. Один довольно тяжело. Вся голова у него была в крови. Другого ранило в ногу. Понимаешь ли, Грэйсон, медикам было не до них. Потому что медики были заняты третьим солдатом, который находился в болевом шоке… – Слезы катились по моим щекам, повисали на губах. – У наших коллег из ирландского телевидения были свои проблемы. С их ведущим случилась истерика, и я могу его понять. Он был новичок и никогда не видел, как бульдозер каждый день сгребает в яму тела убитых, засыпает, утрамбовывает, а затем роет новую впрок… В тот день убитых было не больше сотни. Они некоторое время лежали в яме, чтобы их могли опознать выжившие родственники и знакомые…
Куинси держит меня за руку. Ее губы плотно сжаты, а глаза блестят.
– Словом, самые обычные дела, – продолжала я. – Никаких особенных причин для беспокойства. Я сидела вместе с Джоем и старалась успокоить себя мыслью, что день уже почти закончился… В этот момент что-то случилось. Вой, крики. Наверное, я была в шоке или вроде этого. Меня, я полагаю, тоже можно понять: ведь я увидела рядом сплошное кровавое месиво. Впрочем, это безусловно был сногсшибательный кадр, наши телезрители были бы в восторге, и мне, пожалуй, следовало бы держать себя в руках.
– Мэгги, – говорит Эллиот, – достаточно!
– Кому достаточно? – интересуется Куинси. – Вам или ей? Она имеет право высказаться. Оставьте ее в покое.
Грэйсон молчит, закрыв лицо ладонями.
– Все дело в том, Грэйсон, – говорю я, дотрагиваясь до его руки, – что даже если мне и присудят «Эмми», я не уверена, что смогу ее принять. Это очень больно, Грэйсон, поверь. Честное слово, мы делали этот материал не для Ай-би-эн. Мы снимали эту войну, потому что это нужно было нам самим – Джою, Ринглеру, мне. Я хотела, чтобы все знали, что там происходит. Все, кто живет-поживает здесь, Грэйсон, и от кого зависят все твои поганые рейтинги. Они должны видеть, что происходит в этом сумасшедшем мире. Они должны знать, что случилось с беднягой Джоем, который оказался посреди этого ада. Я была рядом с ним, Грэйсон, когда это случилось. У меня в руке был микрофон, на меня была направлена камера, но, клянусь тебе, я работала не для тебя и не для Ай-би-эн!
Я едва смогла договорить. Меня душат слезы. Куинси обнимает меня, а Эллиот достает носовой платок и громко сморкается. Появляются Рауль и Педро. Как ни в чем не бывало они меняют скатерть и уносят залитую водой хлебницу, потому что Грэйсон снова опрокинул свой стакан. Эллиот поднимает рюмку и выпивает водку. Он ждет, чтобы Грэйсон что-то сказал и разрядил атмосферу. Куинси закуривает еще одну сигарету и подмигивает мне. Грэйсон несколько раз прокашливается, вытаскивает из-за своего крокодилового ремня мокрую салфетку, бросает ее на стол и смотрит прямо мне в глаза.
– Что меня в тебе восхищает, Мэгги, так это твое исключительное чувство момента. Ты умеешь выбрать время для выступления.
– Если кто и умеет это делать, Грэйсон, так это ты, – возражает ему Куинси. – Разве не ты завел этот дурацкий разговор о деньгах, которые потратили на перевозку Джоя в Штаты?
– Знаешь, Грэйсон, – говорит Эллиот, – а ведь она права. Тебе не мешало бы подумать о людях…
– Да заткнись ты, Эллиот, – огрызается Грэйсон.
– В самом деле, – настаивает Эллиот, – ты хватил лишку. Это мое мнение.
– А кто тебя спрашивал? – зло бросает ему Грэйсон.
– Меня и не надо было спрашивать. Ведь это я послал туда Джоя. Если ты помнишь, он из моего отдела.
– Тебе не мешало бы думать, прежде чем посылать людей туда, где они могут сунуться под гранатомет!
На лице Эллиота отражается боль.
– Я об этом много думал. Что случилось, то случилось. По крайней мере, я не болтаю теперь о том, что вот, дескать, какая жалость, что во время инцидента не работала камера.
– Слушай, Эллиот, – говорит Грэйсон, повышая голос, – я занимаюсь телевидением. Я не сестра милосердия и не учительница воскресной школы. У меня серьезная работа. Я обязан постоянно думать о том, как добыть острый материал, как сделать забойный репортаж. У нас должен быть высокий рейтинг, и мы должны завоевывать побольше премий «Эмми». Иначе не будет прибыли. А если не будет прибыли, то и ты, и Мэгги, и я – мы все вылетим на улицу.
Он гипнотизирует Эллиота взглядом, а Эллиот наливает еще водки, выпивает и опускает глаза. Так, не поднимая глаз, и начинает отвечать.
– В таком случае, – медленно говорит он, – если дело обстоит именно так и тебе наплевать на людей, можешь меня уволить и запихнуть свою прибыль себе в задницу!
– И куда же ты пойдешь, Эллиот? Наймешься к своей супружнице?
– Ладно, поговорили, и хватит! – обрываю я их перепалку.
Мне вовсе не улыбается, если Эллиот из-за меня лишится работы и окончательно попадет в кабалу к своей пристукнутой женушке.
– Мэгги, прелесть моя, – говорит Грэйсон, забирая мою руку у Эллиота, – ты расстроена, Эллиот расстроен, все мы расстроены.
– Действительно, – поддерживает его Куинси, – почему бы нам не оставить эту тему и не разойтись на время? Как ты думаешь, Грэйсон, может, нам немного успокоиться и встретиться позже?
– Что ж, это очень даже рациональное предложение, Куинси. Однако я только хочу, чтобы моя Мэгги знала, что я забочусь о ней, словно о родной. Так оно и есть. У нас на Ай-би-эн иначе не бывает. Мы все одна семья. Поверь, Мэгги, я ночи не спал, когда ты была в Ливане. А когда случилась эта ужасная трагедия, и уже ничем нельзя было помочь, я, естественно, принялся размышлять о том, какую мы все-таки могли бы извлечь из всего этого выгоду. Ведь нет худа без добра. Вот я и хочу, чтобы случившееся пошло на пользу и нашей семье – Ай-би-эн, и твоей карьере, в частности. Кроме того, я размышлял, что можно сделать для бедняги Джоя – во имя памяти о нем, я имею в виду. Мы же не звери. Поэтому мне и хотелось, чтобы репортаж Мэгги с Ближнего Востока был лучшим и взял премию для всей нашей семьи.
– Вот это золотые слова, говорит Куинси.
– Грэйсон… – начинает Эллиот, но я его прерываю.
– Послушай, Грэйсон, давай вернемся к той части твоей речи, которая касалась увековечивания памяти Джоя.
Грэйсон выглядит смущенным, но не более мгновения. Он тут же приходит в себя, усмехается и с чувством хлопает меня по руке.
– Вот она какая, моя Мэгги – умеет слушать, умеет думать. Что же, может быть, нам учредить на отделении радио и телевидения в нью-йоркском университете специальную стипендию имени Джоя Валери?
– Вы только посмотрите, – улыбаюсь я. – Оказывается, и у Грэйсона есть сердце!
– Что касается мозгов, то тут я сильно сомневаюсь, – ворчит Эллиот.
– Ну что, – спрашивает меня Грэйсон, – если тебе присудят «Эмми», ты не откажешься от нее?
– Еще не знаю, – отвечаю я.
– Послушай, Грэйсон, я понимаю чувства Мэгги, – спокойно говорит Куинси. – Поэтому как насчет того, чтобы сегодня отложить все разговоры о контрактах, премиях и прочем и просто поужинать в свое удовольствие? К тому же нам нужно поговорить с Мэгги наедине…
– Чепуха, – краснея, говорит Грэйсон. – Я хочу утрясти все дела с этим широкоформатным шоу, а для этого нам нужна Мэгги. Лучше нее человека не сыскать.
– Расслабься, Грэйсон, – как бы между прочим советует ему Куинси. – Зачем такая спешка? Может быть, нам еще не удастся договориться о деньгах…
Итак, момент настал. Рано или поздно это случается, какими бы отвлеченными и обыденными ни казались разговоры, происходящие за этими проклятыми деловыми ужинами. В этой игре есть свои законы, и ни одно слово здесь не бывает случайно. Все принимается всерьез.
Нельзя сказать, что я обмираю от ужаса, когда понимаю, что решающий момент приближается. Я с глубокомысленным видом принимаюсь разламывать спички на маленькие кусочки и сооружать из них на салфетке маленькие домики. Винсент стоит за спиной у Грэйсона. Подмигивая мне, он наклоняется и застилает его колени свежей льняной салфеткой.
– Вот что, Куинси, – говорит Грэйсон, бросая зоркий взгляд в сторону Винсента, – дело вовсе не в спешке. В конце концов, и деньги можно найти.
– Я возьму котлеты «по-киевски», – говорит Куинси, словно не слыша его последних слов.
– А я блины, – говорю я.
– А я бы взял тебя, – шепчет мне Эллиот.
– Мне тоже котлеты «по-киевски» с вишневым соусом, – говорит Грэйсон. – И перестань шататься около меня, Винсент. Ты меня нервируешь.
Прежде чем Куинси возобновляет дипломатическую беседу, Эллиот успевает заказать бефстроганов.
– Мне бы не хотелось, чтобы из-за нас у тебя осложнялись отношения с советом директоров компании, – говорит она Грэйсону. – Ведь урезание бюджета – их идея…
Она улыбается, и ее зеленые глаза искрятся.
– Позволь мне разбираться с ними, – отвечает Грэйсон.
Куинси обменивается со мной понимающим взглядом и продолжает:
– Если твое широкоформатное шоу имеет отношение к Ближнему Востоку, не уверена, что это понравится Мэгги. Она и так два года просидела в Ливане. Может быть, она планирует вернуться и осесть в Штатах…
Эллиот широко распахивает глаза, но я успеваю шепнуть ему кое-что, и он молчит.
– Какая разница, – говорит Грэйсон, – в Нью-Йорке или в Тель-Авиве? Главное, ей не придется больше заниматься военными конфликтами. Мы приготовили для нее кое-что другое. Достаточно она натерпелась в этом аду. Теперь она будет заниматься более приятными вещами: светская хроника и тому подобное. И профессиональный рост ей обеспечен. Однако мне бы хотелось, чтобы она обосновалась именно в Израиле. Ведь она наш лучший корреспондент в этом регионе. Наши телезрители ей доверяют.
Куинси трясет головой.
– В том-то и проблема, Грэйсон. Она, пожалуй, с удовольствием взялась бы за подобное дело – но в Нью-Йорке. – Тут она кивает мне: – Тебе бы не хотелось возвращаться на Ближний Восток, верно?
– Да уж, – говорю я ей в тон и стараюсь не смотреть на Эллиота.
– Вот видишь, Грэйсон, – восклицает Куинси, – раз Мэгги не хочется возвращаться туда, так и говорить не о чем. Я имею в виду это шоу. Мне кажется, нужно немного подождать. Это так сразу не решишь..
– Мэгги, – говорит Грэйсон, наклоняясь ко мне, – пойми, мне очень нужно, чтобы ты обосновалась на Ближнем Востоке. Это гораздо важнее того, чем ты занималась бы в Нью-Йорке. Кроме тебя, этого никто не сможет сделать. Сначала я предполагал не слишком высокую оплату, но, если ты согласишься, еще можно все переиграть. Ну, как насчет того, чтобы вернуться назад и поработать над нашим шоу в Израиле, а Мэгги?
– Думаю, что нет, – отвечает за меня Куинси.
– Мэгги, – продолжает Грэйсон, не обращая на нее внимания, – для меня, а?
Я пожимаю плечами.
– Вот и прекрасно! – Грэйсон разражается безрадостным смехом. – Ты победила. Впереди высокие гонорары, прежнее жалованье и никаких вычетов.
Эллиот тоже смеется.
– Не думаю, что в этом разговоре ты был на высоте, – говорит он Грэйсону.
Жульничество за нашим столом происходило самое бесстыднейшее. К счастью, главный шулер был на моей стороне. А уж в искусстве махинаций с Куинси Рейнольде никто не сравнится.
– Кто тебя спрашивает? – огрызается Грэйсон.
– Никто, – устало говорит Эллиот. – Однако я как-никак продюсер этого шоу, и я очень внимательно следил за тем, о чем Куинси умалчивала.
– Так ты примешь «Эмми», если тебе ее присудят? – спрашивает у меня Грэйсон, пропуская замечание Эллиота мимо ушей.
– Мы не на базаре, – отрезает Куинси и опускает ладонь мне на руку прежде, чем я успеваю ответить.
Винсент снова подгребает к нашему столу.
– Бефстроганова нет, мистер Джеймс, – обращается он к Эллиоту. – Зато есть превосходный стейк с перцем.
– Берите «Эмми»! – говорит он мне одними губами.
– Почему? – удивляюсь я.
– Я вовсе не собираюсь торговаться, – говорит Грэйсон, бросая на Винсента уничтожающий взгляд. – Просто я хочу разобраться в ситуации.
– Почему бы тебе не заказать что-нибудь эдакое? – обращается ко мне Эллиот. – Я, пожалуй, возьму этот стейк.
– От вас он бы тоже не отказался, – вдруг громко вставляет Винсент.
– Что ты такое несешь, Винсент? Черт бы тебя побрал! – взрывается Грэйсон.
Куинси начинает говорить. Она говорит так тихо, что Эллиот вынужден придвинуться ближе, чтобы слышать.
– Я бы сформулировала это следующим образом. Повышение жалованья на двадцать пять процентов плюс бонус в пятьдесят тысяч долларов в конце каждого полугодия в случае, если шоу пойдет. Кроме того, повышение жалованья еще на пятнадцать процентов в конце первого сезона, если мы продлеваем договор… Только на этих условиях Мэгги отправляется на Ближний Восток.
– Это неприемлемо! – визжит Грэйсон.
– Как ты догадался, что он меня хочет? – спрашиваю я Винсента.
– Я же говорила тебе, что лучше бы нам отложить этот разговор, – говорит Куинси и улыбается Педро, который ставит перед ней котлету «по-киевски».
– Он же итальянец, – спокойно говорит Винсент. – Что ж тут непонятного?
– Какого черта! – вопит Грэйсон. – Что здесь происходит? Какой еще итальянец?
Куинси втыкает вилку в свою котлету «по-киевски» и произносит многозначительно:
– Гм-м…
Из котлеты бежит душистое масло. Рауль откупоривает бутылку белого вина и наливает Эллиоту. Эллиот чуть встряхивает вино в бокале.
– Прекрасное вино. Только недостаточно охлаждено.
Рауль снова помещает бутылку в ведерко со льдом.
– Валери, – говорит Винсент. – Джой Валери был итальянцем.
– Ну и что из того, что Валери был итальянцем? Какое это имеет отношение к нашим финансам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44