Там, где падал свет, он с трудом различил край стола и спинку вращающегося стула. С того места, откуда смотрел Бен, его записная книжка с переводом, лежавшая на столе, напоминала белый осколок.
Бен долго стоял в дверях кухни и смотрел на безмолвную квартиру. Он разглядывал тени, пустоту и чувствовал, как его охватывает жуткое ощущение. Пробежали мурашки, волосы на руках и затылке стали дыбом. В комнату проник страшный холод.
Тут он все понял.
Тихо вернувшись в кабинет и остановившись в нескольких футах от стола, он сначала посмотрел на фотографию потрепанного папируса, затем на перевод, который недавно завершил.
В его памяти воскресли слова: «На следующий день стало известно, что нам надлежит приступить к занятиям у раввина Елеазара».
И он все понял.
Они принесли ему безграничную радость.
– Все почти так, будто это случилось со мной, – прошептал он, обращаясь к фотографии. – Вот почему у меня вчера появилось такое хорошее настроение. Казалось, будто именно меня приняли в школу раввина Елеазара.
Бен крепко зажмурил глаза, когда на него нахлынул странный холод. Он потер ладонями руки – они были холодными и липкими – и начал безудержно трястись. Вчерашняя радость принадлежала не только мне, – подумал он. – Она принадлежала Давиду. Радость Давида…
Бен открыл глаза, взглянул на арамейские слова и вздрогнул – появилось ощущение, будто он перешел через мост на другую сторону, откуда возврата назад уже нет.
Пытаясь стряхнуть с себя это ощущение, ощущение, отдававшее дурным предчувствием, он выдавил из себя смех и громко произнес:
– Похоже, я начинаю сходить с ума.
Но в его голосе слышался металлический оттенок, а смех вышел какой-то дребезжащий.
– Ах, Давид, – пробормотал он и вздрогнул. – Что ты делаешь со мной?
Уже не впервые Бена будил стук в дверь. А этот раз не станет последним. Бен с трудом открыл глаза и пытался понять, который час и где он находится, Бен не мог представить, кому он мог понадобиться в столь неподходящее время. Но ведь он понятия не имел, который теперь час.
Бен выскочил из постели, босиком побрел в гостиную и увидел, что Энджи вошла в квартиру и закрывает дверь. На ней был хлопчатобумажный костюм, волосы она красиво завязала на макушке платком.
– Привет, любимый, – весело прожурчала невеста и бросила свою сумочку на кофейный столик.
– Привет, – сказал он, ничего не соображая.
Она поцеловала его в одну щеку, погладила по другой и пошла на кухню.
– Мне почему-то кажется, что этим утром мы не сможем выехать вовремя.
– Что? – пробормотал он. – Выехать куда?
Энджи остановилась в дверях кухни.
– В Сан-Диего, ты разве забыл? В эти выходные ты собирался обращаться со мной, как с падшей женщиной. Ты ведь обещал. – Она вошла на кухню и начала греметь посудой. – Надеюсь, тебе не придет в голову предсказывать дождь, – раздался ее голос из кухни. – Тогда у нас появится отличный повод, чтобы провести в мотеле сорок восемь часов подряд!
Стоя посреди гостиной, Бен пробормотал про себя:
– Сан-Диего?
В дверях появилась голова Энджи.
– Съешь завтрак здесь или в дороге?
– Понимаешь, я…
– Хорошая идея. Кофе выпьем здесь, позавтракаем в дороге. Как раз это мне так нравится. А может, позавтракаем в Сан-Хуан-Капистрано. Там, у миссии, стоит прелестное кафе в испанском духе… – На кухне снова загремела посуда, затем наконец появилась Энджи. – Вот. Заваривается всего за одну минуту. Прими душ и, когда выйдешь из ванной, кофе будет готов.
– Энджи…
Она остановилась перед зеркалом, чтобы взглянуть на свою прическу.
– Что?
– Энджи, мы не сможем поехать.
Ее руки застыли в воздухе.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что сегодня, возможно, доставят пятый свиток.
Руки Энджи медленно опустились, она повернулась к нему:
– И что из этого?
Бен шагнул к ней, протянув руки:
– Я хочу быть дома, когда доставят свиток.
– Разве почтальон не опустит его в ящик?
– Нет. Свитки отправляются заказными письмами. Если меня не будет дома, тогда я не смогу подписать извещение о доставке и придется ждать до понедельника.
– И что из этого? – совсем холодным голосом спросила она.
– Энджи, перестань. Пойми меня.
Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула.
– Я так ждала этой поездки.
– Знаю…
– Ты ведь раньше отлучался, когда доставляли рукописи. Ты даже целых три дня не ходил на почту, чтобы забрать ту египетскую рукопись. В химчистку ты ходишь гораздо чаще. Что в этих свитках такого особенного?
– Боже милостивый, Энджи! – не выдержал он. – Черт подери, ты ведь хорошо знаешь, что в них особенного!
– Слушай, – спокойно заговорила Энджи. – Не кричи на меня. Я ведь не в другой комнате. Ладно, ладно. Эти свитки очень важны. Ведь они совсем не похожи на те, которые ты получал раньше. Но ты ведь сказал, что пятый свиток может прийти сегодня. Разве нельзя допустить, что он может и не прийти, и поехать в Сан-Диего?
Вен покачал головой.
– Ты поступаешь несправедливо, расстраивая меня, Раньше ты никогда так не вел себя.
– Извини, – робко сказал он.
– Пустяки. Я постараюсь понять тебя. Что ж, тебе придется загладить свою вину за то, что ты так страшно расстроил меня.
– Слушай, Энджи, – торопливо заговорил Бен. – Если я не получу этот свиток сегодня, то завтра утром нам ничто не помешает съездить в Сан-Диего и провести там целый день.
Она печально взглянула на него полными любви глазами.
– Значит, если я выйду замуж за палеографа, то меня ждет вот такая жизнь?
– Откуда мне знать? Я ведь не выходил замуж за палеографа.
Энджи рассмеялась и поцеловала его в щеку. По квартире начал распространяться аромат кофе.
– Иди прими душ и оденься. Я вполне могу подождать вместе с тобой, пока не принесут этот свиток. А если он не придет с дневной почтой, тогда можно отправиться в Сан-Диего сегодня вечером. Что скажешь?
Бен долго стоял под душем, он чувствовал, что ему не хочется возвращаться к Энджи. Хотя он не мог объяснить причину такого настроения, ибо сам не знал ее, ему отчаянно хотелось остаться наедине с собой до тех пор, пока не будет получен пятый свиток. Ему казалось, что он снова желает подготовиться к встрече с Давидом.
Они молча пили кофе. Энджи то и дело посматривала в окно, опасаясь, как бы не начался дождь, а Бен думал об очередном свитке.
Пока он помешивал крепкий кофе, его мысли вернулись к старым временам и местам. Тут перед его мысленным взором возникло лицо Соломона Лейбовица, которого он уже давно не видел: крупный нос и глаза с длинными ресницами. Он был красивым юношей, смелым, сильным, с умным лицом. У него были вьющиеся черные волосы, смуглая кожа, чувственный рот. Люди часто подтрунивали над внешним видом обоих мальчиков: один был смуглым семитом, а другой бледным, голубоглазым блондином. По внешности они отличались как день от ночи, но по умственным способностям и мировоззрению оба отлично подходили друг другу. Полет воображения обоих был безграничен. Они вместе бродили по Бруклину, словно Роланд и Оливье. В школе они были отличниками, соперничали друг с другом, чтобы заслужить похвалу учителей. Оба часто проводили вечера вместе, учились вместе, а позднее вместе ходили на свидания с девушками.
Никто не ожидал, что после окончания школы, став самостоятельными, эти ребята разойдутся столь разными путями.
– Бен?
Он уставился на Энджи.
– Бен? Ты не слышал ни слова из того, что я сказала. Думаешь о свитках?
Он кивнул.
– Ты мне не расскажешь о них? – Энджи наклонила голову в сторону.
Бен никак не мог понять, почему Энджи сегодня утром так раздражает его. Возможно, все дело в том, что она выказывает притворный интерес к свиткам, чтобы угодить ему. Взгляд ее печальных глаз говорил: «Все пройдет. Маленький Бен переживет это, а тогда можно будет пойти во двор поиграть».
– Честно говоря, они довольно скучны, – ответил Бен, отводя глаза.
Хотя небо затянулось облаками, Бен при слабом утреннем свете вдруг заметил, что на лице Энджи слишком много макияжа. А эти проклятые духи перебивали вкус кофе.
– Проверь это на мне.
– Ради бога, Энджи, не пытайся угодить мне. – Он оттолкнул стул, встал и засунул руки в карманы брюк. Начало моросить, окно покрывалось мелкими каплями дождя.
– Бен, что с тобой? Я тебя таким никогда не видела. То ты в хорошем настроении и счастлив, то ты капризен и раздражителен. Никогда раньше ты не вел себя столь непредсказуемо.
– Извини, – пробормотал он, отходя от нее. «Боже! – подумал он. – Я хочу лишь одного – чтобы меня оставили одного! Чтобы я мог подумать. А ты являешься сюда в своем маскарадном костюме, говоришь со мной как с ребенком и…» – Энджи, эти свитки все больше и больше поглощают меня. Я ничего не могу поделать с этим. Они… они… – «Что? Что они делают? Начинают порабощать меня?»
Бен чувствовал, что его обдало духами. Затем он почувствовал, как ему на плечи легли ее изящные руки.
– Дай мне почитать то, что ты уже перевел.
Бен обернулся и посмотрел на нее. «Ах, Энджи, любимая, – с досадой подумал он. – Знаю, ты хочешь понять. Знаю, ты делаешь это ради меня. Только не надо…»
– Ты позволишь мне почитать?
– Конечно, почему бы и нет? Присаживайся.
Энджи сбросила туфли, опустилась на диван и подобрала ноги под себя. Когда он передал Энджи записную книжку, она пролистала ее и воскликнула:
– Вот это да! Так много!
Бен вернулся в столовую и взял чашку с кофе. Теперь он казался вкуснее.
После длительного молчания Энджи бросила записную книжку на кофейный столик и сказала:
– Было интересно.
Глаза Бена сделались большие, он будто не поверил своим ушам.
– Что ты думаешь о Давиде бен Ионе?
– Что я думаю о нем? Ну… – Она пожала плечами. – Ничего особенного. А вот если он упомянет Иисуса, тогда папирус действительно станет важной находкой.
Бен поставил чашку на столик.
– Энджи, – уже тише заговорил он, тщательно подбирая слова. – Давид бен Иона… когда ты читаешь то, что он написал… разве ты ничего не чувствуешь?
Энджи наклонила голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… – Бен вытер влажные ладони о штанины. – Когда я читаю его слова, то чувствую себя причастным к тому, что он пишет. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я проникаюсь содержанием его слов. Я не могу оторваться. Возникает ощущение, будто он действительно обращается ко мне…
– Бен…
Он вскочил и начал ходить по комнате. Его хромота бросалась в глаза, «Разве такое ощущение бывает только со мной? – словно в тумане мысленно спросил он себя. – Неужели только меня посещают такие чувства, когда я читаю слова Давида? Как это возможно? Что порождает такие чувства? Как это смешно! Только посмотреть на нее. Как она может вести себя столь чертовски равнодушно, когда я мучаюсь от беспокойства!»
– Бен, что случилось?
Он не обращал на нее внимания. Его мысли разбредались во все стороны. Иона, отец Давида, и Иона Мессер, отец Бена, – оба поговаривали: «Не забывай, что Господь знает путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Ты из племени Бенджаменов. На тебе проклятие Моисея, и Господь поразит тебя безумием…
– Бен!
Он вдруг застыл на месте.
– Энджи, я хочу какое-то время остаться один.
– Нет! – Она вскочила на ноги. – Не прогоняй меня.
Бен стал пятиться назад, чувствуя себя так, будто его окружают.
– Почту принесут еще не скоро, – сказала Энджи. – Давай покатаемся и на время забудем все это…
– Нет! – закричал он. – Проклятье. Энджи, ты только и думаешь, как отвлечь меня от работы. – «Забудь о ней на время». «Убежим от нее». Тебе не приходило в голову, что мне не терпится заняться ею?
– Мне все понятно, – спокойно ответила она.
– Нет, тебе ничего не понятно. И я тебя ни в чем не виню. Я просто хочу остаться наедине с собой.
– Не стану тебе мешать.
Бен отошел от нее, делая вид, что собирается взглянуть на термостат.
– Здесь холодно, – спокойно изрек он. – Да, ты будешь отвлекать меня. Ты и пяти минут усидеть не сможешь без того, чтобы не болтать.
Бен удивленно взглянул на Энджи. Она сидела на диване так, будто сошла с обложки глянцевого журнала, – высокие скулы покрыты румянами, губы и ногти накрашены кроваво-красным цветом. Как странно, что он именно сейчас так плохо думает о ней, ведь раньше ему ничего подобного и в голову не приходило. Тем не менее его мысли оказались верны.
Эта красивая женщина, сидевшая на диване, с миниатюрным лицом и густыми каштановыми волосами была мечтой любого мужчины. Энджи много смеялась, изящно одевалась, ее тело было молочного цвета, она всегда заводила вежливый разговор. Бену всегда нравилось, что другие мужчины поглядывают на нее, когда они оба шли вместе. Энджи, шедшая с ним под руку, была все равно что медаль на его лацкане.
Но сегодня, пока Бен взглянул на нее в некотором роде как бы заново, ему в голову лезли мысли, каких он раньше не обнаруживал.
– Я не стану тебе мешать, – повторила она.
– И чем ты будешь заниматься? Пока я сижу в темноте и слушаю Баха, чем ты будешь заниматься?
– Ах, Бен. – Она взглянула на него, теряя терпение. – Ладно. Я уйду. Если ты как раз этого хочешь. Я загляну утром. Хорошо? – Она забрала сумочку. – Только не снимай трубку с рычага, пожалуйста. Вчера вечером ты опять так сделал. Разве не так? Я звонила и звонила, но не услышала сигнала, что телефон занят.
– Больше так делать не буду.
Энджи задержалась у открытой двери, будто думая, что еще сказать.
– Бен, я действительно думаю, что эти свитки интересны.
– Хорошо.
– Но ты должен учесть, что я незнакома с еврейскими делами.
– Ты ведь знакома со мной, правда?
– Бенджамен Мессер! – Энджи была по-настоящему удивлена. – Впервые слышу от тебя признание, что ты еврей! Обычно ты всячески стараешься отрицать этот факт.
– Не отрицать, моя любимая, а забыть о нем. Вот в чем разница.
Бен расхаживал по квартире все оставшееся утро и весь день. Он вспомнил, что пора накормить Поппею. Ему удалось решить несколько вертикальных строчек и кроссворде из «Лос-Анджелес таймс». Он прослушал несколько записей, проглотил сандвич с сыром и снова расхаживал по квартире. Почтальон вот-вот должен прийти.
Бен выкурил почти целый пакет трубочного табака. Ровно в четыре часа он решил спуститься вниз и заглянуть в почтовый ящик. Бен ждал, что постучат в дверь и придется расписаться за заказной пакет, но, когда этого не произошло, он усомнился, приходил ли почтальон вообще.
Почтальон приходил.
В других ящиках лежала свежая почта, в его ящик опустили счет за газ, а в мусорную корзину жильцы уже выбросили новые журналы. Однако маленькой желтой квитанции в его почтовом ящике не оказалось.
Только сейчас Бен понял, с каким нетерпением ждал пятый свиток. Теперь он чувствовал себя совершенно подавленным. Свинцовое небо разразилось легким дождиком, омывшим тротуары западной части Лос-Анджелеса. А Бен, словно идиот, стоял и смотрел на почтовые ящики. На свете нет ничего худшего, чем строить надежды, которые не сбудутся. Ему казалось, что он вот-вот расплачется.
– Это невыносимо. Это невыносимо, – бормотал он снова и снова, поднимаясь к себе. Почему нельзя доставить свитки быстрее? Почему ему каждый раз приходится страдать от столь мучительного ожидания?
Вернувшись к себе, Бен включил обогреватель, налил себе большой бокал вина и устроился на диване. Вскоре к нему на колени запрыгнула Поппея, начала мурлыкать и тереться о его живот, будто давая понять, что она рада его обществу.
– Поппея, не знаю, что на меня нашло, – тихо пробормотал он, обращаясь к кошке. – Раньше со мной такого не бывало. Прямо какое-то наваждение. Почему так происходит? В чем причина? Может, виноват Давид? Как может человек, усопший две тысячи лет назад, полностью завладеть мною?
Бен медленно потягивал вино и почувствовал, что в комнате становится теплее. Становилось тепло, будто его накрыли теплым одеялом. Бен погружался в сонное, приятное состояние, от которого ему стало легко. Он откинул голову назад.
Почти тут же на него хлынули воспоминания о днях, проведенных вместе с Лейбовицем. Казалось, будто воспоминания до сих пор держали взаперти по неизвестной Бену причине, и вдруг нашелся ключ, позволивший отпереть эту дверь. И воспоминания о тех днях, о которых Бен давно забыл, обрушились мощным потоком.
В его сознании возникли и другие картинки, не столь приятные, как воспоминания об ортодоксальной школе и Соломоне. В его памяти мелькали картинки из детства, проведенного в Германии, эмиграции в Соединенные Штаты, трудных лет роста под опекой матери.
У Бена не было ни братьев, ни сестер. Даже отца не было. Он помнил только себя и мать. А мать, единственный родитель и товарищ, оказалась почти невыносимым человеком.
Тут в его память ворвался другой образ. Ее запястье. Запястье его матери. Она всегда носила длинные рукава, чтобы не показывать его. Но однажды маленький Бен заметил это запястье и, указав на него, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Бен долго стоял в дверях кухни и смотрел на безмолвную квартиру. Он разглядывал тени, пустоту и чувствовал, как его охватывает жуткое ощущение. Пробежали мурашки, волосы на руках и затылке стали дыбом. В комнату проник страшный холод.
Тут он все понял.
Тихо вернувшись в кабинет и остановившись в нескольких футах от стола, он сначала посмотрел на фотографию потрепанного папируса, затем на перевод, который недавно завершил.
В его памяти воскресли слова: «На следующий день стало известно, что нам надлежит приступить к занятиям у раввина Елеазара».
И он все понял.
Они принесли ему безграничную радость.
– Все почти так, будто это случилось со мной, – прошептал он, обращаясь к фотографии. – Вот почему у меня вчера появилось такое хорошее настроение. Казалось, будто именно меня приняли в школу раввина Елеазара.
Бен крепко зажмурил глаза, когда на него нахлынул странный холод. Он потер ладонями руки – они были холодными и липкими – и начал безудержно трястись. Вчерашняя радость принадлежала не только мне, – подумал он. – Она принадлежала Давиду. Радость Давида…
Бен открыл глаза, взглянул на арамейские слова и вздрогнул – появилось ощущение, будто он перешел через мост на другую сторону, откуда возврата назад уже нет.
Пытаясь стряхнуть с себя это ощущение, ощущение, отдававшее дурным предчувствием, он выдавил из себя смех и громко произнес:
– Похоже, я начинаю сходить с ума.
Но в его голосе слышался металлический оттенок, а смех вышел какой-то дребезжащий.
– Ах, Давид, – пробормотал он и вздрогнул. – Что ты делаешь со мной?
Уже не впервые Бена будил стук в дверь. А этот раз не станет последним. Бен с трудом открыл глаза и пытался понять, который час и где он находится, Бен не мог представить, кому он мог понадобиться в столь неподходящее время. Но ведь он понятия не имел, который теперь час.
Бен выскочил из постели, босиком побрел в гостиную и увидел, что Энджи вошла в квартиру и закрывает дверь. На ней был хлопчатобумажный костюм, волосы она красиво завязала на макушке платком.
– Привет, любимый, – весело прожурчала невеста и бросила свою сумочку на кофейный столик.
– Привет, – сказал он, ничего не соображая.
Она поцеловала его в одну щеку, погладила по другой и пошла на кухню.
– Мне почему-то кажется, что этим утром мы не сможем выехать вовремя.
– Что? – пробормотал он. – Выехать куда?
Энджи остановилась в дверях кухни.
– В Сан-Диего, ты разве забыл? В эти выходные ты собирался обращаться со мной, как с падшей женщиной. Ты ведь обещал. – Она вошла на кухню и начала греметь посудой. – Надеюсь, тебе не придет в голову предсказывать дождь, – раздался ее голос из кухни. – Тогда у нас появится отличный повод, чтобы провести в мотеле сорок восемь часов подряд!
Стоя посреди гостиной, Бен пробормотал про себя:
– Сан-Диего?
В дверях появилась голова Энджи.
– Съешь завтрак здесь или в дороге?
– Понимаешь, я…
– Хорошая идея. Кофе выпьем здесь, позавтракаем в дороге. Как раз это мне так нравится. А может, позавтракаем в Сан-Хуан-Капистрано. Там, у миссии, стоит прелестное кафе в испанском духе… – На кухне снова загремела посуда, затем наконец появилась Энджи. – Вот. Заваривается всего за одну минуту. Прими душ и, когда выйдешь из ванной, кофе будет готов.
– Энджи…
Она остановилась перед зеркалом, чтобы взглянуть на свою прическу.
– Что?
– Энджи, мы не сможем поехать.
Ее руки застыли в воздухе.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что сегодня, возможно, доставят пятый свиток.
Руки Энджи медленно опустились, она повернулась к нему:
– И что из этого?
Бен шагнул к ней, протянув руки:
– Я хочу быть дома, когда доставят свиток.
– Разве почтальон не опустит его в ящик?
– Нет. Свитки отправляются заказными письмами. Если меня не будет дома, тогда я не смогу подписать извещение о доставке и придется ждать до понедельника.
– И что из этого? – совсем холодным голосом спросила она.
– Энджи, перестань. Пойми меня.
Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула.
– Я так ждала этой поездки.
– Знаю…
– Ты ведь раньше отлучался, когда доставляли рукописи. Ты даже целых три дня не ходил на почту, чтобы забрать ту египетскую рукопись. В химчистку ты ходишь гораздо чаще. Что в этих свитках такого особенного?
– Боже милостивый, Энджи! – не выдержал он. – Черт подери, ты ведь хорошо знаешь, что в них особенного!
– Слушай, – спокойно заговорила Энджи. – Не кричи на меня. Я ведь не в другой комнате. Ладно, ладно. Эти свитки очень важны. Ведь они совсем не похожи на те, которые ты получал раньше. Но ты ведь сказал, что пятый свиток может прийти сегодня. Разве нельзя допустить, что он может и не прийти, и поехать в Сан-Диего?
Вен покачал головой.
– Ты поступаешь несправедливо, расстраивая меня, Раньше ты никогда так не вел себя.
– Извини, – робко сказал он.
– Пустяки. Я постараюсь понять тебя. Что ж, тебе придется загладить свою вину за то, что ты так страшно расстроил меня.
– Слушай, Энджи, – торопливо заговорил Бен. – Если я не получу этот свиток сегодня, то завтра утром нам ничто не помешает съездить в Сан-Диего и провести там целый день.
Она печально взглянула на него полными любви глазами.
– Значит, если я выйду замуж за палеографа, то меня ждет вот такая жизнь?
– Откуда мне знать? Я ведь не выходил замуж за палеографа.
Энджи рассмеялась и поцеловала его в щеку. По квартире начал распространяться аромат кофе.
– Иди прими душ и оденься. Я вполне могу подождать вместе с тобой, пока не принесут этот свиток. А если он не придет с дневной почтой, тогда можно отправиться в Сан-Диего сегодня вечером. Что скажешь?
Бен долго стоял под душем, он чувствовал, что ему не хочется возвращаться к Энджи. Хотя он не мог объяснить причину такого настроения, ибо сам не знал ее, ему отчаянно хотелось остаться наедине с собой до тех пор, пока не будет получен пятый свиток. Ему казалось, что он снова желает подготовиться к встрече с Давидом.
Они молча пили кофе. Энджи то и дело посматривала в окно, опасаясь, как бы не начался дождь, а Бен думал об очередном свитке.
Пока он помешивал крепкий кофе, его мысли вернулись к старым временам и местам. Тут перед его мысленным взором возникло лицо Соломона Лейбовица, которого он уже давно не видел: крупный нос и глаза с длинными ресницами. Он был красивым юношей, смелым, сильным, с умным лицом. У него были вьющиеся черные волосы, смуглая кожа, чувственный рот. Люди часто подтрунивали над внешним видом обоих мальчиков: один был смуглым семитом, а другой бледным, голубоглазым блондином. По внешности они отличались как день от ночи, но по умственным способностям и мировоззрению оба отлично подходили друг другу. Полет воображения обоих был безграничен. Они вместе бродили по Бруклину, словно Роланд и Оливье. В школе они были отличниками, соперничали друг с другом, чтобы заслужить похвалу учителей. Оба часто проводили вечера вместе, учились вместе, а позднее вместе ходили на свидания с девушками.
Никто не ожидал, что после окончания школы, став самостоятельными, эти ребята разойдутся столь разными путями.
– Бен?
Он уставился на Энджи.
– Бен? Ты не слышал ни слова из того, что я сказала. Думаешь о свитках?
Он кивнул.
– Ты мне не расскажешь о них? – Энджи наклонила голову в сторону.
Бен никак не мог понять, почему Энджи сегодня утром так раздражает его. Возможно, все дело в том, что она выказывает притворный интерес к свиткам, чтобы угодить ему. Взгляд ее печальных глаз говорил: «Все пройдет. Маленький Бен переживет это, а тогда можно будет пойти во двор поиграть».
– Честно говоря, они довольно скучны, – ответил Бен, отводя глаза.
Хотя небо затянулось облаками, Бен при слабом утреннем свете вдруг заметил, что на лице Энджи слишком много макияжа. А эти проклятые духи перебивали вкус кофе.
– Проверь это на мне.
– Ради бога, Энджи, не пытайся угодить мне. – Он оттолкнул стул, встал и засунул руки в карманы брюк. Начало моросить, окно покрывалось мелкими каплями дождя.
– Бен, что с тобой? Я тебя таким никогда не видела. То ты в хорошем настроении и счастлив, то ты капризен и раздражителен. Никогда раньше ты не вел себя столь непредсказуемо.
– Извини, – пробормотал он, отходя от нее. «Боже! – подумал он. – Я хочу лишь одного – чтобы меня оставили одного! Чтобы я мог подумать. А ты являешься сюда в своем маскарадном костюме, говоришь со мной как с ребенком и…» – Энджи, эти свитки все больше и больше поглощают меня. Я ничего не могу поделать с этим. Они… они… – «Что? Что они делают? Начинают порабощать меня?»
Бен чувствовал, что его обдало духами. Затем он почувствовал, как ему на плечи легли ее изящные руки.
– Дай мне почитать то, что ты уже перевел.
Бен обернулся и посмотрел на нее. «Ах, Энджи, любимая, – с досадой подумал он. – Знаю, ты хочешь понять. Знаю, ты делаешь это ради меня. Только не надо…»
– Ты позволишь мне почитать?
– Конечно, почему бы и нет? Присаживайся.
Энджи сбросила туфли, опустилась на диван и подобрала ноги под себя. Когда он передал Энджи записную книжку, она пролистала ее и воскликнула:
– Вот это да! Так много!
Бен вернулся в столовую и взял чашку с кофе. Теперь он казался вкуснее.
После длительного молчания Энджи бросила записную книжку на кофейный столик и сказала:
– Было интересно.
Глаза Бена сделались большие, он будто не поверил своим ушам.
– Что ты думаешь о Давиде бен Ионе?
– Что я думаю о нем? Ну… – Она пожала плечами. – Ничего особенного. А вот если он упомянет Иисуса, тогда папирус действительно станет важной находкой.
Бен поставил чашку на столик.
– Энджи, – уже тише заговорил он, тщательно подбирая слова. – Давид бен Иона… когда ты читаешь то, что он написал… разве ты ничего не чувствуешь?
Энджи наклонила голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… – Бен вытер влажные ладони о штанины. – Когда я читаю его слова, то чувствую себя причастным к тому, что он пишет. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я проникаюсь содержанием его слов. Я не могу оторваться. Возникает ощущение, будто он действительно обращается ко мне…
– Бен…
Он вскочил и начал ходить по комнате. Его хромота бросалась в глаза, «Разве такое ощущение бывает только со мной? – словно в тумане мысленно спросил он себя. – Неужели только меня посещают такие чувства, когда я читаю слова Давида? Как это возможно? Что порождает такие чувства? Как это смешно! Только посмотреть на нее. Как она может вести себя столь чертовски равнодушно, когда я мучаюсь от беспокойства!»
– Бен, что случилось?
Он не обращал на нее внимания. Его мысли разбредались во все стороны. Иона, отец Давида, и Иона Мессер, отец Бена, – оба поговаривали: «Не забывай, что Господь знает путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Ты из племени Бенджаменов. На тебе проклятие Моисея, и Господь поразит тебя безумием…
– Бен!
Он вдруг застыл на месте.
– Энджи, я хочу какое-то время остаться один.
– Нет! – Она вскочила на ноги. – Не прогоняй меня.
Бен стал пятиться назад, чувствуя себя так, будто его окружают.
– Почту принесут еще не скоро, – сказала Энджи. – Давай покатаемся и на время забудем все это…
– Нет! – закричал он. – Проклятье. Энджи, ты только и думаешь, как отвлечь меня от работы. – «Забудь о ней на время». «Убежим от нее». Тебе не приходило в голову, что мне не терпится заняться ею?
– Мне все понятно, – спокойно ответила она.
– Нет, тебе ничего не понятно. И я тебя ни в чем не виню. Я просто хочу остаться наедине с собой.
– Не стану тебе мешать.
Бен отошел от нее, делая вид, что собирается взглянуть на термостат.
– Здесь холодно, – спокойно изрек он. – Да, ты будешь отвлекать меня. Ты и пяти минут усидеть не сможешь без того, чтобы не болтать.
Бен удивленно взглянул на Энджи. Она сидела на диване так, будто сошла с обложки глянцевого журнала, – высокие скулы покрыты румянами, губы и ногти накрашены кроваво-красным цветом. Как странно, что он именно сейчас так плохо думает о ней, ведь раньше ему ничего подобного и в голову не приходило. Тем не менее его мысли оказались верны.
Эта красивая женщина, сидевшая на диване, с миниатюрным лицом и густыми каштановыми волосами была мечтой любого мужчины. Энджи много смеялась, изящно одевалась, ее тело было молочного цвета, она всегда заводила вежливый разговор. Бену всегда нравилось, что другие мужчины поглядывают на нее, когда они оба шли вместе. Энджи, шедшая с ним под руку, была все равно что медаль на его лацкане.
Но сегодня, пока Бен взглянул на нее в некотором роде как бы заново, ему в голову лезли мысли, каких он раньше не обнаруживал.
– Я не стану тебе мешать, – повторила она.
– И чем ты будешь заниматься? Пока я сижу в темноте и слушаю Баха, чем ты будешь заниматься?
– Ах, Бен. – Она взглянула на него, теряя терпение. – Ладно. Я уйду. Если ты как раз этого хочешь. Я загляну утром. Хорошо? – Она забрала сумочку. – Только не снимай трубку с рычага, пожалуйста. Вчера вечером ты опять так сделал. Разве не так? Я звонила и звонила, но не услышала сигнала, что телефон занят.
– Больше так делать не буду.
Энджи задержалась у открытой двери, будто думая, что еще сказать.
– Бен, я действительно думаю, что эти свитки интересны.
– Хорошо.
– Но ты должен учесть, что я незнакома с еврейскими делами.
– Ты ведь знакома со мной, правда?
– Бенджамен Мессер! – Энджи была по-настоящему удивлена. – Впервые слышу от тебя признание, что ты еврей! Обычно ты всячески стараешься отрицать этот факт.
– Не отрицать, моя любимая, а забыть о нем. Вот в чем разница.
Бен расхаживал по квартире все оставшееся утро и весь день. Он вспомнил, что пора накормить Поппею. Ему удалось решить несколько вертикальных строчек и кроссворде из «Лос-Анджелес таймс». Он прослушал несколько записей, проглотил сандвич с сыром и снова расхаживал по квартире. Почтальон вот-вот должен прийти.
Бен выкурил почти целый пакет трубочного табака. Ровно в четыре часа он решил спуститься вниз и заглянуть в почтовый ящик. Бен ждал, что постучат в дверь и придется расписаться за заказной пакет, но, когда этого не произошло, он усомнился, приходил ли почтальон вообще.
Почтальон приходил.
В других ящиках лежала свежая почта, в его ящик опустили счет за газ, а в мусорную корзину жильцы уже выбросили новые журналы. Однако маленькой желтой квитанции в его почтовом ящике не оказалось.
Только сейчас Бен понял, с каким нетерпением ждал пятый свиток. Теперь он чувствовал себя совершенно подавленным. Свинцовое небо разразилось легким дождиком, омывшим тротуары западной части Лос-Анджелеса. А Бен, словно идиот, стоял и смотрел на почтовые ящики. На свете нет ничего худшего, чем строить надежды, которые не сбудутся. Ему казалось, что он вот-вот расплачется.
– Это невыносимо. Это невыносимо, – бормотал он снова и снова, поднимаясь к себе. Почему нельзя доставить свитки быстрее? Почему ему каждый раз приходится страдать от столь мучительного ожидания?
Вернувшись к себе, Бен включил обогреватель, налил себе большой бокал вина и устроился на диване. Вскоре к нему на колени запрыгнула Поппея, начала мурлыкать и тереться о его живот, будто давая понять, что она рада его обществу.
– Поппея, не знаю, что на меня нашло, – тихо пробормотал он, обращаясь к кошке. – Раньше со мной такого не бывало. Прямо какое-то наваждение. Почему так происходит? В чем причина? Может, виноват Давид? Как может человек, усопший две тысячи лет назад, полностью завладеть мною?
Бен медленно потягивал вино и почувствовал, что в комнате становится теплее. Становилось тепло, будто его накрыли теплым одеялом. Бен погружался в сонное, приятное состояние, от которого ему стало легко. Он откинул голову назад.
Почти тут же на него хлынули воспоминания о днях, проведенных вместе с Лейбовицем. Казалось, будто воспоминания до сих пор держали взаперти по неизвестной Бену причине, и вдруг нашелся ключ, позволивший отпереть эту дверь. И воспоминания о тех днях, о которых Бен давно забыл, обрушились мощным потоком.
В его сознании возникли и другие картинки, не столь приятные, как воспоминания об ортодоксальной школе и Соломоне. В его памяти мелькали картинки из детства, проведенного в Германии, эмиграции в Соединенные Штаты, трудных лет роста под опекой матери.
У Бена не было ни братьев, ни сестер. Даже отца не было. Он помнил только себя и мать. А мать, единственный родитель и товарищ, оказалась почти невыносимым человеком.
Тут в его память ворвался другой образ. Ее запястье. Запястье его матери. Она всегда носила длинные рукава, чтобы не показывать его. Но однажды маленький Бен заметил это запястье и, указав на него, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32