Я вновь взглянул на гроб внизу, и совершенно безумная идея заметалась в голове. — Кларисса, молнией в дом, где хоронят. Пускай забирают всю горючую отраву из нашего погреба, но чтобы в этом гробу лежал я.
Тетушка недоуменно вытаращила на меня глаза — не спятил ли часом? Но очень быстро суть сказанного дошла до нее, и Кларисса рванулась вниз, как скаковая лошадь. Через минуту дверь соседского дома захлопнулась за ней. В квартале по сию пору жила легенда о том, что погреб нашего дома забит до отказа чистейшим перегоном многолетней выдержки — прямо-таки райская благодать для моих соседей. Что ж, не будем рассеивать их иллюзии — по крайней мере пока.
Переговоры завершились быстро — наверное, соседи возблагодарили Небеса за то, что их сородич перекинулся так вовремя. Кларисса пронеслась обратно в дом, взлетела по лестнице и, отдышавшись, прохрипела:
— Они согласились, но потребовали еще два мешка муки, полмешка гороха…
— Да чтоб они подавились моим горохом, крохоборы, пусть забирают все, что найдут! Кларисса, быстро снимай одежду, сейчас ты в первый и, надеюсь, в последний раз увидишь Валиена в женском платье!
— Святые угодники, срам-то какой! — простонала тетушка, но сняла полушубок, сарафан и плат и, поспешно завернувшись в простыню, ушла за сменой. Я прикинул по размерам: Кларисса ниже ростом на голову, зато шире по фигуре. Значит, надо еще чем-то обмотаться и идти на полусогнутых ногах, чтобы зоркие глаза слежки не распознали подмену. А этот несчастный сарафан — как он вообще застегивается?..
Через полчаса я с трудом, но все-таки познал искусство облачения в женский наряд и спустился вниз. За то время, пока я воевал с застежками и подвязками, тетушка успела не только переодеться, но и разогреть еду и накрыть на стол. Увидав меня в таком виде, она не выдержала и прыснула. Ну и ладно, мне не впервой прилюдно выглядеть посмешищем.
В народе неукоснительно соблюдается исконный горский обычай перед долгой дорогой накормить уходящего, и даже я, скептически относящийся к всевозможным ритуалам, не собирался его нарушать. Пускай у нас с Клариссой совершенно разные характеры, но по большому счету это не так уж и важно. Несколько лет мы с ней прожили бок о бок, вместе переживали радости и беды и в общем-то стали друг другу семьей. И вот настала пора расставания, я чувствовал — больше мы не увидимся. Так мы и сидели за столом, ели, молча смотрели друг на друга и вспоминали все лучшее друг о друге. По щеке Клариссы стекала крупная слеза, да и у меня на душе кошки скребли.
— Держи на счастье. — Тетушка протянула мне старинную серебряную пятимарочную монету. — С ней еще мой дед на войну ходил и целым-невредимым возвернулся. Положи ее под пятку — в каблук, как делали наши предки.
— Спасибо тебе, тетушка, спасибо за все. Не задерживайся здесь долго, через час-другой этот дом превратится в бедлам, — сказал я, встав из-за стола. — Уйдешь через черный ход, как только меня повезут «хоронить». Тетушка, ну что же ты, не плачь. Где-нибудь через полгодика я пришлю тебе письмо и расскажу в нем про все свои приключения. Не горюй, все будет в порядке!
— Прощай… — прошептала она и вновь прослезилась.
Я вышел на крыльцо. Солнце уже нависло над горами и бросало длинные черные тени. Город как будто замер в неотвратном предчувствии чего-то ужасного, в морозном воздухе по-прежнему витал смачный запах гари. Катафалк уже стоял у дома напротив, а гроб исчез.
Вокруг не было ни души, но я кожей ощущал, что ко мне прикованы пристальные взоры десятка глаз. Я — Кларисса, я — Кларисса, твердил я, шаг за шагом пересекая улицу, а сердце стучало, как колокол. Сейчас из подворотни вынырнет невзрачный тип, внимательно взглянет на мое лицо и тихо спросит: «Расследователь Райен, куда же вы идете в таком виде?»
Нет, не вынырнул, неувязочка тут у них вышла. Соседское крыльцо все ближе, ближе… Как же их зовут-то? Не помню, все от волнения позабыл, да и кому от этого легче станет.
Едва я ступил на первую ступеньку, двери приоткрылись, и наружу высунулась детская всклоченная голова.
— Очень рады, — пискнул мальчик (или девочка?) и пропал. Я осторожно зашел, дверь сзади затворил тот же ребенок неопределенного пола. Передо мной выстроились в шеренгу все здешние обитатели, от многочисленной мелюзги до таких ветхих стариканов, которые, наверное, уже и имени своего не помнят. Их «набольший» — здоровущий небритый жирдяй с испитой рожей — гордо стоял впереди и тупо смотрел на меня, наверное, он тоже никогда не видал мужика в сарафане. В конце концов сзади в строю кто-то не выдержал и заржал, через мгновение вся ватага покатывалась со смеху.
— Господин Райен, вы согласны с нашими условиями? — наконец, унявшись, вымолвил глава семейства, утирая нос рукавом.
— Да.
— В таком разе мы сделаем из вас лучшего покойника, чем вы были при жизни! — Тут он сообразил, что несет полную чушь, но не смутился, а гаркнул родичам: — А ну за работу, тунеядцы и захребетники! Или я за вас ишачить должен!
Вся семейка засуетилась, забегала: кто-то тащил серый мертвецкий саван, кто-то — разноцветные ленты, кто-то снимал с меня мерку, сразу несколько человек набросились на меня и стали раздевать, при этом засыпая вопросами:
— А школько у тябя бутылок в подвале, шынок?
— А перегончик-то, поди, выдохся?
— А мука у вас свежая?
— А подарите платьице?
— А у вас тараканы водятся?
— А? А-а-а-а!
Последнюю реплику проорал «мальчик-девочка», которому я случайно наступил на ногу. Лохматый «бригадир» похаживал туда-сюда и лениво почесывался, изредка отвешивая подзатыльники наиболее нерасторопным. С удовлетворением наблюдая, как его «команда» шуршит, глава семьи, изрядно поворочав мозгами, изрек крылатую фразу:
— Ну чем не пчелы!
И «пчелы» прямо-таки «летали». Не прошло и десяти минут, как я, в полном похоронном убранстве, уже возлежал в гробу, а на остававшееся открытым лицо втирали мел для большей правдоподобности.
— Й-эх, малошть не похош… А шиняки ему под глажа жабыли? И жапах-то у него живой! — прошепелявил пожелтевший от времени старикашка — видимо, главный знаток по мертвецам.
— Щас, дедуля, сделаем!
Я судорожно зажмурил глаза, ожидая, что из них сейчас полетят искры, но ошибся: туда втерли что-то вонючее, судя по запаху — испорченный баклажан. Потом меня начали «фаршировать»: разбили в ворот тухлое яйцо, вымазали саван плесенью, гнилой капустой, кошачьим дерьмом и чем-то еще более зловонным. Когда маленький мерзавец, которому я отдавил ногу, злорадно улыбаясь, засунул за шиворот дохлую крысу, мне нестерпимо захотелось блевать. Впрочем, чтобы я от собственного убийственного аромата не помер по дороге, в стенках гроба проделали несколько щелей.
Наконец все приготовления были закончены, и напоследок мне, согласно древнему ритуальному обычаю, засунули в рот головку чеснока для устрашения злых духов. Итак, теперь я был полностью готов ко встрече с потусторонним миром.
— А ну тащите сюда водилу, хорош нашу брагу жрать! — проорал «предводитель». — Ты, ты и ты — повезете домовину на погост.
Тут возникла небольшая заминка: «Ты», «ты» и в особенности последний «ты» явно надеялись быть в кругу семьи в тот момент, когда их сородичи доберутся до моих «сокровищ». Похоронная троица начала ныть, кричать и визжать в праведном возмущении, и даже тяжкий глас главаря не мог сломить их упорство.
Все явно шло к потасовке, потому я, выплюнув вонючий корнеплод, заорал:
— Да вы захлебнетесь в этом перегоне, живоглоты несчастные! До захода солнца я должен быть на кладбище, и ключи от дома я вам отдам только там!
— Оп-па… Так-так, кто тут не хотел хоронить? Ты? Вот и сиди дома — в чулан его! — громогласно вынес приговор отец семейства. — Я самолично поеду.
Бывшая «оппозиция» мгновенно проявила свою преданность общему делу и утащила на отсидку последнего «ты», верещавшего так, будто его волокли на костер. Мне в рот вновь засунули чеснок, гроб закрыли, потащили наружу, уронили в дверях, а когда поднимали на катафалк, уронили опять, да так удачно, что я треснулся о стенку головой и набил здоровую шишку. Наконец тронулись, но возница заметил труп в канаве и возопил:
— Гей, мужики! Этого отморозка — тоже в телегу!
О крышку раздался удар, будто чурбан бросили. Дохлый шпион в качестве спутника не входил в мои планы, а нам еще предстояло миновать пост на перекрестке.
— Телега, стоять! — донесся хриплый сержантский голос. — К досмотру!
Снаружи началась возня — всех моих «скорбящих родственников» вытащили на мостовую и внимательно осмотрели, Солдаты полезли на катафалк, но, увидев его содержимое, быстро попрыгали обратно.
— Там труп и гроб, — доложили сержанту.
— Что-то мне эти хари подозрительны. Боец Нытик, загляни в гроб, вдруг они там оружие спрятали?
Тот, кого назвали Нытиком, резво вспрыгнул на борт. Ой-ой, Валиен, сейчас у тебя будут большие проблемы — в условиях военного положения эти простые ребята не будут долго выяснять, кто ты и почему в таком виде…
Крышка гроба медленно открылась, я приготовился к худшему. Но то ли «похоронная команда» так славно поработала надо мной, то ли боец попался особо впечатлительный — он с воплем отшатнулся и сломя голову вылетел из катафалка.
— Там жмурик! Посинелый весь — видать, помер давно. И воняет ужасно — уже разлагаться начал, — доложил Нытик Дрожащим голосом.
— Эй, уроды краснорожие, вот вам бирка на проезд! А теперь убирайте отсюда свою падаль, пока я не передумал! — Рявкнул недовольный сержант и ушел греться к костерку.
Мы поехали дальше. Посты нас больше не останавливали, и похоронщики, предвкушая встречу с «горючей амброзией» затянули крайне непристойную песнь. Дело в том, что горская похоронная традиция обязывает сопровождать доставку покойника на место упокоения самой отборной руганью. По народным поверьям, это отгоняет демонов, могущих по пути покуситься на душу покойника, но я-то был все-таки не совсем мертвым, то есть совсем даже не мертвым, и слушать такие изыски мне было не в радость.
Вообще похоронная церемония нашего народа продумана до мелочей и уходит корнями в древние времена. В ту пору Фацения еще была мало населена, городов и в помине не было, а слово «перегон» как само понятие и как символ цивилизации было еще неизвестно, Горцы обитали в небольших поселениях у подножия скал, в питие потребляли исключительно пиво и сбитень, крепко уважали друг друга и потому жили долго и счастливо. Тогда смерть члена общины представлялась как нечто особенное, запоминающееся, и обставлялась соответственно.
Гроб для будущего покойника изготавливался годами, причем им же самим. Юноша считался полноправным мужчиной, когда закончит его обработку: гроб вытесывался из цельной дубовой колоды, а затем морился на дне ближайшего омута до той поры, когда его хозяин не преставится. Размер подбирался соответственно под свою стать, в связи с чем возникла примета: когда выемка оказывалась слишком тесной и покойника приходилось в нее чуть ли не забивать, говорили: скрягой был при жизни, даже гроб для себя маленький сделал. Умерший, будучи положенным в колоду, заливался смесью из древесной смолы и воска, которая, пропитав тело и гроб, затвердевала и сохраняла для потомков облик умершего на века. Но поскольку изготовление такого консерванта в нужном количестве требует длительного времени, то в тех случаях, когда гроб был слишком объемный, говорили: транжирой жил, таким же и помер.
Само же упокоение обычно растягивалось на несколько дней. Погребали усопших в семейных склепах, вырубленных высоко в скалах, а предки наших предков, обитавшие где-то в южных приполярных степях, по преданиям, насыпали могильные курганы — так и поныне хоронят знать в Рантии. В склепе гроб ставился в соответствующее углубление в полу, которое сделал в иные времена означенный покойник, пребывая в юном возрасте. По ходу дела похоронная команда благоговейно осматривала прочих своих предков, а ближе к вечеру устраивалась тризна по усопшим.
Что же было с теми, кто по той или иной причине не сделал для себя «последний приют»? Их хоронили в тех же склепах, но в дощатых гробах и не заливали смолой, а всего лишь обматывали тканью, ею пропитанной. Время шло, цивилизация развивалась и крепла, возникли города, люди стали чаще погибать в войнах, да и вообще чаще умирать. Постепенно древние традиции утратили ореол таинства, и сейчас в склепах хоронят только зажиточных горожан, а цельные гробы заказывают лишь богачи. Бедный покойник, чьи такие же бедные родственники вообще сумели наскрести денег на похороны, упаковывается в осиновые гробы без всякого бальзамирования и хоронится на общественном кладбище. Там же закапывается тот безымянный труп, коего нашли по весне в канаве с перерезанной глоткой, причем прямо так, как есть. Хотя нет, одежду с него могильщики все-таки снимут. Пожалуй, единственное, что пережило время и исполняется неукоснительно, — поминальная тризна, но, увы, лишь как веский повод для очередной пьянки-гулянки.
Кажется, я задремал, лежа в гробу, потому что очнулся только тогда, когда его со всей дури бросили оземь. Ах вы, твари неблагодарные! Я сейчас еще подумаю, отдавать ли вам ключи. Я попытался встать… и не смог! Я весь окостенел от холода.
— Помогите! — в отчаянии закричал я. Точнее, хотел закричать — челюсти свела судорога, и я даже не мог выплюнуть чеснок. Ну где эти паразиты, я же сейчас околею на снегу!
В это время невдалеке прошли два могильщика, и обрывок их разговора поверг меня в ступор.
— …яму-то мы еще поутру вырыли, а покойник только сейчас приехал… Святые Небеса! Да ведь они меня сейчас живьем закопают! Я, собрав последние силы, изогнулся ужом и долбанул лбом о крышку. Потом еще раз и еще, в конце концов она поддалась. Еще один рывок, я вывалился из гроба и упал на кучу перепревшей соломы, уткнувшись носом в затвердевшую ногу мертвого шпиона, которого оставили тут же. Это оказалась конюшня — рядом стояла телега, в которой меня привезли, дверь в дом была открыта.
Как только я обнаружил, что вновь могу двигаться, то встал и нетвердой походкой заковылял внутрь, откуда несло теплом и… перегаром. И тут в дверях я нос к носу столкнулся с Хорви, как говорят могильщики, пьяным в доску. Хорви поднял на меня глаза, зрачки в которых расширились до размера горошин. Он побледнел не хуже моего, моментально протрезвел, после чего оглушительно заорал, как резаная свинья, и рухнул навзничь. На этот вопль выскочили похоронщики, уже успевшие тяпнуть по стакану. Их «лидер» внимательно посмотрел на меня, подумал опять же и вновь выдал крылатую фразу:
— Ну чем не труп!
— Да почти что ничем! — огрызнулся я, наконец вытащив изо рта набившую оскомину чесночину и запустив ею аккурат в глаз хохмачу.
— Так мы ж хотели, как правдоподобнее! — прогундосил тот, увертываясь от лопаты, которую я всерьез собирался обрушить на его череп.
— И замерз бы я вполне правдоподобно! А вот эта сволочь стащила с меня полушубок и башмаки, искренне уверяя, что они покойнику ни к чему! — С этими словами черенок лопаты смачно врезался под ребра означенной сволочи.
— Вау-у-у! — вякнул тот и свалился рядом с Хорви. На этом мой боевой пыл слегка угас, чем тут же воспользовался другой похоронщик, подскочивший с заискивающей улыбочкой и початой бутылкой в руке:
— Ваша милость, успокойтесь! Щас мы вас перегончиком разотрем — как заново родитесь!
— Растирай, — буркнул я, прошел в дом, содрал с себя вонючий саван и рухнул на засаленный топчан, вокруг которого валялось несколько уже примелькавшихся склянок из-под «Голубого огонька». Хм, благодаря мне на кладбище сегодня праздник — неужели главный свинтус сам все это выпил! Ух и здоров же горский желудок! — другой от такого количества выпитого немедленно присоединился бы к здешнему «населению». А этот кабан проспится — и опять готов к новым подвигам…
Так оно и сбылось: пред мои очи явился очухавшийся и почти трезвый Хорви.
— Я-то грешным делом подумал — Конец Света уже случился и мертвые восстали из могил. А это, оказывается, господин сыскарь в таком дивном виде приехали. Ох, право слово, зря вы все это затеяли. Всем известно — кто в гроб ляжет, тот вскоростях там навсегда окажется.
— Не твое дело, где я окажусь. Лошади готовы?
— Не извольте беспокоиться, уже запряжены и снаряжены, хоть сейчас выезжай! Э-э…
— Что еще?
— Уговаривались на две корзины…
— Да помню я все; поедешь с этими прохвостами. Тебе отдаю ключ от подвала, а им — остальную связку. Друг без друга не обойдетесь.
— Благодарствую! — расплылся в улыбке кладбищенский «босс», а похоронщики погрустнели — приходилось делиться.
В кои-то веки бесовское зелье сотворило доброе дело — я вновь чувствовал руки и ноги! Все тело болело и горело, но это лучше, чем чувствовать себя замороженной курицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Тетушка недоуменно вытаращила на меня глаза — не спятил ли часом? Но очень быстро суть сказанного дошла до нее, и Кларисса рванулась вниз, как скаковая лошадь. Через минуту дверь соседского дома захлопнулась за ней. В квартале по сию пору жила легенда о том, что погреб нашего дома забит до отказа чистейшим перегоном многолетней выдержки — прямо-таки райская благодать для моих соседей. Что ж, не будем рассеивать их иллюзии — по крайней мере пока.
Переговоры завершились быстро — наверное, соседи возблагодарили Небеса за то, что их сородич перекинулся так вовремя. Кларисса пронеслась обратно в дом, взлетела по лестнице и, отдышавшись, прохрипела:
— Они согласились, но потребовали еще два мешка муки, полмешка гороха…
— Да чтоб они подавились моим горохом, крохоборы, пусть забирают все, что найдут! Кларисса, быстро снимай одежду, сейчас ты в первый и, надеюсь, в последний раз увидишь Валиена в женском платье!
— Святые угодники, срам-то какой! — простонала тетушка, но сняла полушубок, сарафан и плат и, поспешно завернувшись в простыню, ушла за сменой. Я прикинул по размерам: Кларисса ниже ростом на голову, зато шире по фигуре. Значит, надо еще чем-то обмотаться и идти на полусогнутых ногах, чтобы зоркие глаза слежки не распознали подмену. А этот несчастный сарафан — как он вообще застегивается?..
Через полчаса я с трудом, но все-таки познал искусство облачения в женский наряд и спустился вниз. За то время, пока я воевал с застежками и подвязками, тетушка успела не только переодеться, но и разогреть еду и накрыть на стол. Увидав меня в таком виде, она не выдержала и прыснула. Ну и ладно, мне не впервой прилюдно выглядеть посмешищем.
В народе неукоснительно соблюдается исконный горский обычай перед долгой дорогой накормить уходящего, и даже я, скептически относящийся к всевозможным ритуалам, не собирался его нарушать. Пускай у нас с Клариссой совершенно разные характеры, но по большому счету это не так уж и важно. Несколько лет мы с ней прожили бок о бок, вместе переживали радости и беды и в общем-то стали друг другу семьей. И вот настала пора расставания, я чувствовал — больше мы не увидимся. Так мы и сидели за столом, ели, молча смотрели друг на друга и вспоминали все лучшее друг о друге. По щеке Клариссы стекала крупная слеза, да и у меня на душе кошки скребли.
— Держи на счастье. — Тетушка протянула мне старинную серебряную пятимарочную монету. — С ней еще мой дед на войну ходил и целым-невредимым возвернулся. Положи ее под пятку — в каблук, как делали наши предки.
— Спасибо тебе, тетушка, спасибо за все. Не задерживайся здесь долго, через час-другой этот дом превратится в бедлам, — сказал я, встав из-за стола. — Уйдешь через черный ход, как только меня повезут «хоронить». Тетушка, ну что же ты, не плачь. Где-нибудь через полгодика я пришлю тебе письмо и расскажу в нем про все свои приключения. Не горюй, все будет в порядке!
— Прощай… — прошептала она и вновь прослезилась.
Я вышел на крыльцо. Солнце уже нависло над горами и бросало длинные черные тени. Город как будто замер в неотвратном предчувствии чего-то ужасного, в морозном воздухе по-прежнему витал смачный запах гари. Катафалк уже стоял у дома напротив, а гроб исчез.
Вокруг не было ни души, но я кожей ощущал, что ко мне прикованы пристальные взоры десятка глаз. Я — Кларисса, я — Кларисса, твердил я, шаг за шагом пересекая улицу, а сердце стучало, как колокол. Сейчас из подворотни вынырнет невзрачный тип, внимательно взглянет на мое лицо и тихо спросит: «Расследователь Райен, куда же вы идете в таком виде?»
Нет, не вынырнул, неувязочка тут у них вышла. Соседское крыльцо все ближе, ближе… Как же их зовут-то? Не помню, все от волнения позабыл, да и кому от этого легче станет.
Едва я ступил на первую ступеньку, двери приоткрылись, и наружу высунулась детская всклоченная голова.
— Очень рады, — пискнул мальчик (или девочка?) и пропал. Я осторожно зашел, дверь сзади затворил тот же ребенок неопределенного пола. Передо мной выстроились в шеренгу все здешние обитатели, от многочисленной мелюзги до таких ветхих стариканов, которые, наверное, уже и имени своего не помнят. Их «набольший» — здоровущий небритый жирдяй с испитой рожей — гордо стоял впереди и тупо смотрел на меня, наверное, он тоже никогда не видал мужика в сарафане. В конце концов сзади в строю кто-то не выдержал и заржал, через мгновение вся ватага покатывалась со смеху.
— Господин Райен, вы согласны с нашими условиями? — наконец, унявшись, вымолвил глава семейства, утирая нос рукавом.
— Да.
— В таком разе мы сделаем из вас лучшего покойника, чем вы были при жизни! — Тут он сообразил, что несет полную чушь, но не смутился, а гаркнул родичам: — А ну за работу, тунеядцы и захребетники! Или я за вас ишачить должен!
Вся семейка засуетилась, забегала: кто-то тащил серый мертвецкий саван, кто-то — разноцветные ленты, кто-то снимал с меня мерку, сразу несколько человек набросились на меня и стали раздевать, при этом засыпая вопросами:
— А школько у тябя бутылок в подвале, шынок?
— А перегончик-то, поди, выдохся?
— А мука у вас свежая?
— А подарите платьице?
— А у вас тараканы водятся?
— А? А-а-а-а!
Последнюю реплику проорал «мальчик-девочка», которому я случайно наступил на ногу. Лохматый «бригадир» похаживал туда-сюда и лениво почесывался, изредка отвешивая подзатыльники наиболее нерасторопным. С удовлетворением наблюдая, как его «команда» шуршит, глава семьи, изрядно поворочав мозгами, изрек крылатую фразу:
— Ну чем не пчелы!
И «пчелы» прямо-таки «летали». Не прошло и десяти минут, как я, в полном похоронном убранстве, уже возлежал в гробу, а на остававшееся открытым лицо втирали мел для большей правдоподобности.
— Й-эх, малошть не похош… А шиняки ему под глажа жабыли? И жапах-то у него живой! — прошепелявил пожелтевший от времени старикашка — видимо, главный знаток по мертвецам.
— Щас, дедуля, сделаем!
Я судорожно зажмурил глаза, ожидая, что из них сейчас полетят искры, но ошибся: туда втерли что-то вонючее, судя по запаху — испорченный баклажан. Потом меня начали «фаршировать»: разбили в ворот тухлое яйцо, вымазали саван плесенью, гнилой капустой, кошачьим дерьмом и чем-то еще более зловонным. Когда маленький мерзавец, которому я отдавил ногу, злорадно улыбаясь, засунул за шиворот дохлую крысу, мне нестерпимо захотелось блевать. Впрочем, чтобы я от собственного убийственного аромата не помер по дороге, в стенках гроба проделали несколько щелей.
Наконец все приготовления были закончены, и напоследок мне, согласно древнему ритуальному обычаю, засунули в рот головку чеснока для устрашения злых духов. Итак, теперь я был полностью готов ко встрече с потусторонним миром.
— А ну тащите сюда водилу, хорош нашу брагу жрать! — проорал «предводитель». — Ты, ты и ты — повезете домовину на погост.
Тут возникла небольшая заминка: «Ты», «ты» и в особенности последний «ты» явно надеялись быть в кругу семьи в тот момент, когда их сородичи доберутся до моих «сокровищ». Похоронная троица начала ныть, кричать и визжать в праведном возмущении, и даже тяжкий глас главаря не мог сломить их упорство.
Все явно шло к потасовке, потому я, выплюнув вонючий корнеплод, заорал:
— Да вы захлебнетесь в этом перегоне, живоглоты несчастные! До захода солнца я должен быть на кладбище, и ключи от дома я вам отдам только там!
— Оп-па… Так-так, кто тут не хотел хоронить? Ты? Вот и сиди дома — в чулан его! — громогласно вынес приговор отец семейства. — Я самолично поеду.
Бывшая «оппозиция» мгновенно проявила свою преданность общему делу и утащила на отсидку последнего «ты», верещавшего так, будто его волокли на костер. Мне в рот вновь засунули чеснок, гроб закрыли, потащили наружу, уронили в дверях, а когда поднимали на катафалк, уронили опять, да так удачно, что я треснулся о стенку головой и набил здоровую шишку. Наконец тронулись, но возница заметил труп в канаве и возопил:
— Гей, мужики! Этого отморозка — тоже в телегу!
О крышку раздался удар, будто чурбан бросили. Дохлый шпион в качестве спутника не входил в мои планы, а нам еще предстояло миновать пост на перекрестке.
— Телега, стоять! — донесся хриплый сержантский голос. — К досмотру!
Снаружи началась возня — всех моих «скорбящих родственников» вытащили на мостовую и внимательно осмотрели, Солдаты полезли на катафалк, но, увидев его содержимое, быстро попрыгали обратно.
— Там труп и гроб, — доложили сержанту.
— Что-то мне эти хари подозрительны. Боец Нытик, загляни в гроб, вдруг они там оружие спрятали?
Тот, кого назвали Нытиком, резво вспрыгнул на борт. Ой-ой, Валиен, сейчас у тебя будут большие проблемы — в условиях военного положения эти простые ребята не будут долго выяснять, кто ты и почему в таком виде…
Крышка гроба медленно открылась, я приготовился к худшему. Но то ли «похоронная команда» так славно поработала надо мной, то ли боец попался особо впечатлительный — он с воплем отшатнулся и сломя голову вылетел из катафалка.
— Там жмурик! Посинелый весь — видать, помер давно. И воняет ужасно — уже разлагаться начал, — доложил Нытик Дрожащим голосом.
— Эй, уроды краснорожие, вот вам бирка на проезд! А теперь убирайте отсюда свою падаль, пока я не передумал! — Рявкнул недовольный сержант и ушел греться к костерку.
Мы поехали дальше. Посты нас больше не останавливали, и похоронщики, предвкушая встречу с «горючей амброзией» затянули крайне непристойную песнь. Дело в том, что горская похоронная традиция обязывает сопровождать доставку покойника на место упокоения самой отборной руганью. По народным поверьям, это отгоняет демонов, могущих по пути покуситься на душу покойника, но я-то был все-таки не совсем мертвым, то есть совсем даже не мертвым, и слушать такие изыски мне было не в радость.
Вообще похоронная церемония нашего народа продумана до мелочей и уходит корнями в древние времена. В ту пору Фацения еще была мало населена, городов и в помине не было, а слово «перегон» как само понятие и как символ цивилизации было еще неизвестно, Горцы обитали в небольших поселениях у подножия скал, в питие потребляли исключительно пиво и сбитень, крепко уважали друг друга и потому жили долго и счастливо. Тогда смерть члена общины представлялась как нечто особенное, запоминающееся, и обставлялась соответственно.
Гроб для будущего покойника изготавливался годами, причем им же самим. Юноша считался полноправным мужчиной, когда закончит его обработку: гроб вытесывался из цельной дубовой колоды, а затем морился на дне ближайшего омута до той поры, когда его хозяин не преставится. Размер подбирался соответственно под свою стать, в связи с чем возникла примета: когда выемка оказывалась слишком тесной и покойника приходилось в нее чуть ли не забивать, говорили: скрягой был при жизни, даже гроб для себя маленький сделал. Умерший, будучи положенным в колоду, заливался смесью из древесной смолы и воска, которая, пропитав тело и гроб, затвердевала и сохраняла для потомков облик умершего на века. Но поскольку изготовление такого консерванта в нужном количестве требует длительного времени, то в тех случаях, когда гроб был слишком объемный, говорили: транжирой жил, таким же и помер.
Само же упокоение обычно растягивалось на несколько дней. Погребали усопших в семейных склепах, вырубленных высоко в скалах, а предки наших предков, обитавшие где-то в южных приполярных степях, по преданиям, насыпали могильные курганы — так и поныне хоронят знать в Рантии. В склепе гроб ставился в соответствующее углубление в полу, которое сделал в иные времена означенный покойник, пребывая в юном возрасте. По ходу дела похоронная команда благоговейно осматривала прочих своих предков, а ближе к вечеру устраивалась тризна по усопшим.
Что же было с теми, кто по той или иной причине не сделал для себя «последний приют»? Их хоронили в тех же склепах, но в дощатых гробах и не заливали смолой, а всего лишь обматывали тканью, ею пропитанной. Время шло, цивилизация развивалась и крепла, возникли города, люди стали чаще погибать в войнах, да и вообще чаще умирать. Постепенно древние традиции утратили ореол таинства, и сейчас в склепах хоронят только зажиточных горожан, а цельные гробы заказывают лишь богачи. Бедный покойник, чьи такие же бедные родственники вообще сумели наскрести денег на похороны, упаковывается в осиновые гробы без всякого бальзамирования и хоронится на общественном кладбище. Там же закапывается тот безымянный труп, коего нашли по весне в канаве с перерезанной глоткой, причем прямо так, как есть. Хотя нет, одежду с него могильщики все-таки снимут. Пожалуй, единственное, что пережило время и исполняется неукоснительно, — поминальная тризна, но, увы, лишь как веский повод для очередной пьянки-гулянки.
Кажется, я задремал, лежа в гробу, потому что очнулся только тогда, когда его со всей дури бросили оземь. Ах вы, твари неблагодарные! Я сейчас еще подумаю, отдавать ли вам ключи. Я попытался встать… и не смог! Я весь окостенел от холода.
— Помогите! — в отчаянии закричал я. Точнее, хотел закричать — челюсти свела судорога, и я даже не мог выплюнуть чеснок. Ну где эти паразиты, я же сейчас околею на снегу!
В это время невдалеке прошли два могильщика, и обрывок их разговора поверг меня в ступор.
— …яму-то мы еще поутру вырыли, а покойник только сейчас приехал… Святые Небеса! Да ведь они меня сейчас живьем закопают! Я, собрав последние силы, изогнулся ужом и долбанул лбом о крышку. Потом еще раз и еще, в конце концов она поддалась. Еще один рывок, я вывалился из гроба и упал на кучу перепревшей соломы, уткнувшись носом в затвердевшую ногу мертвого шпиона, которого оставили тут же. Это оказалась конюшня — рядом стояла телега, в которой меня привезли, дверь в дом была открыта.
Как только я обнаружил, что вновь могу двигаться, то встал и нетвердой походкой заковылял внутрь, откуда несло теплом и… перегаром. И тут в дверях я нос к носу столкнулся с Хорви, как говорят могильщики, пьяным в доску. Хорви поднял на меня глаза, зрачки в которых расширились до размера горошин. Он побледнел не хуже моего, моментально протрезвел, после чего оглушительно заорал, как резаная свинья, и рухнул навзничь. На этот вопль выскочили похоронщики, уже успевшие тяпнуть по стакану. Их «лидер» внимательно посмотрел на меня, подумал опять же и вновь выдал крылатую фразу:
— Ну чем не труп!
— Да почти что ничем! — огрызнулся я, наконец вытащив изо рта набившую оскомину чесночину и запустив ею аккурат в глаз хохмачу.
— Так мы ж хотели, как правдоподобнее! — прогундосил тот, увертываясь от лопаты, которую я всерьез собирался обрушить на его череп.
— И замерз бы я вполне правдоподобно! А вот эта сволочь стащила с меня полушубок и башмаки, искренне уверяя, что они покойнику ни к чему! — С этими словами черенок лопаты смачно врезался под ребра означенной сволочи.
— Вау-у-у! — вякнул тот и свалился рядом с Хорви. На этом мой боевой пыл слегка угас, чем тут же воспользовался другой похоронщик, подскочивший с заискивающей улыбочкой и початой бутылкой в руке:
— Ваша милость, успокойтесь! Щас мы вас перегончиком разотрем — как заново родитесь!
— Растирай, — буркнул я, прошел в дом, содрал с себя вонючий саван и рухнул на засаленный топчан, вокруг которого валялось несколько уже примелькавшихся склянок из-под «Голубого огонька». Хм, благодаря мне на кладбище сегодня праздник — неужели главный свинтус сам все это выпил! Ух и здоров же горский желудок! — другой от такого количества выпитого немедленно присоединился бы к здешнему «населению». А этот кабан проспится — и опять готов к новым подвигам…
Так оно и сбылось: пред мои очи явился очухавшийся и почти трезвый Хорви.
— Я-то грешным делом подумал — Конец Света уже случился и мертвые восстали из могил. А это, оказывается, господин сыскарь в таком дивном виде приехали. Ох, право слово, зря вы все это затеяли. Всем известно — кто в гроб ляжет, тот вскоростях там навсегда окажется.
— Не твое дело, где я окажусь. Лошади готовы?
— Не извольте беспокоиться, уже запряжены и снаряжены, хоть сейчас выезжай! Э-э…
— Что еще?
— Уговаривались на две корзины…
— Да помню я все; поедешь с этими прохвостами. Тебе отдаю ключ от подвала, а им — остальную связку. Друг без друга не обойдетесь.
— Благодарствую! — расплылся в улыбке кладбищенский «босс», а похоронщики погрустнели — приходилось делиться.
В кои-то веки бесовское зелье сотворило доброе дело — я вновь чувствовал руки и ноги! Все тело болело и горело, но это лучше, чем чувствовать себя замороженной курицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56