Так что помогай сам себе, глупый сыскарь, работай головой, пока тебе ее не оторвали. Кажется, Тень не любит алкоголь. Влить бы в нее оставшуюся половинку «Голубого огонька». Но до рюкзака уже не достать. А это что у тебя зажато в руке? Навершие разбитого рога, еще не просохшее от перегона. Это мой последний шанс. Получай, тварь!
Бледная Тень настолько увлеклась моим удушением, что даже не заметила движения моей руки. Обломок рога с чмоканьем воткнулся Тени прямо в глаз, утонув в нем почти наполовину. Хватка не ослабла — Тень еще не поняла, что с ней случилось, второй глаз презрительно смотрел на меня.
Но вот руки, вдавливавшие искореженную медь в мое горло, дрогнули. Затем смертоносное создание вздрогнуло уже всем телом. Оно еще держало руки на моей шее, не догадываясь о том, что капля за каплей перегон растворяется в ее крови. А когда Тень с большим запозданием сообразила, что является причиной столь странного состояния, было уже поздно: жестокая ломка скрутила члены бледного человечка, не позволяя ему выдернуть гибельный рог. С хриплым то ли шипением, то ли кваканьем Тень корчилась и извивалась на камнях, постепенно сползая к обрыву над рекой. Изогнувшись в очередной раз, она свалилась с кручи, снизу раздался глухой удар тела о камни на берегу реки.
Наступила тишина. Даже ветер утих. Я сидел и тупо смотрел в темноту, окутавшую мир. Я сделал это. Я сразил зло. Но никогда еще смерть не подходила так близко, не дышала мне прямо в лицо. Я победил, но я остался один: безликая дама в сером саване забрала за грань всех моих друзей.
Впрочем, не всех. В стороне раздался слабый хрип — Миррон был еще жив. Его надо было спасать, но, увы, я — не лекарь, разве что сумею кровь остановить да повязку на рану наложить. Первым делом надо вытащить эти спицы из груди сержанта.
— Не трогай, не поможет… — слабее шелеста опавшего листа прошептал Миррон. — Яд уже в крови, я ничего не чувствую. Я думал, умирать больно. Нет же, просто сознание затуманивается… Жаль, кольчужную броню утопил, она бы меня сейчас выручила… Без меня вам в горах не скрыться. Уходите на запад, в пустыню, найдите наш рейдерский путь, что пролегает через мертвую голову, мертвый город, врата мертвых и… дар смерти. Пройдя этот путь, вы выйдете в тыл врага и нанесете ему точный и смертельный удар. Вспомни золотые слова нашего старого легата: «Диверсанты — кость имперской армии, и пока жив хотя бы один из них — Империя будет стоять». Теперь ты — последний из «Летучих Мышей». Теперь только ты сможешь спасти Империю. А я ухожу, пришел конец старому служаке… Мои мальчики… Они стоят на восходе, в лучах алого солнца… Они простили меня, они протягивают мне руки… Они зовут меня… Прощай…
Прощай. Я закрыл навсегда остановившиеся глаза, машинально посмотрел на свои ободранные о каменную крошку руки, и внезапная мысль-догадка взрезала мой оцепеневший разум. Неразъемные Браслеты по-прежнему на моих руках. Мои друзья живы!
Пошатываясь, как тростинка на ветру, я побрел вниз по тропе. За вторым или третьим поворотом мне открылась панорама минувшего боя. Проход между двумя огромными валунами был завален трупами коней и людей, а по эту сторону камней лежали Таниус и Штырь, оба без видимых повреждений, забрызганные кровью с головы до пят и при этом мирно посапывали, словно были не на поле боя, а в какой-нибудь таверне. Ребята, видно, до того умаялись мечами махать, что заснули прямо в процессе сражения. Причем не они одни — из-за валуна доносился раскатистый храп.
«Команда, подъем!» — с этими словами я пнул капитана Фрая в бронированный бок, рискуя получить травму ноги. Хоть бы пошевелился, увалень. Ну уж этой-то малокалиберной сопелке я сейчас точно ребра пересчитаю!
Я примерился, отвел ногу и от души врезал ребром башмака туда, где, по моему предположению, у Штыря должен был быть бок. Однако моя нога не нашла намеченной цели, рванулась в небеса и предательски повалила меня на травку — маленький хитрец услышал, каким способом я пытался поднять Таниуса, и был готов к такой же «побудке». Поэтому в последний момент Штырь просто перевалился на другой бок, издевательски смотря на меня прищуренными сонными глазками.
«Пока вы тут дрыхли, Миррон погиб!» — хотел крикнуть я, но голос внезапно задрожал.
— Это все он! — прогудел из-под забрала проснувшийся Таниус, — В самый разгар боя нашему rope-алхимику вздумалось метнуть во врагов свою газовую гранату! Не спорю, вещь оказалась на редкость убойной — с той стороны камня всех как косой скосило. Но этот раздолбай-гранатометчик не сообразил, что ветер дует в нашу сторону, так что сонной дури и на нас хватило.
— Что было — то прошло, а что прошло — то забыто, — сделав умное лицо, заявил Штырь. — А сейчас надо повязать солдат, пока они еще спят, и с рассветом уходить от Кручи. Долго здесь задерживаться нельзя — хотя бы один боец должен был остаться сторожить коней когорты, и этот счастливчик теперь наверняка чешет без оглядки в сторону Травинка-лиса. Если он предупредит контрразведчиков, и Бледная Тень заявится сюда сейчас…
— Тень уже сдохла, но нам от этого стало не намного легче, — ответил я, поднимая слезящиеся от газовых испарений глаза в сторону вершины. — Чарнок будет землю носом рыть и камни грызть, но нас достанет, ведь он узнает, в какой стороне нас искать. Все дороги в Травинате перекрыты уже сейчас, а теперь, после смерти Миррона, скрыться в пригорных лесах мы уже не сможем: не пройдет и дня, как агенты Контрразведки возьмут наш след. Фактически нам остается только одно: уходить ущельем Стремглавы в горы и дальше — в пустыню Хиггии.
— Тебе виднее, — ответил Таниус, связывая очередного бесчувственного стражника. — Я в этих местах не был, Сток — тоже…
— И мне не довелось. Но во время войны диверсионный отряд, в котором служил Миррон, тогда еще рядовой солдат, сделал невозможное: пройдя через пустыню и горы, они вышли в глубокий тыл армии Коалиции, где навели такого шороху, что данийцы были вынуждены немедленно прекратить военные действия и заключить перемирие. Именно за этот поход Миррон был награжден высшей наградой Империи — Золотым Лотосом.
— Уж если они прошли этот путь на своих двоих, то верхом нам это большого труда не составит, — откликнулся Штырь, наскоро потрошивший карманы солдат. Конечно, кроме оторванных пуговиц и тряпиц для чистки сапог, он там ничего не нашел, но свое неуемное любопытство удовлетворил.
— Как знать… В горах нет надежнее фаценского барана, в пустыне — хиггийского верблюда, но никакой зверь не сравнится с человеком по части воли. А лошадь — существо избалованное, может ногу сломать, животом зачахнуть и вообще околеть без какой-либо ведомой причины.
Я не стал оглашать одну странную деталь знаменитого диверсионного рейда — никто из его участников не помнил совершенно ничего из происшедшего с ними. Миррон всячески избегал разговоров на эту тему и лишь однажды, во время разговора по душам, признался, что всех уцелевших «спасителей Империи» сразу же после вручения наград загнали в темный подвал близлежащей сельской церквушки. Там служители Храма посредством настойчивого убеждения начисто «промыли» рейдерские мозги, причем до такой степени, что некоторые воины потом не могли вспомнить даже своего имени.
Самого Миррона от помутнения рассудка спасло только то, что по возвращении он от переизбытка чувств опорожнил бутыль с перегоном, и в злополучный подвал его тащили на руках. Что там с ним сотворили, он не помнил, но все его воспоминания о минувшем рейде смешались и перепутались настолько, что любая попытка реконструировать происходившие события вызывала лишь головную боль. Осталось лишь чувство того, что имперские диверсанты нашли в пустыне что-то чрезвычайно необыкновенное и важное и это «что-то» способно было совершенно изменить мир. Но что именно это было, Миррон так и не вспомнил, хотя с той поры минуло четверть века. К тому же он совершенно позабыл путь своего отряда — в его памяти уцелели лишь обрывочные «мертвые» моменты.
Стало быть, дорогу нам придется искать самим — поутру; затемно же отправляться в путь по лесным тропам было опасно из-за большой вероятности заблудиться в незнакомых местах без проводника. А проводника у нас больше не было…
Миррон был похоронен на вершине Лысой Кручи, под насыпью, — всю ночь мы таскали камни на его могилу. Также мы хотели привлечь к этому делу и пленных, но снотворное зелье Штыря оказалось на редкость крепким — ни один солдат когорты не проснулся самостоятельно. Одного мы попытались растормошить для допроса, но он лишь тупо смотрел на нас и снова впадал в забытье.
Каждый раз, глядя на восход солнца, чувствуешь восторженность в душе. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был, кем бы ты себя ни считал — солнце встает для всех людей на свете, но его сияние даровано лично тебе. Это — твое ощущение причастности к рождению нового дня. Этот прекрасный рассвет — для тебя, это розовое сияние — для тебя, этот рассекающий тьму сияющий поток направлен прямо в твое сердце.
Она, идущая по первому лучу Света… Ее ты узнаешь сразу, и тогда твоя жизнь изменится раз и навсегда. Не нужно храмовых зеркал, чтобы увидеть Ее. Построй Храм в своем сердце, открой в нем настежь все двери и окна, чтобы свет не встретил преград. И когда Она войдет в твою обитель, ты станешь самым счастливым человеком мира. Поймай этот луч в глаза — зеркало твоей души. Когда ты закроешь глаза, Ее образ останется. Запомни его и храни его в своей памяти. Это — твой маяк в жизни. Это — частичка Света, она навсегда останется с тобой.
С первым лучом солнца мы двинулись по едва заметным лесным тропам в сторону ущелья Стремглавы, не отходя далеко от речного русла. Эти дикие безлюдные места сохранили свою первозданную прелесть — каскады шумящих порогов, могучий сосновый лес, нетронутый рукой человека, многочисленные зверюшки, чьи любопытные глаза смотрели на нас из подлеска. Как хотелось задержаться здесь на денек, приобщиться к этой красоте, искупаться в кристально чистой ледяной воде, поваляться на пригревающем солнышке, выловить пару жирных форелей, гуляющих по дну…
Но нам было не до того — я нутром чуял погоню. Мы гнали лошадей весь день, практически не останавливаясь и лишь в короткие ночные часы давая отдых измученным животным. Мои опасения насчет лошадей подтвердились самым худшим образом: изнеженные данийские скакуны оказались непригодны для перехода по каменистым тропам ущелья — одна из лошадей ни— с того ни с сего пала в первый же день пути. После второго дня, когда ущелье резко пошло вверх, а тропа стала каменистой, захромали еще две, и их пришлось бросить.
А преследователи были все ближе — по вечерам на горизонте поднимались в небо дымные столбы их костров. Расстояние между нами сокращалось каждый день и теперь составляло полдня пути.
Но вот ущелье закончилось. Река с узким гремящим каньоном осталась позади, а перед нами открылось еще одно ущелье. Тысячу лет назад Стремглава была большой рекой и несла свои бурные воды с Хиггийского плато. Но после того как Хиггия превратилась в пустыню, Стремглава уменьшилась чуть ли не втрое, оставив в память о своем былом величии крутые обрывистые берега в своем нижнем течении и пересохшее русло в верховьях, заполненное песком.
Как раз оно и простиралось сейчас перед нами. В этой пустоши, защищенной горами от горячих пустынных ветров, ухитрялись произрастать какие-то чахлые деревца и жесткая бурая травка, которую даже кони отказывались есть. Но горячее дыхание знойной пустыни ощущалось уже и здесь.
Мы разбили лагерь между песчаными холмами, под большим скальным выступом, закрывавшим нас от постоянных порывов ветра со стороны пустыни. Таниус, раскопавший ямку для костра, присвистнул от удивления и позвал нас. Под слоем песка обнаружилось старое кострище, в котором, помимо головешек, отыскалась очень знакомая мне вещь — сломанный метательный кинжал со стилизованной летучей мышью на лезвии. Оказалось, мы остановились на ночевку точно в том месте, где много лет назад стояли лагерем имперские диверсанты. По крайней мере мы идем верной дорогой, хотя другой здесь, похоже, и вовсе нет.
— В этом ущелье был кто-то еще, — заявил Штырь, вернувшись после сбора дров. — Совсем свежие порубки, дня три или четыре назад.
— Может, кого-то из прорвавшихся фаценцев занесло в эту глушь? — предположил я, хотя подумал совсем о другом.
Ущелье могло быть под наблюдением агентов Контрразведки. Впереди, высоко над нами, чернели окна, прорубленные прямо в скале, — там были жилища древних людей и возможные наблюдательные пункты врага. По преданиям, в доисторические времена в скалах Хиггийских гор были вырублены целые города, а впоследствии через это ущелье проходил путь из Хиггии в Южные Земли. Даже теперь, спустя века, грубо обтесанные дорожные плиты кое-где проглядывают из-под песчаных холмов.
Но нас больше тревожил не какой-то неизвестный враг впереди, а тот, который шел вослед за нами. Завтра мы войдем в пустыню — только там было возможно сбить погоню со следа, хотя при этом мы сами рисковали потеряться в безбрежном песчаном океане.
Горная ночь наступила внезапно, словно небо задвинули черным занавесом. С наступлением темноты пустыня ожила: зашуршали жуки-навозники, затрещали кузнечики, забегали скорпионы и фаланги, какие-то упитанные зверьки, похожие на мышь и зайца одновременно. Проснулась и живность покрупнее: раскатисто ухнул пустынный сычик, вылетевший из своего скального гнезда поохотиться, вдалеке обиженно затявкал шакал. Под покровом ночи кто-то кого-то изловил и теперь поедал с утробным урчанием и рычанием.
Из крупных хищников в этих местах водились лишь осторожные пустынные рыси и барсы, но последние — высоко в горах. Гораздо больше стоило опасаться происков со стороны двуногих хищников, поэтому ночь мы распределили на три дежурные смены. Мне досталась последняя — «петушиная», но это было все же лучше, чем средняя — «собачья».
Сутки, проведенные в седле, давали о себе знать: та важная часть моего тела, которую весь день «массировало» жесткое армейское седло, онемела до состояния деревянной чурки, а ноги, искривившиеся колесом «под коня», просто отказывались меня держать. Ну что поделать — я все-таки городской житель, уважающий удобные стулья и мягкие подушки, и к тяготам и лишениям походной жизни я не привыкну еще долго, если такое вообще возможно. Наскоро похлебав горлодерный супчик «от Штыря», сваренный из филейных частей подстреленного им же варана, я отполз под тент и моментально отключился.
Сны редко посещают меня. Может быть, потому, что человек я достаточно прагматичный, а может быть, потому, что я не пытаюсь понять их скрытый смысл. Как правило, мои сны являются отражением уже произошедших событий. Вот и сейчас я обнаружил себя в компании Таниуса и Штыря блуждающим по коридорам замка Лусар. Я знаю, что ничего нужного для следствия здесь мы не найдем, но все же мы что-то упорно ищем. Вот и кафедральный чертог, только он почему-то очень большой, больше даже, чем зал Верховного Прихода.
Таниус и Штырь отстали, теперь я в одиночестве иду между рядами колонн к блестящему алтарю-«сундуку». Но одиночество мнимо. Я чувствую, вижу боковым зрением, что чуть позади меня по левой галерее шаг в шаг, нога в ногу, двигается человек в черном. Если это Игрок, то почему я его совсем не боюсь? По правую руку от меня, мелькая светлым пятном в полумраке колонн, идет некто в бело-серебристом развевающемся платье, явно женского пола. Может быть, это Лусани? Я не могу повернуть голову, чтобы рассмотреть их. Даже не так — я не могу отвести взгляд от алтаря, который с каждым моим шагом блистает все ярче, словно золото начинает светиться изнутри. Это разгорается пламя жизни, оно влечет меня, оно зовет меня. За высокими стрельчатыми окнами розовым заревом разгорается заря, стены храма мелко содрогаются. Сейчас свершится чудо, алтарь раскроется, словно огромная золотая ракушка, и в потоке ослепительного света миру явится Мессия. Я буду первым человеком, кого она увидит. Даже неловко как-то — посланницу Небес, воплощенную красоту и чистоту, встречает какой-то грязный оборванец в шутовских клетчатых штанах.
Солнце встает. Я спешу дойти до алтаря, но успеваю пройти лишь несколько шагов — слепящий луч ударил мне в глаза, я вновь увидел Ее. Она пришла ко мне, Она позвала меня по имени. Только не закрывать глаза — пусть они ослепнут, но я должен запомнить Ее образ!
— Валиен. Валиен, проснись.
— Таниус?.. Убери факел!
— Бедненький, как же ты вымотался, даже заснул с открытыми глазами. Я тебя будил минут пять.
— А зачем?
— Твоя очередь в ночных сторожах. Не забудь костер поддерживать, да и сам в полудреме в него не свались.
Таниус, как есть в доспехах, неуклюже заполз под тент, и уже вскоре оттуда раздавался богатырский храп, распугивавший мелких хищников, чьи глаза изредка поблескивали в темноте в отсвете костра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56