К страшным крысам-уголовникам,
в расчете, что они его сожрут. Но вышло наоборот - он, обученный всяким
подлостям, сожрал их. И с тех пор стал крысиным львом - крысой, которая
питается только крысятиной. А заодно - и королем камеры...
- Как народный депутат я берусь вытащить вас отсюда! - гневно сказал
Буратино. - Добро победит зло!
- Ты, Дурачино, сам отсюда сначала выберись, а потом других спасай! -
насмешливо сказала белая крыса и вдруг как-то странно поглядела на соседа
по камере.
- Ты за меня не беспокойся! - не стал отмалчиваться Буратино. - Но
прежде я хотел бы получить ответ: почему многие из вашего генеральского
брата начинают жить по совести лишь тогда, когда их, больших начальников,
отовсюду выпрут? Или когда они становятся генералами, или сами попадут в
тюрьму?
- Понимаю, - ответила крыса. - Иначе не выходит: в нашей работе
главное - это выжить без права быть собой. Но все меняется, когда со
временем приходит понимание, что такая жизнь никому не нужна. И прожита
зря - коту паршивому под хвост. А время задуматься появляется лишь тогда,
когда ты большой начальник и у тебя все, кроме счастья, уже есть. А для
счастья смысл нужен. Или когда угодишь в зиндан... Тогда и начинаешь
задумываться: отчего все дураки такие счастливые?! Почему только у них
бывает полное дурацкое счастье? А что тебя привело в зиндан? Что ты здесь
ищешь? Например, я - ищу философскую истину. А ты? Можешь не отвечать. Но
я тебя прекрасно понимаю - каждый народный депутат просто обязан немножко
посидеть в тюрьме.
Буратино решил не таиться. И со свойственной ему прямотой рассказал,
как из-за собственной нерадивости угодил в тюрьму, что Страна Дураков
трещит по швам, а в парламенте все идет к утере общего языка.
- И в такое чудесное время мы сидим здесь! - воодушевился крысиный
лев. - Ведь наступило время схватки!
Из дальнейших распросов король камеры узнал об индейце хопи. Буратино
очень понравилось его выступление. Но его соседа интересовало совсем
другое: с помощью языка хопи тот собирался вступить в общение с
Центральным Компьютером и завербовать его на сторону восставших против
несправедливых порядков народов.
- На своем огороде каждый равен воеводе! - поучительно сказал генерал
и снова странно поглядел на Буратино. - А теперь не мешай - король думать
будет!
Соседи по камере повалились на гнилую солому. Каждый из них
погрузился в собственные мысли. Скучно, видимо, было и охраннику наверху,
и он, чтобы развеяться, тихонько включил радиоточку, хоть это инструкцией
и не допускалось. Передавали классику - арию собаки Баскервилей из оперы
"Замок Баскервиль". Ее всегда транслировали, когда кто-либо из
государственных злодеев переселялся в Мир Призраков. От этого собачьего
вытья на душе у Буратино еще пуще заскреблись кошки. Ему вспомнилась
родная каморка под лестницей, он представил себе папу Карло, и на глаза
ему навернулись слезы - капельки пихтового масла. Что-то старик сейчас
делает? Возможно, и у него сейчас глаза на мокром месте, хоть и совсем по
другому поводу. Как раз подошло время варить луковую похлебку. Так что
горе у старика было луковое, и рыдал он, раздевая луковицу, от счастья. А,
может, он уже съел свою половину, накрыв кастрюльку с порцией сыночка
крышкой и укутав курткой, чтобы не остывало? А сам предался чтению? У папы
Карло были две книги, и обе - любимые. "Вообразим, что мы едим", -
говаривал он в голодные деньки и доставал тоненькую книжицу "Суп из
хлебной корочки". А в праздники, когда положено было пировать, он всегда
брал другую, потолще и предавался самому разнузданному чревоугодию -
называлась она "Триста блюд из картофельных очистков". Чтение
гастрономических книг всегда его успокаивало. А мысленное обжорство -
насыщало. Все, решительно все можно было изготовить из очистков простого
клубня! Более того, в них, если верить автору, содержалось все, чтобы
пожиратель очистков чувствовал себя не только сытым и здоровым, но и самым
счастливым в мире! Однако сколько папа Карло ни пичкал очистками Буратино,
сколько ни давился ими сам, счастливее ни шарманщик, ни его чадо себя не
чувствовали. Буратино помнил, как на сердце у отца от этого становилось
неспокойно, как в голову лезли черные мысли... "Постой, - отложил как-то в
сторону книгу старый шарманщик. - Если столь полезны очистки, то сколько
всего этого должно быть в клубне?!" Но о клубнях книга умалчивала. Да и
существовали ли они? "Если существуют очистки, - размышлял он вслух, -
следовательно, есть и клубни. Иначе, если бы не речка - не было б моста,
если б не овечка - не было б хвоста... Но куда же в таком случае деваются
клубни? Кто же поедает их, если я питаюсь очистками?!" Папа Карло
припоминал, что при царе Горохе вроде бы ел клубни. Но на память он не
полагался. Логика была надежнее. Ведь в память могут закрасться любые
фантазии: голодной куме - хлеб на уме. И тогда папа Карло решил размышлять
как бы по сходству. Взять хотя бы древесину. Из нее изготовляют много
полезных вещей. К примеру, мебель. Из древесных опилок. Но если есть
опилки, есть и древесина, которую где-то и для чего-то пилят. Но возникает
вопрос: где и для чего? И для кого, если дуракам оставляют только опилки?!
Не сойти с ума старому приятелю помог столяр и плотник Джузеппе по
прозванью Сизый Нос. Он работал на оборонных заводах, именуемых в народе
"почтовыми ящиками" для секретности, и кое-что знал. "Строевой лес,
конечно же, идет в строй - на укрепление армии, на оборонные нужды! -
как-то за бутылочкой рассказал он. - А отходы от производства деревянных
солдат идут на нужды населения." "Это все хорошо, - кивал шарманщик. - Но
кто все-таки ест мои клубни?!"
"Бедный папочка!" - с нежностью подумал Буратино. Он представил его
себе усталого, с ног до головы покрытого синими номерками, которые на нем
ставили в разных очередях за разными вещами. Как-то в бане он увидел, что
эти номерки покрывают папу даже в тех местах, которые обычно не показывают
- что поделаешь, такова жизнь рядового дурака! А, может, папа волнуется,
сердится, обещает снять с него стружку?! А когда Буратино найдется, так
обрадуется, что забудет это сделать? А, может, сидит у профессора кислых
щей и гадает на него на кофейной гуще?
Ария прекратилась, и по заявкам радиослушателей зазвучало соло
Барабашки из симфонии "Полтергейст". Она всегда была близка Буратино по
духу - ведь полтергейст, который поселился в мастерской Джузеппе, вот уже
многие годы жил и в нем. Буратино сам удивился тому, сколько нежности он
испытывает при одном воспоминании о столяре! Ведь если старый шарманщик
для него отец родной, то Джузеппе, выходит, мать! Ведь это он дал ему
путевку в жизнь и, как любая мать, подыскал ему папашу получше! Как жаль,
что и он нынче дурью мается! С тех пор, как в Стране Дураков все начали
делать не из древесины, а из опилок, Джузеппе сидел без работы и дни
напролет играл смычком на пиле. Этим он травил душу не только себе, но и
всей округе. Все соседи умывались слезами. Пила старого плотника ныла
жалобнее, чем собака, у которой умер хозяин, а ее закрыли дома злые люди,
чтобы не брать на кладбище, дабы она не подпевала оркестру. Поговаривали,
что он со своей пилой и вовсе подастся в бродячие музыканты - иначе
говоря, по миру пойдет с протянутой рукой. За это мастер возненавидел
Перестройку и расчитывал, что она будет идти чем дальше, тем хуже, а когда
для усмирения дурацких бунтов потребуются войска, этот зазнавшийся
плотник, этот выскочка Урфин Джюс вспомнит старину Джузеппе, положит конец
конверсии и подбросит ему матерьяльцу на изготовление дюжины-другой
деревянных солдат. Уж тогда Джузеппе постарается! Уж тогда он покажет
себя! И дело не только в сказочных барышах, которые приносят военные
заказы. Дело было в самом Джузеппе: он изрядно истосковался по работе, по
возможности приложить к чему-то свои умелые руки, по запаху кудрявой
стружки. Он готов был работать и даром, лишь бы подержать в руках кусок
настоящей доски или вспомнить, как выглядит настоящее бревно... Вот жизнь!
Сидеть бы старине Джузеппе в выпивошном доме на старости лет за стаканом
доброго вина. Так и того в стране нет. Вырубили виноградную лозу, чтобы
дураки вели трезвый образ жизни. Женщины торжествовали: старые дураки
меньше тратиться будут. А вышло наоборот: пили по-прежнему, а тратили -
больше. И страна на глазах обнищала вконец. Так дуры, воюя с мужьями, сами
опростоволосились, а пьяные деньги поплыли рекой в министерство финансов
товарища Бессмертного. В его бездонные сундуки. "Выйду на волю, - поклялся
Буратино, - пойду в закрома родины и как депутат куплю старику бутылочку.
Ему, старому и убогому, никто, кроме меня, не поднесет."
Молчать дальше Буратино было невмоготу. И он обратился к королю
камеры с вопросом:
- О чем вы думаете, если не секрет?
- Обо всем сразу, - расплывчато ответил разжалованный генерал. И,
минутку помедлив, добавил: - В частности, и о том, как с помощью этого
индейца хопи завербовать Центральный Компьютер.
Черствость крысиного льва потрясла даже деревянного мальчика. Сам он
был уверен, что в тюрьме можно думать только о родных и близких да горько
оплакивать утраченную свободу. Буратино припомнил, что хопи утверждал,
будто на языке своего племени может договориться с любым компьютером.
- А что это за компьютерные языки? - забыв о шарманщике и столяре,
заинтересовался он.
- Их много, - думая о своем, нехотя ответил генерал. - Но все они
между собой сходны. Видишь ли, в основу машинной речи положено двоичное
исчисление. Но тебе этого не понять так сразу. Это математичесский язык.
Как ни странно, но им пользвались китайские мудрецы задолго до изобретения
компьютеров. Триста лет назад один немец по фамилии Лейбниц - ты его не
знаешь, потому что он не сказочный герой - изучал китайскую "Книгу
перемен". Очень хороший математик, он уловил то, чего не улавливал до него
ни один чужеземец. Лейбниц выяснил, что китайские мудрецы, описывая
последовательность свойств жизни, пользуются необычным исчислением. Это
была математика, европейцам совершенно неведомая. Первым постиг и описал
ее Лейбниц. А впоследствии выяснилось, что это самое двоичное исчисление -
наиболее удобная модель для машинного языка. Из нее, как домик из кубиков,
можно сложить любой язык для общения с компьютером.
- А откуда же тогда взялся язык хопи? Неужели его тоже сочинили
китайские мудрецы? - потрясенный ученостью соседа, почтительно спросил
Буратино.
- Глупости, - снисходительно ответила белая крыса, испытующе
оглядывая народного депутата. - Все гораздо проще. Язык всегда отвечает
характеру народа. Хопи - очень серьезное племя. Я бы сказал, даже
чересчур. И это отразилось на их речи. На нашем языке можно наговорить
такого, что на здоровую голову не налезет. Перемешать желаемое с
действительным, быль с небылью. Оттого нас компьютеры и отказываются
понимать. А вот с хопи общаются и даже с удовольствием. Хопи, даже когда
сказку детям рассказывает, все время напоминает, что этого не было и быть
не может. В нем каждая мысль выражается как бы одним длинным-предлинным
словом, которое передает действие. И хопи каждый раз особо подчеркивает,
какое именно это действие - возможное, невозможное, предполагаемое или
желаемое. Вот почему когда с компьютером говорит хопи, недоразумений не
бывает...
- Значит, то, что складно на словах, прежде, чем браться за дело,
можно проверить с помощью математики?! - сделал для себя открытие
Буратино. - И найти подвох? А я-то думал, что язык и математика ну никак
не связаны.
Буратино напрочь забыл, где находится, и просто таял от счастья - ему
представлялось, как он, поднабравшись в тюрьме учености, блеснет ею в
Верховном Совете. "Никто еще не догадался придать проблеме языка
математический уклон, - ликовал легкомысленно депутат. - Я буду первым!
Чтоб мне сгореть!"
Какое-то время товарищи по несчастью молча валялись на дне зиндана.
Буратино даже задремал, но ненадолго. Его забытье было грубо нарушено
хулиганской выходкой соседа. Безо всякого предупреждения белая крыса
приблизилась к депутату и выдернула из его легкой, как пробка, головы
опасно заточенный нос. Все произошло столь стремительно, что Буратино даже
ойкнуть не успел.
- Отдай, - захныкал он, - это не твое!
- Отлично! - не обращая ни малейшего внимания на нытье, сам себе
сказал бессердечный шпион. - Ну-ка...
И оторвал Буратино голову с такой легкостью, будто снял с ветки
спелое яблоко. Тело Буратино начало носиться по камере, словно
обезглавленная курица.
- За что? - только и сказала голова.
- Узнаешь! - равнодушно ответил сосед и кинулся ловить тело.
Поймав, он мигом разобрал его на составные, каждая из которых
продолжала жить своей отдельной жизнью, словно оторванные лапы паука
коси-коси-ножки.
- Интересно, - сказала задумчиво крыса. - А теперь сложи себя сам.
Пока рука нащупывала остальные части тела и вслепую соединяла их друг
с другом, крыса хранила молчание. Отдельно за всем наблюдала голова
депутата. Она не могла дать совета рукам, которые приставляли ее куда
угодно, только не на ее законное место. Глядя на это, можно было
обхохотаться. Но крыса смотрела на все другими глазами.
- Я повидала многих рыцарей плаща и кинжала, - уважительно заметила
она. - Мне посчастливилось видеть, как в ходе поединка меняют свой облик
колдуны, становясь то львом, то мышью. Но такое, мой друг, не под силу
даже самым искусным ниндзя! Похоже, мы спасены. - И поманила Буратино
когтистым пальцем. - По частям пришедший, по частям и уйдет...
Секретный план был до невозможности прост. Его шпион излагал едва
слышным шепотом - у здешних стен были уши, и требовалась известная
осторожность, чтобы о замыслах узников не узнала ни одна собака. Чтобы
решетка открылась, необходимо было отодвинуть задвижку. А чтобы выбраться
из зиндана - сбросить уложенную рядом с решеткой веревку вниз. То и другое
предстояло сделать Буратино.
- Но как же мне отсюда выбраться? - недоумевал депутат.
- А так же, как и угодил сюда - по частям! - горячо шептал в тонкое,
как дека скрипки, ухо бывший генерал. - Я тебя выброшу, а ты сам себя
соберешь! В случае чего я буду громко возмущаться, что ко мне посадили
несъедобного соседа!
Делать было нечего. И хоть как Буратино не хотелось, план пришлось
поддержать - другого ни у кого не было. Дождавшись собачьей вахты, когда
тюремщиков морила дремота, шпион приступил к его осуществлению. Руки
Буратино уже знали, что делать, и сборка продвигалась на удивление споро.
Сквозь решетку вверху долго не удавалось пробросить лишь голову, но крыса
справилась наконец и с этим. Тело наощупь долго искало ее и вряд ли бы
нашло, если бы голова, хлопая ушами, словно плавниками, сама не подгребла
поближе прямо в руки.
Часовой мирно посапывал в уголке. Он не услышал ни лязга засова, ни
пыхтенья Буратино, который сбросил в зиндан свернутую кольцом веревку. И
очнулся только тогда, когда гигантская белая крыса взяла его за шкирки. Но
было поздно.
- Я не вижу ключей, - сказал Буратино, шаря глазами по столу и по
стенкам.
- Здесь другая система, - успокоил его крысиный лев. - Металлический
наконечник на хвосте - это и есть ключ. У каждого агента тот ключ, который
нужен ему по месту службы. Очень удобно: потеря или передача исключается.
Разве что вместе с жизнью, - кровожадно блеснули его глаза. - Выбирай,
коллега: либо я лишаю тебя жизни, либо ты сам лишаешь себя хвоста.
Охранник мелко задрожал, и... хвост сам от него отскочил, будто
принадлежал не крысе, а ящерице, которая всегда отбрасывает свой хвост в
минуту опасности.
- Вот и хорошо, - сказал крысиный лев и погладил тюремщика по голове.
- Дальше мы и без тебя справимся.
Тюремщик заплакал.
Крысиный лев вставил хвост в замочную скважину, и дверь отворилась.
- С ним надо что-то сделать, - указал Буратино на рыдающего
надзирателя. - Он побежит и выдаст нас.
- Это уже не наши хлопоты, - отмахнулся крысиный лев. - Без хвоста он
никуда не побежит: его загрызут свои же. По крысиному обычаю.
Отобрав у надзирателя форму, беглецы двинулись дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16