«Постойте! Подождите минуту!» Он свирепо воззрился на меня и наклонился так близко, что я мог рассмотреть смазанные маслом и расчесанные брови этого старого тщеславного петуха. «У тебя какой размер ноги?» Смущенно и слегка встревоженно я сглотнул и что-то пробормотал в ответ. «Мы должны найти тебе сапоги».
Он поднимается и вразвалку направляется прочь из кухни искать сапоги, в которых, как он считает, я нуждаюсь; я откидываюсь на спинку стула, решив воспользоваться передышкой.
— Сначала мне показалось, — смеюсь я, — что он собирается обрезать мне ноги так, чтобы они влезли в сапоги. Или, наоборот, растянуть их. Что-то вроде прокрустова ложа.
— А что это? — с интересом спрашивает Джо Бен. — Что это за ложе?
— Прокрустово ложе? Прокруст? Ну, псих греческий. Которого победил Тезей.
Джо с благоговением качает головой, глаза круглые, рот раскрыт — верно, и у меня был такой вид, когда я слушал истории легендарных обитателей северных лесов, и я принимаюсь за краткую лекцию по греческой мифологии. Джо Бен потрясенно внимает; его дети отрываются от своих комиксов, даже его толстенькая жена забывает о плите и подходит послушать; Ли говорит очень быстро, и сначала нервозность придает его речи оттенок высокомерного снобизма, но постепенно, ощущая искренний интерес слушателей, тон его меняется, и он начинает рассказывать с настоящим чувством и энтузиазмом. Он удивлен и даже горд тем, что ему удается внести свой вклад в застольную беседу. Это пробуждает в нем простое и доступное красноречие, о котором он никогда и не подозревал. Старый миф обретает в его изложении новизну и свежесть. Он искоса бросает взгляд на брата, проверяя, производит ли он на него такое же впечатление, как на Джо Бена и его семейство…
— Но когда я взглянул на Хэнка, чтобы узнать, какое впечатление на него производит мое мастерское знание мифологии, я увидел, что он со скучающим, отрешенным видом уставился в свою пустую грязную тарелку, словно все это или давно ему известно, или представляется абсолютной ерундой… — и его вдохновенная лекция иссякает тут же, скукоживаясь, словно лопнувший шарик…
(Поэтому, когда Джон не появился на следующий день, я решил, что надо пойти к нему и все уладить. Джо предупредил меня, что это может быть не просто, потому что Джон по-настоящему обиделся, а Джэн добавила, что наверняка мне придется попотеть. Я им ответил, чтоб они не волновались, потому что я еще не встречал ни одного человека, с которым нельзя было бы поладить при помощи глотка виски. И на этот раз я оказался прав: Джон сидел в своей лачуге как побитая собака, но когда я пообещал ему целый ящик «Семи корон», он воспарил, как птичка. Хорошо бы, чтобы всегда все было так просто. Я знал, что вчерашнюю ссору с Вив виски не уладишь, потребуется нечто гораздо большее, да и для того чтобы последовать совету Джэн и найти безопасные темы для разговоров с Ли, тоже потребуется недюжинная изобретательность. За завтраком я ему рассказал кое-что о сапогах, но это была просто сухая информация: как их смазывать, что мокрые сапоги лучше впитывают жир, чем сухие, и что лучшей смазкой является смесь медвежьего жира, бараньего сала и крема для обуви. Но тут Джо Бен начал утверждать, что лучше всего покрыть весь сапог масляной краской; мы с ним принялись спорить на эту старую тему, и больше я Ли ничего не успел сказать. Впрочем, я не уверен, что он вообще меня слушал…)
Генри вернулся с «вездеходами» — шипованными сапогами, страшно холодными и заскорузлыми на вид, — вероятно, недавнее прибежище мигрирующих скорпионов и крыс, — и, чтобы я не сбежал, все трое набросились на меня и втиснули мои ноги в эти кожаные чудовища. Затем надели на меня куртку Джо Бена, Хэнк вручил мне каскетку с десятком разноцветных заплат, которая походила на шляпки, сделанные по дизайну Джексона Поллока; Джэн вложила мне в руки мешочек с ленчем, Джо Бен дал нож с шестью лезвиями, и все отступили на пару шагов, чтобы полюбоваться на результаты. Генри в сомнении закатил глаза, сообщил, что, на его взгляд, на эти кости все же надо нагулять побольше мяса, и предложил мне щепотку из своей табакерки в качестве знака, что я прошел экзаменовку. Джо Бен сказал, что я выгляжу отлично, и Хэнк поддержал его.
Я был выведен на все еще абсолютно темную улицу, если не считать бледно-голубой полоски над горами; и вынужден был последовать за смутными силуэтами Хэнка и Джо Бена, ощупью спускаясь по невидимым мосткам к причалу, — старик ковылял сзади, разрезая мрак прыгающим мутным лучом огромного фонаря. По дороге он что-то бормотал себе под нос, столь же бессмысленное, как и свет его фонаря.
— Этот Ивенрайт, я ему не доверяю; так и жди от него подвоха. Когда мы заключили этот контракт, честное слово, я подумал… Осторожно, ребята. Зачем покупать новое снаряжение? Я в свое время сказал Стоуксу: зачем нужен новый осел, если этот еще ходит?.. Послушай, Леланд, я тебе рассказывал про свои зубы? — Он поднял фонарь к лицу, и я увидел, что он извлекает изо рта зубы. — Ну, что скажешь? — Он выпятил губы. — Моих только три — смотри-смотри, — а два подлеца даже напротив друг друга. Что скажешь? — Он торжествующе рассмеялся и вставил челюсть обратно. — Страшно повезло! Джо Бен так и сказал мне: такое везение — это признак чего-то там… Эй, Джо, не забудь смазать лебедку, слышишь? Если с ней как следует обращаться, она еще прослужит пару сезонов… А как она выглядит — кого это волнует… — Кряхтение и ворчание. — Охо-хо! — Временами он останавливается, проклиная палеолитическую боль в плече. — Да, и пусть Боб будет поосторожнее с весами, они скользкие, как жир, — стоит чихнуть, и они уже норовят обмануть. К тому же вам придут помогать ребята Орланда, да? И никакого кофе и трепотни каждые двадцать минут. Мы еще не «Ваконда Пасифик». Чтобы все крутились. У нас до Дня Благодарения один месяц — понимаете вы? — всего один месяц…
Он изрекал разрозненные наставления, вероятно уповая, что они каким-то чудом смогут компенсировать его монументальное отсутствие.
— Черт бы вас всех подрал, вы слышали про лебедку? Что я сказал?!
Последнюю часть речи заглушал заводимый Хэнком мотор; и только после того как он завелся и принялся монотонно урчать, трос был аккуратно убран под кормовое сиденье, а бак проверен, Хэнк обратил внимание на старика. «Знаешь… — Хэнк броском снял причальный канат с бухты, устроился у мотора и протянул руку за фонарем, который Генри отдал с такой же неохотой, как, вероятно, Наполеон свою шпагу на острове Святой Елены. — Знаешь… — он поворачивает фонарь к Генри, и тот, попав в луч света, запинается, словно этот свет выжег все его костлявое нутро, — …ты сегодня с утра такой шумный».
Генри оторопело моргает. Его рука начинает невольно подниматься, чтобы заслонить глаза от света, но на полпути он решает, что этот жалкий жест не подобает ему, и он опускает руку, предпочтя негодующе отвернуться и от света, и от язвительных слов своего непочтительного сына. «Кышшш! >> Нам же он предоставляет любоваться своим величественным профилем на фоне занимающегося утра. Величественный и непоколебимый, он стоит, устремив в даль стальные глаза, потом медленно достает из кармана табакерку, открывает ее одной рукой и заправляет катышек под нижнюю губу… — Ты только посмотри на него, — шепчет Хэнк.
Седые волосы обрамляют его голову, как грозовая туча, резкие линии скул, высокий лоб, крючковатый нос, нависающий надо ртом, напоминающим подкову…
— Да-а-а… — выдыхает Джо.
С аристократической строгостью и величественной надменностью он так и стоит к нам в профиль в луче фонаря, пока Хэнк не поддает Джо Бену в ребра и снова не начинает шептать: Черт, как он красив!
— Ну, — соглашается Джо Бен, — второго такого не сыскать.
— Как ты думаешь, не страшно оставлять с ним наедине мою беззащитную крошку?
— Трудно сказать, — отвечает Джо Бен.
— В таком возрасте — и такая грива.
— Да. Как пророк, ни дать ни взять.
Все это звучит как довольно-таки заезженная пластинка; и я представляю себе, что такие сцены повторяются у них каждое утро. Старик изо всех сил старается не обращать на них внимания. И все же я вижу, как довольная улыбка начинает смягчать его суровые черты.
— Он и есть, ты только посмотри. — Голос Хэнка полон насмешливого благоговения и восхищения. — Ты только взгляни, как у него расчесаны и напомажены брови. Будто он их специально смазывал…
— Щенки! — рычит Генри. — Сукины дети! Для вас нет ничего святого!
— Он бросается к сараю за веслом, но Хэнк вовремя отчаливает, оставляя на берегу мечущуюся фигуру, столь разъяренную и в то же время столь безусловно довольную этими насмешками, что я вместе с Хэнком и Джо Беном не могу удержаться от хохота. Смеясь, они плывут по реке. После комедии, разыгранной на причале, напряжение, не отпускавшее Ли во время утренней лекции, наконец спадает, и Хэнк чувствует, что его тревога из-за Вив ослабевает по мере того, как удаляются огни дома. (На причале мы, как всегда, пощипали старика, и я заметил, как рассмеялся Ли, — значит, немного успокоился. Я думаю, самое время сделать шаг и попробовать поговорить с ним. Черт побери, самое время наладить отношения.) И чем больше светлеет небо, тем чаще братья бросают друг на друга взгляды и снова отводят глаза, выжидая…
Поначалу я боялся, что Хэнк и мой кузен-гном начнут меня втягивать в какие-нибудь разговоры, но, похоже, как и за завтраком, оба не имели никакого намерения беседовать. Было холодно. Мотор ритмично толкал лодку вперед, и все были погружены в свои мысли. Иссиня-ледяной рассвет только-только начинал высвечивать силуэты гор. Я запихал подбородок поглубже в овечий воротник куртки Джо Бена и отвернулся в сторону, чтобы колючий туман не разъедал глаза. Нос лодки, бух-бух-бухтя, разрезал поверхность воды; мотор пел на высокой, резкой ноте, к которой примешивалось утробное бульканье воды под днищем. Хэнк вел лодку вверх по течению, чутко и послушно следуя указаниям Джо Бена, который сидел на носу и предупреждал о плывших навстречу случайных бревнах. «Бревно. Налево. О'кей». Убаюканный движением, качкой… певучим шипением воды, скользящей под алюминиевым днищем неподвижной лодки, я согрелся, и меня начало клонить в сон.
(Всю дорогу вверх по реке я сидел как на ножах — ни малейшего представления, как с ним говорить и о чем. По-моему, единственное, что я сказал за все это время, — «какое прекрасное утро»…)
Этот рассвет напоминал мне какое-то мерзкое вещество, постепенно заполнявшее все пространство, за исключением гор и деревьев, которые продолжали зиять черными дырами. Грязный глянец покрыл воду. Бензиновая пленка — стоит чиркнуть спичкой и шарахнет так, что до самого горизонта понесется огненная река.
(Знаешь, трудно говорить с человеком, которого давно не видел, но и молчать с ним нелегко. Особенно трудно, когда у тебя есть много чего ему сказать и ты не имеешь ни малейшего представления, как это сделать.)
Покачиваясь, мы двигались вперед, минуя призрачные сваи, проплывавшие в дымке. За миткалевыми деревьями в окнах домов мелькали керосиновые лампы, создавая впечатление театральной декорации, на страже которой стояли фантомы собак. Мимо мускусных крыс, оставлявших за собой серебристые пузырьки, когда они ныряли, унося что-то в свои подземные норы. Мимо испуганных птиц, взлетевших разбрызгивая воду.
(И я действительно жутко обрадовался, когда мы причалили и взяли Энди, потому что от присутствия нового человека атмосфера заметно разрядилась и мне уже не надо было мучиться и думать, о чем с ним говорить.)
Причалив к рискованно качающемуся пирсу, который нависал над рекой, как продолжение тропинки, выходившей из зарослей берега, мы приобрели еще одного пассажира — сутулого увальня с опущенными глазами и уголками рта, раза в два больше и почти раза в два младше меня. Пока Хэнк не познакомил нас, он топтался в лодке так, что чуть не перевернул ее. «Вот тут — садись, Энди. Это твой двоюродный брат Леланд Стэнфорд. Да садись же, черт побери…» Он был как медведь, пораженный всеми традиционными бедами юности, — прыщи, адамово яблоко и такая всепоглощающая робость, что при любом моем случайном взгляде с ним начиналась чуть ли не агония. Он сел, вжавшись между двумя остриями собственных коленок, шурша бумажным коричневым мешком, в котором как минимум находилась индейка, а то и две. Я был так тронут его смущением, что рискнул спросить: «Я так понял, Энди, что ты один из членов предприятия Стамперов?»
И на удивление, Энди тут же расслабился. «Еще бы! — радостно воскликнул он. — Само собой». Он настолько успокоился, что тут же заснул на брезенте.
Через несколько минут мы снова остановились, чтобы взять еще одного пассажира — мужчину лет сорока в традиционной каскетке лесорубов и двух грязных комбинезонах. «Один из наших соседей, — объяснил Хэнк, пока мы подплывали. — Зовут Лес Гиббонс. Пильщик в „Ваконда Пасифик“, из-за забастовки остался без работы… Как дела, Лес? «
Лес был старше, грязнее, волосатее и чуть ниже нашего первого пассажира, но он был настолько же говорлив, насколько Энди молчалив. Он молотил языком не переставая, пережевывая жвачку и поддерживая диалог такого местного колорита, что было трудно отделаться от впечатления, что это не персонаж из романов Эрскина Колдуэлла, а реальный человек, который произносит естественный для себя текст.
— Ни к черту, Хэнк, — отвечает Лес. — Ни к черту. Да ну к бесу, и я, и баба, и дети сожрали последнюю гнилую фасолину и обглодали последнюю кость от солонины — не знаю, чего они ждут. Если эти умники не поторопятся, мы просто протянем ноги.
Хэнк с явной симпатией качает головой:
— Я думаю, сейчас всем приходится туго, Лес. — Но не так херово. — Лес перегибается через борт, чтобы сплюнуть табачную жвачку. — Но если ты думаешь — я сдался, так напрасно. Фига. Поеду сегодня в город — говорят, там нанимают на дорожные работы. Копать. Что ж… — он философски пожимает плечами, — нищие не выбирают, так я, например, думаю. А вы, ребята, вы, я полагаю, вовсю сейчас загребаете, а? А? Очень рад. Разъедыть твою мать, очень приятно. Вы, Стамперы, хорошие ребята. Правда, рад за вас. Но как я ненавижу эти дорожные работы! Вот те крест. Никогда не работал лопатой, а, Хэнк? Ну я тебе доложу, это не для белого человека…
Лодка достигла противоположного берега, и, плюнув прямо на сиденье, наш пассажир встал и картинно высадился.
— Оченно вам благодарен, ребята. — Он кивнул мне. — Приятно было познакомиться, молодой человек. Спасибочки. Мне бы не хотелось затруднять вас, парни, но пока я не забрал свой ялик у Тедди…
Хэнк делает великодушный жест:
— О чем ты говоришь, Лес!
— Все равно, Хэнк. — Его рука извлекает бумажник, который, как мы все понимаем, он не собирается открывать. — Не люблю быть в долгу. Так что позволь…
— Перестань ты, Лес. Всегда рад помочь. Они обмениваются улыбками: Хэнк — широкой и искренней, у Леса лицо кривится, как разбитая глиняная тарелка, — после чего, бормоча благодарности, оборванный и смиренный — сама нищета, — он ковыляет к дороге, где залезает в новенький «форд».
— Хэнк, подожди минутку! — кричит он. — Утра-то все холоднее, и, бывает, эта старая развалина плохо заводится.
Хэнк весело кивает, а Джо Бен принимается поносить Леса на чем свет стоит себе под нос. «Старая ты перечница, мы-то что можем? К лодке, что ли, твою машину привязать?» Хэнк посмеивается. Лодка покачивается у берега, пока Лесу не удается добиться от своей машины реакции; и тогда мы снова отправляемся в путь. Уже прилично рассвело, и мне видно, как кривится лицо Джо Бена, — вероятно, он хмурится.
— Я как-нибудь проберусь сюда ночью и скачу его машину в реку.
— Лес хороший парень, Джо, и мы, уж точно, не желаем никакого зла из-за того…
— Лестер Гиббонс подлец и всегда им был! Не помнишь, как он бросил жену и слинял на целый сезон, собирать картошку в Уотервилле? Его следует ощипать и бросить в кипящую смолу…
Хэнк подмигивает мне:
— Как, Малыш, ты считаешь, это по-христиански? Джоби, что ты так набросился на бедного Леса, совсем на тебя не похоже! Что он тебе сделал?
— Что он мне сделал?! Да он перережет тебе горло при первом же удобном случае, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь, Хэнк, мне иногда кажется, что ты слепой. Да любому же видно, что он замышляет. А ты только веселишься — с тебя как с гуся вода.
— Джо всегда был сводником, Ли. Мне уж и не припомнить, в скольких переделках я из-за него побывал.
— Неправда! Неправда! Просто иногда я пытаюсь заставить тебя взглянуть реальности в лицо. Я еще не встречал человека, Ли, который бы так любил откладывать все на завтра. Вот, например, вся эта история с Флойдом Ивенрайтом: если бы ты вовремя все рассказал Вив, она бы теперь не сердилась на тебя.
— О'кей, — тихо произнес Хэнк странно изменившимся голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Он поднимается и вразвалку направляется прочь из кухни искать сапоги, в которых, как он считает, я нуждаюсь; я откидываюсь на спинку стула, решив воспользоваться передышкой.
— Сначала мне показалось, — смеюсь я, — что он собирается обрезать мне ноги так, чтобы они влезли в сапоги. Или, наоборот, растянуть их. Что-то вроде прокрустова ложа.
— А что это? — с интересом спрашивает Джо Бен. — Что это за ложе?
— Прокрустово ложе? Прокруст? Ну, псих греческий. Которого победил Тезей.
Джо с благоговением качает головой, глаза круглые, рот раскрыт — верно, и у меня был такой вид, когда я слушал истории легендарных обитателей северных лесов, и я принимаюсь за краткую лекцию по греческой мифологии. Джо Бен потрясенно внимает; его дети отрываются от своих комиксов, даже его толстенькая жена забывает о плите и подходит послушать; Ли говорит очень быстро, и сначала нервозность придает его речи оттенок высокомерного снобизма, но постепенно, ощущая искренний интерес слушателей, тон его меняется, и он начинает рассказывать с настоящим чувством и энтузиазмом. Он удивлен и даже горд тем, что ему удается внести свой вклад в застольную беседу. Это пробуждает в нем простое и доступное красноречие, о котором он никогда и не подозревал. Старый миф обретает в его изложении новизну и свежесть. Он искоса бросает взгляд на брата, проверяя, производит ли он на него такое же впечатление, как на Джо Бена и его семейство…
— Но когда я взглянул на Хэнка, чтобы узнать, какое впечатление на него производит мое мастерское знание мифологии, я увидел, что он со скучающим, отрешенным видом уставился в свою пустую грязную тарелку, словно все это или давно ему известно, или представляется абсолютной ерундой… — и его вдохновенная лекция иссякает тут же, скукоживаясь, словно лопнувший шарик…
(Поэтому, когда Джон не появился на следующий день, я решил, что надо пойти к нему и все уладить. Джо предупредил меня, что это может быть не просто, потому что Джон по-настоящему обиделся, а Джэн добавила, что наверняка мне придется попотеть. Я им ответил, чтоб они не волновались, потому что я еще не встречал ни одного человека, с которым нельзя было бы поладить при помощи глотка виски. И на этот раз я оказался прав: Джон сидел в своей лачуге как побитая собака, но когда я пообещал ему целый ящик «Семи корон», он воспарил, как птичка. Хорошо бы, чтобы всегда все было так просто. Я знал, что вчерашнюю ссору с Вив виски не уладишь, потребуется нечто гораздо большее, да и для того чтобы последовать совету Джэн и найти безопасные темы для разговоров с Ли, тоже потребуется недюжинная изобретательность. За завтраком я ему рассказал кое-что о сапогах, но это была просто сухая информация: как их смазывать, что мокрые сапоги лучше впитывают жир, чем сухие, и что лучшей смазкой является смесь медвежьего жира, бараньего сала и крема для обуви. Но тут Джо Бен начал утверждать, что лучше всего покрыть весь сапог масляной краской; мы с ним принялись спорить на эту старую тему, и больше я Ли ничего не успел сказать. Впрочем, я не уверен, что он вообще меня слушал…)
Генри вернулся с «вездеходами» — шипованными сапогами, страшно холодными и заскорузлыми на вид, — вероятно, недавнее прибежище мигрирующих скорпионов и крыс, — и, чтобы я не сбежал, все трое набросились на меня и втиснули мои ноги в эти кожаные чудовища. Затем надели на меня куртку Джо Бена, Хэнк вручил мне каскетку с десятком разноцветных заплат, которая походила на шляпки, сделанные по дизайну Джексона Поллока; Джэн вложила мне в руки мешочек с ленчем, Джо Бен дал нож с шестью лезвиями, и все отступили на пару шагов, чтобы полюбоваться на результаты. Генри в сомнении закатил глаза, сообщил, что, на его взгляд, на эти кости все же надо нагулять побольше мяса, и предложил мне щепотку из своей табакерки в качестве знака, что я прошел экзаменовку. Джо Бен сказал, что я выгляжу отлично, и Хэнк поддержал его.
Я был выведен на все еще абсолютно темную улицу, если не считать бледно-голубой полоски над горами; и вынужден был последовать за смутными силуэтами Хэнка и Джо Бена, ощупью спускаясь по невидимым мосткам к причалу, — старик ковылял сзади, разрезая мрак прыгающим мутным лучом огромного фонаря. По дороге он что-то бормотал себе под нос, столь же бессмысленное, как и свет его фонаря.
— Этот Ивенрайт, я ему не доверяю; так и жди от него подвоха. Когда мы заключили этот контракт, честное слово, я подумал… Осторожно, ребята. Зачем покупать новое снаряжение? Я в свое время сказал Стоуксу: зачем нужен новый осел, если этот еще ходит?.. Послушай, Леланд, я тебе рассказывал про свои зубы? — Он поднял фонарь к лицу, и я увидел, что он извлекает изо рта зубы. — Ну, что скажешь? — Он выпятил губы. — Моих только три — смотри-смотри, — а два подлеца даже напротив друг друга. Что скажешь? — Он торжествующе рассмеялся и вставил челюсть обратно. — Страшно повезло! Джо Бен так и сказал мне: такое везение — это признак чего-то там… Эй, Джо, не забудь смазать лебедку, слышишь? Если с ней как следует обращаться, она еще прослужит пару сезонов… А как она выглядит — кого это волнует… — Кряхтение и ворчание. — Охо-хо! — Временами он останавливается, проклиная палеолитическую боль в плече. — Да, и пусть Боб будет поосторожнее с весами, они скользкие, как жир, — стоит чихнуть, и они уже норовят обмануть. К тому же вам придут помогать ребята Орланда, да? И никакого кофе и трепотни каждые двадцать минут. Мы еще не «Ваконда Пасифик». Чтобы все крутились. У нас до Дня Благодарения один месяц — понимаете вы? — всего один месяц…
Он изрекал разрозненные наставления, вероятно уповая, что они каким-то чудом смогут компенсировать его монументальное отсутствие.
— Черт бы вас всех подрал, вы слышали про лебедку? Что я сказал?!
Последнюю часть речи заглушал заводимый Хэнком мотор; и только после того как он завелся и принялся монотонно урчать, трос был аккуратно убран под кормовое сиденье, а бак проверен, Хэнк обратил внимание на старика. «Знаешь… — Хэнк броском снял причальный канат с бухты, устроился у мотора и протянул руку за фонарем, который Генри отдал с такой же неохотой, как, вероятно, Наполеон свою шпагу на острове Святой Елены. — Знаешь… — он поворачивает фонарь к Генри, и тот, попав в луч света, запинается, словно этот свет выжег все его костлявое нутро, — …ты сегодня с утра такой шумный».
Генри оторопело моргает. Его рука начинает невольно подниматься, чтобы заслонить глаза от света, но на полпути он решает, что этот жалкий жест не подобает ему, и он опускает руку, предпочтя негодующе отвернуться и от света, и от язвительных слов своего непочтительного сына. «Кышшш! >> Нам же он предоставляет любоваться своим величественным профилем на фоне занимающегося утра. Величественный и непоколебимый, он стоит, устремив в даль стальные глаза, потом медленно достает из кармана табакерку, открывает ее одной рукой и заправляет катышек под нижнюю губу… — Ты только посмотри на него, — шепчет Хэнк.
Седые волосы обрамляют его голову, как грозовая туча, резкие линии скул, высокий лоб, крючковатый нос, нависающий надо ртом, напоминающим подкову…
— Да-а-а… — выдыхает Джо.
С аристократической строгостью и величественной надменностью он так и стоит к нам в профиль в луче фонаря, пока Хэнк не поддает Джо Бену в ребра и снова не начинает шептать: Черт, как он красив!
— Ну, — соглашается Джо Бен, — второго такого не сыскать.
— Как ты думаешь, не страшно оставлять с ним наедине мою беззащитную крошку?
— Трудно сказать, — отвечает Джо Бен.
— В таком возрасте — и такая грива.
— Да. Как пророк, ни дать ни взять.
Все это звучит как довольно-таки заезженная пластинка; и я представляю себе, что такие сцены повторяются у них каждое утро. Старик изо всех сил старается не обращать на них внимания. И все же я вижу, как довольная улыбка начинает смягчать его суровые черты.
— Он и есть, ты только посмотри. — Голос Хэнка полон насмешливого благоговения и восхищения. — Ты только взгляни, как у него расчесаны и напомажены брови. Будто он их специально смазывал…
— Щенки! — рычит Генри. — Сукины дети! Для вас нет ничего святого!
— Он бросается к сараю за веслом, но Хэнк вовремя отчаливает, оставляя на берегу мечущуюся фигуру, столь разъяренную и в то же время столь безусловно довольную этими насмешками, что я вместе с Хэнком и Джо Беном не могу удержаться от хохота. Смеясь, они плывут по реке. После комедии, разыгранной на причале, напряжение, не отпускавшее Ли во время утренней лекции, наконец спадает, и Хэнк чувствует, что его тревога из-за Вив ослабевает по мере того, как удаляются огни дома. (На причале мы, как всегда, пощипали старика, и я заметил, как рассмеялся Ли, — значит, немного успокоился. Я думаю, самое время сделать шаг и попробовать поговорить с ним. Черт побери, самое время наладить отношения.) И чем больше светлеет небо, тем чаще братья бросают друг на друга взгляды и снова отводят глаза, выжидая…
Поначалу я боялся, что Хэнк и мой кузен-гном начнут меня втягивать в какие-нибудь разговоры, но, похоже, как и за завтраком, оба не имели никакого намерения беседовать. Было холодно. Мотор ритмично толкал лодку вперед, и все были погружены в свои мысли. Иссиня-ледяной рассвет только-только начинал высвечивать силуэты гор. Я запихал подбородок поглубже в овечий воротник куртки Джо Бена и отвернулся в сторону, чтобы колючий туман не разъедал глаза. Нос лодки, бух-бух-бухтя, разрезал поверхность воды; мотор пел на высокой, резкой ноте, к которой примешивалось утробное бульканье воды под днищем. Хэнк вел лодку вверх по течению, чутко и послушно следуя указаниям Джо Бена, который сидел на носу и предупреждал о плывших навстречу случайных бревнах. «Бревно. Налево. О'кей». Убаюканный движением, качкой… певучим шипением воды, скользящей под алюминиевым днищем неподвижной лодки, я согрелся, и меня начало клонить в сон.
(Всю дорогу вверх по реке я сидел как на ножах — ни малейшего представления, как с ним говорить и о чем. По-моему, единственное, что я сказал за все это время, — «какое прекрасное утро»…)
Этот рассвет напоминал мне какое-то мерзкое вещество, постепенно заполнявшее все пространство, за исключением гор и деревьев, которые продолжали зиять черными дырами. Грязный глянец покрыл воду. Бензиновая пленка — стоит чиркнуть спичкой и шарахнет так, что до самого горизонта понесется огненная река.
(Знаешь, трудно говорить с человеком, которого давно не видел, но и молчать с ним нелегко. Особенно трудно, когда у тебя есть много чего ему сказать и ты не имеешь ни малейшего представления, как это сделать.)
Покачиваясь, мы двигались вперед, минуя призрачные сваи, проплывавшие в дымке. За миткалевыми деревьями в окнах домов мелькали керосиновые лампы, создавая впечатление театральной декорации, на страже которой стояли фантомы собак. Мимо мускусных крыс, оставлявших за собой серебристые пузырьки, когда они ныряли, унося что-то в свои подземные норы. Мимо испуганных птиц, взлетевших разбрызгивая воду.
(И я действительно жутко обрадовался, когда мы причалили и взяли Энди, потому что от присутствия нового человека атмосфера заметно разрядилась и мне уже не надо было мучиться и думать, о чем с ним говорить.)
Причалив к рискованно качающемуся пирсу, который нависал над рекой, как продолжение тропинки, выходившей из зарослей берега, мы приобрели еще одного пассажира — сутулого увальня с опущенными глазами и уголками рта, раза в два больше и почти раза в два младше меня. Пока Хэнк не познакомил нас, он топтался в лодке так, что чуть не перевернул ее. «Вот тут — садись, Энди. Это твой двоюродный брат Леланд Стэнфорд. Да садись же, черт побери…» Он был как медведь, пораженный всеми традиционными бедами юности, — прыщи, адамово яблоко и такая всепоглощающая робость, что при любом моем случайном взгляде с ним начиналась чуть ли не агония. Он сел, вжавшись между двумя остриями собственных коленок, шурша бумажным коричневым мешком, в котором как минимум находилась индейка, а то и две. Я был так тронут его смущением, что рискнул спросить: «Я так понял, Энди, что ты один из членов предприятия Стамперов?»
И на удивление, Энди тут же расслабился. «Еще бы! — радостно воскликнул он. — Само собой». Он настолько успокоился, что тут же заснул на брезенте.
Через несколько минут мы снова остановились, чтобы взять еще одного пассажира — мужчину лет сорока в традиционной каскетке лесорубов и двух грязных комбинезонах. «Один из наших соседей, — объяснил Хэнк, пока мы подплывали. — Зовут Лес Гиббонс. Пильщик в „Ваконда Пасифик“, из-за забастовки остался без работы… Как дела, Лес? «
Лес был старше, грязнее, волосатее и чуть ниже нашего первого пассажира, но он был настолько же говорлив, насколько Энди молчалив. Он молотил языком не переставая, пережевывая жвачку и поддерживая диалог такого местного колорита, что было трудно отделаться от впечатления, что это не персонаж из романов Эрскина Колдуэлла, а реальный человек, который произносит естественный для себя текст.
— Ни к черту, Хэнк, — отвечает Лес. — Ни к черту. Да ну к бесу, и я, и баба, и дети сожрали последнюю гнилую фасолину и обглодали последнюю кость от солонины — не знаю, чего они ждут. Если эти умники не поторопятся, мы просто протянем ноги.
Хэнк с явной симпатией качает головой:
— Я думаю, сейчас всем приходится туго, Лес. — Но не так херово. — Лес перегибается через борт, чтобы сплюнуть табачную жвачку. — Но если ты думаешь — я сдался, так напрасно. Фига. Поеду сегодня в город — говорят, там нанимают на дорожные работы. Копать. Что ж… — он философски пожимает плечами, — нищие не выбирают, так я, например, думаю. А вы, ребята, вы, я полагаю, вовсю сейчас загребаете, а? А? Очень рад. Разъедыть твою мать, очень приятно. Вы, Стамперы, хорошие ребята. Правда, рад за вас. Но как я ненавижу эти дорожные работы! Вот те крест. Никогда не работал лопатой, а, Хэнк? Ну я тебе доложу, это не для белого человека…
Лодка достигла противоположного берега, и, плюнув прямо на сиденье, наш пассажир встал и картинно высадился.
— Оченно вам благодарен, ребята. — Он кивнул мне. — Приятно было познакомиться, молодой человек. Спасибочки. Мне бы не хотелось затруднять вас, парни, но пока я не забрал свой ялик у Тедди…
Хэнк делает великодушный жест:
— О чем ты говоришь, Лес!
— Все равно, Хэнк. — Его рука извлекает бумажник, который, как мы все понимаем, он не собирается открывать. — Не люблю быть в долгу. Так что позволь…
— Перестань ты, Лес. Всегда рад помочь. Они обмениваются улыбками: Хэнк — широкой и искренней, у Леса лицо кривится, как разбитая глиняная тарелка, — после чего, бормоча благодарности, оборванный и смиренный — сама нищета, — он ковыляет к дороге, где залезает в новенький «форд».
— Хэнк, подожди минутку! — кричит он. — Утра-то все холоднее, и, бывает, эта старая развалина плохо заводится.
Хэнк весело кивает, а Джо Бен принимается поносить Леса на чем свет стоит себе под нос. «Старая ты перечница, мы-то что можем? К лодке, что ли, твою машину привязать?» Хэнк посмеивается. Лодка покачивается у берега, пока Лесу не удается добиться от своей машины реакции; и тогда мы снова отправляемся в путь. Уже прилично рассвело, и мне видно, как кривится лицо Джо Бена, — вероятно, он хмурится.
— Я как-нибудь проберусь сюда ночью и скачу его машину в реку.
— Лес хороший парень, Джо, и мы, уж точно, не желаем никакого зла из-за того…
— Лестер Гиббонс подлец и всегда им был! Не помнишь, как он бросил жену и слинял на целый сезон, собирать картошку в Уотервилле? Его следует ощипать и бросить в кипящую смолу…
Хэнк подмигивает мне:
— Как, Малыш, ты считаешь, это по-христиански? Джоби, что ты так набросился на бедного Леса, совсем на тебя не похоже! Что он тебе сделал?
— Что он мне сделал?! Да он перережет тебе горло при первом же удобном случае, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь, Хэнк, мне иногда кажется, что ты слепой. Да любому же видно, что он замышляет. А ты только веселишься — с тебя как с гуся вода.
— Джо всегда был сводником, Ли. Мне уж и не припомнить, в скольких переделках я из-за него побывал.
— Неправда! Неправда! Просто иногда я пытаюсь заставить тебя взглянуть реальности в лицо. Я еще не встречал человека, Ли, который бы так любил откладывать все на завтра. Вот, например, вся эта история с Флойдом Ивенрайтом: если бы ты вовремя все рассказал Вив, она бы теперь не сердилась на тебя.
— О'кей, — тихо произнес Хэнк странно изменившимся голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85