Генри любил готовить рагу из крольчатины. Я ничего не хотела об этом слышать, так как просто не могла представить как можно есть кроликов. Они всегда мне казались такими забавными и счастливыми, когда щипали травку или скакали по камням. Когда я говорила об этом Генри, он оправдывался, что если ты не убиваешь их ради забавы, то ничего страшного в этом нет.
– Все на земле питается чем-нибудь, малыш, – объяснял он и показывал на воробьев. – Эта птица ест червяков, не так ли, а летучие мыши едят насекомых. Лисы охотятся на кроликов, ты же знаешь.
– Я не хочу ничего знать. Не рассказывай мне о том, что ешь кролика. Просто не говори ничего, – кричала я. Генри только улыбался.
– Хорошо, мисс Лилиан. Я не буду приглашать вас на воскресный обед, когда будут подавать кролика.
Но однажды Генри поймал скунса вместо кролика. Он набросил мешок на клетку. Пока скунс в темноте, говорил мне Генри, он не будет брызгать вонючей жидкостью. Думаю, что он и Эмили об этом рассказал. Или она поняла это, наблюдая за скунсом. Так или иначе, Эмили следила за всеми, кто жил в Мидоуз, как-будто ей приказали выявлять чужие грехи.
Этот скунс был совершенно рассержен тем, что с ним сделали, и с подозрением вглядывался во все, что его окружало. Я постаралась не двигаться, но была так напугана, что закричала и переступила с ноги на ногу. Скунс заметил меня и выпустил в меня сильную струю. С визгом я бросилась к двери. Дверь была закрыта снаружи. Пока я колотилась в дверь, скунс атаковал меня еще раз, и потом спрятался под ящик. В конце концов дверь подалась. К ней была приставлена палка снаружи, чтобы ее нельзя было сразу открыть. Я выскочила на свежий воздух, окруженная зловонием со всех сторон.
Генри вместе с другими рабочими уже приближался бегом со стороны амбара. Но не добежав и десяти шагов до меня, они остановились как вкопанные, с гримасой отвращения на лицах. Я была в истерике. Я обхватила себя руками, как будто на меня напали пчелы, а не скунс. Генри сделал большой глоток воздуха, и затем, задержав дыхание, пришел ко мне на помощь. Он взял меня на руки и бросился бежать к задней части дома. Там на площадке возле лестницы он опустил меня вниз на землю и бросился в дом, чтобы привести Лоуэлу. Я слышала его крик: «Это Лилиан! На нее напал скунс в мастерской!»
Меня тошнило от самой себя. Я принялась стаскивать свое испачканное платье и сбросила туфли. Лоуэла выбежала вместе с Генри и, как только взглянула на меня и учуяла запах, вскрикнула:
– Боже всемилостивый! – Она помахала перед собой, разгоняя зловоние, и приблизилась ко мне.
– Все в порядке, все в порядке. Сейчас Лоуэла все исправит. Не волнуйся, не волнуйся. Генри, – приказала она, – отведи ее в комнату, где хранятся старые бочки. А я пойду принесу весь томатный сок, какой только смогу найти, – сказала она. Генри хотел взять меня снова на руки, но я сказала, что могу идти сама.
– Зачем еще и тебе страдать, – сказала я, закрывая лицо руками.
В комнате, вдали от кладовки, я сняла всю одежду. Лоуэла вылила все банки и кувшины томатного сока, какой только могла достать, в бочку и послала Генри найти еще. Я кричала и рыдала, пока Лоуэла обмывала меня соком, затем завернула меня во влажные полотенца.
– Теперь иди наверх и прими хорошую ванну, дорогая, – сказала она. – Я всегда буду рядом.
Я постаралась побыстрее пойти к себе, но мои ноги стали непослушными и тяжелыми, как камни. Гости мамы собрались в комнате, где мама обычно читала, и пили чай, слушая музыку. Никто не слышал, что произошло. Я подумала было остановиться, чтобы рассказать ей, что со мной случилось, но решила, что сначала мне стоит окунуться еще раз в бочку с томатным соком. Все еще стойкая вонь окружала меня, как отвратительное облако.
Лоуэла присоединилась ко мне в ванной комнате, чтобы помочь мне смыть остатки вони самым душистым мылом, какое только у нас было, но даже после этого я ощущала запах скунса.
– Это в твоих волосах, дорогая, – печально сказала Лоуэла. – Этот шампунь тебе не поможет.
– Что же мне делать?
– Я много раз с этим сталкивалась, – сказала Лоуэла. – Думаю, что придется остричь волосы, дорогая.
– Мои волосы?
Мои волосы были моей гордостью. У меня были самые пышные и мягкие волосы во всей школе. Мои волосы были густыми и длинными до середины спины. Остричь мои волосы? Это было так же ужасно, как и вырвать мне сердце.
– Ты можешь мыть волосы вечно, и всегда этот запах будет преследовать тебя, дорогая. Каждую ночь, кладя голову на подушку, ты будешь чувствовать этот запах, и наволочка вся пропахнет тоже.
– О, Лоуэла, я не могу остричь волосы, я не хочу, – сказала я в отчаянии. Лоуэла нахмурилась.
– Я останусь здесь и буду мыть волосы до тех пор, пока запах не исчезнет, – сказала я. – Я сделаю это. – Я все терла и терла, полоскала и полоскала, но каждый раз, когда я принюхивалась к волосам, запах не исчезал. Почти два часа спустя, я неохотно вылезла из ванны и подошла к зеркалу над раковиной в ванной комнате. Лоуэла бегала вверх-вниз по ступенькам, предлагая мне различные средства, которые, как они с Генри думали, помогут. Но все было напрасно. Я разглядывала свое отражение. Я уже не плакала, но боль в глазах осталась.
– Ты уже сообщила маме, что случилось? – спросила я Лоуэлу, когда она снова вернулась.
– Да, – сказала она.
– Ты сказала ей, что, возможно, мне придется остричь волосы? – спросила я, с изумлением.
– Да, дорогая.
– И что она сказала?
– Она сказала, что ей жаль. Она поднимется к тебе, как только уйдут ее гости.
– А она не может прийти раньше? Ну хоть на минуточку?
– Я пойду спрошу у нее, – сказала Лоуэла. Немного погодя она вернулась без мамы.
– Она сказала, что не может проводить гостей прямо сейчас. Тебе следует заняться тем, что необходимо сделать. Дорогая, твои волосы скоро отрастут и быстрее, чем ты думаешь.
– Но до этого, Лоуэла, я буду ненавидеть себя, и никто больше не будет считать меня хорошенькой, – заплакала я.
– О, нет! У тебя такое красивое лицо, одно из самых хорошеньких в этих краях. Никто и не подумает сказать, что ты некрасивая.
– Нет, скажут, – стонала я, думая о Нильсе, о том, как он будет разочарован, так и не встретив нас с Евгенией этим утром.
Но вонь, казалось, так пропитала мои волосы, как будто я сама – скунс. Я схватила ножницы и перебросила волосы на грудь.
– Лоуэла, я не могу! – закричала я. – Я просто не могу. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Она подошла и положила руку мне на плечо.
– Хочешь, чтобы я это сделала?
Неохотно с опустошенным сердцем, я кивнула. Лоуэла взяла первую прядь в одну руку, а ножницы – в другую. Каждое клацканье ножниц врезалось мне в сердце, а мое тело болело от горя.
В своей темной комнате, сидя в углу под светом керосиновой лампы, Эмили читала Библию. Я могла расслышать ее голос даже через стены. Я была уверена, что она завершает чтение части из «Исхода», которую хотела прочитать перед завтраком, до того, как мама ее прервала.
– «… и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле положил град…»
Я оцепенела от звуков ножниц, режущих мои волосы.
Когда Лоуэла закончила, я легла в постель, свернувшись калачиком, почти превратившись в шарик, и зарылась лицом в одеяло. Я не хотела себя видеть, или, чтобы кто-нибудь увидел меня даже на мгновение. Лоуэла старалась меня успокоить, но я качала головой и стонала.
– Мне хочется закрыть глаза, Лоуэла, и представить, что ничего не произошло.
Она ушла, а потом, проводив гостей, мама пришла навестить меня.
– О, мама! – закричала я, садясь на кровати и отбросив одеяло, как только она зашла ко мне в комнату. – Посмотри! Посмотри, что она со мной сделала?
– Кто, Лоуэла? Но я думала…
– Нет, мама, это не Лоуэла. – Я проглотила свои горячие слезы и вытерла щеки. – Эмили, – сказала я. – Это сделала Эмили.
– Эмили? – мама улыбнулась. – Боюсь, что я не понимаю, дорогая, как могла Эмили…
– Она спрятала кресло Евгении в мастерской. Она нашла скунса в одной из ловушек Генри и прятала его под одеялом. Эмили сказала мне пойти в мастерскую, мама, она сказала, что Генри поставил кресло туда. И, когда я зашла туда, она швырнула скунса в мастерскую и закрыла меня там. Она подперла дверь палкой. Она – просто чудовище!
– Эмили? О, – нет, я не верю…
– Она это сделала, мама, она, – настаивала я, колотя в отчаянии по коленям. Я так колотила себя, что выражение недоверия на лице мамы сменило выражение шока, затем она глубоко вздохнула, прижала руки к груди и покачала головой.
– Зачем Эмили делать такие вещи?
– Потому что она – страшный человек, и еще – завистливый. Она хочет иметь друзей. Она хочет…
Я замолчала, чтобы не сказать лишнего. Мама уставилась на меня на мгновение, а затем рассмеялась.
– Произошло какое-то недоразумение, какое-то трагическое стечение обстоятельств, – решила мама. – Мои дети не делают таких вещей друг другу, особенно Эмили. Она же так набожна, и богослужение – ее единственное занятие – добавила мама, улыбаясь. – Все это мне говорят.
– Мама, она думает, что делает добро, но так или иначе все, что она делает, приносит мне только вред. Она думает, что права. Иди и спроси у нее. Давай! – взвизгнула я.
– Ну, Лилиан, не надо так кричать. Если Капитан вернется и услышит тебя…
– Посмотри на меня! Посмотри на мои волосы! – И я оттянула руками грубо обстриженные пряди волос, пока мне не стало больно. Выражение лица у мамы потеплело.
– Мне жаль твои волосы, дорогая, честное слово. Но, – сказала она, продолжая улыбаться, – будешь носить красивый капор, и я дам тебе один из свои шелковых шарфов и…
– Мама, я не могу ходить весь день с шарфом на голове, особенно в школе. Учительница не позволит этого и…
– Конечно, сможешь, дорогая. Мисс Уолкер поймет, я уверена. – Она снова улыбнулась и принюхалась. – Я ничего не чувствую. Лоуэла хорошо выполнила свою работу. Нет худа без добра.
– Нет худа без добра? – Я прижала ладони к своим остриженным волосам. – Да как ты можешь так говорить? Посмотри на меня. Ты помнишь, какие красивые волосы у меня были, как ты любила их расчесывать!
– Все будет хорошо, дорогая, – повторила мама. – Я присмотрю для тебя один из свои шарфиков. А теперь просто отдохни, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Мама! Неужели ты ничего не скажешь Эмили? Неужели ты не расскажешь папе о том, что она сделала? – спросила я со слезами в голосе. Почему мама не хочет понять, как это все ужасно? А что, если все это случилось бы с ней? Она ведь так же гордится своими волосами, как и я. Разве не она могла часами расчесывать их, и разве не она говорила, что мне необходимо заботиться о своих волосах и питать их. Ее волосы были как золотая пряжа, а мои теперь выглядели как стебли срезанных цветов, неровные и жесткие.
– Лилиан, ну зачем продолжать эти страдания и заставлять страдать всех в доме? Что сделано, то сделано. Уверяю тебя, это просто несчастный случай. Все уже прошло.
– Это не несчастный случай. Во всем виновата Эмили! Я ее ненавижу, мама! Я ненавижу ее! – Я покраснела от гнева. Мама посмотрела на меня и покачала головой.
– Ты вовсе не ненавидишь ее. В нашем доме не могут жить люди, ненавидящие друг друга. Капитан просто не потерпел бы этого, – сказала мама, как-будто сочиняла один из своих любовных романов и, если нужно было, могла просто переписать или вычеркнуть из содержания неприятные и печальные события. – А теперь давай я расскажу тебе о вечеринке.
Я опустила голову, как белый флаг поражения, а в это время мама, как ни в чем ни бывало, начала пересказывать мне какие-то пикантные новости и сплетни, которыми она и ее гости кормили друг друга на протяжении дня. Ее слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, но это маму не заботило. Я упала лицом в подушку и снова завернулась в одеяло. Мамин голос все звучал и звучал, пока она не рассказала все свои истории, а затем ушла, чтобы выбрать один из своих шелковых шарфов для меня.
Я глубоко вздохнула и перевернулась. Я не могла не спросить себя, тронуло ли происшедшее маму больше, если бы она была моей настоящей матерью, а не тетей? Внезапно, впервые я почувствовала себя сиротой. Мне стало еще хуже, я получила горький урок правды. И я плакала долго, пока не устала. Потом, вспомнив бедняжку Евгению, которая была в неведении, я поднялась, как сомнамбула и одела халат. Все мои движения были машинальными. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я старалась не смотреть на себя. Я одела свои маленькие кружевные шлепанцы и, медленно выйдя из комнаты, спустилась к Евгении.
Как только она увидела меня, сразу же начала плакать. Я бросилась в ее объятия и разрыдалась на ее маленьком плечике; затем рассказала ей об этом ужасном событии. Евгения слушала, широко открыв глаза, с трудом веря в происшедшее. Но ей приходилось верить в это всякий раз, видя мои стриженые волосы.
– Я не пойду в школу, – поклялась я. – Я не выйду из дома, пока не отрастут волосы.
– Но, Лилиан, это займет много времени. Ты не можешь пропустить столько занятий.
– Да я умру от стыда, когда ребята в школе увидят меня такой, – я перевела взгляд на одеяло, – особенно, если Нильс увидит.
– Ты сделаешь то, что тебе сказала мама. Будешь носить капор.
– Они будут смеяться надо мной. Уж Эмили об этом позаботится, – проговорила я. Лицо Евгении опечалилось. Казалось, она тает от каждого грустного события. Я чувствовала себя ужасно, потому что была не в состоянии подбодрить ее или смягчить боль. Никакие развлечения или шутки, смех не могли облегчить мои страдания и забыть случившееся.
В дверь постучали и, повернувшись, мы увидели Генри.
– Здравствуйте, мисс Лилиан и мисс Евгения. Я зашел просто сообщить вам… ну, сообщаю вам, что ваше инвалидное кресло нужно еще пару дней проветривать, мисс Евгения. Я помыл его на сколько это было возможно, и как только запах окончательно исчезнет, я принесу назад.
– Спасибо, Генри, – сказала Евгения.
– Будь я проклят, если я знаю, как оно попало в мастерскую, – сказал Генри.
– Мы знаем, как, Генри, – сказала я ему. Он кивнул.
– Я нашел неподалеку одну из моих ловушек на кроликов, – сказал он. Генри покачал головой. – Странно, очень странно!
– Куда ты? – спросила Евгения, когда я встала с ее кровати, уставшая и безразличная ко всему.
– Назад, наверх, лягу спать. Я устала.
– Ты придешь после обеда?
– Я постараюсь, – сказала я.
Я ненавидела себя такую, жалкую, особенно перед Евгенией, которая заслуживает жалости к себе, как никто другой, уж я то знала, но… Но мои волосы были такие красивые! Их длина, блеск, мягкость и богатство цвета делали меня взрослее и более женственной. Я знала, как мальчишки смотрели на меня. Теперь никто не обратит внимания на меня, разве что только посмеются над маленькой идиоткой, обрызганной скунсом.
В конце дня Тотти зашла ко мне, чтобы сообщить, что пришел Нильс и спрашивал обо мне и Евгении.
– Тотти, ты сказала ему, что произошло? Ты не сделала этого, правда? – закричала я.
Тотти пожала плечами.
– Я не знала, что еще ему сказать, мисс Лилиан.
– Что ты сказала? Что ты ему сообщила? – спросила я.
– Я просто сказала, что на вас напал скунс в мастерской, и вам пришлось отстричь волосы.
– О, нет!
– Он все еще внизу, – сказала Тотти. – Миссис Буф разговаривает с ним.
– О, нет, – снова застонала я, упав на кровать. Я так стеснялась, что и не думала показаться ему на глаза.
– Миссис Буф сказала, что вам следует спуститься и поздороваться со своим гостем.
– Спуститься вниз! Никогда! Я не покину эту комнату, нет! И скажи ей, что во всем виновата Эмили.
Тотти ушла, а я снова завернулась в одеяло. Мама не пришла навестить меня. Она уединилась со своей музыкой и книгами. Наступил вечер. Папа вернулся домой, я услышала его тяжелые шаги в холле. Когда он подходил к моей двери, я задержала дыхание, ожидая, что он зайдет посмотреть на то, что случилось и будет задавать мне вопросы, но он прошел мимо. Или мама ничего ему не сказала, печально думала я, или представила все так, как-будто ничего особенного не случилось. Позже папа опять прошел мимо моей комнаты, спускаясь к обеду, и опять не зашел ко мне. Тотти пришла, чтобы сообщить мне, что обед готов, но я сказала ей, что не голодна. Не прошло и пяти минут, как она вернулась, запыхавшись от бега по лестнице, и сказала, что папа настаивает на моем присутствии.
– Капитан сказал, что ему все равно, притронетесь вы к еде или нет, но вы должны занять свое место за столом, – сказала Тотти. – Он так рассержен, просто рвет и мечет от ярости, – добавила она. – Вам лучше спуститься, мисс Лилиан…
Неохотно я поднялась с кровати. Я в оцепенении посмотрела на себя в зеркало и затрясла головой в надежде, что все исчезнет, но ничего не изменилось. Я чуть было не разрыдалась снова. Лоуэла, конечно, сделала все, что было в ее силах, но она просто подстригла меня так коротко, как только могла. Одни пряди были длиннее других, а возле ушей подстрижены очень неровно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Все на земле питается чем-нибудь, малыш, – объяснял он и показывал на воробьев. – Эта птица ест червяков, не так ли, а летучие мыши едят насекомых. Лисы охотятся на кроликов, ты же знаешь.
– Я не хочу ничего знать. Не рассказывай мне о том, что ешь кролика. Просто не говори ничего, – кричала я. Генри только улыбался.
– Хорошо, мисс Лилиан. Я не буду приглашать вас на воскресный обед, когда будут подавать кролика.
Но однажды Генри поймал скунса вместо кролика. Он набросил мешок на клетку. Пока скунс в темноте, говорил мне Генри, он не будет брызгать вонючей жидкостью. Думаю, что он и Эмили об этом рассказал. Или она поняла это, наблюдая за скунсом. Так или иначе, Эмили следила за всеми, кто жил в Мидоуз, как-будто ей приказали выявлять чужие грехи.
Этот скунс был совершенно рассержен тем, что с ним сделали, и с подозрением вглядывался во все, что его окружало. Я постаралась не двигаться, но была так напугана, что закричала и переступила с ноги на ногу. Скунс заметил меня и выпустил в меня сильную струю. С визгом я бросилась к двери. Дверь была закрыта снаружи. Пока я колотилась в дверь, скунс атаковал меня еще раз, и потом спрятался под ящик. В конце концов дверь подалась. К ней была приставлена палка снаружи, чтобы ее нельзя было сразу открыть. Я выскочила на свежий воздух, окруженная зловонием со всех сторон.
Генри вместе с другими рабочими уже приближался бегом со стороны амбара. Но не добежав и десяти шагов до меня, они остановились как вкопанные, с гримасой отвращения на лицах. Я была в истерике. Я обхватила себя руками, как будто на меня напали пчелы, а не скунс. Генри сделал большой глоток воздуха, и затем, задержав дыхание, пришел ко мне на помощь. Он взял меня на руки и бросился бежать к задней части дома. Там на площадке возле лестницы он опустил меня вниз на землю и бросился в дом, чтобы привести Лоуэлу. Я слышала его крик: «Это Лилиан! На нее напал скунс в мастерской!»
Меня тошнило от самой себя. Я принялась стаскивать свое испачканное платье и сбросила туфли. Лоуэла выбежала вместе с Генри и, как только взглянула на меня и учуяла запах, вскрикнула:
– Боже всемилостивый! – Она помахала перед собой, разгоняя зловоние, и приблизилась ко мне.
– Все в порядке, все в порядке. Сейчас Лоуэла все исправит. Не волнуйся, не волнуйся. Генри, – приказала она, – отведи ее в комнату, где хранятся старые бочки. А я пойду принесу весь томатный сок, какой только смогу найти, – сказала она. Генри хотел взять меня снова на руки, но я сказала, что могу идти сама.
– Зачем еще и тебе страдать, – сказала я, закрывая лицо руками.
В комнате, вдали от кладовки, я сняла всю одежду. Лоуэла вылила все банки и кувшины томатного сока, какой только могла достать, в бочку и послала Генри найти еще. Я кричала и рыдала, пока Лоуэла обмывала меня соком, затем завернула меня во влажные полотенца.
– Теперь иди наверх и прими хорошую ванну, дорогая, – сказала она. – Я всегда буду рядом.
Я постаралась побыстрее пойти к себе, но мои ноги стали непослушными и тяжелыми, как камни. Гости мамы собрались в комнате, где мама обычно читала, и пили чай, слушая музыку. Никто не слышал, что произошло. Я подумала было остановиться, чтобы рассказать ей, что со мной случилось, но решила, что сначала мне стоит окунуться еще раз в бочку с томатным соком. Все еще стойкая вонь окружала меня, как отвратительное облако.
Лоуэла присоединилась ко мне в ванной комнате, чтобы помочь мне смыть остатки вони самым душистым мылом, какое только у нас было, но даже после этого я ощущала запах скунса.
– Это в твоих волосах, дорогая, – печально сказала Лоуэла. – Этот шампунь тебе не поможет.
– Что же мне делать?
– Я много раз с этим сталкивалась, – сказала Лоуэла. – Думаю, что придется остричь волосы, дорогая.
– Мои волосы?
Мои волосы были моей гордостью. У меня были самые пышные и мягкие волосы во всей школе. Мои волосы были густыми и длинными до середины спины. Остричь мои волосы? Это было так же ужасно, как и вырвать мне сердце.
– Ты можешь мыть волосы вечно, и всегда этот запах будет преследовать тебя, дорогая. Каждую ночь, кладя голову на подушку, ты будешь чувствовать этот запах, и наволочка вся пропахнет тоже.
– О, Лоуэла, я не могу остричь волосы, я не хочу, – сказала я в отчаянии. Лоуэла нахмурилась.
– Я останусь здесь и буду мыть волосы до тех пор, пока запах не исчезнет, – сказала я. – Я сделаю это. – Я все терла и терла, полоскала и полоскала, но каждый раз, когда я принюхивалась к волосам, запах не исчезал. Почти два часа спустя, я неохотно вылезла из ванны и подошла к зеркалу над раковиной в ванной комнате. Лоуэла бегала вверх-вниз по ступенькам, предлагая мне различные средства, которые, как они с Генри думали, помогут. Но все было напрасно. Я разглядывала свое отражение. Я уже не плакала, но боль в глазах осталась.
– Ты уже сообщила маме, что случилось? – спросила я Лоуэлу, когда она снова вернулась.
– Да, – сказала она.
– Ты сказала ей, что, возможно, мне придется остричь волосы? – спросила я, с изумлением.
– Да, дорогая.
– И что она сказала?
– Она сказала, что ей жаль. Она поднимется к тебе, как только уйдут ее гости.
– А она не может прийти раньше? Ну хоть на минуточку?
– Я пойду спрошу у нее, – сказала Лоуэла. Немного погодя она вернулась без мамы.
– Она сказала, что не может проводить гостей прямо сейчас. Тебе следует заняться тем, что необходимо сделать. Дорогая, твои волосы скоро отрастут и быстрее, чем ты думаешь.
– Но до этого, Лоуэла, я буду ненавидеть себя, и никто больше не будет считать меня хорошенькой, – заплакала я.
– О, нет! У тебя такое красивое лицо, одно из самых хорошеньких в этих краях. Никто и не подумает сказать, что ты некрасивая.
– Нет, скажут, – стонала я, думая о Нильсе, о том, как он будет разочарован, так и не встретив нас с Евгенией этим утром.
Но вонь, казалось, так пропитала мои волосы, как будто я сама – скунс. Я схватила ножницы и перебросила волосы на грудь.
– Лоуэла, я не могу! – закричала я. – Я просто не могу. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Она подошла и положила руку мне на плечо.
– Хочешь, чтобы я это сделала?
Неохотно с опустошенным сердцем, я кивнула. Лоуэла взяла первую прядь в одну руку, а ножницы – в другую. Каждое клацканье ножниц врезалось мне в сердце, а мое тело болело от горя.
В своей темной комнате, сидя в углу под светом керосиновой лампы, Эмили читала Библию. Я могла расслышать ее голос даже через стены. Я была уверена, что она завершает чтение части из «Исхода», которую хотела прочитать перед завтраком, до того, как мама ее прервала.
– «… и всю траву полевую побил град, и все деревья в поле положил град…»
Я оцепенела от звуков ножниц, режущих мои волосы.
Когда Лоуэла закончила, я легла в постель, свернувшись калачиком, почти превратившись в шарик, и зарылась лицом в одеяло. Я не хотела себя видеть, или, чтобы кто-нибудь увидел меня даже на мгновение. Лоуэла старалась меня успокоить, но я качала головой и стонала.
– Мне хочется закрыть глаза, Лоуэла, и представить, что ничего не произошло.
Она ушла, а потом, проводив гостей, мама пришла навестить меня.
– О, мама! – закричала я, садясь на кровати и отбросив одеяло, как только она зашла ко мне в комнату. – Посмотри! Посмотри, что она со мной сделала?
– Кто, Лоуэла? Но я думала…
– Нет, мама, это не Лоуэла. – Я проглотила свои горячие слезы и вытерла щеки. – Эмили, – сказала я. – Это сделала Эмили.
– Эмили? – мама улыбнулась. – Боюсь, что я не понимаю, дорогая, как могла Эмили…
– Она спрятала кресло Евгении в мастерской. Она нашла скунса в одной из ловушек Генри и прятала его под одеялом. Эмили сказала мне пойти в мастерскую, мама, она сказала, что Генри поставил кресло туда. И, когда я зашла туда, она швырнула скунса в мастерскую и закрыла меня там. Она подперла дверь палкой. Она – просто чудовище!
– Эмили? О, – нет, я не верю…
– Она это сделала, мама, она, – настаивала я, колотя в отчаянии по коленям. Я так колотила себя, что выражение недоверия на лице мамы сменило выражение шока, затем она глубоко вздохнула, прижала руки к груди и покачала головой.
– Зачем Эмили делать такие вещи?
– Потому что она – страшный человек, и еще – завистливый. Она хочет иметь друзей. Она хочет…
Я замолчала, чтобы не сказать лишнего. Мама уставилась на меня на мгновение, а затем рассмеялась.
– Произошло какое-то недоразумение, какое-то трагическое стечение обстоятельств, – решила мама. – Мои дети не делают таких вещей друг другу, особенно Эмили. Она же так набожна, и богослужение – ее единственное занятие – добавила мама, улыбаясь. – Все это мне говорят.
– Мама, она думает, что делает добро, но так или иначе все, что она делает, приносит мне только вред. Она думает, что права. Иди и спроси у нее. Давай! – взвизгнула я.
– Ну, Лилиан, не надо так кричать. Если Капитан вернется и услышит тебя…
– Посмотри на меня! Посмотри на мои волосы! – И я оттянула руками грубо обстриженные пряди волос, пока мне не стало больно. Выражение лица у мамы потеплело.
– Мне жаль твои волосы, дорогая, честное слово. Но, – сказала она, продолжая улыбаться, – будешь носить красивый капор, и я дам тебе один из свои шелковых шарфов и…
– Мама, я не могу ходить весь день с шарфом на голове, особенно в школе. Учительница не позволит этого и…
– Конечно, сможешь, дорогая. Мисс Уолкер поймет, я уверена. – Она снова улыбнулась и принюхалась. – Я ничего не чувствую. Лоуэла хорошо выполнила свою работу. Нет худа без добра.
– Нет худа без добра? – Я прижала ладони к своим остриженным волосам. – Да как ты можешь так говорить? Посмотри на меня. Ты помнишь, какие красивые волосы у меня были, как ты любила их расчесывать!
– Все будет хорошо, дорогая, – повторила мама. – Я присмотрю для тебя один из свои шарфиков. А теперь просто отдохни, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Мама! Неужели ты ничего не скажешь Эмили? Неужели ты не расскажешь папе о том, что она сделала? – спросила я со слезами в голосе. Почему мама не хочет понять, как это все ужасно? А что, если все это случилось бы с ней? Она ведь так же гордится своими волосами, как и я. Разве не она могла часами расчесывать их, и разве не она говорила, что мне необходимо заботиться о своих волосах и питать их. Ее волосы были как золотая пряжа, а мои теперь выглядели как стебли срезанных цветов, неровные и жесткие.
– Лилиан, ну зачем продолжать эти страдания и заставлять страдать всех в доме? Что сделано, то сделано. Уверяю тебя, это просто несчастный случай. Все уже прошло.
– Это не несчастный случай. Во всем виновата Эмили! Я ее ненавижу, мама! Я ненавижу ее! – Я покраснела от гнева. Мама посмотрела на меня и покачала головой.
– Ты вовсе не ненавидишь ее. В нашем доме не могут жить люди, ненавидящие друг друга. Капитан просто не потерпел бы этого, – сказала мама, как-будто сочиняла один из своих любовных романов и, если нужно было, могла просто переписать или вычеркнуть из содержания неприятные и печальные события. – А теперь давай я расскажу тебе о вечеринке.
Я опустила голову, как белый флаг поражения, а в это время мама, как ни в чем ни бывало, начала пересказывать мне какие-то пикантные новости и сплетни, которыми она и ее гости кормили друг друга на протяжении дня. Ее слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, но это маму не заботило. Я упала лицом в подушку и снова завернулась в одеяло. Мамин голос все звучал и звучал, пока она не рассказала все свои истории, а затем ушла, чтобы выбрать один из своих шелковых шарфов для меня.
Я глубоко вздохнула и перевернулась. Я не могла не спросить себя, тронуло ли происшедшее маму больше, если бы она была моей настоящей матерью, а не тетей? Внезапно, впервые я почувствовала себя сиротой. Мне стало еще хуже, я получила горький урок правды. И я плакала долго, пока не устала. Потом, вспомнив бедняжку Евгению, которая была в неведении, я поднялась, как сомнамбула и одела халат. Все мои движения были машинальными. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я старалась не смотреть на себя. Я одела свои маленькие кружевные шлепанцы и, медленно выйдя из комнаты, спустилась к Евгении.
Как только она увидела меня, сразу же начала плакать. Я бросилась в ее объятия и разрыдалась на ее маленьком плечике; затем рассказала ей об этом ужасном событии. Евгения слушала, широко открыв глаза, с трудом веря в происшедшее. Но ей приходилось верить в это всякий раз, видя мои стриженые волосы.
– Я не пойду в школу, – поклялась я. – Я не выйду из дома, пока не отрастут волосы.
– Но, Лилиан, это займет много времени. Ты не можешь пропустить столько занятий.
– Да я умру от стыда, когда ребята в школе увидят меня такой, – я перевела взгляд на одеяло, – особенно, если Нильс увидит.
– Ты сделаешь то, что тебе сказала мама. Будешь носить капор.
– Они будут смеяться надо мной. Уж Эмили об этом позаботится, – проговорила я. Лицо Евгении опечалилось. Казалось, она тает от каждого грустного события. Я чувствовала себя ужасно, потому что была не в состоянии подбодрить ее или смягчить боль. Никакие развлечения или шутки, смех не могли облегчить мои страдания и забыть случившееся.
В дверь постучали и, повернувшись, мы увидели Генри.
– Здравствуйте, мисс Лилиан и мисс Евгения. Я зашел просто сообщить вам… ну, сообщаю вам, что ваше инвалидное кресло нужно еще пару дней проветривать, мисс Евгения. Я помыл его на сколько это было возможно, и как только запах окончательно исчезнет, я принесу назад.
– Спасибо, Генри, – сказала Евгения.
– Будь я проклят, если я знаю, как оно попало в мастерскую, – сказал Генри.
– Мы знаем, как, Генри, – сказала я ему. Он кивнул.
– Я нашел неподалеку одну из моих ловушек на кроликов, – сказал он. Генри покачал головой. – Странно, очень странно!
– Куда ты? – спросила Евгения, когда я встала с ее кровати, уставшая и безразличная ко всему.
– Назад, наверх, лягу спать. Я устала.
– Ты придешь после обеда?
– Я постараюсь, – сказала я.
Я ненавидела себя такую, жалкую, особенно перед Евгенией, которая заслуживает жалости к себе, как никто другой, уж я то знала, но… Но мои волосы были такие красивые! Их длина, блеск, мягкость и богатство цвета делали меня взрослее и более женственной. Я знала, как мальчишки смотрели на меня. Теперь никто не обратит внимания на меня, разве что только посмеются над маленькой идиоткой, обрызганной скунсом.
В конце дня Тотти зашла ко мне, чтобы сообщить, что пришел Нильс и спрашивал обо мне и Евгении.
– Тотти, ты сказала ему, что произошло? Ты не сделала этого, правда? – закричала я.
Тотти пожала плечами.
– Я не знала, что еще ему сказать, мисс Лилиан.
– Что ты сказала? Что ты ему сообщила? – спросила я.
– Я просто сказала, что на вас напал скунс в мастерской, и вам пришлось отстричь волосы.
– О, нет!
– Он все еще внизу, – сказала Тотти. – Миссис Буф разговаривает с ним.
– О, нет, – снова застонала я, упав на кровать. Я так стеснялась, что и не думала показаться ему на глаза.
– Миссис Буф сказала, что вам следует спуститься и поздороваться со своим гостем.
– Спуститься вниз! Никогда! Я не покину эту комнату, нет! И скажи ей, что во всем виновата Эмили.
Тотти ушла, а я снова завернулась в одеяло. Мама не пришла навестить меня. Она уединилась со своей музыкой и книгами. Наступил вечер. Папа вернулся домой, я услышала его тяжелые шаги в холле. Когда он подходил к моей двери, я задержала дыхание, ожидая, что он зайдет посмотреть на то, что случилось и будет задавать мне вопросы, но он прошел мимо. Или мама ничего ему не сказала, печально думала я, или представила все так, как-будто ничего особенного не случилось. Позже папа опять прошел мимо моей комнаты, спускаясь к обеду, и опять не зашел ко мне. Тотти пришла, чтобы сообщить мне, что обед готов, но я сказала ей, что не голодна. Не прошло и пяти минут, как она вернулась, запыхавшись от бега по лестнице, и сказала, что папа настаивает на моем присутствии.
– Капитан сказал, что ему все равно, притронетесь вы к еде или нет, но вы должны занять свое место за столом, – сказала Тотти. – Он так рассержен, просто рвет и мечет от ярости, – добавила она. – Вам лучше спуститься, мисс Лилиан…
Неохотно я поднялась с кровати. Я в оцепенении посмотрела на себя в зеркало и затрясла головой в надежде, что все исчезнет, но ничего не изменилось. Я чуть было не разрыдалась снова. Лоуэла, конечно, сделала все, что было в ее силах, но она просто подстригла меня так коротко, как только могла. Одни пряди были длиннее других, а возле ушей подстрижены очень неровно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37