Майкл жил в одном доме с друзьями; некоторые из них принадлежали к компании, с которой они дружили еще в свои брайтонские дни. Но о болезни Джейн речь между ними никогда не заходила. Майкл всегда стремился, чтобы Джейн неизменно оставалась личностью, стараясь не допустить, чтобы она превратилась в некий объект жалости, в пораженную раком страдалицу, единственной характеристикой которой было бы определение «больная». Сейчас эта битва была как будто выиграна. Она снова была «Джейн», полная жизненных сил, живущая в настоящем и строящая планы на будущее. Они приготовили обед и пообедали вместе со своими друзьями, возродив давний ритуал совместной жизни, слушая любимые пластинки, которые крутили все на том же стареньком стереопроигрывателе. Оставшись одни, завороженные атмосферой счастья этой ночи, они забылись в любовном порыве.
Память об угрозе, под тенью которой жила Джейн, — хоть они и не пропускали ее в свое сознание — никогда не отступала далеко. Но той ночью «мы заставили ее уйти», — вспоминал позже Майкл. Эта встреча наполнила их такой радостью, что, забыв долгие месяцы болезни и разлуки, они жадно ухватились за возможность, как прежде, стать любовниками. Сначала это давалось нелегко, оба испытывали некоторую робость. Они много говорили, неторопливо нащупывая путь к связывавшей их когда-то физической близости. Постепенно сомнения по поводу своего тронутого болезнью тела стали покидать Джейн. Майкл помнил о перенесенных ею операциях, о рубцах, которые у нее остались, о, возможно, терзавшей ее боли. Но как бы внешне ни изменилось ее тело, он решил доказать ей свою любовь. «Разумом я не хотела физической близости из-за моих травм, — писала в своем дневнике Джейн, — но тело мое ее желало». Майкл ощутил ее неуверенность и потребность убедиться в том, что она полноценный человек, ибо представлял себе, как в ее положении можно страдать, не получив подобного заверения. Все оказалось легче, чем он ожидал.
— Посмотри, что они со мной сделали, — сказала она, показывая ему свои рубцы.
Это не имело никакого значения. Он хотел выразить ей свои чувства, был преисполнен решимости заставить ее понять их, и ему было ясно, что лучше всего он мог сделать это с помощью любовного акта. «Если вы любите кого-то достаточно сильно, — говорил он позднее, — вы в состоянии позабыть обо всем другом. Даже слова, в которые вы облекаете свою любовь, даже то, как вы себя в момент близости ведете, — все это превращает вас в совершенно другого человека, переносит вас за грань настоящего. Так это и было со мной и Джейн».
Джейн уже давно не спала так крепко, причем без снотворного, что было огромным достижением. Проснулась она с улыбкой и долго не вставала с постели, счастливая и сбросившая с себя напряжение. Они поговорили о ее планах, о брайтонском проекте, но, словно по молчаливому уговору, их беседа касалась только настоящего и ближайшего будущего. Майкл, при всем своем нежелании посмотреть фактам в глаза, подсознательно понимал, что они были вместе, может быть, последний раз, хотя такая мысль шла вразрез с его сознательным и хорошо продуманным желанием помочь ей вести себя как нормальный, здоровый человек. Он испытывал радость от ощущения, что перед ним открывалось нечто новое, и одновременно смутно чувствовал, что какая-то дверь, возможно, закрывалась для него навечно.
Джейн же радовалась победе над немощью своего тела. С возродившейся уверенностью в себе она отказалась от предложения Майкла вызвать для нее такси и настояла на том, чтобы он не провожал ее до метро.
Когда после посещения Майкла она вернулась домой и вновь возникшая боль напомнила ей о сомнительности ее будущего, Джейн в свою очередь ощутила, как перед ней открывается — и опять закрывается — дверь. «Сейчас я вижу, что хочу быть с ним близка, — писала она в дневнике, — но понимаю невозможность этого». Она чувствовала огромное влечение к Майклу. «Если какой-то человек способен удовлетворить мои потребности — в хорошем друге, с которым я могу поговорить, в любовнике или спутнике, пусть даже на какое-то время, — то это он. Но я понимаю, что могу дать ему в ответ совсем немного, а такое положение не может стать основой для близости». Она снова впала в депрессию, переживая один из тех периодов уныния, когда будущее казалось ей мрачным — если, конечно, ей вообще было суждено иметь будущее.
Боли в плечах начали усиливаться. Вначале их относили за счет «болей в пояснице» или «ревматизма», которыми она якобы страдала. Когда боли становились сильнее, говорили, что виновата, видимо, погода. Если утром шел дождь, Виктор замечал, что это отразится на ревматизме Джейн. Когда она жаловалась на ухудшение состояния, мы раздумывали, а не следует ли ей обратиться к специалисту, но не настаивали, потому что на самом деле никому не хотелось, чтобы она пошла к врачу. Если бы обнаружилось, что у нее нет никакого ревматизма, исчезла бы последняя соломинка, за которую хваталась Джейн, и мы уже не могли бы больше помогать ей обманываться.
Наступление ночи было для нас облегчением. Снотворное часто помогало ей, пусть даже всего на несколько часов. Обычно Джейн просыпалась рано, но однажды утром пробило уже десять, а она все еще не давала о себе знать. Сон пойдет ей на пользу, решили мы, — совершенно очевидно, что она в нем нуждалась. Проходя мимо ее комнаты, мы всякий раз вставали на цыпочки. Виктор выскочил на улицу, чтобы встретить почтальона, опасаясь, что его звонок может разбудить дочь. Принимаясь мыть посуду, Розмари закрыла кухонную дверь. Раз Джейн спала значит у нее не было болей. Да и мы могли немного отдохнуть от необходимости притворяться, будто все хорошо. Боли делали ее раздражительной — и боли, и, возможно, понимание того, что Брайтон был просто мечтой. Она начинала действовать нам на нервы — и знала это. Уже несколько раз Джейн говорила, что стала для нас обузой. И говорила это почти злобно, а не извиняющимся тоном, как сделала бы это в прошлом. Ее непрерывно дымившаяся сигарета распространяла по дому застоявшийся запах табака, и мы с трудом это терпели. Курение приносило ей большое облегчение, и то неудобство, какое мы от этого испытывали, было мелочью по сравнению с душевными страданиями, причинявшимися нам ее болями. Но пока она спала, мы были избавлены и от табачного дыма.
Близился полдень, а Джейн все не просыпалась. Виктор больше не ходил на цыпочках. Он поставил пластинку с записью музыки Моцарта, одну из ее любимых, надеясь, что это сделает пробуждение дочери более приятным. Тем не менее сверху по-прежнему не доносилось ни звука.
Внезапно зазвонил телефон. Сон у Джейн всегда был чутким, звонок наверняка разбудит ее. Виктор дал телефону звонить до тех пор, пока он не замолк сам собой, но дочь никак не реагировала.
Розмари стояла за дверью ее комнаты и прислушивалась.
— Ни звука, — подтвердила она уже громко. — Если Джейн еще спит, значит, ей нужен сон.
Виктор выглядел задумчивым.
— А что, если она приняла большую дозу снотворного, чем обычно, что нам, так и оставить ее?
Розмари помедлила с ответом. Она отвела мужа от двери Джейн, и они прошли в гостиную.
— Дадим ей еще немного времени, — мягко сказала Розмари.
Виктор позволил подвести себя к дивану, он вдруг почувствовал, что силы его оставляют.
— Она когда-нибудь спала так долго?
— Нет, никогда. — Розмари явно нервничала. — Но ведь она еще никогда прежде не бывала в таком состоянии, правда? — Ей припомнился разговор с Джейн относительно самоубийства, но Виктору она сказала только:
— Оставим ее в покое. Пусть поспит.
— Хорошо, — согласился Виктор. — Она, очевидно, приняла большую дозу, чем всегда, иначе не спала бы так крепко.
— В этом флаконе, несомненно, достаточно пилюль, чтобы довести ее до бесчувствия, если именно этого она хотела.
У Виктора замерло сердце.
— Довести до полного бесчувствия?
— Да, если она этого хотела.
Он не был готов к такому повороту событий и немного схитрил.
— Тогда ей не понравилось бы, если бы мы ее сейчас разбудили. Ну и задала бы она нам жару, как вчера, когда ты принесла ей завтрак.
— Вчера вечером настроение у нее как будто немного улучшилось. Когда я помогала ей лечь в постель, она предложила: «Давай, походим по магазинам — правда, я получила целую уйму подарков, но мне так давно не случалось выбирать что-нибудь самой».
Виктор был еще больше сбит с толку. Все это никак не походило на поведение человека, собиравшегося принять чрезмерную дозу снотворного. Но Розмари не отступала от своего хода мыслей.
— Может быть, когда боли у нее обострились, как всегда по ночам, и она очень долго не могла уснуть, ее депрессия усилилась.
— Ты думаешь, этого было довольно, чтобы побудить ее принять добавочную порцию снотворных пилюль?
— Быть может, она ночью проснулась… Виктор обнял жену.
— Да, — согласился он. — Она могла подумать: еще целая ночь страданий, и еще, и еще…
Розмари взяла его руку, готовая теперь ответить на его вопрос.
— Этого было бы довольно, чтобы она приняла добавочную порцию пилюль, — подтвердила она тихо. — Или чрезмерную.
Вот теперь все было сказано.
— Или чрезмерную, — повторил он и немного помолчал. — Именно об этом я думал все последнее время.
— Да, я знаю. И я тоже.
— Это, возможно, лучший выход, — заметила Розмари.
Виктор притянул ее к себе и поцеловал.
— Да, — сказал он. — Она имеет право сделать то, что хочет.
— Это ее жизнь.
— Если бы мы попытались помешать ей, мы сделали бы это ради себя самих, а не ради нее.
Мы приняли решение, но нам необходимо было как-то утешить друг друга, помочь друг другу перенести удар.
— Сейчас она, вероятно, уже ничего не чувствует, — сказала Розмари.
— Да, но мы должны дать ей как можно больше времени.
— Конечно. Мы должны знать наверняка. Мы сидели и ждали…
Пробило двенадцать, затем час. И тут в голову Розмари пришла новая мысль — страшная. Что, если Джейн попыталась — и неудачно? Что, если она лежит наверху в полубессознательном состоянии, не в силах двинуться или позвать, отчаянно нуждаясь в помощи?
Впервые за это утро контакт между родителями прервался. Розмари посмотрела на Виктора безумным взглядом и бросилась наверх. Виктор хотел последовать за ней, но не смог в страхе перед тем, что могло быть в спальне. Ему вспомнилась Джейн веселым ребенком, Джейн, играющая с другими детьми, с лицом, заляпанным грязью, освещенным озорной улыбкой.
Он услышал, как отворилась дверь в спальню, и Розмари вошла. Минутная тишина, а затем до него донеслось «О!», которое выкрикнула проснувшаяся Джейн. Она приходила в себя медленно и неохотно и, по-видимому, была очень недовольна тем, что ее разбудили. У нее были боли, и в течение всего остального дня она почти не открывала рта, уйдя в себя и почти враждебная нам. Когда Розмари принесла ей что-то поесть, дочь сердито оттолкнула руку матери.
— Если так будет продолжаться, — огрызнулась она, — мне придется покончить с собой.
Розмари не смогла ничего ей на это ответить.
Глава 5
— Ну, как твои боли? — спросила Розмари.
— Погано.
— Помогла тебе ночью грелка?
— От нее стало только хуже.
Накануне Виктор сделал Джейн массаж, и она сказала, что ее ревматизм несколько утих. Но сейчас его старания были напрасны. Когда Виктор коснулся ее поясницы, дочь закричала:
— Не трогай меня! Пойдем в больницу. Они наверняка могут что-нибудь сделать с этим ревматизмом.
С больницей договорились о приеме на следующий день после полудня, но боль внезапно вспыхнула с такой силой, что Джейн почувствовала, что не в состоянии терпеть до завтра.
— Нет, не завтра. Сейчас! Сейчас!
Когда Виктор дозвонился наконец до больницы, ему сообщили, что врач, который должен был на следующий день принять Джейн, уехал.
— Но Джейн не может ждать, — едва смог выговорить он. — Она должна показаться кому-то. Сегодня!
— Сегодня слишком поздно. Ей придется приехать на прием завтра.
— Нет, нет, пожалуйста. — Виктор знал, что не может вернуться к Джейн с подобным известием. В отчаянии он крикнул: — Она говорит, что покончит с собой.
На другом конце провода минуту помолчали. Затем он услышал:
— Привозите ее сейчас, только сразу же. Поторопитесь, клиника закрывается. Вы сможете быть здесь не позже, чем через час?
Они едва успели к назначенному времени, но им пришлось ждать еще час, прежде чем медсестра вызвала Джейн. За всю дорогу та не вымолвила ни слова и только один раз что-то раздраженно буркнула, когда Виктор слишком резко затормозил и заставил ее вздрогнуть от боли. В приемном покое она тоже молчала.
Осмотр длился недолго: Джейн выбежала из кабинета взбешенная, готовая разразиться слезами — не от боли, от злости.
— Сейчас же пойди к нему! Поговори с врачом, скажи, что нам прежде говорили, — она почти кричала на отца, не обращая внимания на других пациентов.
— Что случилось? Что я должен сказать врачу? Кто тебе что говорил?
— Иди! Иди!
В кабинете его ждал врач. Крайне расстроенный, он обратился к Виктору:
— Она страшно остро реагирует на все. Этого можно было ожидать. Очевидно, ее вывело из равновесия что-то, что я ей сказал. Вам известно, что это могло быть?
— Что вы ей сказали?
— Я ей сказал, что мы ничего не можем сделать с ее болями. Этого она должна была ожидать в ее положении. Ведь она же знает, что с ней. Если она научится терпеть это, ей станет легче.
Виктор потрясенно посмотрел на него:
— Вы так ей сказали?
— Только это я и мог ей сказать, посмотрев историю ее болезни и исходя из собственного опыта.
— Но врачи говорили, что боли могли быть вызваны и чем-то другим, например, ревматизмом, — возразил Виктор. — «Подождите немного, — утверждали они, — и он может пройти».
Врач взял со стола папку, на которой была написана фамилия Джейн, пробежал глазами последнюю страницу и посмотрел на Виктора.
— Здесь нет ничего о ревматизме.
— Может, в другой папке? Нам определенно назвали ревматизм. Неудивительно, что она расстроилась.
— Понятно. — Врач помолчал. — Ну что ж, ей лучше показаться своему лечащему врачу, он через день-два вернется. Я могу сказать только то, что знаю.
Когда Виктор возвратился к Джейн, она по-прежнему не хотела с ним разговаривать. Она выслушала, что ему сказали: что врач вывел свое заключение, исходя из истории болезни, которая, вероятно, была неполной, — но воздержалась от комментариев. Ее злость прошла; она словно потеряла интерес к случившемуся. Дома она молча проскользнула мимо Розмари, нетерпеливо ожидавшей новостей. Мать последовала за ней наверх, помогла лечь в постель.
— Что сказал врач?
— Ах, он вывел меня из терпения. Ему ничего не было известно о моем случае…
На следующий день в больнице уже подготовились к ее визиту. Без промедления провели в огромный кабинет, где уже обследовали двух или трех пациентов. Медсестра, так бесцеремонно обошедшаяся с ней накануне, сейчас была чрезвычайно внимательна и почти ласково помогла ей лечь. Не менее обходительны были и врачи. Джейн безучастно дала им себя тщательно осмотреть. От гнева, охватившего ее накануне, казалось, не осталось и следа. Против обыкновения она на этот раз не составила заранее списка вопросов, которые собиралась задать, ничего не пришло ей в голову и во время обследования.
Дождавшись, когда Джейн вышла из кабинета, Виктор осведомился насчет ревматизма, но не получил прямого ответа.
— Нам бы надо было показать ее кое-каким специалистам, — нерешительно заметил один из врачей. — Чтобы выяснить причину ее болей, нужны дополнительные анализы.
Врачи считали, что Джейн лучше вернуться в больницу. Ведь дома ей было не очень хорошо, не так ли? Боли подобного рода бывают мучительными, действуют на нервную систему и влияют на все самым неожиданным образом…
Когда Виктор сообщил Джейн, что врачи рекомендуют ей снова лечь в больницу, она, видимо, уже знала это — наверно, слышала все, что ему говорили. По мнению Виктора, врачам следовало бы вести себя более сдержанно, но Джейн это как будто не волновало. Она скрывала свои чувства под маской безразличия и никак их не показала, даже когда один из врачей сказал, что госпитализировать ее надо немедленно.
Час с лишним пролежала она молча, почти не шевелясь, на скамье в приемном покое, пока для нее готовили постель. Когда за ней наконец пришли, поднялась с большим трудом с помощью Виктора и сиделки. А ведь еще утром она не нуждалась ни в чьей поддержке. Сейчас положение изменилось — ей приходилось опираться на других людей, без них она не могла держаться на ногах. Джейн снова стала инвалидом.
Ее поместили в палате, где лежали почти одни старухи. Они с любопытством наблюдали, как Джейн пытается раздеться.
Но сиделка задернула занавес вокруг кровати и помогла ей улечься. Джейн лежала безжизненная, с закрытыми глазами.
В этот день мы поняли, что она от нас уходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28