Окна в комнате были открыты, но духота, неутомимо подогреваемая пронзительными красными лучами заходящего солнца, стала наконец почти нестерпимой, и Ольга вышла на крыльцо. Пир шел не только в их доме – гуляла вся деревня, согретая уютным горячим солнцем. Раскрытые окна домов выносили на улицу песни, громкий говор, смех. А за спиной Ольги гудел уверенный бас Коли, и как будто рядом, в тон ему, выстилала певучие слова Маша, и эти уверенные голоса неопровержимо свидетельствовали – в этом доме идет хорошая, ладная жизнь.Дотянулось по улице стадо. Сытая отяжелевшая корова уверенно толкнула лбом половинку ворот и, скосив на Ольгу фиолетовый глаз, требовательно замычала. Из дома выскочила Верочка, ласково заговорила с коровой и повела ее в хлев. Возвращаясь в дом, Верочка спросила:– Устали?– Да нет, что ты...– А то ложитесь, отдохните.– С чего мне уставать? Я же не работала. А вот ты с утра на ногах.– Ну, я привычная, – как-то снисходительно объяснила Верочка и ушла в дом.«Все-таки что она думает обо мне? А Коля? Кто я для них? Неужели только заезжая гостья? А ведь похоже, Что так и есть... Уедешь – и забудут они о тебе. А, собственно, почему они должны помнить о тебе? Разве сама ты не забыла о них?»Вышел Коля, положил ей на плечо тяжелую горячую руку.– Что, сеструха, грустишь? Это ты зря. Нынче веселиться надо. Глянь, вся деревня гуляет. Скоро опять такая работа пойдет, что всем чертям тошно станет. Я раз во время уборки двадцать восемь часов с трактора не слезал. Напарник мой скопытился, а заменить – некем. Сам председатель на своем «козле» прискакал: Коля, уважь, хлеб горит. Коля, конечно, уважил – попил водички да снова рычагами ворочать. Как в сон начнет кидать – я бегом к речке, побултыхаюсь минут пяток – и опять вкалывать. А потом часика три покемарил – и опять пошла-поехала. Я ведь универсал – и на тракторе, и на комбайне, и на машине могу. Надо будет – и на самолете полечу! – и Коля сам засмеялся на свое хвастовство. – А что? То же колесо вертеть, только по-другому. Ух, духотища! – шумно выдохнул Коля: – Дай-ка твоих заграничных попробовать.Ольга дала ему сигареты, Коля старательно попробовал дым, подержал его в легких, одобрил:– Ничего сигаретка, не дамская, но все равно слабовата.Стоял он рядом с Ольгой – сильный, веселый, пахнущий крепким потом, – и она подумала: «А ведь ему действительно хорошо живется... Пожалуй, лучше, чем тебе». И уже не казалось ей странным, что Коля так весел и доволен, хотя пошла всего вторая неделя после смерти матери, – она поняла, что дело не в его черствости и забывчивости. В этой забытой ею жизни, неразрывно связанной с природой, землей, хлебом, работой, отношение к смерти тоже было другим – более простым и естественным. Вероятно, в те осенние месяцы, когда Коле сказали, что состояние матери безнадежно, он уже примирился с ее смертью. Ему надо было думать о живых, работать – много работать. И он умел работать, умел веселиться, умел жить. И вряд ли ему хочется чего-то другого, ведь в этой жизни он чувствует себя хозяином, уверенно стоящим на ногах, и его, наверно, не страшит будущее...– На танцы пойдем? – спросил Коля.– Можно и пойти, – согласилась Ольга. Танцевать она конечно не будет, но почему бы не посмотреть? Можно ведь уйти в любое время...– Верка, тащи мой парадный балахон! – весело заорал Коля. – Плясать пойдем!Ольга переоделась, и, когда вышла, Коля восхищенно уставился на нее и зацокал языком.– Вот это да! Маш, глянь, какая у меня сеструха! Ну, берегись, деревня! Все парни нынче твои будут, а уж девки на тебя зубок поимеют, будь здоров!«Балахон», в который облачился Коля, оказался новым бостоновым костюмом. Ботинки тоже были новые, скрипучие, а наряд довершала серая клетчатая кепка, лихо сдвинутая на затылок, и выглядела она особенно нелепо с этим темно-синим костюмом.– А зачем тебе кепка? – спросила Ольга.– Кепка? – озадаченно спросил Коля, снял ее и повертел в руках. – А что, плохая?– Не плохая, но зачем она тебе? Тепло ведь.– Это верно. Дак ведь все носят... По-твоему, не надо?– Конечно. И по цвету она не очень подходит.– Ну и черт с ней.Коля швырнул кепку на кровать и скомандовал:– Армия, за мной! – И строго сказал Верочке: – А ты, это самое, зря не суетись, лучше ляг да отдохни. Ничего не убирай, мы придем – еще гулять будем.– Иди-иди, сама знаю, что мне делать.Танцы собирались на утоптанной до звонкой каменной твердости площадке около клуба. Из широкого белого горла подвешенного к столбу «колокола» неслась хриплая мелодия немилосердно заезженной «Рио-Риты». Бросалось в глаза, что девушек гораздо больше, чем парней, да и парни все молодые, почти мальчишки.Ольга сразу убедилась, что Коля личность в деревне популярная – его сразу заметили, подходили здороваться, куда-то позвали. Ольгу окидывали внимательными, изучающими взглядами, но разговаривали с Колей так, словно рядом с ним никого не было. Машу сразу позвали подруги, и Коля вертел головой, мялся – он явно не знал, как быть с Ольгой, надо ли знакомить ее с ребятами. Ольга пришла ему на помощь, тихо сказала:– Ты не обращай на меня внимания, иди. Я ведь танцевать не собираюсь, немного побуду и вернусь домой. Иди, иди, – и она легонько подтолкнула его.– Ну, смотри, это самое... Если что – я поблизости буду.– Ладно, иди.И Коля ушел. Ольга стояла под деревом, ловила на себе любопытные взгляды – и пожалела, что пришла сюда. Не взгляды смущали ее – любопытство односельчан было вежливым, неназойливым. Но что тебе делать здесь? Не веселиться же, в самом деле, ты пришла сюда... А зачем? Взглянуть на свое прошлое? Вспомнить, как в редкие свободные вечера длинноногая девочка Оля прибегала сюда послушать музыку, перекинуться словом с подругами, постоять у забора, ожидая, когда ее пригласят танцевать... Стоять долго не приходилось – ты и тогда уже была красивой, девочка Оля, и хотя ребят в деревне всегда было меньше, чем девушек, тебя охотно приглашали, и мозолистые руки парней, уверенных в своей необходимости и незаменимости, жгли твою спину сквозь тонкий дешевенький ситец... Эти руки всегда стремились притянуть тебя поближе – нетерпеливые горячие руки рано повзрослевших парней, грубые мозолистые руки обхватывали твою спину почти так же, как они привыкли браться за черенок лопаты и ручку топора, но ты всегда держалась на расстоянии и вовремя сбрасывала с себя эти руки, если они начинали позволять себе слишком многое... Наверно, ты тогда уже решила, что твое тело не для этих мозолистых рук и не парень в кепке и выпущенным на лоб чубом станет твоим мужем... Ведь ты уже догадывалась, что эти парни останутся здесь, а ты уедешь – пока только в Селиваново, а потом... О, потом будет другая жизнь – великолепная, интересная, значительная... Но эта жизнь маячила где-то в туманном розовом будущем, а пока приходилось довольствоваться тем, что есть – шипящими ритмами вот этой самой «Рио-Риты», только не было тогда широкогорлого ревущего «колокола», был старенький патефон с выщербленной заводной ручкой, и Мишка-гармонист в перерывах между «Рио-Ритой» и «Брызгами шампанского» наигрывал бесконечный «Истамбул». Мишка (а где-то он сейчас?) считал себя выдающейся личностью, он являлся на танцы с опозданием, кто-нибудь из ребят почтительно нес его трехрядку, и он основательно и долго усаживался, пробовал мехи и заводил «Истамбул». Наверно, он играл и что-то другое, но запомнился только «Истамбул». Время от времени, чтобы напомнить о своей значительности, Мишка переставал играть, тяжело отдувался, всем своим видом показывая бесконечную усталость, и тогда девушки должны были просить его сыграть еще, и Мишка, немного поломавшись, всегда соглашался и мог играть много часов подряд... А сейчас ревет «колокол», к «Рио-Рите» и «Брызгам шампанского» прибавились десятки других пластинок, но все равно «Рио-Риту» ставят чаще всех, и танцуют ее точно так же, как танцевали десять лет назад – шаг вперед, два в сторону. Точно так же танцевали и другие танцы, даже вальс – шаг вперед, два в сторону... Годы прошли, а «Рио-Рита» осталась... И веселье – тоже... Да, им весело, не то что тебе... А тебе-то почему невесело, девочка Оля? Не потому же, в самом деле, что здесь все слишком просто... Ведь тебе не очень-то весело и в Москве, а уж там к твоим услугам вся мощь сверхсовременной индустрии развлечений, от самых утонченных – театры, балет, концертные залы – до более примитивных – мюзик-холл, богемные попойки, полупьяные вечера в пивных барах, плавающих в сигаретном дыму, где никто не посмотрит осуждающе на чьи-то обнаженные почти до бедер ноги... А тебе все равно невесело... Почему? «Будь ты проклята!» – вдруг вспомнила она и усмехнулась. Если бы ты была суеверна, ты наверняка подумала бы, что проклятие матери сквозь годы преследует тебя. Но ты не суеверна... Ты не веришь ни в бога, ни в дьявола, ни в чох, пи в сон... Ты архисовременная интеллектуальная девица с элегантно торчащей во рту сигаретой – а сигарета тебе очень идет, по этому поводу ты выслушала десятки комплиментов, – ты знаешь толк в винах и коньяках, можешь сбацать твист, оценить пикантный анекдот, знаешь кучу таких песен, которые никогда не передаются по радио, – но почему тебе невесело живется? Почему ты разучилась радоваться многим простым вещам – солнечному дню, заслуженному отдыху, молодости, своей красоте, наконец? Ну вот, смотри на свое прошлое и радуйся, что тебе удалось вырваться из него... Радуйся, девочка Оля, ведь ты добилась всего, чего хотела... Ой ли? Ладно, хватит на сегодня, пора идти... Да, пора было уходить. Она была здесь явно лишней и даже Коле мешала – тот поминутно оглядывался, отыскивал ее глазами и чувствовал себя стесненным. Ольга уже хотела позвать его и сказать, что уходит, как Коля сам подошел к ней с какой-то девушкой.– Вот, – сказал Коля, – это Веркина учительница, Валентина Михайловна.Девушка близоруко прищурилась и протянула Ольге руку, улыбнулась.– Ну, какая я Валентина Михайловна. Просто Валя. А о вас я уже много слышала.– От кого?– Как от кого? – удивилась Валя. – От Веры, конечно.– Она говорила вам обо мне?– Ну разумеется. Вы же единственная из всей деревни, кому удалось попасть в Москву. Да еще физик. Знаете, это очень хороший пример для ребят – ведь деревенским школьникам намного труднее попасть в вузы, чем городским. Подготовка, сами знаете, не та.Коля стоял рядом, мялся, и Ольга сказала ему:– Ты иди, мы сами поговорим. А потом я домой пойду, так что не беспокойся.– Вы долго тут будете? – спросила Валя.– Да нет, я уже собралась идти.– Может быть, ко мне зайдете? – предложила Валя. – Посидим, чайку попьем, поговорим.– Пойдемте, – согласилась Ольга. – Я ведь тоже хотела повидаться с вами, о Верочке поговорить.– Ну, вот и отлично! – обрадовалась Валя и потом, когда они шли по улице, сказала, словно оправдываясь за свою радость: – Все-таки деревня здесь глуховатая, радуешься каждому новому человеку, а уж из Москвы – тем более.Жила Валя в маленькой чистенькой комнате, уютно завешанной разноцветными вышивками. Валя суетилась, усаживала Ольгу, торопилась приготовить чай. С трудом разожгла примус, пожаловалась:– Два года здесь живу, а с этой адской машинкой так и не научилась как следует справляться. А плитку никак не достану.Она села напротив Ольги, с улыбкой разглядывая ее.– Вот вы, оказывается, какая...– Какая?– Ну, не знаю даже, как объяснить. Уверенная, сильная... И красивая. Не смейтесь, это тоже важно, и хорошо, что вы красивая.– Почему?– Да ведь считается, что в науку идут только дурнушки или всякие... так себе, рыженькие да конопатенькие, кому в личной жизни счастье не улыбается. Чепуха все это, я думаю, красота никому помешать не может... Ничего, что я так сразу... с откровениями на вас набросилась?– Это даже лучше, – улыбнулась Ольга. Ей понравилась непосредственность Вали.Стали пить чай. Валя жадно расспрашивала Ольгу о жизни в Москве, о премьерах и выставках – и оказалось, что Ольга не может ответить на многие ее вопросы, сама Валя знает театральную и концертную жизнь Москвы куда лучше. Ольга попыталась оправдаться:– Знаете, работы много, на все времени не хватает.Валя смутилась, ей стало как будто неловко за свою осведомленность:– Конечно, я понимаю, у вас такая работа, что всех сил требует... А я что, обыкновенная учительница... Только здесь, если одной работой жить, – пропадешь с тоски. Вот я и стараюсь следить за всем... Почти треть зарплаты на журналы и книги уходит. Времени, правда, тоже немного остается – учителей не хватает, поневоле приходится быть мастером на все руки. Я географичка, а веду и зоологию, и ботанику. А учить кое-как, пересказывать учебник – совесть не позволяет. Вот и сидишь ночами, достаешь книги где можно. А с наглядными пособиями просто беда – ходишь по магазинам бедной родственницей и чуть ли не со слезами вымаливаешь.Валя еще долго рассказывала о своих школьных бедах, потом спохватилась:– Ой, да что это я разнюнилась... Вам же неитересно об этом слушать.– Ну, почему же... – не очень решительно запротестовала Ольга.– Давайте лучше о Вере поговорим. Вы ведь, наверно, почти не знаете ее.– Да.Валя помолчала.– Знаете, трудно о ней определенно говорить. Я и вообще-то не сторонница категорических определений. А она... ну, как бы вам сказать... какая-то равномерная, что ли. Очень старательная, понятливая, послушная, но... без огонька. Нет ни любимых предметов, ни нелюбимых. До сих пор не знаю, что ей нравится больше, что меньше. Да она, похоже, и сама не знает. Учится легко, без срывов, хотя частенько пропускает занятия. Но это меня не беспокоит – она очень добросовестная, и если уж не приходит на урок, значит, это, бесспорно, вынужденно. Никакого беспокойства учителям не доставляет, но, знаете, именно эта ее уравновешенность, не побоюсь сказать – недетскость, немножко не нравится мне... Я не совсем ясно говорю, да?– Нет, почему же... Я и сама заметила это в ней.– А может быть, это и к лучшему, не знаю... Как она, дальше учиться будет?– Собирается. Может быть, на будущий год я ее к себе в Москву возьму.– Вот это было бы хорошо. Знаете, так обидно бывает, когда толковые ребята бросают учебу. Я, конечно, не за то, чтобы все молодые обязательно уходили в город, но иногда это просто необходимо. Что же делать, деревня еще очень во многом отстает от города, это же реальность, с которой нельзя не считаться. Но уходят-то как раз чаще всего те, кому в городе делать нечего. Их больше привлекают городские квартиры с теплыми уборными. Хотя и это не такой уж большой грех, – невесело усмехнулась Валя, и Ольга спросила:– Вам, наверно, нелегко здесь живется?Валя улыбнулась.– Знаете, я ждала этого вопроса. А вот как получше ответить на него – не придумала. Трудно, конечно. Особенно первый год тяжело было. Я ведь типичная горожанка, а тут сразу с уймой таких незнакомых вещей пришлось столкнуться. Такой вот пустячок вроде этого примуса до слез доводил. Верите ли – месяца два мерзла, печь не могла научиться топить, все боялась угореть. Зимой тут вообще тоскливо. Как заметет на неделю – просто жутко становится: пустыня и пустыня. Ведь бывает, что до Селиванова даже трактора не могут пробиться, хорошо хоть танки выручают, а их на весь район два... Да что я вам рассказываю, вы же все это лучше меня знаете... Так иногда тошно становилось – хотелось плюнуть на все и тут же уехать, черт с ним, с дипломом, пусть отбирают... Ничего, перетерпела, обвыклась, в эту зиму намного легче показалось... И знаете, что помогает? Не сочтите мои слова за высокопарную болтовню, но – как бы это поточнее выразиться... сознание своей необходимости и, если хотите, незаменимости. В городе я была бы одной из многих – ну, ушла из школы, и бог с тобой, никто тебе слова не скажет, тут же на твое место другого найдут. А здесь ой как трудно замену найти. Как правило, едут все по распределению, диплом отрабатывать, и живут три года на чемоданах, месяцы считают. А кое-кто всякими правдами и неправдами и раньше срока уезжает. Хорошо, если это летом случится, можно еще замену найти, пришлют очередного невольника срок отбывать. А ведь бывает, что и среди года бегут. У кого вдруг какая-то чуть ли не смертельная болезнь объявится, а кто и просто так подастся. В прошлом году у нас вот так же математичка сбежала. Я, говорит, лучше официанткой в ресторан пойду, чем тут заживо гнить. И уехала, никакие уговоры не помогли. А у нее тридцать четыре часа в неделю было. Заменить, разумеется, некем, у облоно в таких случаях только один ответ – ждите, пришлем. Мы-то что, подождем, да ребята ведь ждать не могут. Раскидали мы эти часы между собой, и представляете, мне пришлось геометрию в седьмом классе вести, а я уже и забыла, чем гипотенуза от катета отличается. Три ночи над учебником просидела – надо ведь было еще и к своим урокам готовиться. Пришла на геометрию – и позорнейшим образом завалилась на доказательстве первой же теоремы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11