В этот раз Толя так и не ел с нами.
Он дождался, когда мы с Алексеем добросовестно выскребли весь котелок, встал и позвал меня: «Пошли, покажу кое-что». Идти пришлось недалеко, и, когда мы приблизились к невысокому деревцу с черными ягодами, очень похожими внешне на волчьи, Толя сказал: «Вот... Мы их уже ели. Вяжут немного...»
Как же я хотел его отругать! Ведь говорил, предупреждал множество раз: ни в коем случае не есть незнакомые ягоды! И вот, пожалуйста: стоило уйти на двадцать минут, как они все, что можно, вокруг перепробовали. Еле-еле сдержался...
Однако, внимательнейшим образом осмотрев Коваленко и не обнаружив у него каких-либо признаков отравления, я решил тоже рискнуть. Сорвал несколько ягод, попробовал. Черемуха! Да какая вкусная, сладкая! Тут же вдвоем обобрали все дерево, поискали вокруг еще, не нашли и вернулись к Алексею, неся пару горстей угощения. Рты, правда, вскоре забила оскомина, но мы достали «рябиновку», по очереди отпили из горлышка и сразу же почувствовали вполне ощутимое удовлетворение. Так что первый обед был увенчан даже десертом.
Потом мы вымыли котелок, тщательно загасили костер, обложив его дерном, подождали, чтобы убедиться в том, что огню не ожить, и снова тронулись в путь.
Так странно идти, не ведая цели... Впрочем, и в обыденной жизни разве всегда мы знаем, куда идем и к чему стремимся?...
Небо благоприятствовало нашим намерениям: днем солнце, а ночью и звезды были по-прежнему задрапированы тучами, так что сквозь просветы в кронах деревьев виднелись лишь клочки свинцового цвета. Совершенно невозможно было сказать, в какой стороне находится солнце. Немного фантазии— и можно подумать, что оно наверняка сместилось со своей обычной орбиты и освещает в данный момент другую планету.
Заподозрив, что с солнцем творится что-то неладное, и поняв, что рассчитывать на него не приходится, мы остановились и стали складывать в кучу все наши познания, касающиеся того, как надо в лесу ориентироваться.
Выяснилось, что каждый еще со школьной скамьи знает несколько таких вполне надежных и проверенных способов. Например, по мху, растущему на стволах старых деревьев.
Дело в том, что мох растет всегда на северной стороне дерева.
— А не на южной? — совершенно неуместно спросил Алексей.
Этот вопрос он задал очень некстати, потому что смутил меня им. Только что я абсолютно точно знал, на какой стороне мох растет, а теперь вдруг зародилось сомнение.
Я посмотрел с надеждой на Коваленко. Может быть, он внесет какую-то ясность. Он внес:
— По-моему, на северной... — сказал он это, однако, не слишком уверенно. И в результате неуверенность только усилилась. Впрочем, это, как мы решили, пока не важно. Важно найти деревья, покрытые мохом. Обежав несколько гектаров тайги, порядком взмыленный, я вернулся к товарищам и сообщил неприятную новость: не удалось обнаружить ни одного дерева, поросшего мохом. Я подумал, что здешние деревья, по-видимому, обладают какой-то странностью, раз к ним мох не пристает, и сказал об этом товарищам. Они в ответ деликатно намекнули, что я сам, похоже, обладаю какой-то странностью, если не увидел, что пень густо порос мохом. Только мох почему-то покрывал пень по всей поверхности. Я внимательно изучил дерево и с удивлением сделал открытие, что мох на нем растет исключительно на стороне, обращенной к земле. Потрясенный, я, ни слова не говоря, показал пальцем на это необъяснимое явление природы. Я надеялся, что Толя, как кандидат наук, сможет мне объяснить, как это получается, что север (или юг) находится как раз у нас под ногами.
— Это от влаги, — убежденно пояснил Коваленко.
Да, влаги в тайге больше, чем нам хотелось бы... Определенно, от недостатка воды мы не страдали. Она выступала вокруг ступни буквально на каждом шагу. А мы еще отважились улечься спать на этой земле, легкомысленно отбросив всякие мысли о наших радикулитах и пестром букете заболеваний, которые обычно приносит с собой простуда. Следующую ночь, вероятно, придется провести на деревьях. Хотя там, наверное, сильно сквозит.
Теперь, после неудачной попытки сориентироваться с помощью мха, мне оставалось выложить резервный способ ориентации — по кронам деревьев. С южной стороны, это я уже точно запомнил, они много гуще.
Мы тщательно оглядели крону ближайшей сосны, и мнения на этот раз разделились на четыре части (я показал дважды — в разные стороны). Поскольку совпадений во мнениях не наблюдалось, мы решили, что данный экземпляр дерева не характерен, и принялись изучать другую сосну. Но и с ней получилась такая же картина. Кроны других деревьев настолько переплелись, что у нас зарябило в глазах. Поэтому мы взяли и пошли куда глаза глядят — прямо.
Но попытки сориентироваться в этот день не закончились. Мы наткнулись на обширный участок леса, где множество деревьев обросло пышным мохом. Мы радостно бросились к ним, но сразу увидели, что одно дерево мох покрывал с северной стороны, в то время как его ближайшего соседа — с южной. Или наоборот. И остальные деревья совершенно явно перепутали все части света. В этом лесу царила полная неразбериха. Следуя примете, горячо рекомендованной нам в детстве учебниками, оставалось только одно: разойтись втроем на все четыре стороны.
— Придется сделать прибор, — вроде бы самому себе сказал Коваленко.
— Какой? — спросили мы с Алексеем, надеясь неизвестно на что.
— Увидите, — уклончиво ответил ученый.
Во время очередного привала мы попытались вспомнить, нет ли еще каких-нибудь способов ориентировки в лесу, не считая ориентировки с помощью компаса и загадочного прибора, который обещал создать Коваленко. Впрочем, я по опыту знал, что просто так Толя не обещает. Значит, какая-то мысль на этот счет у него появилась. Интересно, какая? Из чего, хотел бы я знать, он собирается делать прибор?
Вспомнилось: муравейники всегда располагаются возле южной стороны дерева. Сказал об этом товарищам и сразу же выжидательно посмотрел на Лешу, не спросит ли он опять: «А не возле северной?» Потому что, если спросит, я снова начну сомневаться. Впрочем, пока все это не имело ровно никакого значения, поскольку муравейники еще не встречались.
Был и еще один способ, но и им при всем желании мы не могли бы воспользоваться. Учебник ботаники рекомендует его как не уступающий по точности компасу. Это определение сторон горизонта по годовым кольцам деревьев. Пилы у нас, к сожалению, не было, да и человек, заблудившийся в лесу, тоже, как правило, ее не имеет, так что наблюдать кольца по спилу мы никак не могли. Но даже если допустить такую возможность, что нам попался пень, спиленный со всей аккуратностью, вряд ли мы извлекли бы из столь ценной находки какую-то пользу. Способ этот далеко не так точен, как говорится в учебнике. История старая и стоит того, чтобы вкратце о ней здесь рассказать.
Почти триста лет назад некто Рей заметил, что южный радиус на спиле дерева больше, чем какой-либо другой. Рей не смог более или менее убедительно истолковать свое наблюдение, и оно породило множество споров, которые длились более семидесяти лет. В 1758 году Дюгамель де Монсо окончательно низложил заключение Рея, доказав, что не всегда и не везде южный радиус больше других. Еще через четверть века Жусье подтвердил наблюдения Рея. Но и эта победа оказалась недолгой: академик А. Ф. Миддендорф, много лет своей жизни посвятивший изучению растений Сибири, и в частности изучавший спилы деревьев, растущих на Енисее, как раз неподалеку от тех мест, где мы заблудились, обнаружил, что годовые кольца с южной стороны вовсе не обязательно шире. В своей книге «Путешествие на север и восток Сибири», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1867 году, он написал: «Ствольные пластинки мои, оказывается, вовсе не эксцентричны, и если А. Шренк (1854) нашел, что южная сторона древесных колец на северных деревьях несколько шире других сторон (как два к трем), то это, вероятно, относится только к южным окраинам лесов».
Значит, ни в коем случае нельзя с абсолютной уверенностью, как это сделано в современном учебнике ботаники, утверждать, что южные кольца на срезе дерева обязательно шире. Объяснение при этом дается такое, какое вполне можно было бы дать еще лет двести назад: на северной стороне дерева клетки камбия чаще обдувают холодные северные ветры, да и солнце с той стороны холоднее. А ведь в сухих и засушливых районах, как говорит практика, именно с северной стороны кольца шире. Да и вообще разве можно рассматривать дерево отдельно от условий, в которых оно живет? Почва, климат, да и много всяких других причин могут влиять на образование и рост клеток камбия. И разве можно делать такие однозначные выводы, заведомо ложные, с научной точки зрения ложные, да еще рекомендовать их для употребления в практику! Хотел бы я видеть автора этого учебника на нашем месте. Пусть даже и с двуручной пилой, чтобы получить наисвежайшие спилы.
Ну вот, теперь, когда мы с вами хорошо отдохнули в беседе на научные и антинаучные темы, можно снова трогаться в путь.
В воздухе появилась мелкая водная взвесь—ни дождь, ни туман. Не поймешь, что такое, но это поневоле наводило на мысли о скором дожде. Надо спешить. До наступления темноты и до дождя, если он разразится, надо еще успеть выбрать место для ночлега и хорошо к нему подготовиться. Уж слишком памятен был урок, который преподала нам первая ночь.
Конечно, всего предвидеть в Москве мы никак не могли. Да особенно и не старались. Но все же несколько правил, которых необходимо было придерживаться в течение всей жизни в лесу, я решил сформулировать, записать, чтобы запомнить и добиться неукоснительного их выполнения каждым из нас. Вот эти правила.
Первое: ни в коем случае не отлучаться в одиночку. Второе: в лесу постоянно находиться в пределах видимости. Не рассчитывать на голос. Третье: всю добытую пищу вне зависимости от того, кто сколько принес, делить поровну. Четвертое: собирать всякую встреченную пищу, даже если ее очень мало. Пятое: сомнительные грибы и ягоды ни в коем случае не собирать. Шестое: беречь воду! Седьмое: беречь спички! Восьмое: не ложиться на голую землю. Девятое: делать все возможное, чтобы избежать ссор. И десятое: топор и ножи всегда держать под рукой. Особенно на ночлеге.
Как выяснилось, правила оказались вполне практичными и охватывали почти все стороны нашей жизни в лесу. Мы старались их соблюдать, хотя, если честно признаться, это не всегда удавалось. Но что за правила, если при них нет исключений!
Шли мы недолго—часа два с небольшим. Пробирались по распадку, огибая основания сопок: путь здесь можно было выбрать довольно удобный. Что зря лазить по склонам... Множество бабочек порхало в лесу—шоколадницы, павлиний глаз, махаоны. Они не улетали при нашем появлении, а сидели, распластав, словно в бессилии, крылья. Иногда приходилось делать шаг в сторону, чтобы на них не наступить. Такие странные бабочки...
Остановиться мы решили на склоне с ровной горизонтальной площадкой. На ней возвышались только две старые березы. Под одной из них, той, что обладала более развесистой кроной, начали готовить ночлег.
Теперь, обладая некоторым опытом, отнюдь не желая провести еще одну бессонную ночь, мы со всей тщательностью, на которую только были способны, принялись устраивать ложе. Сначала побольше нарезали лапника—пышных еловых ветвей — и постелили ровным слоем на землю. Потом принесли несколько охапок березовых веток и покрыли ими еловые. Попробовали — и остались очень довольны: получилось мягко, удобно.
После этого подумали, что было бы неплохо позаботиться и об укрытии на случай дождя. Толя развернул свою пленку, мы прикинули ее размеры и поняли, что спасения она не принесет—маловата. Но все же решили попробовать соорудить из нее нечто вроде навеса. Для этого срубили две чахлые березки и сделали четыре кола, два приблизительно на тридцать сантиметров выше других, чтобы получился скат, хорошенько их заострили и вбили покрепче в землю так, чтобы наше царское ложе пришлось как раз между ними. Потом привязали пленку к кольям шнурками, потуже ее натянув, и отошли в сторону, чтобы критическим взглядом окинуть результаты своей работы.
Кажется, ничего по лучилось... Тут же мы провели испытание: улеглись рядом под тент, тесно прижавшись друг к другу. Нельзя сказать, что в жилище было просторно, к тому же оно оказалось коротковато в длину: когда пойдет дождь, ноги придется подобрать под себя. Но сейчас дождя не было, мелкая водная взвесь незаметно иссякла, и мы наслаждались жизнью, лежа на мягкой подстилке и ощущая, как пламя костра приятно греет подошвы.
Дров припасли на ночь великое множество. Место это привлекло нас тем, что здесь без особого труда можно было собрать любое количество сухого валежника. Полусгнившие коряги, поросшие мохом, упавшие ветви березы, стволы небольших деревьев, поверженных ветром, — все это могло послужить превосходной пищей огню.
Вспомнив, как быстро костер в прошлую ночь сожрал все наши припасы, заготовили топлива столько, что, как нам показалось, хватило бы на зиму. И лишь после этого позволили себе сесть поближе к огню и расслабиться, глядя на успевший уже закоптиться дочерна котелок, где готовилось наше излюбленное блюдо—грибы.
Леша сидел на корточках возле костра, не сводя глаз с котелка. У нас уже был случай, когда прогоревшее поленце стрельнуло в последний раз, дрогнуло, будто в агонии, и рассыпалось в прах. А котелок, опиравшийся на него, завалился на бок и выплеснул в костер все содержимое. Мы не сокрушались особенно, потому что если что-нибудь и потеряли, то только время: пришлось встать и снова идти по грибы. Поэтому Леша редко теперь оставляет котелок без присмотра.
Толю днем укусил в палец странный слепень: маленькая, невидная мушка. Помню, он с удивлением разглядывал собственный палец с растущей прямо на глазах каплей крови, выступившей в месте укуса. Когда рассмотрели его хорошенько, вконец удивились: укус был в виде пореза в два миллиметра длиной. А сам-то слепень—полсантиметра, не более! Вот такая лютая мушка... Так что у Коваленко появилась забота личного плана: раненый палец. Впрочем, нельзя сказать, что он уделял этой заботе много внимания. Скоро Толя поднялся и присел в сторонке—собрался начать дневник.
Долго, однако, он не просидел—ринулся к костру, на ходу закрывая тетрадь: «Невозможно писать! Совсем заели!» Это он охарактеризовал военные действия комаров. Здесь, у костра, они меньше нас беспокоили. А весь день досаждали нам непрестанно. От их укусов вспухли тыльные стороны рук, голова покрылась множеством зудящих шишечек.
Облюбованной палочкой — очень удобной, прямой, с естественным крючком на конце—Лёша подцепил котелок и поставил на траву возле нас с Толей. При виде бурого безвкусного варева есть расхотелось, но все же мы заставили себя проглотить по нескольку ложек. Потом попили горячего отвара шиповника и, вполне удовлетворенные жизнью, улеглись на упругое зеленое ложе.
Громко потрескивали коряги в огне, над головой ветер шуршал в листьях берез... Мы пожелали друг другу спокойной ночи — выспаться, только этого нам не хватало—и затихли, стараясь уснуть.
Кажется, последней мыслью, возникшей перед тем, как забыться, было: хорошо, когда можно наконец крепко уснуть... И как же я ошибался...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Комары атаковали нас неожиданно—так сверхзвуковые истребители появляются над головой неприятеля. Внезапно их налетело столько, что я уж подумал, будто они собрались погреться у огня и что они специально сидели в засаде — под каждым листом и травинкой, дожидаясь, когда мы появимся в их землевладениях и уляжемся, беззащитные, спать.
Напрасно мы натягивали свитер на голову, напрасно совали руки в карманы, поджимали под себя ноги или старались подсунуть их под товарища— комары непременно находили уязвимое место и безжалостно жалили. Они совершенно свободно кусали через куртку и через свитер, через тонкие брюки, через носки, через кеды, и я даже Толю спросил, не прокусили ли они ему сапоги. Мы еще крепились и пытались шутить, наивно полагая, что человек заведомо сильнее всего комариного племени. Но нас кусала еще мошка и целая куча каких-то насекомых, кровожадных до невероятия и скорее всего еще неизвестных науке.
Нападая, различные комары избирали различную тактику. Одни атаковали с лета, как истребители, и тут же наносили удар. Другие налетали степенно, не спеша, подобно тяжелым бомбардировщикам. Но и те и другие наносили обороняющимся серьезный урон.
Наши защитные действия доставляли им мало беспокойства: на месте сбитых появлялся легион голодных других.
Никогда не устану удивляться: ну хорошо, сейчас здесь появились мы. А когда нас нет в этих дебрях, они что едят?!
Алексей не выдержал первым. Сел, сунул руки под мышки и мрачно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Он дождался, когда мы с Алексеем добросовестно выскребли весь котелок, встал и позвал меня: «Пошли, покажу кое-что». Идти пришлось недалеко, и, когда мы приблизились к невысокому деревцу с черными ягодами, очень похожими внешне на волчьи, Толя сказал: «Вот... Мы их уже ели. Вяжут немного...»
Как же я хотел его отругать! Ведь говорил, предупреждал множество раз: ни в коем случае не есть незнакомые ягоды! И вот, пожалуйста: стоило уйти на двадцать минут, как они все, что можно, вокруг перепробовали. Еле-еле сдержался...
Однако, внимательнейшим образом осмотрев Коваленко и не обнаружив у него каких-либо признаков отравления, я решил тоже рискнуть. Сорвал несколько ягод, попробовал. Черемуха! Да какая вкусная, сладкая! Тут же вдвоем обобрали все дерево, поискали вокруг еще, не нашли и вернулись к Алексею, неся пару горстей угощения. Рты, правда, вскоре забила оскомина, но мы достали «рябиновку», по очереди отпили из горлышка и сразу же почувствовали вполне ощутимое удовлетворение. Так что первый обед был увенчан даже десертом.
Потом мы вымыли котелок, тщательно загасили костер, обложив его дерном, подождали, чтобы убедиться в том, что огню не ожить, и снова тронулись в путь.
Так странно идти, не ведая цели... Впрочем, и в обыденной жизни разве всегда мы знаем, куда идем и к чему стремимся?...
Небо благоприятствовало нашим намерениям: днем солнце, а ночью и звезды были по-прежнему задрапированы тучами, так что сквозь просветы в кронах деревьев виднелись лишь клочки свинцового цвета. Совершенно невозможно было сказать, в какой стороне находится солнце. Немного фантазии— и можно подумать, что оно наверняка сместилось со своей обычной орбиты и освещает в данный момент другую планету.
Заподозрив, что с солнцем творится что-то неладное, и поняв, что рассчитывать на него не приходится, мы остановились и стали складывать в кучу все наши познания, касающиеся того, как надо в лесу ориентироваться.
Выяснилось, что каждый еще со школьной скамьи знает несколько таких вполне надежных и проверенных способов. Например, по мху, растущему на стволах старых деревьев.
Дело в том, что мох растет всегда на северной стороне дерева.
— А не на южной? — совершенно неуместно спросил Алексей.
Этот вопрос он задал очень некстати, потому что смутил меня им. Только что я абсолютно точно знал, на какой стороне мох растет, а теперь вдруг зародилось сомнение.
Я посмотрел с надеждой на Коваленко. Может быть, он внесет какую-то ясность. Он внес:
— По-моему, на северной... — сказал он это, однако, не слишком уверенно. И в результате неуверенность только усилилась. Впрочем, это, как мы решили, пока не важно. Важно найти деревья, покрытые мохом. Обежав несколько гектаров тайги, порядком взмыленный, я вернулся к товарищам и сообщил неприятную новость: не удалось обнаружить ни одного дерева, поросшего мохом. Я подумал, что здешние деревья, по-видимому, обладают какой-то странностью, раз к ним мох не пристает, и сказал об этом товарищам. Они в ответ деликатно намекнули, что я сам, похоже, обладаю какой-то странностью, если не увидел, что пень густо порос мохом. Только мох почему-то покрывал пень по всей поверхности. Я внимательно изучил дерево и с удивлением сделал открытие, что мох на нем растет исключительно на стороне, обращенной к земле. Потрясенный, я, ни слова не говоря, показал пальцем на это необъяснимое явление природы. Я надеялся, что Толя, как кандидат наук, сможет мне объяснить, как это получается, что север (или юг) находится как раз у нас под ногами.
— Это от влаги, — убежденно пояснил Коваленко.
Да, влаги в тайге больше, чем нам хотелось бы... Определенно, от недостатка воды мы не страдали. Она выступала вокруг ступни буквально на каждом шагу. А мы еще отважились улечься спать на этой земле, легкомысленно отбросив всякие мысли о наших радикулитах и пестром букете заболеваний, которые обычно приносит с собой простуда. Следующую ночь, вероятно, придется провести на деревьях. Хотя там, наверное, сильно сквозит.
Теперь, после неудачной попытки сориентироваться с помощью мха, мне оставалось выложить резервный способ ориентации — по кронам деревьев. С южной стороны, это я уже точно запомнил, они много гуще.
Мы тщательно оглядели крону ближайшей сосны, и мнения на этот раз разделились на четыре части (я показал дважды — в разные стороны). Поскольку совпадений во мнениях не наблюдалось, мы решили, что данный экземпляр дерева не характерен, и принялись изучать другую сосну. Но и с ней получилась такая же картина. Кроны других деревьев настолько переплелись, что у нас зарябило в глазах. Поэтому мы взяли и пошли куда глаза глядят — прямо.
Но попытки сориентироваться в этот день не закончились. Мы наткнулись на обширный участок леса, где множество деревьев обросло пышным мохом. Мы радостно бросились к ним, но сразу увидели, что одно дерево мох покрывал с северной стороны, в то время как его ближайшего соседа — с южной. Или наоборот. И остальные деревья совершенно явно перепутали все части света. В этом лесу царила полная неразбериха. Следуя примете, горячо рекомендованной нам в детстве учебниками, оставалось только одно: разойтись втроем на все четыре стороны.
— Придется сделать прибор, — вроде бы самому себе сказал Коваленко.
— Какой? — спросили мы с Алексеем, надеясь неизвестно на что.
— Увидите, — уклончиво ответил ученый.
Во время очередного привала мы попытались вспомнить, нет ли еще каких-нибудь способов ориентировки в лесу, не считая ориентировки с помощью компаса и загадочного прибора, который обещал создать Коваленко. Впрочем, я по опыту знал, что просто так Толя не обещает. Значит, какая-то мысль на этот счет у него появилась. Интересно, какая? Из чего, хотел бы я знать, он собирается делать прибор?
Вспомнилось: муравейники всегда располагаются возле южной стороны дерева. Сказал об этом товарищам и сразу же выжидательно посмотрел на Лешу, не спросит ли он опять: «А не возле северной?» Потому что, если спросит, я снова начну сомневаться. Впрочем, пока все это не имело ровно никакого значения, поскольку муравейники еще не встречались.
Был и еще один способ, но и им при всем желании мы не могли бы воспользоваться. Учебник ботаники рекомендует его как не уступающий по точности компасу. Это определение сторон горизонта по годовым кольцам деревьев. Пилы у нас, к сожалению, не было, да и человек, заблудившийся в лесу, тоже, как правило, ее не имеет, так что наблюдать кольца по спилу мы никак не могли. Но даже если допустить такую возможность, что нам попался пень, спиленный со всей аккуратностью, вряд ли мы извлекли бы из столь ценной находки какую-то пользу. Способ этот далеко не так точен, как говорится в учебнике. История старая и стоит того, чтобы вкратце о ней здесь рассказать.
Почти триста лет назад некто Рей заметил, что южный радиус на спиле дерева больше, чем какой-либо другой. Рей не смог более или менее убедительно истолковать свое наблюдение, и оно породило множество споров, которые длились более семидесяти лет. В 1758 году Дюгамель де Монсо окончательно низложил заключение Рея, доказав, что не всегда и не везде южный радиус больше других. Еще через четверть века Жусье подтвердил наблюдения Рея. Но и эта победа оказалась недолгой: академик А. Ф. Миддендорф, много лет своей жизни посвятивший изучению растений Сибири, и в частности изучавший спилы деревьев, растущих на Енисее, как раз неподалеку от тех мест, где мы заблудились, обнаружил, что годовые кольца с южной стороны вовсе не обязательно шире. В своей книге «Путешествие на север и восток Сибири», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1867 году, он написал: «Ствольные пластинки мои, оказывается, вовсе не эксцентричны, и если А. Шренк (1854) нашел, что южная сторона древесных колец на северных деревьях несколько шире других сторон (как два к трем), то это, вероятно, относится только к южным окраинам лесов».
Значит, ни в коем случае нельзя с абсолютной уверенностью, как это сделано в современном учебнике ботаники, утверждать, что южные кольца на срезе дерева обязательно шире. Объяснение при этом дается такое, какое вполне можно было бы дать еще лет двести назад: на северной стороне дерева клетки камбия чаще обдувают холодные северные ветры, да и солнце с той стороны холоднее. А ведь в сухих и засушливых районах, как говорит практика, именно с северной стороны кольца шире. Да и вообще разве можно рассматривать дерево отдельно от условий, в которых оно живет? Почва, климат, да и много всяких других причин могут влиять на образование и рост клеток камбия. И разве можно делать такие однозначные выводы, заведомо ложные, с научной точки зрения ложные, да еще рекомендовать их для употребления в практику! Хотел бы я видеть автора этого учебника на нашем месте. Пусть даже и с двуручной пилой, чтобы получить наисвежайшие спилы.
Ну вот, теперь, когда мы с вами хорошо отдохнули в беседе на научные и антинаучные темы, можно снова трогаться в путь.
В воздухе появилась мелкая водная взвесь—ни дождь, ни туман. Не поймешь, что такое, но это поневоле наводило на мысли о скором дожде. Надо спешить. До наступления темноты и до дождя, если он разразится, надо еще успеть выбрать место для ночлега и хорошо к нему подготовиться. Уж слишком памятен был урок, который преподала нам первая ночь.
Конечно, всего предвидеть в Москве мы никак не могли. Да особенно и не старались. Но все же несколько правил, которых необходимо было придерживаться в течение всей жизни в лесу, я решил сформулировать, записать, чтобы запомнить и добиться неукоснительного их выполнения каждым из нас. Вот эти правила.
Первое: ни в коем случае не отлучаться в одиночку. Второе: в лесу постоянно находиться в пределах видимости. Не рассчитывать на голос. Третье: всю добытую пищу вне зависимости от того, кто сколько принес, делить поровну. Четвертое: собирать всякую встреченную пищу, даже если ее очень мало. Пятое: сомнительные грибы и ягоды ни в коем случае не собирать. Шестое: беречь воду! Седьмое: беречь спички! Восьмое: не ложиться на голую землю. Девятое: делать все возможное, чтобы избежать ссор. И десятое: топор и ножи всегда держать под рукой. Особенно на ночлеге.
Как выяснилось, правила оказались вполне практичными и охватывали почти все стороны нашей жизни в лесу. Мы старались их соблюдать, хотя, если честно признаться, это не всегда удавалось. Но что за правила, если при них нет исключений!
Шли мы недолго—часа два с небольшим. Пробирались по распадку, огибая основания сопок: путь здесь можно было выбрать довольно удобный. Что зря лазить по склонам... Множество бабочек порхало в лесу—шоколадницы, павлиний глаз, махаоны. Они не улетали при нашем появлении, а сидели, распластав, словно в бессилии, крылья. Иногда приходилось делать шаг в сторону, чтобы на них не наступить. Такие странные бабочки...
Остановиться мы решили на склоне с ровной горизонтальной площадкой. На ней возвышались только две старые березы. Под одной из них, той, что обладала более развесистой кроной, начали готовить ночлег.
Теперь, обладая некоторым опытом, отнюдь не желая провести еще одну бессонную ночь, мы со всей тщательностью, на которую только были способны, принялись устраивать ложе. Сначала побольше нарезали лапника—пышных еловых ветвей — и постелили ровным слоем на землю. Потом принесли несколько охапок березовых веток и покрыли ими еловые. Попробовали — и остались очень довольны: получилось мягко, удобно.
После этого подумали, что было бы неплохо позаботиться и об укрытии на случай дождя. Толя развернул свою пленку, мы прикинули ее размеры и поняли, что спасения она не принесет—маловата. Но все же решили попробовать соорудить из нее нечто вроде навеса. Для этого срубили две чахлые березки и сделали четыре кола, два приблизительно на тридцать сантиметров выше других, чтобы получился скат, хорошенько их заострили и вбили покрепче в землю так, чтобы наше царское ложе пришлось как раз между ними. Потом привязали пленку к кольям шнурками, потуже ее натянув, и отошли в сторону, чтобы критическим взглядом окинуть результаты своей работы.
Кажется, ничего по лучилось... Тут же мы провели испытание: улеглись рядом под тент, тесно прижавшись друг к другу. Нельзя сказать, что в жилище было просторно, к тому же оно оказалось коротковато в длину: когда пойдет дождь, ноги придется подобрать под себя. Но сейчас дождя не было, мелкая водная взвесь незаметно иссякла, и мы наслаждались жизнью, лежа на мягкой подстилке и ощущая, как пламя костра приятно греет подошвы.
Дров припасли на ночь великое множество. Место это привлекло нас тем, что здесь без особого труда можно было собрать любое количество сухого валежника. Полусгнившие коряги, поросшие мохом, упавшие ветви березы, стволы небольших деревьев, поверженных ветром, — все это могло послужить превосходной пищей огню.
Вспомнив, как быстро костер в прошлую ночь сожрал все наши припасы, заготовили топлива столько, что, как нам показалось, хватило бы на зиму. И лишь после этого позволили себе сесть поближе к огню и расслабиться, глядя на успевший уже закоптиться дочерна котелок, где готовилось наше излюбленное блюдо—грибы.
Леша сидел на корточках возле костра, не сводя глаз с котелка. У нас уже был случай, когда прогоревшее поленце стрельнуло в последний раз, дрогнуло, будто в агонии, и рассыпалось в прах. А котелок, опиравшийся на него, завалился на бок и выплеснул в костер все содержимое. Мы не сокрушались особенно, потому что если что-нибудь и потеряли, то только время: пришлось встать и снова идти по грибы. Поэтому Леша редко теперь оставляет котелок без присмотра.
Толю днем укусил в палец странный слепень: маленькая, невидная мушка. Помню, он с удивлением разглядывал собственный палец с растущей прямо на глазах каплей крови, выступившей в месте укуса. Когда рассмотрели его хорошенько, вконец удивились: укус был в виде пореза в два миллиметра длиной. А сам-то слепень—полсантиметра, не более! Вот такая лютая мушка... Так что у Коваленко появилась забота личного плана: раненый палец. Впрочем, нельзя сказать, что он уделял этой заботе много внимания. Скоро Толя поднялся и присел в сторонке—собрался начать дневник.
Долго, однако, он не просидел—ринулся к костру, на ходу закрывая тетрадь: «Невозможно писать! Совсем заели!» Это он охарактеризовал военные действия комаров. Здесь, у костра, они меньше нас беспокоили. А весь день досаждали нам непрестанно. От их укусов вспухли тыльные стороны рук, голова покрылась множеством зудящих шишечек.
Облюбованной палочкой — очень удобной, прямой, с естественным крючком на конце—Лёша подцепил котелок и поставил на траву возле нас с Толей. При виде бурого безвкусного варева есть расхотелось, но все же мы заставили себя проглотить по нескольку ложек. Потом попили горячего отвара шиповника и, вполне удовлетворенные жизнью, улеглись на упругое зеленое ложе.
Громко потрескивали коряги в огне, над головой ветер шуршал в листьях берез... Мы пожелали друг другу спокойной ночи — выспаться, только этого нам не хватало—и затихли, стараясь уснуть.
Кажется, последней мыслью, возникшей перед тем, как забыться, было: хорошо, когда можно наконец крепко уснуть... И как же я ошибался...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Комары атаковали нас неожиданно—так сверхзвуковые истребители появляются над головой неприятеля. Внезапно их налетело столько, что я уж подумал, будто они собрались погреться у огня и что они специально сидели в засаде — под каждым листом и травинкой, дожидаясь, когда мы появимся в их землевладениях и уляжемся, беззащитные, спать.
Напрасно мы натягивали свитер на голову, напрасно совали руки в карманы, поджимали под себя ноги или старались подсунуть их под товарища— комары непременно находили уязвимое место и безжалостно жалили. Они совершенно свободно кусали через куртку и через свитер, через тонкие брюки, через носки, через кеды, и я даже Толю спросил, не прокусили ли они ему сапоги. Мы еще крепились и пытались шутить, наивно полагая, что человек заведомо сильнее всего комариного племени. Но нас кусала еще мошка и целая куча каких-то насекомых, кровожадных до невероятия и скорее всего еще неизвестных науке.
Нападая, различные комары избирали различную тактику. Одни атаковали с лета, как истребители, и тут же наносили удар. Другие налетали степенно, не спеша, подобно тяжелым бомбардировщикам. Но и те и другие наносили обороняющимся серьезный урон.
Наши защитные действия доставляли им мало беспокойства: на месте сбитых появлялся легион голодных других.
Никогда не устану удивляться: ну хорошо, сейчас здесь появились мы. А когда нас нет в этих дебрях, они что едят?!
Алексей не выдержал первым. Сел, сунул руки под мышки и мрачно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19