напрасно я не видел ее, а теперь она переросла в нетерпимость, вспыльчивость даже... Действительно, и раньше, случалось, появлялись меж нас разногласия, но мы в критический момент всегда владели эмоциями. Теперь это сделать труднее. Толе все время кажется почему-то, будто я им недоволен. Это не так, но переубедить его не удалось. А мне кажется, что он слишком уж нетерпелив, категоричен в высказываниях.
Вот мы рубим дрова под дождем, а он сидит, резьбой занимается. Принес улов и, видимо решив, что свое дело сделал, отдыхал после рыбалки. Я дорубился в конце концов до того, что не было сил топор удержать. Да и Леша вымотался с этими проклятыми дровами...
Трудно иногда бывает Толю понять. Вообще-то он работяга. Никогда от работы не отлынивал. Наоборот, всегда сам брался, когда можно было отдохнуть, побездельничать. Сейчас я на него очень рассчитывал — думал, придет, подключится к нам и, глядишь, дров достаточно заготовим для ночи. А он не пришел.
Мне казалось, что он сидит там один и режет со злостью: «Я свое дело сделал, а теперь вы поработайте!» Выходит, что мы считаемся? А может, это я один считаюсь? Тоже не ангел ведь... Покритикуем себя — это никогда не бывает вредно.
Так... Возражений никаких не терплю... Сделался раздражительным, вспыльчивым... Эгоист—вот кто я такой.
Ну и достаточно. Придя к выводу, что самокритика хороша, но в меру, я продолжил свои размышления.
Если спокойно на все посмотреть, наверняка окажется, что работа на всех распределяется поровну. Но тогда почему эпизод с этой треклятой ложкой так сильно задел меня?
... Дождь сыплет и сыплет. Не дай бог, и завтра не кончится... Сидеть нам тогда еще день в Гиблом лесу... А так хочется поскорее выбраться отсюда на вершину сопки. Там сухо, когда нет дождя. Там всегда есть наши любимые коряги...
Собрались поужинать, заглянули в корзину, а грибов-то и нет. С рыбной лихорадкой совершенно забыли о них. Попили смородинового чайку и улеглись на влажное ложе. Одежда напитана влагой, сделалась липкой. Дрянь это место... Хуже у нас в тайге не бывало.
Слабенькое, синюшное пламя костра грозило в любую минуту укрыться от дождя внутрь поленьев. Я вылез наружу, подбросил еще четыре круглых поленца и понял, что если огонь не погаснет сейчас, не выдержав тяжбы с дождем, то неминуемо угаснет ночью. Потому что дров, которые мы с Лешей заготовили, оказалось очень уж мало.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Наверное, я оттого и проснулся, что было абсолютно темно. Дождь все шуршал. Я сел, прислушался. Нет, не показалось—все идет, окаянный...
Только приглядевшись, я увидел слабо тлеющие угли костра. Выбрался к нему—хотел подбросить пищи, пошарил вокруг в темноте, но ничего не нашел. Наверное, кто-нибудь раньше вставал и бросил последнее. Залез обратно, прижался к Леше и попытался уснуть. Подумал сквозь сон: а ведь где-то люди спят в постелях...
Сырое, туманное утро. Дождь ослабел, и я понадеялся, что к обеду совсем перестанет. Сам по себе он нам не мешает, но мокрая трава по дороге, мокрая трава на новом месте ночлега, и снова надо нарубить кучу веток для логова—все это удерживает на стоянке в Гиблом лесу. Лежим, никто не встает. А дождь все идет и идет...
Вспомнил об эксперименте с часами. Вернее, без них. Собрал ответы. Леша: девять ноль-ноль. Я: тоже девять. Толя: девять двадцать. Смотрю на часы: девять пятнадцать. Записываю, ничего не сказав им обоим. Вылез на улицу, поднял капюшон, присел возле черных углей костра, поднес к ним ладони и уловил слабое струение теплого воздуха. Разгреб золу и нашел пару углей побольше, которые зажглись алым узором, когда я подул на них. Значит, костер можно попытаться раскочегарить.
Достал из кармана скрученный кусок сухой бересты, припасенный заранее для этого случая, просунул один уголек внутрь бересты и положил рядом другой. Потом принялся осторожно, но сильно дуть. Когда березовая кора загорелась, достал несколько сухих веток из нашей подстилки — и пламя сразу окрепло. Бросив в него несколько недогоревших поленьев осины, я предоставил огню самому позаботиться о себе. Довольно с него наших забот. И так по существу не спим по ночам, а бдим у костра. Мы уже превратились в настоящих огнепоклонников.
Толя встал, собрал удочки и пошел к речке. Грибов нет, рыбы нет, хлеба нет и картошки тоже на завтрак нет. И нескоро теперь это будет. Поэтому решили заняться делами. Я подумал, что было бы очень неплохо, если бы неподалеку удалось найти штучек пять подосиновиков. Через полчаса нашел их, вручил попечению Леши, снял взмокшие кеды, пристроив поближе к огню, и полез в дом погреться чайком, заботливо приготовленным Лешей. А сам он, почистив грибы и поставив котелок на огонь, пошел в сторону речки посмотреть, как там у Толи дела.
Вернулся почти сразу. Спрашиваю его: «Есть что-нибудь?» Отвечает: «Сейчас сам увидишь». Ну, думаю, если Толя так быстро возвращается, значит, уже наловил. Но сколько—вот в чем вопрос... А ведь и часа не прошло, как он отправился...
Подходит Толя, совершенно мокрый до пояса. Идет босиком, неся в одной руке сапоги-скороходы, а в другой — мокрые портянки, с которых капает вода.
«Представляешь, четыре пескаря упустил!» Я подумал, что на этот раз он, войдя в воду, ловил их котелком, иначе я не мог объяснить, почему он мокрый до пояса. Но оказывается, все обстояло иначе. Он решил поменять место и стал переправляться на другой берег по упавшему дереву. Поскользнулся, рухнул в воду, выпустив котелок, и пойманные пескари вернулись в родную стихию. И вот теперь Толя сидит у костра, сушится.
Давясь, немного поели грибов. Сели рядом под крышей. Леша вздохнул, как будто подумал о чем-то для него очень тяжелом, и сказал: «Эх, сигаретку бы...» Спросил его: «Совсем плохо без курева?» Он ответил: «Да так... Когда об этом не думаешь, вроде бы ничего. А когда подумаешь— хочется...» — «А думаешь часто?» — «Часто...» — вздохнул Алексей.
— Послушай, — спросил я его, — если честно, не жалеешь, что с нами пошел?
— Конечно, нет. О чем тут жалеть?
— Скажи, а с какой профессиональной точки зрения тебя это наше мероприятие интересует?
Помолчал, подумал, пожевав стебель травинки.
— Да видишь ли, просто все... Одно дело — работать, имея только конечные результаты такого эксперимента, а другое — самому в нем участвовать. Все как бы изнутри видишь...
Больше он ничего не сказал. Не слишком-то разговорчивый человек, наш Алексей. Он может долго сидеть, думая о чем-то своем. Хотя в общем человек он довольно общительный, коммуникабельный, как теперь говорят. Но при всем том инициативу на коммуникабельность редко сам проявляет. Бывает, что за час-полтора, а то и за два от него не услышишь ни слова. А меня долгое молчание тяготит, угнетает. Когда один — дело другое: что нового сам себе можешь сказать? А если рядом есть кто-нибудь, непременно захочется выговориться.
В тайге мы научились лучше понимать и ценить привычки друг друга. Конечно, я не могу сказать, что мы всегда в полной мере понимали даже себя, но я чувствовал: кажется, каждый искренне этого хочет.
... Унылый, сумрачный день. Затяжной, мелкий дождик. Леша стоит возле костра, нахлобучив капюшон и время от времени приподнимая крышку котелка, чтобы продегустировать его содержимое. Что там дегустировать... Вкусовые нюансы этой стряпни на всю жизнь, наверно, запомнили...
А ноги таскать стало заметно труднее. Вот пошел, а они, будто чужие. Проходил мимо костра, зацепил за корягу, она толкнула котелок, тот накренился, и часть варева вылилась на бревно. Я, не сдержавшись, выругался, направив проклятие в свой собственный адрес. Леша никак на этот инцидент не отреагировал. Наклонился и начал с бревна собирать ложкой грибы и аккуратно возвращать их в котелок. Что добру зря пропадать...
Тихо... Отчетливо проквакала в небе какая-то птица. Теперь, мне кажется, я не удивлюсь, если над головой, пронзительно щебеча, пролетит стая лягушек. Однако у воды, там, где им полагалось быть, да и в любом другом месте мы лягушек так и не встретили. Не удалось мне пока Лешу порадовать возможностью приготовить новое блюдо.
Леша, ловко зацепив дужку котелка особой палочкой, перенес его внутрь дома и поставил на ложе. Сказал мне: «Не двигайся, а то мало осталось». Начали есть. Толя вдруг вскрикнул, бросил ложку, закрыл глаза и зажал рот ладонью. Мы с Лешей встревожились. Доктор уже собирался засучить рукава и сделать профессиональный осмотр, как Коваленко открыл рот и, еле ворочая языком, произнес со страданием: «Ох, язык прикусил... Посмотри, Леша, кровь есть?»—и он выставил пострадавший орган наружу.
Да, действительно... Такое впечатление, что он не только прикусил язык, но и успел еще пожевать. — Кровь есть, — констатировал доктор. — Помажь йодом, — не удержался я от совета.
— Нет, я лучше перевяжу,—пообещал Алексей. А к обеду дождь кончился. Выглянуло солнце—и лес сразу сделался чистым, прозрачным. Неужели это наш Гиблый лес?... Толя, не медля, начал возиться, собирая рыболовные снасти. Более чем скромные результаты первых попыток нам показали: худо-бедно, а рыба здесь водится. Кроме того, вооружены мы настолько, что на минимальный улов можем рассчитывать. Так что надежда на лучшие времена еще оставалась.
Вернулся Толя часа через два. Он нес котелок, из которого торчала трава. Ага, значит, в нем кто-то сидит! Так и есть: пять рыбок сантиметров по семь: три пескаря и две рыбешки побольше—гольцы.
Леша—человек сердобольный. Не захотел бросать живых рыбок в кипящую воду. Сказал: «Я их выну из котелка, чтобы уснули... А то ведь живые они все-таки...»
Уха получилась сказочно вкусной, но она лишь возбудила наш аппетит. Грибы никогда не вызывали у нас желания есть, даже есть что-то другое, а вот эта уха, словно напомнив о былой роскошной гастрономической жизни, вызывала желание есть еще и еще.
А потом меня потянуло в сон. Я почувствовал, что если сейчас не пойду в наш дом и не прилягу, то повалюсь на землю прямо здесь, у костра.
Спал недолго, около часа, но этот час очень взбодрил. Подумал: а ведь сегодня впервые за все время удалось соснуть днем. Раньше не получалось. Пора собираться и двигаться дальше. И все-таки пришлось остаться еще на ночь в Гиблом лесу. Внезапно разразился такой ливень, что мысли о переходе смыло бесследно за несколько секунд. Обрушившийся дождь был столь сильным, что мы изредка с тревогой стали поглядывать на склон, под которым расположились, опасаясь, не хлынет ли оттуда нежданный поток. Но нет, обошлось.
Ближе к вечеру, когда дождь ослабел, мы снова столкнулись с необходимостью заготовить на ночь дрова. Уж слишком поучителен был опыт последней ночи. Надо уйти подальше, найти березу и нарубить поленьев побольше. На этот раз мы пошли вместе с Толей. Более часа махали с ним топором, срубили по нескольку довольно больших берез, разделили их на равные полешки и перетащили к дому. Получилась внушительная поленница, обещающая на ночь тепло. Что и говорить, дровосеками мы стали как будто хорошими.
А вот сил после проделанной работы совершенно никаких не осталось. И я и Толя буквально рухнули на ложе и долгое время лежали не двигаясь.
Толя начал по частям поднимать свое тело. Сначала согнул ноги в коленях и полежал, собираясь с силами в таком положении. Потом перевалился на бок и отжался рукой — сел. Потом для устойчивости обхватил руками колени и так посидел. Затем медленно поднялся, постоял немного, согнувшись, и выпрямился.
— Ты куда?—спросил я его.
— Хочу на рыбалку пойти...
— Да плюнь ты на эту рыбу... — неуверенно начал я его отговаривать. Однако вовремя одумался:—А вообще-то, конечно, три пескаря гораздо лучше полной корзины грибов...
— То-то и оно. И я пойду и поймаю этих трех пескарей. — Толя натянул свою универсальную шляпу и, тяжело ступая, начал спускаться к реке.
Истинный рыбак—Анатолий Павлович. Никогда не теряет надежды на лучший исход. Именно эта надежда и заставляла его подолгу простаивать с удочкой у воды, пристально вглядываясь в непоколебимые поплавки. Он менял место, переходил по упавшему дереву на другой берег и там долго, терпеливо стоял, одной рукой отгоняя безжалостных кровопийц, а другой стараясь удержать в неподвижном состоянии удочку.
Вечерний улов состоял из одного пескаря. Но на Толином лице отчетливо виднелись следы озарения. Я поспешил выяснить, что же случилось? Оказывается, он только что окончательно понял, почему рыба так плохо клюет:
— Тут очень мелко, и рыба все видит.
— А ведь действительно... Как это мы раньше не догадались...
— Я и этого-то из-за засады поймал.
— Как?!
— Из-за куста.
— А ты не пробовал подползти незаметно? — постарался я развить его мысль.
— Надо попробовать, — подумав, кивнул Коваленко. Так мы стали соавторами нового способа ужения рыбы. Интересно, как отнесутся к нему специалисты.
Уже стемнело, когда я, прихватив свой блокнот, пошел на берег речки. Комаров здесь значительно меньше, но зато много мошки. Ее не сразу и увидишь, такая она маленькая, а кусает, как жалит. Сидеть у воды очень приятно. А то все лес да лес... У речки даже настроение отчего-то находит другое. Обязательно надо почаще менять обстановку.
Здесь, глядя на зеленоватую воду, я подумал: скучаю ли я без города? И сам толком не смог бы ответить на этот вопрос. Не знаю... Наверное, нет. Нам трудно сейчас, физически трудно, но мы отдыхаем душой. Смятение нас не терзает, мы уверены, что рано или поздно, но найдем выход из леса. Мы даже подготовлены морально к тому, что это может случиться не скоро. Зато здесь мы испытываем чудесное, уже позабытое чувство: мы часть всего, что вокруг.
В городе не бывает таких ощущений. Разве иногда только... У меня это случается весной, когда впервые после зимы открывается голубое, теплое, зовущее небо. Тогда я непременно испытываю огромное, с трудом подавляемое желание немедленно схватить дорожную сумку, побросать в нее все необходимые вещи и куда-то уехать. Неважно куда, но из города—обязательно. И очень часто я уезжаю.
Вот только в такие дни, когда весеннее солнце выкрашивает небо в ослепительно голубую краску, я вспоминаю, что я — часть нечто большего, нежели улицы моего любимого старого города.
... Все чаще и чаще говорим о всяких вкусных вещах, на которые набросимся, когда вернемся домой. Или хотя бы попадем в деревню, где есть магазин. Первым делом, как выберемся, куплю в сельском магазине плитку шоколада и тут же съем ее всю. Потом подумаем, что съесть еще. А если шоколада почему-то не будет, то высосу банку сгущенного молока с какао. Это, пожалуй, и лучше. А если такой сгущенки не будет, то...
Холодно стало у речки. Вода потемнела, приобрела желто-бурый оттенок. Что-то потянуло к костру... Вернувшись, спросил у Толи: — Как для тебя идут дни в тайге—быстро или медленно?
— Нормально.
— Что значит—нормально? Как и в Москве?
— Да.
— А для тебя? — спросил Алексея.
— Когда идем, время проходит быстро. А когда сидим на месте вот как вчера и сегодня, то медленно.
Это полностью совпадает с моими ощущениями. В переходах дни протекают гораздо скорее. В таком случае да здравствует каждый идущий! Пусть дни его проходят быстрее, зато он живет интереснее!
Леша в задумчивости разглядывает микроскопического пескарика, по неопытности попавшегося на Толин крючок Леша явно раздумывает, как сним поступить.
— Ну что, — спрашиваю, — будем его есть?
— А что же, — ответил повар, — долго ли...
Чтобы хоть что-то пожевать, съел немного рябины несколько ягод костяники. Утешил себя тем, что проглотил пусть и ничтожную, дозу микроэлементов.
Провели эксперимент с часами. Толя: восемь тридцать Леша: девять ноль-ноль. Я: девять ноль-ноль. Часы показывали восемь сорок пять. Все ошиблись ровно на пятнадцать минут. Удивительно, как точно мы научились без часов определять время.
Завтра обязательно, в любую погоду, уйдем из этого проклятого леса.
Утром проснулся чуть позже шести. Друзья крепко спали, и я не решился их разбудить. Эта ночь была самой холодной из всех, что мы здесь пережили. Просто студеная ночь... И ветер откуда-то взялся, леденящий, порывистый. И некуда деться нам от него...
Временами возникал мелкий дождь и шелестел по траве и по листьям. Хорошо бы смотреть в эту ночь из окна, сидя в теплом, уютном доме, и не думать о картошке, о хлебе, о куске мяса с красным вином. В доме в такую ночь тоже должно быть темно, и тогда темнота за окном обязательно покажется таинственной, зовущей и одновременно пугающей. Человек всегда боялся темноты, а ведь можно научиться ее понимать...
Да, надо сниматься и уходить из Гиблого леса, пока нет большого дождя. А ребята спят, и так не хочется их будить... Придется еще подождать.
В этот день на завтрак были грибочки. Треть, даже четверть котелка на троих. И смородиновый чай. Мы положили все листья, что оставались, и подержали подольше котелок на огне. А сняли крышку и удивились:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19