»
– Ты что, Джорди, действительно собираешься жениться на моей маме? – Тревис сидел на верхней жерди забора и наблюдал, как Джордан седлает лошадь.
Джордан метнул на мальчика быстрый взгляд.
– Если бы я не намеревался это сделать, приятель, – ответил он, проверяя подпругу, – то не стал бы приглашать ее сюда.
– Думаешь, она согласится?
– А почему нет?
– Ты просто не знаешь ее. Маме ничего не стоит дать задний ход. Она вообще ни с кем из мужчин дружбу долго не водит.
– Ну что ж, все когда-нибудь нужно начинать в первый раз. – Джордану очень хотелось бы узнать, со сколькими мужчинами Слоун в прошлом «водила дружбу».
Тревис печально покачал головой:
– Мама очень боится потерять свободу.
Джордан рассмеялся:
– То есть попасть в тюрьму?
Тревис пожал плечами:
– Свободу в любой форме.
– А почему ты так думаешь? – спросил Джордан, прикрепляя стремена.
– Я же сказал. Рядом с ней никто из мужчин долго не задерживался. – Тревис спрыгнул с забора. – Даже мой отец.
– Может, она просто никого по-настоящему не любила?
– Возможно. – Тревис подошел ближе. – А вот тебя, похоже, любит. И за дело.
– Спасибо за доверие, дружище. – Джордан взъерошил мальчику волосы. – Ну а теперь начнем твой первый урок верховой езды.
– Твой сын считает, что ты сбежишь из-под венца.
Закатав брюки до середины икры, Джордан и Слоун шли босиком по мокрому песку. Он, конечно же, обнимал ее за плечи. Холодный прибой подбегал к их ногам и тут же смывал следы на песке. Над Атлантикой, возвещая начало нового дня, поднимался красный шар солнца. На вид немного суровый.
Слоун вздрогнула.
– С чего это вдруг Тревис так сказал?
– Не знаю. А еще он добавил, что ты боишься потерять свободу, – сообщил Джордан с притворной серьезностью.
– Что? – Слоун засмеялась.
– Он имел в виду, что ты боишься связывать себя какими-либо обязательствами. – Джордан отбросил ногой водоросли. – Парень, конечно, не знает, что о твоей склонности к побегам мне известно не понаслышке.
Слоун покраснела.
– Мой сын ужасный болтун! – Прохладный утренний ветерок трепал ее волосы, и она тщетно пыталась отбросить их с лица.
– Он беспокоится за тебя, – заметил Джордан. – И за себя тоже. По-моему, ему очень не хватает отца.
– Да.
– Тревис вбил себе в голову, что перед свадьбой ты обязательно удерешь. – Джордан наклонился, поднял выброшенную волной щепку и начал задумчиво рисовать на мокром песке абстрактный узор.
– У Тревиса богатое воображение, – сказала Слоун.
Он поднял на нее глаза:
– Слоун, неужели это всего лишь плод богатого воображения мальчика?
– Не стоит придавать особого значения словам Тревиса. Он прирожденный трепач. Это у него наследственное.
– Но ты не ответила на мой вопрос.
– Я не собираюсь никуда сбегать.
Джордан выпрямился и отбросил деревяшку далеко в сторону.
– Это хорошо, потому что я люблю тебя и не позволю тебе снова убежать.
Она молча смотрела на него.
– Слоун, ты ни разу толком не сказала, что любишь меня.
Она опустила глаза и увидела на песке его рисунок – большое несимметричное сердце с их инициалами внутри.
– Ты знаешь о моих чувствах.
Джордан кивнул:
– Кажется, знаю, но хочу, чтобы ты сказала мне об этом. Я хочу услышать эти слова. Не в постели, когда мы занимаемся любовью, а сейчас. Здесь.
Их взгляды встретились.
Она колебалась лишь мгновение.
– Да, Джордан, я люблю тебя, но боюсь произносить эти слова, потому что после этого становлюсь особенно уязвимой. А это внушает мне опасения.
– Даже со мной?
– Даже с тобой. Понимаю, это не украшает меня, но все равно ничего не могу с собой поделать. Когда я встретила тебя… это было что-то такое… я сразу почувствовала… Но боялась любить, потому что не хочу страдать.
Джордан нежно коснулся ее щеки.
– Тебе приходилось страдать, бедняжка.
– С чего ты взял?
– Потому что страдать боится только тот, кто уже обжигался. Я это знаю по собственному опыту. Итак, в прошлом тебя кто-то сильно обидел?
– Никто меня не обижал.
– Любить – значит доверять. Слоун, ты доверяешь мне?
– Полностью.
Он погладил ее волосы.
– Любимая, я принадлежу тебе весь. И взамен ожидаю того же.
– Джорди, я люблю тебя, – повторила она. – Но… но у тебя было такое замечательное детство с такими чудесными родителями, которые обожали и тебя, и… друг друга. Ты вырос в любви. А вот я – нет. Мне не с кого было брать пример, понимаешь? Поэтому приходилось до всего доходить самой.
– В каком смысле?
– Это длинная история.
– Время у нас с тобой есть.
Она покачала головой:
– Подожди, Джорди. Сейчас не могу. Пожалуйста, будь со мной терпеливым. Хорошо?
Он положил руки ей на плечи и повернул лицом к себе.
– У меня было отличное детство, верно, но, оказывается, для счастья этого недостаточно.
– По крайней мере ты знаешь, что это такое, когда тебя любят.
Джордан обнял ее.
– Да. И хочу показать тебе, что это такое, любимая.
В субботу Тревис отправился с Кэппи и двумя конюхами на ферму, а Джордан и Слоун все утро ездили верхом по участку. Уроки верховой езды, которые она брала в подростковом возрасте, быстро вспомнились, и вообще все было замечательно. Они спешились на лесной опушке и медленно двинулись назад.
– Представляю, как приятно расти в здешних местах, – сказала Слоун. – Это, наверное, такое счастье.
– Я об этом вообще никогда не думал, – признался Джордан, обрывая с ветвей листья. В Мартас-Виньярд уже пришла настоящая осень – все деревья, кроме сосен, окрасились в желтые, оранжевые, золотистые и ярко-красные тона. – Когда у тебя есть все с самого рождения, ты воспринимаешь это как данность.
– Верно.
Он посмотрел на Слоун. На ее лице играло солнце, пробивающееся сквозь листву. «Интересно, из какого мира она пришла и почему так не любит говорить о нем?»
– А какое у тебя было детство?
– Как в кино.
– Не понял…
– Мои родители не любили друг друга, часто ссорились, дети их только раздражали, ну и так далее, – неопределенно ответила она. – Я всегда мечтала вырваться из семьи.
– Но почему?
Слоун пожала плечами:
– По многим причинам.
– Вот поэтому ты и стала писательницей? Чтобы удовлетворить эмоциональный голод?
– В известной мере. – Она прикусила губу. – Но главным образом я стала писать ради денег. Это был единственный способ получить билет в другую жизнь.
– И надежды оправдались?
– Конечно. Я не жалуюсь. Мне нравится много зарабатывать. Приятно видеть свое имя на обложках книг и в списках бестселлеров. Меня все еще радует, когда при мне в книжном магазине кто-то покупает мою книгу.
– И все же?..
Слоун подняла глаза:
– Что?
– У медали есть и обратная сторона, верно?
Она кивнула:
– Ты прав… Но мне нравится то, что я делаю. А в самом начале было очень трудно. Даже после первой книжки мы с Тревисом еще долгое время еле сводили концы с концами. Я задолжала кучу денег, и большая часть моего первого аванса пошла на погашение долгов. Очень помогла Кэти. Она дала мне деньги, и я дотянула до первого чека.
– Но все-таки ты преуспела.
– Да. Науку выживать я постигла с ранних лет, а те иллюзии, что у меня еще оставались, быстро развеялись в течение первого года моей литературной работы. Оказывается, написать книгу – это еще не все.
– А что же еще?
– Еще? Нужно уметь продать себя. – Заметив его удивление, она усмехнулась. – Лучше всего об этом сказал Мольер: вначале ты делаешь это просто из любви к искусству, затем для нескольких ближайших друзей и наконец – за деньги. Начав писать за деньги, я перестала принадлежать себе. Мне объясняли, что нужно говорить, как одеваться, как себя вести. Временами я чувствовала себя механической куклой.
Тронутый ее признанием, Джордан бросил вожжи и обнял Слоун.
– Ты не кукла и никогда больше не почувствуешь ничего подобного. Потому что с тобой я.
Она прильнула к нему. Джордан был нужен ей, как никто и никогда. Сознание того, что он любит ее, делало Слоун необыкновенно счастливой.
«Может, действительно все будет хорошо?»
Через два дня позвонил Хиллер и без предисловий объявил:
– Ты мне необходим в Чикаго, и немедленно. Когда сможешь прилететь?
– Я не прилечу, – не колеблясь ответил Джордан, – потому что мы договаривались иначе. Ты что, забыл? Я же в отпуске…
– Как говорят военные, все отпуска отменены впредь до особого распоряжения. – Это была шутка, но веселости в голосе Хиллера не ощущалось. – Ранен Уитни. Выбыл из строя по крайней мере на две недели.
Помолчав, Джордан спросил:
– Что случилось?
– Во время схватки за мяч ослабла подпруга. Он упал и ударился головой. Лошадь сломала копытами ему ребра и правое плечо. – Хиллер сделал паузу. – Итак, ты скоро будешь здесь?
– Сегодня к вечеру. В крайнем случае завтра утром.
– Не позднее.
В трубке щелкнуло, и Джордан медленно положил ее. Сейчас его беспокоила не грубоватая настойчивость Хиллера. Он знал, что дискутировать с этим человеком бесполезно.
Он думал о Лансе. Опять «несчастный случай». Этих случаев уже накопилось столько, что команду впору переименовывать в «Четырех Всадников Апокалипсиса». «Это же неслыханно! – встревоженно размышлял Джордан. – Ослабла подпруга? Но ни один стоящий игрок никогда не сядет в седло, не проверив предварительно сбрую. Даже Ланс в его нынешнем состоянии».
– Но ты же говорил… – начала Слоун.
– Я знаю, что говорил, – раздраженно бросил Джордан, швыряя одежду в чемодан. – Хиллер не принимает никаких возражений.
– Не стоит создавать прецеденты.
– Понимаешь, в команде что-то явно не в порядке, – расстроенно продолжил Джордан, словно не слыша ее последних слов. – Впрочем, судить о чем-то пока слишком рано.
Слоун растерянно посмотрела на него:
– О чем ты?
– Прежде он никогда не садился в седло, не проверив сбрую.
– Ты же сам недавно говорил, что у Ланса полно проблем.
Джордан захлопнул чемодан.
– Но все же он не совсем свихнулся. Пока еще нет.
В команде определенно было что-то не в порядке.
Нью-Йорк, декабрь, 1986
– Мне всегда нравилось проводить Рождество в Нью-Йорке, – призналась Слоун. Нагруженные яркими пакетами различных размеров, она и Джордан шли по Пятой авеню. Магазины были слишком переполнены даже для Манхэттена в канун Рождества. Молодые люди, увлеченные друг другом, не замечали ни скверной погоды, ни толпы. – Какие яркие витрины, какие симпатичные Санта-Клаусы у магазинов, какая оживленная публика! – радостно продолжала Слоун.
– А я уже три года провожу Рождество вне дома. – Джордан взглянул на нее поверх горы пакетов. – Последние два года я встречал его в Палм-Бич, а в восемьдесят третьем играл в Аргентине и Чили. Я соскучился по дому. Рождество в Мунстоуне особенное. Это один из тех редких моментов, когда я могу по-настоящему расслабиться со своими предками. Всю неделю перед Рождеством я провожу с друзьями, а Новый год мы обычно встречаем в Бостоне.
– А я свой первый Новый год в Нью-Йорке встретила в толпе на Таймс-сквер, – вспомнила Слоун, когда они пересекали оживленный перекресток с Пятой авеню на Пятьдесят первую улицу. – Незабываемое впечатление!
– Да, – усмехнулся Джордан, – встреча Нового года на Таймс-сквер такая же достопримечательность Нью-Йорка, как Эмпайр-Стейт-билдинг, претцели и двухколесные экипажи, верно?
– Точно. – Помолчав, Слоун добавила: – Мне очень хотелось бы снова попасть на Таймс-сквер в Новый год.
– И не мечтай об этом. Я очень много слышал о встрече Нового года на Таймс-сквер и ни за что на свете не отправлюсь туда. Даже ради тебя.
– Тревис очень хочет пойти, а я не могу отпустить его одного.
Джордан остановился у катка рядом с Рокфеллер-центром.
– Учти, толкаться среди разного сброда совсем небезопасно. Если будешь настаивать, мне придется запереть тебя в чулане. А если Тревис так уж хочет увидеть встречу Нового года на Таймс-сквер, пусть посмотрит это по телевизору, как все нормальные люди.
– Ты все-таки очень противный.
– Не противный, а разумный. – Джордан оглядел конькобежцев. – Скажи, дорогая, когда мы поженимся, как ты отнесешься к тому, чтобы проводить Рождество в Мунстоуне, а Новый год встречать здесь?
Она поцеловала его в щеку.
– Я буду счастлива везде, главное – быть с тобой.
– Уверена?
– Абсолютно.
– Только не забывай об этом. – Джордан посмотрел на часы. – Есть хочешь?
– Умираю. Когда ты меня накормишь?
– Сейчас… – Его рука скользнула в задний карман брюк, Джордан вдруг замер и смущенно посмотрел на Слоун. – Может, ты пригласишь меня обедать?
– А что случилось? – встревожилась она.
– Похоже, у меня стащили бумажник.
– Елка в Мунстоуне всегда настоящая, – сказал Джордан Тревису, когда они украшали в гостиной четырехметровую искусственную елку. – Мы срубаем ее на участке. Причем всегда выбираем самую красивую, тащим в дом и украшаем всеми игрушками, какие только у нас есть. – Он улыбнулся своим воспоминаниям.
– А потом вся комната засыпана иголками, – подала голос Слоун, стоявшая рядом в изумрудно-зеленом костюме, и достала из большой коробки елочные украшения.
– Вот именно иголки и запах хвои и есть самое главное, – заявил Джордан. – А ты просто противная горожанка.
– Филлипс, ты можешь и здесь купить настоящую елку, какую только захочешь. Пожалуйста. Но кто потом будет убирать иголки? Ты же не станешь, верно? – Слоун надеялась убедить Джордана, что говорит серьезно, но он не поверил ей.
– А как ты встречала Рождество в Чикаго? – Он влез на стремянку.
Слоун нахмурилась:
– Уныло. Без денег, без работы, с новорожденным младенцем на руках.
– А до этого? В детстве?
– Обычно.
Джордан начал распутывать гирлянду разноцветных лампочек.
– Как же ты сводила концы с концами?
– А я была на все руки мастерица. Изворачивалась всеми правдами и неправдами. – Слоун вынула из коробки сломанную игрушку, посмотрела на нее и отложила в сторону. Для Сэмми Дуглас изворачиваться всеми правдами и неправдами было второй натурой. Но это в другой жизни, в прошлом.
Джордан улыбнулся:
– Звучит интригующе. А все же чего было больше, правд или неправд?
– Ничем дурным я не занималась, можешь не беспокоиться. – Слоун открыла другую коробку. – И советую тебе думать о чем-нибудь возвышенном, Филлипс.
– О возвышенном не могу, дорогая. Вот сейчас вспомнил про омелу, и сразу же захотелось. Придется слезать.
Тревис сидел посреди моря лент и порванных смятых бумаг, внимательно изучая подарки. Слоун устроилась на тахте, положив голову на плечо Джордану.
– Пожалуйста, распечатывай только свои подарки, – предупредила она сына.
– А когда вы откроете свои? – поинтересовался Тревис.
– Сейчас! – Джордан поднялся с тахты, взял из-под елки большой пакет в серебряной фольге, повязанный ярко-синей лентой, и положил на колени Слоун.
Она подняла на него глаза и глупо спросила:
– Что это?
– Милая, – сказал Джордан, неплохо имитируя манеру Богарта, – есть только один способ выяснить это.
– Конечно. Как же я не додумалась! – Слоун сорвала обертку и увидела большую изящную коробку. Подняв крышку, она ахнула от восхищения. Внутри лежала шубка из голубого песца, которая понравилась ей в тот октябрьский день на Пятой авеню. – Не знаю, что и сказать… – начала Слоун.
– А ты не говори ничего. Просто примерь.
Она надела шубку, оказавшуюся ей впору, и посмотрела на Джордана:
– Теперь ты открывай свой подарок. Вон он, самый большой, обернутый красной фольгой.
Он взял коробку, поставил на тахту и спросил:
– Что же там такое? Поло-пони?
– Не совсем.
Джордан снял обертку и открыл коробку. Внутри была еще одна коробка, меньшая, обернутая в зеленую фольгу.
– Понятно, понятно, – пробормотал он.
– Открывай же.
Джордан открыл и… обнаружил еще одну коробку, завернутую в золотую фольгу. Так одну за другой он открыл пять коробок: каждая была чуть меньше предыдущей.
– Продолжай, – улыбнулась Слоун. – Не останавливайся.
Последняя, обернутая ярко-синей фольгой, оказалась совсем маленькой.
Открыв ее, Джордан замер от изумления. На темно-синем бархате покоился золотой медальон с массивной цепочкой. На медальоне был выгравирован логотип Мунстоуна – летящий Пегас с перекрещенными на заднем плане клюшками поло.
– Я дала ювелиру фотографию логотипа с двери твоего джипа, – объяснила Слоун.
– Восхитительно! Никогда еще никто не дарил мне такого личного подарка.
– Позволь надеть его на тебя. – Слоун быстро надела ему на шею цепочку, их глаза встретились, а затем и губы – в медленном, долгом поцелуе.
– Как это нужно сделать? – спросил тот, что помоложе.
Они сидели за столиком в тени в небольшой таверне на выезде из Форт-Лодердейла, уверенные, что здесь их никто не узнает. На поцарапанном деревянном столике перед каждым стояла кружка пива. Они к нему даже не прикоснулись. У них было дело гораздо важнее.
– Плевать мне, как это будет сделано, – сказал тот, что постарше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Ты что, Джорди, действительно собираешься жениться на моей маме? – Тревис сидел на верхней жерди забора и наблюдал, как Джордан седлает лошадь.
Джордан метнул на мальчика быстрый взгляд.
– Если бы я не намеревался это сделать, приятель, – ответил он, проверяя подпругу, – то не стал бы приглашать ее сюда.
– Думаешь, она согласится?
– А почему нет?
– Ты просто не знаешь ее. Маме ничего не стоит дать задний ход. Она вообще ни с кем из мужчин дружбу долго не водит.
– Ну что ж, все когда-нибудь нужно начинать в первый раз. – Джордану очень хотелось бы узнать, со сколькими мужчинами Слоун в прошлом «водила дружбу».
Тревис печально покачал головой:
– Мама очень боится потерять свободу.
Джордан рассмеялся:
– То есть попасть в тюрьму?
Тревис пожал плечами:
– Свободу в любой форме.
– А почему ты так думаешь? – спросил Джордан, прикрепляя стремена.
– Я же сказал. Рядом с ней никто из мужчин долго не задерживался. – Тревис спрыгнул с забора. – Даже мой отец.
– Может, она просто никого по-настоящему не любила?
– Возможно. – Тревис подошел ближе. – А вот тебя, похоже, любит. И за дело.
– Спасибо за доверие, дружище. – Джордан взъерошил мальчику волосы. – Ну а теперь начнем твой первый урок верховой езды.
– Твой сын считает, что ты сбежишь из-под венца.
Закатав брюки до середины икры, Джордан и Слоун шли босиком по мокрому песку. Он, конечно же, обнимал ее за плечи. Холодный прибой подбегал к их ногам и тут же смывал следы на песке. Над Атлантикой, возвещая начало нового дня, поднимался красный шар солнца. На вид немного суровый.
Слоун вздрогнула.
– С чего это вдруг Тревис так сказал?
– Не знаю. А еще он добавил, что ты боишься потерять свободу, – сообщил Джордан с притворной серьезностью.
– Что? – Слоун засмеялась.
– Он имел в виду, что ты боишься связывать себя какими-либо обязательствами. – Джордан отбросил ногой водоросли. – Парень, конечно, не знает, что о твоей склонности к побегам мне известно не понаслышке.
Слоун покраснела.
– Мой сын ужасный болтун! – Прохладный утренний ветерок трепал ее волосы, и она тщетно пыталась отбросить их с лица.
– Он беспокоится за тебя, – заметил Джордан. – И за себя тоже. По-моему, ему очень не хватает отца.
– Да.
– Тревис вбил себе в голову, что перед свадьбой ты обязательно удерешь. – Джордан наклонился, поднял выброшенную волной щепку и начал задумчиво рисовать на мокром песке абстрактный узор.
– У Тревиса богатое воображение, – сказала Слоун.
Он поднял на нее глаза:
– Слоун, неужели это всего лишь плод богатого воображения мальчика?
– Не стоит придавать особого значения словам Тревиса. Он прирожденный трепач. Это у него наследственное.
– Но ты не ответила на мой вопрос.
– Я не собираюсь никуда сбегать.
Джордан выпрямился и отбросил деревяшку далеко в сторону.
– Это хорошо, потому что я люблю тебя и не позволю тебе снова убежать.
Она молча смотрела на него.
– Слоун, ты ни разу толком не сказала, что любишь меня.
Она опустила глаза и увидела на песке его рисунок – большое несимметричное сердце с их инициалами внутри.
– Ты знаешь о моих чувствах.
Джордан кивнул:
– Кажется, знаю, но хочу, чтобы ты сказала мне об этом. Я хочу услышать эти слова. Не в постели, когда мы занимаемся любовью, а сейчас. Здесь.
Их взгляды встретились.
Она колебалась лишь мгновение.
– Да, Джордан, я люблю тебя, но боюсь произносить эти слова, потому что после этого становлюсь особенно уязвимой. А это внушает мне опасения.
– Даже со мной?
– Даже с тобой. Понимаю, это не украшает меня, но все равно ничего не могу с собой поделать. Когда я встретила тебя… это было что-то такое… я сразу почувствовала… Но боялась любить, потому что не хочу страдать.
Джордан нежно коснулся ее щеки.
– Тебе приходилось страдать, бедняжка.
– С чего ты взял?
– Потому что страдать боится только тот, кто уже обжигался. Я это знаю по собственному опыту. Итак, в прошлом тебя кто-то сильно обидел?
– Никто меня не обижал.
– Любить – значит доверять. Слоун, ты доверяешь мне?
– Полностью.
Он погладил ее волосы.
– Любимая, я принадлежу тебе весь. И взамен ожидаю того же.
– Джорди, я люблю тебя, – повторила она. – Но… но у тебя было такое замечательное детство с такими чудесными родителями, которые обожали и тебя, и… друг друга. Ты вырос в любви. А вот я – нет. Мне не с кого было брать пример, понимаешь? Поэтому приходилось до всего доходить самой.
– В каком смысле?
– Это длинная история.
– Время у нас с тобой есть.
Она покачала головой:
– Подожди, Джорди. Сейчас не могу. Пожалуйста, будь со мной терпеливым. Хорошо?
Он положил руки ей на плечи и повернул лицом к себе.
– У меня было отличное детство, верно, но, оказывается, для счастья этого недостаточно.
– По крайней мере ты знаешь, что это такое, когда тебя любят.
Джордан обнял ее.
– Да. И хочу показать тебе, что это такое, любимая.
В субботу Тревис отправился с Кэппи и двумя конюхами на ферму, а Джордан и Слоун все утро ездили верхом по участку. Уроки верховой езды, которые она брала в подростковом возрасте, быстро вспомнились, и вообще все было замечательно. Они спешились на лесной опушке и медленно двинулись назад.
– Представляю, как приятно расти в здешних местах, – сказала Слоун. – Это, наверное, такое счастье.
– Я об этом вообще никогда не думал, – признался Джордан, обрывая с ветвей листья. В Мартас-Виньярд уже пришла настоящая осень – все деревья, кроме сосен, окрасились в желтые, оранжевые, золотистые и ярко-красные тона. – Когда у тебя есть все с самого рождения, ты воспринимаешь это как данность.
– Верно.
Он посмотрел на Слоун. На ее лице играло солнце, пробивающееся сквозь листву. «Интересно, из какого мира она пришла и почему так не любит говорить о нем?»
– А какое у тебя было детство?
– Как в кино.
– Не понял…
– Мои родители не любили друг друга, часто ссорились, дети их только раздражали, ну и так далее, – неопределенно ответила она. – Я всегда мечтала вырваться из семьи.
– Но почему?
Слоун пожала плечами:
– По многим причинам.
– Вот поэтому ты и стала писательницей? Чтобы удовлетворить эмоциональный голод?
– В известной мере. – Она прикусила губу. – Но главным образом я стала писать ради денег. Это был единственный способ получить билет в другую жизнь.
– И надежды оправдались?
– Конечно. Я не жалуюсь. Мне нравится много зарабатывать. Приятно видеть свое имя на обложках книг и в списках бестселлеров. Меня все еще радует, когда при мне в книжном магазине кто-то покупает мою книгу.
– И все же?..
Слоун подняла глаза:
– Что?
– У медали есть и обратная сторона, верно?
Она кивнула:
– Ты прав… Но мне нравится то, что я делаю. А в самом начале было очень трудно. Даже после первой книжки мы с Тревисом еще долгое время еле сводили концы с концами. Я задолжала кучу денег, и большая часть моего первого аванса пошла на погашение долгов. Очень помогла Кэти. Она дала мне деньги, и я дотянула до первого чека.
– Но все-таки ты преуспела.
– Да. Науку выживать я постигла с ранних лет, а те иллюзии, что у меня еще оставались, быстро развеялись в течение первого года моей литературной работы. Оказывается, написать книгу – это еще не все.
– А что же еще?
– Еще? Нужно уметь продать себя. – Заметив его удивление, она усмехнулась. – Лучше всего об этом сказал Мольер: вначале ты делаешь это просто из любви к искусству, затем для нескольких ближайших друзей и наконец – за деньги. Начав писать за деньги, я перестала принадлежать себе. Мне объясняли, что нужно говорить, как одеваться, как себя вести. Временами я чувствовала себя механической куклой.
Тронутый ее признанием, Джордан бросил вожжи и обнял Слоун.
– Ты не кукла и никогда больше не почувствуешь ничего подобного. Потому что с тобой я.
Она прильнула к нему. Джордан был нужен ей, как никто и никогда. Сознание того, что он любит ее, делало Слоун необыкновенно счастливой.
«Может, действительно все будет хорошо?»
Через два дня позвонил Хиллер и без предисловий объявил:
– Ты мне необходим в Чикаго, и немедленно. Когда сможешь прилететь?
– Я не прилечу, – не колеблясь ответил Джордан, – потому что мы договаривались иначе. Ты что, забыл? Я же в отпуске…
– Как говорят военные, все отпуска отменены впредь до особого распоряжения. – Это была шутка, но веселости в голосе Хиллера не ощущалось. – Ранен Уитни. Выбыл из строя по крайней мере на две недели.
Помолчав, Джордан спросил:
– Что случилось?
– Во время схватки за мяч ослабла подпруга. Он упал и ударился головой. Лошадь сломала копытами ему ребра и правое плечо. – Хиллер сделал паузу. – Итак, ты скоро будешь здесь?
– Сегодня к вечеру. В крайнем случае завтра утром.
– Не позднее.
В трубке щелкнуло, и Джордан медленно положил ее. Сейчас его беспокоила не грубоватая настойчивость Хиллера. Он знал, что дискутировать с этим человеком бесполезно.
Он думал о Лансе. Опять «несчастный случай». Этих случаев уже накопилось столько, что команду впору переименовывать в «Четырех Всадников Апокалипсиса». «Это же неслыханно! – встревоженно размышлял Джордан. – Ослабла подпруга? Но ни один стоящий игрок никогда не сядет в седло, не проверив предварительно сбрую. Даже Ланс в его нынешнем состоянии».
– Но ты же говорил… – начала Слоун.
– Я знаю, что говорил, – раздраженно бросил Джордан, швыряя одежду в чемодан. – Хиллер не принимает никаких возражений.
– Не стоит создавать прецеденты.
– Понимаешь, в команде что-то явно не в порядке, – расстроенно продолжил Джордан, словно не слыша ее последних слов. – Впрочем, судить о чем-то пока слишком рано.
Слоун растерянно посмотрела на него:
– О чем ты?
– Прежде он никогда не садился в седло, не проверив сбрую.
– Ты же сам недавно говорил, что у Ланса полно проблем.
Джордан захлопнул чемодан.
– Но все же он не совсем свихнулся. Пока еще нет.
В команде определенно было что-то не в порядке.
Нью-Йорк, декабрь, 1986
– Мне всегда нравилось проводить Рождество в Нью-Йорке, – призналась Слоун. Нагруженные яркими пакетами различных размеров, она и Джордан шли по Пятой авеню. Магазины были слишком переполнены даже для Манхэттена в канун Рождества. Молодые люди, увлеченные друг другом, не замечали ни скверной погоды, ни толпы. – Какие яркие витрины, какие симпатичные Санта-Клаусы у магазинов, какая оживленная публика! – радостно продолжала Слоун.
– А я уже три года провожу Рождество вне дома. – Джордан взглянул на нее поверх горы пакетов. – Последние два года я встречал его в Палм-Бич, а в восемьдесят третьем играл в Аргентине и Чили. Я соскучился по дому. Рождество в Мунстоуне особенное. Это один из тех редких моментов, когда я могу по-настоящему расслабиться со своими предками. Всю неделю перед Рождеством я провожу с друзьями, а Новый год мы обычно встречаем в Бостоне.
– А я свой первый Новый год в Нью-Йорке встретила в толпе на Таймс-сквер, – вспомнила Слоун, когда они пересекали оживленный перекресток с Пятой авеню на Пятьдесят первую улицу. – Незабываемое впечатление!
– Да, – усмехнулся Джордан, – встреча Нового года на Таймс-сквер такая же достопримечательность Нью-Йорка, как Эмпайр-Стейт-билдинг, претцели и двухколесные экипажи, верно?
– Точно. – Помолчав, Слоун добавила: – Мне очень хотелось бы снова попасть на Таймс-сквер в Новый год.
– И не мечтай об этом. Я очень много слышал о встрече Нового года на Таймс-сквер и ни за что на свете не отправлюсь туда. Даже ради тебя.
– Тревис очень хочет пойти, а я не могу отпустить его одного.
Джордан остановился у катка рядом с Рокфеллер-центром.
– Учти, толкаться среди разного сброда совсем небезопасно. Если будешь настаивать, мне придется запереть тебя в чулане. А если Тревис так уж хочет увидеть встречу Нового года на Таймс-сквер, пусть посмотрит это по телевизору, как все нормальные люди.
– Ты все-таки очень противный.
– Не противный, а разумный. – Джордан оглядел конькобежцев. – Скажи, дорогая, когда мы поженимся, как ты отнесешься к тому, чтобы проводить Рождество в Мунстоуне, а Новый год встречать здесь?
Она поцеловала его в щеку.
– Я буду счастлива везде, главное – быть с тобой.
– Уверена?
– Абсолютно.
– Только не забывай об этом. – Джордан посмотрел на часы. – Есть хочешь?
– Умираю. Когда ты меня накормишь?
– Сейчас… – Его рука скользнула в задний карман брюк, Джордан вдруг замер и смущенно посмотрел на Слоун. – Может, ты пригласишь меня обедать?
– А что случилось? – встревожилась она.
– Похоже, у меня стащили бумажник.
– Елка в Мунстоуне всегда настоящая, – сказал Джордан Тревису, когда они украшали в гостиной четырехметровую искусственную елку. – Мы срубаем ее на участке. Причем всегда выбираем самую красивую, тащим в дом и украшаем всеми игрушками, какие только у нас есть. – Он улыбнулся своим воспоминаниям.
– А потом вся комната засыпана иголками, – подала голос Слоун, стоявшая рядом в изумрудно-зеленом костюме, и достала из большой коробки елочные украшения.
– Вот именно иголки и запах хвои и есть самое главное, – заявил Джордан. – А ты просто противная горожанка.
– Филлипс, ты можешь и здесь купить настоящую елку, какую только захочешь. Пожалуйста. Но кто потом будет убирать иголки? Ты же не станешь, верно? – Слоун надеялась убедить Джордана, что говорит серьезно, но он не поверил ей.
– А как ты встречала Рождество в Чикаго? – Он влез на стремянку.
Слоун нахмурилась:
– Уныло. Без денег, без работы, с новорожденным младенцем на руках.
– А до этого? В детстве?
– Обычно.
Джордан начал распутывать гирлянду разноцветных лампочек.
– Как же ты сводила концы с концами?
– А я была на все руки мастерица. Изворачивалась всеми правдами и неправдами. – Слоун вынула из коробки сломанную игрушку, посмотрела на нее и отложила в сторону. Для Сэмми Дуглас изворачиваться всеми правдами и неправдами было второй натурой. Но это в другой жизни, в прошлом.
Джордан улыбнулся:
– Звучит интригующе. А все же чего было больше, правд или неправд?
– Ничем дурным я не занималась, можешь не беспокоиться. – Слоун открыла другую коробку. – И советую тебе думать о чем-нибудь возвышенном, Филлипс.
– О возвышенном не могу, дорогая. Вот сейчас вспомнил про омелу, и сразу же захотелось. Придется слезать.
Тревис сидел посреди моря лент и порванных смятых бумаг, внимательно изучая подарки. Слоун устроилась на тахте, положив голову на плечо Джордану.
– Пожалуйста, распечатывай только свои подарки, – предупредила она сына.
– А когда вы откроете свои? – поинтересовался Тревис.
– Сейчас! – Джордан поднялся с тахты, взял из-под елки большой пакет в серебряной фольге, повязанный ярко-синей лентой, и положил на колени Слоун.
Она подняла на него глаза и глупо спросила:
– Что это?
– Милая, – сказал Джордан, неплохо имитируя манеру Богарта, – есть только один способ выяснить это.
– Конечно. Как же я не додумалась! – Слоун сорвала обертку и увидела большую изящную коробку. Подняв крышку, она ахнула от восхищения. Внутри лежала шубка из голубого песца, которая понравилась ей в тот октябрьский день на Пятой авеню. – Не знаю, что и сказать… – начала Слоун.
– А ты не говори ничего. Просто примерь.
Она надела шубку, оказавшуюся ей впору, и посмотрела на Джордана:
– Теперь ты открывай свой подарок. Вон он, самый большой, обернутый красной фольгой.
Он взял коробку, поставил на тахту и спросил:
– Что же там такое? Поло-пони?
– Не совсем.
Джордан снял обертку и открыл коробку. Внутри была еще одна коробка, меньшая, обернутая в зеленую фольгу.
– Понятно, понятно, – пробормотал он.
– Открывай же.
Джордан открыл и… обнаружил еще одну коробку, завернутую в золотую фольгу. Так одну за другой он открыл пять коробок: каждая была чуть меньше предыдущей.
– Продолжай, – улыбнулась Слоун. – Не останавливайся.
Последняя, обернутая ярко-синей фольгой, оказалась совсем маленькой.
Открыв ее, Джордан замер от изумления. На темно-синем бархате покоился золотой медальон с массивной цепочкой. На медальоне был выгравирован логотип Мунстоуна – летящий Пегас с перекрещенными на заднем плане клюшками поло.
– Я дала ювелиру фотографию логотипа с двери твоего джипа, – объяснила Слоун.
– Восхитительно! Никогда еще никто не дарил мне такого личного подарка.
– Позволь надеть его на тебя. – Слоун быстро надела ему на шею цепочку, их глаза встретились, а затем и губы – в медленном, долгом поцелуе.
– Как это нужно сделать? – спросил тот, что помоложе.
Они сидели за столиком в тени в небольшой таверне на выезде из Форт-Лодердейла, уверенные, что здесь их никто не узнает. На поцарапанном деревянном столике перед каждым стояла кружка пива. Они к нему даже не прикоснулись. У них было дело гораздо важнее.
– Плевать мне, как это будет сделано, – сказал тот, что постарше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32