Выступала также группа из сорока кашмирских танцовщиц, одетых мальчиками, которыми одноглазый правитель (глаз он потерял в результате оспы), видимо, также увлекался. «Это, — доверительно подмигивая, говорил он Бернсу, — еще один из моих полков, но говорят, что это единственный полк, в котором я не могу добиться дисциплины». Когда девушки, одна прекраснее другой, закончили танец, их увезли на слонах — к большому разочарованию молодого Бернса, который также испытывал слабость к местным красоткам.
Оставалось достаточно времени и для серьезного обсуждения политических и торговых вопросов — истиной цели их приезда. На Бернса произвел глубокое впечатление высохший и морщинистый старый сикх, несмотря на свои небольшой рост и непривлекательную внешность, пользовавшийся почетом и уважением со стороны этих воинственных людей, любой из которых возвышался над ним на две головы. «Природа, — писал Бернс, — в самом деле пожалела для него своих даров. Он потерял один глаз, лицо его было обезображено оспой, рост не превышал пяти футов и трех дюймов». Однако когда он командовал, все вокруг становились по стойке смирно. «Никто не осмеливался заговорить без его знака, — отмечал Бернс, — хотя толпа в те времена была похожа скорее на базар, чем на двор первого здешнего властелина».
Подобно всем местным правителям, он мог быть беспощадным, хотя и утверждал, что за все время своего долгого правления никогда и никого не отправил на смерть. «Знания и умение примирять, — писал Бернс, — были двумя главными орудиями его дипломатии». Но как долго еще старик останется у власти? «Вполне вероятно, — записывал Бернс, — что деятельность этого вождя близится к концу. Его грудь была узкой, спина — согнутой, ноги — иссохшими». Ему казалось, что ночные пьянки намного превышали силы старика. Однако его любимый алкогольный напиток — «более жгучий, чем самое крепкое бренди» — казалось, не причинял ему никакого вреда. Ранжит Сингх прожил еще восемь лет — к большому облегчению руководителей компании, которые видели в нем жизненно важное звено в обороне внешних границ Индии и мощного союзника против русских захватчиков.
Наконец в августе 1831 года, нагруженные подарками и комплиментами, Бернс и его спутники вернулись на британскую территорию. Сделали они это у Ладхианы, самого передового гарнизона компании в северо-западной Индии. Там у Бернса случилась короткая встреча с человеком, судьба которого оказалась так тесно связанной с его собственной. Афганский правитель в изгнании шах Шуджах мечтал о возвращении утраченного трона и свержения его нынешнего обладателя, ужасного Дост Мохаммеда. На Бернса этот человек меланхолического вида, у которого уже проявлялась склонность к полноте, впечатления не произвел. «Из того, что мне удалось узнать, — писал он, — не похоже, что шах обладает достаточной энергией, чтобы самому отвоевать свой трон в Кабуле». К тому же, как чувствовал Бернс, у него не было ни личных качеств, ни политической проницательности, чтобы объединить такую непокорную нацию, как афганцы.
Неделю спустя Бернс прибыл в летнюю столицу правительства Индии Симлу, где доложил результаты своей миссии генерал-губернатору лорду Вильяму Бентинку. Он доказал, что Инд судоходен для плоскодонных судов, как торговых, так и военных, на север вплоть до Лахора. Результатом этого открытия стало решение разработать план организации судоходства по этому крупному водному пути, чтобы английские товары могли реально конкурировать с русскими в Туркестане и по всей Центральной Азии. Для этого Бентинк поручил Генри Поттинджеру, теперь уже полковнику на политической службе, начать переговоры с эмирами Синда относительно провоза товаров по их территории. С Ранжит Сингхом, как доложил Бернс, проблем не будет. Помимо того что он дружественно настроен по отношению к англичанам, он будет также извлекать выгоду из этой транзитной торговли. Начальники Бернса были в восторге от результатов его первой миссии. Особенно ликовал генерал-губернатор, выбравший лейтенанта по рекомендации сэра Джона Малкольма. Он похвалил Бернса за «усердие, старание и сообразительность», с которыми тот выполнил свою деликатную задачу. В возрасте 26 лет Бернс уже был на пути к вершине своей карьеры.
* * *
Завоевав внимание и доверие генерал-губернатора, Бернс выдвинул собственную идею второй, более претенциозной экспедиции. Предстояло разведать еще не нанесенные на карту пути в Индию к северу от тех, что в прошлом году изучал Артур Конолли. Бернс предложил сначала отправиться в Кабул, где ему хотелось завязать дружеские отношения с самым главным соперником Ранжит Сингха Дост Мохаммедом и одновременно оценить силу и эффективность его вооруженных сил, а также уязвимость его столицы. Из Кабула он намеревался пройти перевалами Гиндукуша, а потом через Оксус до Бухары. Там он надеялся проделать то же, что и в Кабуле, и вернуться в Индию через Каспийское море и Персию с множеством ценной военной и политической разведывательной информации для своих начальников. Идея была необычайно честолюбивой, так как многие до этого уже посещали Кабул или Бухару, но никому еще не удавалось посетить оба города сразу.
Бернс рассчитывал встретить немалое противодействие своим планам, причем не только из-за своего невысокого чина, но и из-за чрезвычайной опасности региона. Поэтому для него стало приятным сюрпризом, когда в декабре 1831 года генерал-губернатор сообщил, что его идея одобрена и он может отправляться в путь. Вскоре Бернсу удалось выяснить причины такого решения. Трудно было выбрать лучшее время для подобных предложений. Новый лондонский кабинет министров либералов во главе с Греем начал, как и консерваторы, испытывать затруднения в связи с растущими как в Европе, так и в Передней Азии силой и влиянием русских. «Правительство Англии, — писал Бернс сестре — напугано намерениями России и хотело бы отправить какого-нибудь умного офицера для сбора информации в странах граничащих с Оксусом и Каспийским морем… и я, ничего об этом не зная, выступил и добровольно предложил именно то чего они хотели».
Он немедленно принялся за разработку планов экспедиции и подобрал подходящих спутников — одного англичанина и двух индусов. Первый был врачом Бенгальской армии Джеймсом Джерардом, офицером, обладавшим вкусом к приключениям и богатым опытом путешествий в Гималаях. Один из индусов был блестяще образованным кашмирцем, которого звали Мохан Лал. Он бегло говорил на нескольких языках, что, несомненно, оказалось бы полезным, если придется столкнуться с восточными тонкостями. Одной из его задач была также запись всей той информации, которую экспедиции удастся собрать Второй индус, которого звали Мохаммед Али, был опытным топографом компании, сопровождал Бернса в поездке по Инду и уже доказал свою полезность. Кроме этих троих Бернс взял своего личного слугу, с которым не расставался почти с самого прибытия в Индию одиннадцать лет назад.
17 марта 1832 года путешественники пересекли Инд возле Аттока, повернулись спинами к Пенджабу, где наслаждались гостеприимством и покровительством Ранжит Сингха и приготовились вступить в Афганистан. «Теперь пришлось избавиться почти от всего нашего имущества, — записал Бернс, — и расстаться с многими привычками и вещами которые стали для нас второй натурой». Они избавились от своей европейской одежды и надели афганскую, обрили головы и покрыли их тюрбанами. Под длинными развевающимися одеждами у них на перевязях висели сабли. Но никто не пытался скрыть, что они европейцы, — только утверждали, что возвращаются домой в Англию сухопутным путем. Их целью было раствориться в общей массе и тем самым не привлекать нежелательного внимания. «Я одобрил это решение, — объяснял Бернс, — так как замаскироваться под местных жителей нечего было и рассчитывать, а также из-за того, что еще ни одному европейцу, когда-либо путешествовавшему в этих краях, не удавалось избежать подозрений и редко кто сумел остаться неразоблаченным».
Он считал, что опаснее всего для них ограбление, так что небольшое достояние экспедиции разделили между ее членами, с тем чтобы те спрятали его на теле. «Письмо о предоставлении кредита в пять тысяч рупий, — писал Бернс, — было прикреплено к моей левой руке так, как азиаты крепят амулеты». Паспорт и рекомендательные письма были таким же образом прикреплены к правой руке, тогда как мешочек с золотыми монетами висел на поясе, надетом под одеждой. Было также решено, что Джерард не станет раздавать бесплатных лекарств — из опасения, что это может создать впечатление об их богатстве. В Афганистане, где каждый мужчина носит оружие и жаждет завладеть собственностью чужестранцев, нельзя было расслабляться ни на миг.
Их предупредили, что если попытаться форсировать Хайберский перевал, то вероятность уцелеть ничтожна. Так что вместо этого они пересекли горы по более длинному и сложному маршруту. Благополучно миновав Джалалабад, они направились на запад в сторону Кабула по главному караванному пути. По пути повсюду вокруг них возвышались заснеженные горы, а вдали можно было разглядеть могучие вершины Гиндукуша. Проблем у них оказалось меньше, чем опасались, и однажды ужасно холодной ночью им даже разрешили переночевать в мечети, хотя местные жители знали, что они неверные. «Не похоже, что у них было хоть малейшее предубеждение против христиан», — писал Бернс, и ни он, ни доктор Джерард не пытались скрывать свое вероисповедание. Тем не менее они постоянно были настороже и старались быть предельно внимательны, чтобы никого не обидеть. «Когда меня спрашивали, ел ли я свинину, — писал Бернс, — я, конечно, содрогался и отвечал, что на такое способны только мерзкие подонки. Да простит меня Бог! Дело в том, что я очень люблю бекон и у меня буквально текут слюнки, когда я пишу это слово».
В полночь 30 апреля они достигли перевала, ведущего вниз к Кабулу, и на следующий день входили в столицу, прежде всего направившись к таможне. Там их немало встревожил досмотр багажа. Такого они не ожидали, хотя, по счастью, досмотр оказался не слишком тщательным. «Мой секстан и книги, а также флаконы и личные вещи доктора были в беспорядке выложены для осмотра горожанами, — рассказывал Бернс. — Они ничего не повредили, но при виде таких непонятных предметов явно приняли нас за волшебников ».
Шесть недель спустя после переправы через Инд они достигли своей первой цели. Именно здесь в твердыне Дост Мохаммеда их миссия начиналась по-настоящему. К тому времени, когда девять месяцев спустя она завершилась, это обеспечило Бернсу столь же шумное признание, как и успехи Лоуренса в Аравии семьдесят пять лет спустя.
* * *
Хотя имя Александра Бернса всегда ассоциировалось с Бухарой, на самом же деле оно принадлежит Кабулу. Ведь именно со столицей Афганистана и его правителем столь фатально переплелась его судьба. В свой первый приезд весной 1832 года он влюбился в этот город, похожий на рай. Его многочисленные сады, изобилующие фруктовыми деревьями и певчими птицами, напомнили ему Англию. «Там были персики, сливы, абрикосы, груши, яблоки, айва, вишни, грецкие орехи, тутовые ягоды, гранаты и виноград, — писал он, — и все это росло в одном саду. Там были также соловьи, черные дрозды, голуби… и почти на каждом дереве сидели болтливые сороки». Бернс был так восхищен пением соловьев, что позднее афганский друг привез ему одного в Индию. Названный «соловьем с тысячью песен », он пел так громко, что его приходилось убирать подальше, чтобы можно было заснуть.
У Бернса с самого начала установились хорошие отношения с Дост Мохаммедом. Англичанин, который придерживался версии, что он возвращается домой через Кабул и Бухару, привез важные рекомендательные письма к афганскому властителю и очень скоро был приглашен в королевский дворец, находившийся внутри Бала Хиссара, мощной крепости, чьи стены возвышались над столицей. В противоположность своему соседу и врагу Ранжит Сингху Дост Мохаммед оказался человеком весьма скромных вкусов и вместе с Бернсом восседал, скрестив ноги, на ковре в комнате, лишенной всякой мебели.
Подобно всем афганским принцам, Дост Мохаммед почти с самого рождения обучался искусству интриг и предательства. Кроме того, он обладал и другими, еще более коварными качествами, унаследованными от матери-персиянки. Все это позволило ему переиграть в борьбе за кабульский трон своих старших братьев, потом последовало изгнание шаха Шуджаха, находившегося теперь в ссылке в Ладхиане. В 1826 году он взошел на трон. Не умея ни читать, ни писать, он немедленно нашел способ возместить этот недостаток и одновременно восстановил порядок и процветание в своих новых владениях. На Бернса и его спутников произвело большое впечатление то, чего он смог добиться за прошедшие шесть лет в столь неспокойной стране.
«Репутация Дост Мохаммеда, — сообщал Бернс, — становилась известной любому путешественнику задолго до того, как он попадал на территорию страны, и никто не мог лучше оценить исключительный характер человека, с которым он сталкивался. Справедливость этого вождя являлась постоянной темой гордости всех слоев общества. Крестьяне радуются отсутствию тирании, горожане — безопасности своих жилищ и строгому соблюдению городских правил, купцы — справедливости его решений и защите их собственности. Властитель, — писал в заключение Бернс, — не может получить более высокой похвалы, чем эта». Но пребывавший в их отряде молодой кашмирец Мохан Лал был не так сильно убежден в добродетельности правителя Афганистана, заметив позднее, что насколько тот «благоразумен и мудр в кабинете и способен командовать на поле боя, настолько же талантлив в искусстве предательства, жестокости, убийства и обмана».
Приветствуя Бернса при первой их встрече, Дост Мохаммед заявил, что хотя не был знаком с англичанами, но слышал, как другие хорошо отзывались о них обоих и об их нации. В неуемной жажде знаний о внешнем мире и о том, как там идут дела, он буквально засыпал Бернса дождем вопросов. Он хотел знать о Европе все: и сколько там существует держав, и как они предотвращают попытки соседних государств их захватить. Вопросов было так много и таких разных, что Бернс вскоре перестал понимать логику их последовательности. Они касались законов, сбора налогов. Европейских способов набора в армию (он слышал, что русские используют воинскую повинность) и даже детских приютов. Еще он хотел знать, существуют ли у англичан какие-то планы относительно Афганистана, причем, спрашивая об этом, заглядывал Бернсу в глаза. Зная о том, что Ранжит Сингх использует для обучения и модернизации своей армии европейских офицеров, он даже предложил Бернсу, про которого знал, что тот является офицером компании, возглавить его армию. «Двенадцать тысяч лошадей и двадцать орудий будут в вашем распоряжении», — пообещал он и, когда Бернс вежливо отклонил такую честь, попросил рекомендовать вместо себя другого офицера.
Дост Мохаммед не пытался скрывать свое недовольство могущественным и невежественным соседом-сикхом и спросил Бернса, не понадобится ли англичанам его помощь, чтобы свергнуть того с трона. Предложение было крайне неудобным, так как удаление дружественно настроенного Ранжита было последним, чего желали бы в Лондоне или Калькутте. Там источником беспокойства были не сикхи, а неуправляемые афганцы. Ведь всего семьдесят пять лет назад они лавиной обрушились с Хайберского перевала, захватили Дели, а потом с триумфом вернулись домой, увозя с собой все сокровища, которые сумели унести. Поблагодарив Дост Мохаммеда за его предложение, Бернс заметил, что его правительство заключило с Ранжитом долгосрочный договор и не может себе позволить плохих отношений со столь могущественным соседом. Как политик, Бернс знал, что в действительности Калькутта нуждалась в том, чтобы на ее наиболее уязвимой границе находились не два враждующих соперника, а два сильных и стабильных, дружественно настроенных к Англии союзника, способных служить щитом против вторжения. Однако его послали для того, чтобы доложить о настроениях этих правителей, а не для того, чтобы их мирить. Это пришло бы позднее, когда бы возник очень трудный вопрос, кого из нескольких соперников, претендующих на трон объединенного Афганистана, должна поддержать Британия. Конолли выступал в поддержку Камран Шаха, возможно, только потому, что считал жизненно важным удержать Герат от захвата персами (а в результате, возможно, и русскими). Нет сомнений, что и у Бернса было совершенно твердое мнение относительно его кандидата. Он считал, что Британия должна поддержать Дост Мохаммеда и помочь ему удержаться на троне, так как он единственный человек, способный объединить этот воинственный народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69