Сьюзен Ли, ты закрылась от меня. Почему ты не могла просто объяснить мне все?
– У меня есть на то причины… Послушай, Питер, я сожалею о случившемся.
Она отвернулась от его взгляда, заставлявшего ее мучиться, и уставилась в окно, больно покусывая губу.
– Ты не ответила мне, Ли, – упрямо продолжал он. – Почему ты скрывала от меня и всех в этом городе правду о твоей карьере? – Он сухо рассмеялся. – Этого едва ли стоит стыдиться.
Она глубоко вздохнула и повернулась обратно к нему:
– Я знаю, просто полгода назад я заключила договор сама с собой…
Она замолчала. Это прозвучало так… неправдоподобно!
– Да? – поторопил он.
Она переплела пальцы, почувствовав, что попала в ловушку.
– Ну хорошо, – произнесли Ли. У нее не было иного выбора, она начала рассказ сначала. – Как ты уже знаешь, я концертирующая пианистка. Я дебютировала с Симфоническим оркестром Сан-Франциско, когда мне было пятнадцать. С тех пор… – В ее голосе появилась горечь. – Достаточно будет сказать, что мои выступления проходили с аншлагом по всему миру, пока одно событие не омрачило их.
Она замолчала, стараясь выровнять дыхание.
– В общем, год назад меня охватила тревога, у меня появилась бессонница. Болезнь прогрессировала, я уже и без психиатра знала, в чем именно дело. Наконец мне пришлось признаться себе, что я «выгорела», и это в двадцать шесть лет. Я с большим трудом уговорила менеджера и родителей дать мне год свободною времени. Xoтелось уехать, поездить по стране, подумать, пересмотреть задачи моей карьеры.
– Ты хочешь сказать, что пытаешься решить, продолжать тебе выступать или нет? – проницательно заметил Питер.
Она кивнула:
– Мне нужно было уехать, чтобы все хорошенько обдумать.
– Понимаю. – Он прищурился. – Но в том, чем ты сейчас занимаешься, нет ничего страшного. В этом заложен большой смысл. Так зачем тебе понадобились загадки? Зачем путешествовать инкогнито, то есть под вымышленным именем?
– Это не вымышленное имя, – мягко поправила она. – Так меня звали в детстве. Именно так я всегда называла себя. Это мое второе…
– Верно. – Он вежливо улыбнулся безрадостной улыбкой. – Я поставлю вопрос по-другому: почему ты не рассказала мне, кто ты есть на самом деле? Почему ты не доверяла и не доверяешь мне?
Она отрицательно покачала головой:
– К доверию это не имеет ни малейшего отношения…
– Разве? – перебил он ее, повышая голос. – Я думаю, с доверием связано все в нашей жизни.
– Ты будешь меня слушать? – рассердилась она.
В ответ он лишь еще больше насупился. Ли пригладила волосы и тяжко вздохнула. Она сильно переживала оттого, что он был разозлен, оскорблен и разочарован одновременно. Ли изо всех сил старалась не потерять контроль над собой.
– Во-первых, Питер, я никогда не хотела заводить с тобой роман. Это была полностью твоя идея. Я пыталась предостеречь тебя, но ты не слушал. Во-вторых, мы знакомы всего неделю. А в-третьих, – она запнулась, ее голос дрожал, – как я тебе уже говорила, полгода назад я заключила договор сама с собой. Я обещала себе самостоятельно принять решение по поводу моей дальнейшей концертной деятельности. Вот почему мне пришлось уехать из Калифорнии, уехать от родителей, друзей и в первую очередь от менеджера. Разве ты не понимаешь этого, Питер? Я должна была уехать, как ты выразился, «инкогнито». Иначе во время путешествия по стране мне пришлось бы выступать.
– Значит, ты намеренно остановилась в уединенном южном городишке, где никто и понятия не имеет о Сьюзен Картер. – Он нахмурился. – Это смешно, но я действительно никогда не слышал о тебе.
Она пожала плечами:
– В этом нет ничего удивительного. Есть много людей, достаточно известных в музыкальных кругах, но малоизвестных обычной публике. Я отношусь именно к ним, я не старалась приобрести себе известность любой ценой. Я не могла воды замутить… даже в Миссисипи у Натчеза.
Она посмотрела ему в лицо, выискивая признаки сочувствия, но он оставался непреклонен.
– Питер, мне нужно было принять решение самой, я не могла вмешивать в мои дела других людей.
– Но мы уже вовлечены в твои дела, правда? – с усилием спросил Питер. – Я имею в виду нас обоих. А что касается замутненной воды, я бы сказал, что она теперь довольно темная. О том, что случилось в Розали, узнают в Натчезе в мгновение ока.
Она закусила губу и печально молчала. Питер ухмыльнулся:
– Ты напомнила мне поговорку про вора, который хочет, чтобы его поймали.
Она быстро взглянула на него и расплакалась.
– Наверное… Мне не нравилось скрывать это от тебя, Питер…
Мгновение он молчал, как будто в нем происходила внутренняя борьба.
– Ну хорошо, – мягко заговорил он, – значит, ты год решила отдохнуть. Прошло уже полгода, ты решила что-нибудь?
Она помотала головой.
– Я даже в большем замешательстве, чем была до этого.
– На тебя так подействовала наша встреча? – предположил он, его карие глаза словно приковывали ее взглядом.
– Да, – прошептала она. – Наша встреча.
Теперь Питер, не выдержав взгляда Ли, отвернулся. Он взъерошил себе волосы. Его голос стал более спокойным, хотя в нем еще звучала обида.
– Меня все-таки кое-что смущает. Не будем обсуждать вопросы, связанные с твоей профессиональной деятельностью. Но почему ты так сильно сопротивлялась мне? Ведь я тебе нравлюсь, правда, Ли?
– Да, Питер.
– Так почему же ты не позволяла приближаться к тебе? Назови мне настоящую причину, по которой ты не хочешь, чтобы мы были любовниками.
Она беспомощно развела руками.
– Питер, ты слушал меня? Потому что мне надо принять решение самой.
Он резко повернулся.
– Прости, но я не понимаю, – холодно произнес он.
Она не знала, что ей сказать, и боролась с опять подступившими слезами, но ничего не смогла сделать, ее глаза заблестели. Было так трудно убеждать опытного юриста.
– Ну как ты не понимаешь, Питер? Быть твоей любовницей, быть любовницей кого угодно… Это совершенно не вяжется с принятием жизненно важных решений. Когда я говорила, что не хочу оскорблять тебя, я именно это имела в виду. Кто знает, что будет дальше? Я уверена только в одном: я не могу продолжать выступать и одновременно иметь личную жизнь. Вот в этом-то и состоит проблема.
– Что? – недоверчиво спросил он.
Ли не успела ничего объяснить, потому что в этот момент по боковой лестнице Уэверли-Хаус спустилась Майра в легком платье, с цветами, и подошла к машине.
– Милые мои! А не жарко ли вам сидеть на самой дороге? – поинтересовалась она.
Питер рассмеялся, но прямого ответа на вопрос тети не дал.
– Ты так разоделась, Майра. Куда направляешься?
Подул мягкий вечерний ветерок, Майра кокетливо поправила элегантную соломенную шляпку.
– Неужели ты забыл, дорогой? К Виде Джин приехала на неделю двоюродная сестра из Мемфиса. Вида пригласила на чай гостей. Она просила меня привести с собой Ли, но ты сказал, что у вас свидание.
– Да, я помню, – ответил Питер.
Ли сердито взглянула на него, возмущенная тем, что он принял решение за нее. Она вряд ли пошла бы на чай к Виде Джин, но теперь очень расстроилась, узнав, что Питер продолжает распоряжаться ее жизнью.
– Я отвезу тебя, – сказал Питер тете.
– Нет, милок, я прекрасно доберусь сама.
– Я настаиваю. – Он взглянул на Ли. – Хочешь поехать с Майрой?
– Нет, спасибо.
Она вышла из машины, оставив для Майры открытую дверь.
– Спасибо, дорогая! – крикнула Майра вслед Ли.
Ли услышала обрывки их разговора с Питером.
– Ты не мог бы ненадолго задержаться и поздороваться с Видой? Ей не терпится увидеть тебя.
– А почему нет? – глухо отозвался Питер.
Ли вошла в дом через кухню. Она чувствовала себя удрученной, ведь Питеру, должно быть, просто не терпелось расстаться с ней. Он никогда бы добровольно не поехал к Виде Джин Джексон!
Ли сама приготовила себе чашку чая: у Ханны был выходной. Она услышала голоса туристов, собиравшихся у входа в дом, и посмотрела на часы. Экскурсии будут продолжаться еще два часа. Ли решила подняться к себе в комнату и попытаться отдохнуть, она очень устала и радовалась тому, – что не работает сегодня вечером. Если бы только можно было вернуть последние прошедшие часы, она вела бы себя совершенно по-другому. Питер узнал о ее карьере самым ужасным из возможных способов, и в этом виновата только она сама. И зачем только она откладывала и откладывала разговор, почему не рассказала ему все с самого начала?
Ли торопливо поднялась по черной лестнице, чтобы ни с кем не встретиться. Придя в комнату, она переоделась в старенькие джинсы и потертую футболку, а потом села допивать чай. Она думала о том, как быстро изменилась вдруг ее жизнь. Питер Уэбстер в одночасье перевернул ее мир. Теперь, после того, что случилось в Розали, ее жизнь в Натчезе уже никогда не станет прежней.
Очевидно, пришло время отправляться дальше. Она наверняка потеряла Питера, он больше никогда ей не поверит. И это явно к лучшему, она могла предложить ему так мало… Но почему же тогда мысль о том, что она потеряла его, наполняет ее столь острой болью? Потому что она любит его. С такими мыслями Ли расхаживала по комнате, ее босые ноги утопали в мягком ковре. Кажется, она полюбила его с того самого момента, когда впервые увидела, увидела эти ослепительные, теплые, озорные глаза. Именно поэтому ей необходимо было устоять перед ним. Если бы он ничего не значил для нее, сопротивляться было бы нечему. Она смахнула внезапно выступившую слезу. Этого не может быть! Это не то, чего она хотела. Она могла только обидеть его, и ничего больше. Она уже ему все испортила. И все-таки она чувствовала, чувствовала не что иное, как любовь, необратимую любовь. Как только мысли ее оформились, Ли, осознав это, наконец в изнеможении рухнула в старинное французское кресло, стоявшее у окна.
Позже, когда все в доме затихло, Ли спустилась вниз узнать, не вернулся ли Питер. Его нигде не было видно. Интересно, он все еще у болтливой Виды Джин или поехал развеяться? Она поняла, что ужасно скучает по нему, и тоскливо посмеялась над собой: всю неделю она пыталась избавиться от него, а теперь, когда его нет, ощутила бесконечное расстояние между ними. Она хотела принять решение, хотела, чтобы все было как прежде, но ничего не получилось. Если бы она понимала, что творит! Если бы только она могла определиться, что делать дальше с се музыкальной карьерой, бесконечной чередой концертов и гастролей.
Она вернулась к себе и достала альбом с газетными вырезками, хранившийся у нее в нижнем ящике туалетного столика. Она присела на постель и стала дрожащими пальцами перелистывать страницы. Кто эта молодая женщина – такая изысканная, такая уверенная, такая ответственная, с собранными в пучок волосами, прекрасно держащая себя на публике? Молодая пианистка-виртуоз в черной юбке до пола и ниспадающей блузке из белого шелка казалась ей сейчас совершенно чужой. Но это была именно она, и никто другой. На фотографии ей пятнадцать, она выступает с Симфоническим оркестром Сан-Франциско. А здесь ей уже двадцать, она выигрывает конкурс имени Клиберна. Вот она, безумно волнуясь, играет в Нью-Йорке с Леонардом Бернстайном. И наконец, ее последний концерт в Дэвис-Холле, она играет Шопена. Куда же сейчас подевалась эта преуспевающая женщина, которая пользовалась не так давно ошеломительным успехом? Есть ли она еще здесь, спрятанная внутри Ли Картер из Натчеза и ждущая момента освобождения?
Не успела Ли серьезно задуматься, как мысли ее прервал сильный раскатистый грохот, донесшийся с нижнего этажа. Она испуганно поднялась с постели и поторопилась вниз, не выпуская из рук альбома. Шум явно исходил от роскошного рояля Майры, стоявшего в гостиной. Что же могло такое случиться?
Оставив открытый альбом на столике в проеме между окнами центрального коридора, Ли побежала в гостиную, слыша еще более странные, приглушенные теперь звуки, дополняемые жалким мяуканьем.
– Кыш! – выдохнула она.
Она мгновенно сориентировалась. Крышка рояля была опущена, значит, Кыш сбил подпорку и запер себя внутри.
– Ах, Кыш! – Она подняла крышку и вытащила сильно перепуганного, но уцелевшего кота. – Кыш, скверный мальчишка, – проговорила она, спуская на пол огромного кота. – Готова поспорить, больше ты так не сделаешь.
Громко мяукая в знак согласия, Кыш выбежал из комнаты, кинув обиженный взгляд на огромный черный предмет. Ли рассмеялась и села на скамейку перед инструментом. Надо убедиться, что старый рояль не пострадал. Кот мог ослабить несколько струн, но она легко их отрегулирует, немного подкрутив.
Она решила попробовать сыграть несколько гамм, но быстро переключилась на мощную и безудержную «Патетическую сонату» Бетховена. Бурная и одновременно мягкая, успокаивающая соната соответствовала сегодня ее настроению. Она изливала свои переживания в сложнейших пассажах, великолепно справляясь с ними. Много месяцев, прошедших с тех пор, когда она в последний раз исполняла эту вещь, словно выпали из ее жизни в тот самый момент, когда пальцы коснулись клавиш. С силой ударяя по клавишам, она передавала им свои страдания, наполняя комнату прекрасной музыкой. Соната была длинной и эмоциональной, Ли забыла обо всем, кроме музыки. Когда она закончила драматической снижающейся руладой, сложившейся в тройное фортиссимо, вся комната, казалось, насытилась энергией ее исполнения. Она медленно убрала с клавиш трепещущие пальцы и прислонилась лбом к инструменту, потрясенная и примиренная. Она глубоко вдохнула – та молодая преуспевающая женщина все еще жила внутри нее. Что ей теперь делать? Она больше не может так жить. Или все-таки может?
– Ли. Это было прекрасно, я чуть не расплакался.
Она быстро повернулась. Питер стоял под аркой, ведущей в комнату, в руках у него был открытый альбом. Казалось, он испытывает благоговение к ней. Покачивая головой от удивления, он указал альбомом на инструмент:
– Дорогая, почему ты придаешь этому такое небольшое значение?
Она отвернулась, чтобы скрыть горящий взгляд, и закрыла лицо руками.
– Я придаю этому небольшое значение? Это значит для меня слишком много.
– О, Ли.
Наконец она уступила своей печали и сломалась под этой тяжестью. Питер подошел к ней, нежно поднял со скамейки и помог дойти до дивана, усадив ее к себе на колени.
– Дорогая, я вел себя как дурак, – хрипло проговорил он, гладя ее шелковистые волосы. – Когда я узнал сегодня, кто ты такая, я думал только о себе, о том, как я оскорблен. Я ни на мгновение не задумался, каково тебе. Я просто эгоист.
– Нет, Питер, – всхлипывала Ли. – Мне нужно было рассказать тебе раньше. Но мне очень трудно об этом говорить.
– Знаю, знаю, – успокаивающе ответил он, приподнимая ее залитое слезами лицо. – Когда ты играла, я чувствовал твою боль, твое беспокойство, но, дорогая…
Он замолчал, качая головой, его лицо опять приняло удивленное выражение.
– Ты невероятная, фантастическая. В этих рецензиях, – показал он на альбом, – тебя называют выдающейся. Я потрясен всем этим – твоим талантом, твоим смущением, и поверь мне, дорогая, я хочу понять. Ты не могла бы попытаться объяснить мне, зачем ты отказываешься от всего?
Она нервно вздохнула, потом рассеянно развела руками.
– Потому что в этом я теряю себя, Питер. Когда я играю, я другой человек. Я становлюсь одержимой. – Ее глаза потемнели от переживаний. – Иногда, во время исполнения, когда я ощущаю энергию, исходящую от аудитории, когда все идет как по маслу, в моей крови поднимается невероятной силы волна. Я уверена, то же самое чувствуют наркоманы, получая свою дозу. В этот момент ничто меня не волнует, ничто.
Она повернулась к нему.
– Ты понимаешь это?
– Нет, – нахмурившись, ответил он.
Она вздохнула.
– Постараюсь объяснить получше. Но это запутанная история.
Он поднял с кофейного столика альбом с вырезками.
– Я хочу понять тебя, Ли. Я хочу знать все.
Она забрала у него альбом.
– Я попытаюсь.
Ее горе утихало. Она думала, что сказать и как сказать, но задумчивость была прервана неловкостью – она сидела у Питера на коленях, и это вызвало в ней желание физической близости.
– Я хочу обнимать тебя, – сказал он, его руки невольно заключили ее в крепкие объятия. – Я не часто обнимал тебя, недостаточно часто.
От его слов она смягчилась.
– Хорошо.
Стараясь думать о том, что должна говорить, она позволила своему телу расслабиться.
– Думаю, у меня было особое предназначение с самого дня рождения. Понимаешь, мои родители – оба музыканты, отец играет на виолончели в Симфоническом оркестре Сан-Франциско, мама – на флейте. Кроме того, оба играют на фортепьяно почти так же хорошо, как и я.
– Сомневаюсь, – решительно вставил Питер.
Она невольно улыбнулась.
– Самое раннее, что я помню, – это звуки музыки. Дом моих родителей был любимым местом неофициальных репетиций, небольших концертов и сборищ после концертов. Кажется, я начала играть на фортепьяно еще до того, как научилась говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– У меня есть на то причины… Послушай, Питер, я сожалею о случившемся.
Она отвернулась от его взгляда, заставлявшего ее мучиться, и уставилась в окно, больно покусывая губу.
– Ты не ответила мне, Ли, – упрямо продолжал он. – Почему ты скрывала от меня и всех в этом городе правду о твоей карьере? – Он сухо рассмеялся. – Этого едва ли стоит стыдиться.
Она глубоко вздохнула и повернулась обратно к нему:
– Я знаю, просто полгода назад я заключила договор сама с собой…
Она замолчала. Это прозвучало так… неправдоподобно!
– Да? – поторопил он.
Она переплела пальцы, почувствовав, что попала в ловушку.
– Ну хорошо, – произнесли Ли. У нее не было иного выбора, она начала рассказ сначала. – Как ты уже знаешь, я концертирующая пианистка. Я дебютировала с Симфоническим оркестром Сан-Франциско, когда мне было пятнадцать. С тех пор… – В ее голосе появилась горечь. – Достаточно будет сказать, что мои выступления проходили с аншлагом по всему миру, пока одно событие не омрачило их.
Она замолчала, стараясь выровнять дыхание.
– В общем, год назад меня охватила тревога, у меня появилась бессонница. Болезнь прогрессировала, я уже и без психиатра знала, в чем именно дело. Наконец мне пришлось признаться себе, что я «выгорела», и это в двадцать шесть лет. Я с большим трудом уговорила менеджера и родителей дать мне год свободною времени. Xoтелось уехать, поездить по стране, подумать, пересмотреть задачи моей карьеры.
– Ты хочешь сказать, что пытаешься решить, продолжать тебе выступать или нет? – проницательно заметил Питер.
Она кивнула:
– Мне нужно было уехать, чтобы все хорошенько обдумать.
– Понимаю. – Он прищурился. – Но в том, чем ты сейчас занимаешься, нет ничего страшного. В этом заложен большой смысл. Так зачем тебе понадобились загадки? Зачем путешествовать инкогнито, то есть под вымышленным именем?
– Это не вымышленное имя, – мягко поправила она. – Так меня звали в детстве. Именно так я всегда называла себя. Это мое второе…
– Верно. – Он вежливо улыбнулся безрадостной улыбкой. – Я поставлю вопрос по-другому: почему ты не рассказала мне, кто ты есть на самом деле? Почему ты не доверяла и не доверяешь мне?
Она отрицательно покачала головой:
– К доверию это не имеет ни малейшего отношения…
– Разве? – перебил он ее, повышая голос. – Я думаю, с доверием связано все в нашей жизни.
– Ты будешь меня слушать? – рассердилась она.
В ответ он лишь еще больше насупился. Ли пригладила волосы и тяжко вздохнула. Она сильно переживала оттого, что он был разозлен, оскорблен и разочарован одновременно. Ли изо всех сил старалась не потерять контроль над собой.
– Во-первых, Питер, я никогда не хотела заводить с тобой роман. Это была полностью твоя идея. Я пыталась предостеречь тебя, но ты не слушал. Во-вторых, мы знакомы всего неделю. А в-третьих, – она запнулась, ее голос дрожал, – как я тебе уже говорила, полгода назад я заключила договор сама с собой. Я обещала себе самостоятельно принять решение по поводу моей дальнейшей концертной деятельности. Вот почему мне пришлось уехать из Калифорнии, уехать от родителей, друзей и в первую очередь от менеджера. Разве ты не понимаешь этого, Питер? Я должна была уехать, как ты выразился, «инкогнито». Иначе во время путешествия по стране мне пришлось бы выступать.
– Значит, ты намеренно остановилась в уединенном южном городишке, где никто и понятия не имеет о Сьюзен Картер. – Он нахмурился. – Это смешно, но я действительно никогда не слышал о тебе.
Она пожала плечами:
– В этом нет ничего удивительного. Есть много людей, достаточно известных в музыкальных кругах, но малоизвестных обычной публике. Я отношусь именно к ним, я не старалась приобрести себе известность любой ценой. Я не могла воды замутить… даже в Миссисипи у Натчеза.
Она посмотрела ему в лицо, выискивая признаки сочувствия, но он оставался непреклонен.
– Питер, мне нужно было принять решение самой, я не могла вмешивать в мои дела других людей.
– Но мы уже вовлечены в твои дела, правда? – с усилием спросил Питер. – Я имею в виду нас обоих. А что касается замутненной воды, я бы сказал, что она теперь довольно темная. О том, что случилось в Розали, узнают в Натчезе в мгновение ока.
Она закусила губу и печально молчала. Питер ухмыльнулся:
– Ты напомнила мне поговорку про вора, который хочет, чтобы его поймали.
Она быстро взглянула на него и расплакалась.
– Наверное… Мне не нравилось скрывать это от тебя, Питер…
Мгновение он молчал, как будто в нем происходила внутренняя борьба.
– Ну хорошо, – мягко заговорил он, – значит, ты год решила отдохнуть. Прошло уже полгода, ты решила что-нибудь?
Она помотала головой.
– Я даже в большем замешательстве, чем была до этого.
– На тебя так подействовала наша встреча? – предположил он, его карие глаза словно приковывали ее взглядом.
– Да, – прошептала она. – Наша встреча.
Теперь Питер, не выдержав взгляда Ли, отвернулся. Он взъерошил себе волосы. Его голос стал более спокойным, хотя в нем еще звучала обида.
– Меня все-таки кое-что смущает. Не будем обсуждать вопросы, связанные с твоей профессиональной деятельностью. Но почему ты так сильно сопротивлялась мне? Ведь я тебе нравлюсь, правда, Ли?
– Да, Питер.
– Так почему же ты не позволяла приближаться к тебе? Назови мне настоящую причину, по которой ты не хочешь, чтобы мы были любовниками.
Она беспомощно развела руками.
– Питер, ты слушал меня? Потому что мне надо принять решение самой.
Он резко повернулся.
– Прости, но я не понимаю, – холодно произнес он.
Она не знала, что ей сказать, и боролась с опять подступившими слезами, но ничего не смогла сделать, ее глаза заблестели. Было так трудно убеждать опытного юриста.
– Ну как ты не понимаешь, Питер? Быть твоей любовницей, быть любовницей кого угодно… Это совершенно не вяжется с принятием жизненно важных решений. Когда я говорила, что не хочу оскорблять тебя, я именно это имела в виду. Кто знает, что будет дальше? Я уверена только в одном: я не могу продолжать выступать и одновременно иметь личную жизнь. Вот в этом-то и состоит проблема.
– Что? – недоверчиво спросил он.
Ли не успела ничего объяснить, потому что в этот момент по боковой лестнице Уэверли-Хаус спустилась Майра в легком платье, с цветами, и подошла к машине.
– Милые мои! А не жарко ли вам сидеть на самой дороге? – поинтересовалась она.
Питер рассмеялся, но прямого ответа на вопрос тети не дал.
– Ты так разоделась, Майра. Куда направляешься?
Подул мягкий вечерний ветерок, Майра кокетливо поправила элегантную соломенную шляпку.
– Неужели ты забыл, дорогой? К Виде Джин приехала на неделю двоюродная сестра из Мемфиса. Вида пригласила на чай гостей. Она просила меня привести с собой Ли, но ты сказал, что у вас свидание.
– Да, я помню, – ответил Питер.
Ли сердито взглянула на него, возмущенная тем, что он принял решение за нее. Она вряд ли пошла бы на чай к Виде Джин, но теперь очень расстроилась, узнав, что Питер продолжает распоряжаться ее жизнью.
– Я отвезу тебя, – сказал Питер тете.
– Нет, милок, я прекрасно доберусь сама.
– Я настаиваю. – Он взглянул на Ли. – Хочешь поехать с Майрой?
– Нет, спасибо.
Она вышла из машины, оставив для Майры открытую дверь.
– Спасибо, дорогая! – крикнула Майра вслед Ли.
Ли услышала обрывки их разговора с Питером.
– Ты не мог бы ненадолго задержаться и поздороваться с Видой? Ей не терпится увидеть тебя.
– А почему нет? – глухо отозвался Питер.
Ли вошла в дом через кухню. Она чувствовала себя удрученной, ведь Питеру, должно быть, просто не терпелось расстаться с ней. Он никогда бы добровольно не поехал к Виде Джин Джексон!
Ли сама приготовила себе чашку чая: у Ханны был выходной. Она услышала голоса туристов, собиравшихся у входа в дом, и посмотрела на часы. Экскурсии будут продолжаться еще два часа. Ли решила подняться к себе в комнату и попытаться отдохнуть, она очень устала и радовалась тому, – что не работает сегодня вечером. Если бы только можно было вернуть последние прошедшие часы, она вела бы себя совершенно по-другому. Питер узнал о ее карьере самым ужасным из возможных способов, и в этом виновата только она сама. И зачем только она откладывала и откладывала разговор, почему не рассказала ему все с самого начала?
Ли торопливо поднялась по черной лестнице, чтобы ни с кем не встретиться. Придя в комнату, она переоделась в старенькие джинсы и потертую футболку, а потом села допивать чай. Она думала о том, как быстро изменилась вдруг ее жизнь. Питер Уэбстер в одночасье перевернул ее мир. Теперь, после того, что случилось в Розали, ее жизнь в Натчезе уже никогда не станет прежней.
Очевидно, пришло время отправляться дальше. Она наверняка потеряла Питера, он больше никогда ей не поверит. И это явно к лучшему, она могла предложить ему так мало… Но почему же тогда мысль о том, что она потеряла его, наполняет ее столь острой болью? Потому что она любит его. С такими мыслями Ли расхаживала по комнате, ее босые ноги утопали в мягком ковре. Кажется, она полюбила его с того самого момента, когда впервые увидела, увидела эти ослепительные, теплые, озорные глаза. Именно поэтому ей необходимо было устоять перед ним. Если бы он ничего не значил для нее, сопротивляться было бы нечему. Она смахнула внезапно выступившую слезу. Этого не может быть! Это не то, чего она хотела. Она могла только обидеть его, и ничего больше. Она уже ему все испортила. И все-таки она чувствовала, чувствовала не что иное, как любовь, необратимую любовь. Как только мысли ее оформились, Ли, осознав это, наконец в изнеможении рухнула в старинное французское кресло, стоявшее у окна.
Позже, когда все в доме затихло, Ли спустилась вниз узнать, не вернулся ли Питер. Его нигде не было видно. Интересно, он все еще у болтливой Виды Джин или поехал развеяться? Она поняла, что ужасно скучает по нему, и тоскливо посмеялась над собой: всю неделю она пыталась избавиться от него, а теперь, когда его нет, ощутила бесконечное расстояние между ними. Она хотела принять решение, хотела, чтобы все было как прежде, но ничего не получилось. Если бы она понимала, что творит! Если бы только она могла определиться, что делать дальше с се музыкальной карьерой, бесконечной чередой концертов и гастролей.
Она вернулась к себе и достала альбом с газетными вырезками, хранившийся у нее в нижнем ящике туалетного столика. Она присела на постель и стала дрожащими пальцами перелистывать страницы. Кто эта молодая женщина – такая изысканная, такая уверенная, такая ответственная, с собранными в пучок волосами, прекрасно держащая себя на публике? Молодая пианистка-виртуоз в черной юбке до пола и ниспадающей блузке из белого шелка казалась ей сейчас совершенно чужой. Но это была именно она, и никто другой. На фотографии ей пятнадцать, она выступает с Симфоническим оркестром Сан-Франциско. А здесь ей уже двадцать, она выигрывает конкурс имени Клиберна. Вот она, безумно волнуясь, играет в Нью-Йорке с Леонардом Бернстайном. И наконец, ее последний концерт в Дэвис-Холле, она играет Шопена. Куда же сейчас подевалась эта преуспевающая женщина, которая пользовалась не так давно ошеломительным успехом? Есть ли она еще здесь, спрятанная внутри Ли Картер из Натчеза и ждущая момента освобождения?
Не успела Ли серьезно задуматься, как мысли ее прервал сильный раскатистый грохот, донесшийся с нижнего этажа. Она испуганно поднялась с постели и поторопилась вниз, не выпуская из рук альбома. Шум явно исходил от роскошного рояля Майры, стоявшего в гостиной. Что же могло такое случиться?
Оставив открытый альбом на столике в проеме между окнами центрального коридора, Ли побежала в гостиную, слыша еще более странные, приглушенные теперь звуки, дополняемые жалким мяуканьем.
– Кыш! – выдохнула она.
Она мгновенно сориентировалась. Крышка рояля была опущена, значит, Кыш сбил подпорку и запер себя внутри.
– Ах, Кыш! – Она подняла крышку и вытащила сильно перепуганного, но уцелевшего кота. – Кыш, скверный мальчишка, – проговорила она, спуская на пол огромного кота. – Готова поспорить, больше ты так не сделаешь.
Громко мяукая в знак согласия, Кыш выбежал из комнаты, кинув обиженный взгляд на огромный черный предмет. Ли рассмеялась и села на скамейку перед инструментом. Надо убедиться, что старый рояль не пострадал. Кот мог ослабить несколько струн, но она легко их отрегулирует, немного подкрутив.
Она решила попробовать сыграть несколько гамм, но быстро переключилась на мощную и безудержную «Патетическую сонату» Бетховена. Бурная и одновременно мягкая, успокаивающая соната соответствовала сегодня ее настроению. Она изливала свои переживания в сложнейших пассажах, великолепно справляясь с ними. Много месяцев, прошедших с тех пор, когда она в последний раз исполняла эту вещь, словно выпали из ее жизни в тот самый момент, когда пальцы коснулись клавиш. С силой ударяя по клавишам, она передавала им свои страдания, наполняя комнату прекрасной музыкой. Соната была длинной и эмоциональной, Ли забыла обо всем, кроме музыки. Когда она закончила драматической снижающейся руладой, сложившейся в тройное фортиссимо, вся комната, казалось, насытилась энергией ее исполнения. Она медленно убрала с клавиш трепещущие пальцы и прислонилась лбом к инструменту, потрясенная и примиренная. Она глубоко вдохнула – та молодая преуспевающая женщина все еще жила внутри нее. Что ей теперь делать? Она больше не может так жить. Или все-таки может?
– Ли. Это было прекрасно, я чуть не расплакался.
Она быстро повернулась. Питер стоял под аркой, ведущей в комнату, в руках у него был открытый альбом. Казалось, он испытывает благоговение к ней. Покачивая головой от удивления, он указал альбомом на инструмент:
– Дорогая, почему ты придаешь этому такое небольшое значение?
Она отвернулась, чтобы скрыть горящий взгляд, и закрыла лицо руками.
– Я придаю этому небольшое значение? Это значит для меня слишком много.
– О, Ли.
Наконец она уступила своей печали и сломалась под этой тяжестью. Питер подошел к ней, нежно поднял со скамейки и помог дойти до дивана, усадив ее к себе на колени.
– Дорогая, я вел себя как дурак, – хрипло проговорил он, гладя ее шелковистые волосы. – Когда я узнал сегодня, кто ты такая, я думал только о себе, о том, как я оскорблен. Я ни на мгновение не задумался, каково тебе. Я просто эгоист.
– Нет, Питер, – всхлипывала Ли. – Мне нужно было рассказать тебе раньше. Но мне очень трудно об этом говорить.
– Знаю, знаю, – успокаивающе ответил он, приподнимая ее залитое слезами лицо. – Когда ты играла, я чувствовал твою боль, твое беспокойство, но, дорогая…
Он замолчал, качая головой, его лицо опять приняло удивленное выражение.
– Ты невероятная, фантастическая. В этих рецензиях, – показал он на альбом, – тебя называют выдающейся. Я потрясен всем этим – твоим талантом, твоим смущением, и поверь мне, дорогая, я хочу понять. Ты не могла бы попытаться объяснить мне, зачем ты отказываешься от всего?
Она нервно вздохнула, потом рассеянно развела руками.
– Потому что в этом я теряю себя, Питер. Когда я играю, я другой человек. Я становлюсь одержимой. – Ее глаза потемнели от переживаний. – Иногда, во время исполнения, когда я ощущаю энергию, исходящую от аудитории, когда все идет как по маслу, в моей крови поднимается невероятной силы волна. Я уверена, то же самое чувствуют наркоманы, получая свою дозу. В этот момент ничто меня не волнует, ничто.
Она повернулась к нему.
– Ты понимаешь это?
– Нет, – нахмурившись, ответил он.
Она вздохнула.
– Постараюсь объяснить получше. Но это запутанная история.
Он поднял с кофейного столика альбом с вырезками.
– Я хочу понять тебя, Ли. Я хочу знать все.
Она забрала у него альбом.
– Я попытаюсь.
Ее горе утихало. Она думала, что сказать и как сказать, но задумчивость была прервана неловкостью – она сидела у Питера на коленях, и это вызвало в ней желание физической близости.
– Я хочу обнимать тебя, – сказал он, его руки невольно заключили ее в крепкие объятия. – Я не часто обнимал тебя, недостаточно часто.
От его слов она смягчилась.
– Хорошо.
Стараясь думать о том, что должна говорить, она позволила своему телу расслабиться.
– Думаю, у меня было особое предназначение с самого дня рождения. Понимаешь, мои родители – оба музыканты, отец играет на виолончели в Симфоническом оркестре Сан-Франциско, мама – на флейте. Кроме того, оба играют на фортепьяно почти так же хорошо, как и я.
– Сомневаюсь, – решительно вставил Питер.
Она невольно улыбнулась.
– Самое раннее, что я помню, – это звуки музыки. Дом моих родителей был любимым местом неофициальных репетиций, небольших концертов и сборищ после концертов. Кажется, я начала играть на фортепьяно еще до того, как научилась говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18