Немудрено, что в итоге она выбрала кузена Джеймса. Для такой девушки, как Эмма, жизнь на Шетлендах с ее бедностью и неудобствами была куда достойнее, чем уютное существование жены графа!
Но графы — и Джеймс был полон решимости доказать ей это — обладают куда большими возможностями, чтобы помочь страждущим, чем неимущие викарии.
Он уже приложил кое-какие усилия, чтобы показать Эмме, что из графов получаются лучшие любовники, чем из викариев. К сожалению, Джеймс мог только догадываться, что она думает по этому поводу, но полагал, что у нее нет оснований жаловаться — несмотря на то что она продолжала настаивать на расторжении брака.
Но как еще он мог убедить ее в необходимости выйти за него замуж? Ведь Эмма так и не простила его, как он имел все основания опасаться, за то, что он устроил в тот ужасный день в гостиной. И даже не догадывалась о чувствах, которые он испытывал к ней все это время. Откуда ей было знать, что, пока она вздыхала по его кузену, Джеймс томился по ней?
Но теперь, когда Стюарта не стало, Эмма имеет полное право снова выйти замуж и полюбить. А насколько она нуждается в любви, Джеймс понял, когда поцеловал ее в замке Маккрей. Эмма оказалась весьма пылкой особой, из тех, кто наслаждается поцелуями и тому подобными вещами. Это качество Джеймс редко встречал у дам из общества, но всегда высоко ценил. То, что Эмма оказалась именно такой, не слишком его удивило, но заставило в очередной раз проклясть свою глупость. Упустить такую женщину было непростительным грехом. Во второй раз этого не случится.
Только вот путь к супружескому блаженству с Эммой Ван Корт Честертон едва ли будет легким. Джеймс еще более утвердился в этой мысли, когда они наконец остались вдвоем в отведенной им очаровательной комнате после праздничного ужина в честь возвращения Эммы. Впрочем, слово «праздничный» не совсем точно определяло настроение ее родных. Хотя дядя и тетя Эммы охотно приняли приглашение графини, они еще не совсем оправились от разочарования, что следующей леди Денем стала Эмма, а не Пенелопа, которую они подсовывали Джеймсу под нос с тех самых пор, как та выпорхнула из классной комнаты.
Эмма, появившаяся из гардеробной в уже знакомом Джеймсу поношенном халатике, величественным жестом указала на пару парчовых кресел у камина и осведомилась:
— Кто займет их? Ты или я?
Джеймс тоскливо покосился в сторону пышной кровати, застеленной белоснежным бельем. К несчастью, Эмма перехватила его взгляд.
— Джеймс, о чем ты только думаешь? — вскричала она. — Мы не можем спать вместе. Ты же знаешь, что случилось в прошлый раз. Если мы собираемся расторгнуть наш брак, то не можем… продолжать в том же духе.
Джеймс, тоже облачившийся в халат — без помощи Робертса, оставшегося на острове присматривать за школой и щенками, — присел на краешек постели, чтобы снять ночные туфли.
— Не понимаю, зачем спать в кресле, согнувшись в три погибели, когда рядом удобная постель, — проворчал он, хотя и понимал, что рискует. Но мужчина должен бороться за то, чего хочет. — И потом, мы уже однажды согрешили. Если нам уготовано адское пламя, то жарче оно не станет.
Эмма даже не улыбнулась. Джеймс предположил, что она слишком устала, изображая счастливую новобрачную перед своими родственниками, болтая об общих знакомых и радостно хихикая на протяжении всего ужина.
Джеймс догадывался, чем была вызвана эта демонстрация семейного счастья. В последний раз Эмма видела Артура и Регину Ван Корт в их собственной библиотеке, когда дядя предостерегал ее от опрометчивого брака, а тетя беспокоилась о том, что подумал о ней и ее нелепых планах граф Денем. Если дядя и тетя Эммы и усматривали некоторую иронию в том, что спустя год их непутевая племянница вышла замуж за того самого графа, то не сочли нужным упомянуть об этом. Они были весьма любезны… но Джеймс не заблуждался на их счет, как, впрочем, и Эмма. Вернись она в Лондон как вдова Стюарта, а не жена графа Денема, маловероятно, что семья оказала бы ей такой же теплый прием.
Как бы там ни было, оживление, которое демонстрировала Эмма, стоило ей немалых усилий, что в сочетании с утомительным путешествием с Шетлендов вконец ее измотало. Джеймс видел темные круги, появившиеся вокруг ее сапфировых глаз. Что и говорить, это был тяжелый, полный событий день.
Тем не менее Эмма не собиралась сдаваться.
— Это неправильно, — сказала она. — Но если тебе угодно делать вид, что ты этого не понимаешь, пожалуйста. Я займу кресла.
Сдернув с кровати покрывало, она подошла к креслам и занялась устройством некоего подобия постели.
— Не будь смешной, Эмма, — сказал Джеймс, наблюдая за ее усилиями. — Мы взрослые люди и в состоянии спать в одной постели без… э-э… непредвиденных случайностей.
— Ха! Где я это уже слышала? — осведомилась Эмма.
— Между прочим, — не удержался Джеймс, — ты все и начала.
Он с удовлетворением отметил, что ее лицо вспыхнуло.
— Ну, сегодня ночью тебе это не угрожает, — чопорно сказала Эмма, забираясь в короткую и очень неудобную на вид постель. — Поскольку я буду от тебя на безопасном расстоянии.
— Я ценю твою заботу о моей бессмертной душе, — заметил Джеймс. — Но мне кажется, что она несколько запоздала. Вред уже нанесен. Если мне все равно гореть в аду, то какая разница, согрешил я один раз или тысячу.
Вместо ответа Эмма накрылась с головой. Джеймс пожал плечами и, скользнув под прохладные простыни, признал:
— Хотя в чем-то ты права.
Со стороны кресел не последовало никакой реакции. Улыбнувшись, Джеймс закинул руки за голову и уставился на роскошный полог из голубого шелка, нависавший над кроватью.
— В конце концов, — сказал он, — чем больше мы будем… как это ты выразилась? Ах да, продолжать в том же духе, тем вероятнее, что мы попадемся. Потомство будет неопровержимым свидетельством нашего греха.
Из-под покрывала донесся невнятный возглас. Джеймс повернулся, пытаясь определить, под которым из бугров скрывается голова Эммы.
— Ты что-то сказала, любовь моя? — поинтересовался он.
Эмма откинула покрывало с лица и села на своем неудобном ложе. В свете пламени белокурые завитки создавали вокруг ее головы сияющий ореол.
— Это здесь совершенно ни при чем, — возмущенно сказала она.
— Ты уверена? — осведомился Джеймс.
— Абсолютно.
— Ну что же… — сказал Джеймс, безмерно наслаждаясь собой. Вспышки ее негодования — а Эмма часто на него гневалась — казались ему необычайно привлекательными. Никакого сравнения со льстивыми ужимками достопочтенной мисс Фионы Бейн или Пенелопы Ван Корт. — Полагаю, ты руководствуешься самыми благородными побуждениями. Но поскольку существует вероятность, что вред уже причинен, должен заметить: то, что ты спишь в кресле, едва ли пойдет ему на пользу.
Эмма нахмурила брови.
— Кому?
— Моему сыну и наследнику, — заявил Джеймс. — Вполне возможно, что ты уже ждешь ребенка, Эмма.
Щеки Эммы заалели, но выражение ее лица, явственно указывавшее, как мало он для нее значит, не изменилось.
— Какая трогательная забота! — заметила она. — Но если бы я могла иметь детей, тебе не кажется, что это бы уже случилось? Как-никак я вдова.
Джеймс с некоторым удивлением ответил:
— Но ты прожила со Стюартом совсем недолго. — Что-то в ее тоне подсказало ему, что он вступает на зыбкую почву. Пенелопа Ван Корт тоже прошлась по этому поводу за ужином. Увидев Фергюса, она рассмеялась: «Это же не твой, Эмма? Он слишком взрослый». Эмма, весь вечер смеявшаяся — правда, не слишком убедительно, — даже не улыбнулась.
Чувствуя, что это не та тема, над которой она стала бы шутить, Джеймс добавил:
— Ваш брак длился всего полгода. Я, конечно, холостяк и не слишком разбираюсь в таких вещах. Но насколько я понимаю, некоторым женщинам требуется куда больший срок. В этом нет ничего необычного, Эмма.
— Тем больше у меня оснований, — последовал чопорный ответ, — оставаться в этом кресле подальше от тебя.
Джеймс запоздало сообразил, что в своем стремлении пролить бальзам на рану, о существовании которой он только начинал догадываться, он причинил Эмме, возможно, еще большую боль. И теперь, лежа в полумраке и прислушиваясь к шипению пламени в камине, возле которого свернулась клубочком Эмма, он не мог запретить своим мыслям устремиться в опасном направлении, куда он не осмеливался заглядывать. Что же произошло за этот год? И что, собственно, происходило в спальне между Стюартом и Эммой?
Ибо Эмма, как он теперь знал, не была пассивной любовницей, а, напротив, обладала здоровой склонностью к греховным радостям.
Но Стюарт? Джеймс не мог представить их вместе — и не только потому, что не желал. Просто он не мог вообразить Стюарта и Эмму… таким вот образом. Зная теперь об интересе Эммы к этой области человеческих отношений и зная Стюарта, Джеймс не думал, что их союз был успешным, а тем более счастливым.
И все же несправедливо упрекать Эмму за увлечение его кузеном. Откуда ей было знать обо всех сторонах супружеской жизни? Едва покинувшая классную комнату, она была столь же невежественна в этом отношении, как и большинство девушек ее возраста и общественного положения. Для чего еще нужна семья, как не для того, чтобы оградить юное создание от опрометчивых поступков? А Ван Корты со своей миссией, несмотря на все усилия Джеймса, не справились.
Так что если кто и виноват в той ситуации, в которой оказалась Эмма, то именно они.
Впрочем, Джеймс не считал ситуацию такой уж мрачной. Может, Эмма и полагает, что находится в драматическом положении, связав себя ради получения наследства формальным браком с человеком, который однажды уже ее предал, но он, Джеймс, думает иначе. В конце концов, даже если Эмма не догадывается об этом, она любима, и любима глубоко. И если его поступков недостаточно, чтобы она это поняла, что ж, придется довести это до ее сведения как-нибудь иначе.
Но не сейчас. Не сейчас, когда он обнаружил в ее душе незатихающую боль. Кто знает, сколько разочарований и обид ей пришлось вынести за минувший год? Потребуется время, чтобы она залечила свои раны и снова начала воспринимать окружающий мир как уютное и безопасное место. Джеймс был уверен, что Эмма не воспримет признаний в любви от него или кого-либо другого, пока не почувствует уверенности в себе. Настоящей уверенности, а не притворной, которую она изображала перед своей семьей и всеми теми, кто имел основания произнести четыре самых неприятных на свете слова: «Мы же тебе говорили».
Нет, он подождет… на этот раз. Правда, год назад он тоже ждал, и вот куда это его привело. Любовь всей его жизни вышла замуж за другого.
Но хорошо то, что хорошо кончается. Разве сейчас, год спустя, Эмма не вышла за него?
Ничего, он подождет. И его терпение будет вознаграждено. Наступит день, и, возможно, очень скоро, когда Эмма преодолеет свои обиды, когда она посмотрит на него и поймет, что он изменился.
И из этого понимания, возможно, расцветет чувство, более сильное, чем дружба, которая уже возникла между ними. Дружба и взаимное влечение. Ибо, сколько бы она ни отрицала, Джеймс знал, что Эмма желает его. Ее губы твердили одно, а тело говорило другое. Сколько же ей понадобится времени, чтобы прислушаться к самой себе?
А пока ему вполне достаточно того, что она спит в двадцати футах от него, а не в другом конце страны.
Впрочем, последнее обстоятельство с каждой минутой все сильнее давило на совесть Джеймса. Что за нелепая причуда спать в этих креслах! Будь он проклят, если согласится терпеть такие муки, но единственное, что ему остается — это перебраться в другую комнату, предоставив кровать в полное распоряжение Эммы. А это никуда не годится. Можно себе представить, что скажет по этому поводу его мать и какие разговоры пойдут между слугами.
Около полуночи Джеймс наконец сдался. Отбросив одеяло, он поднялся с кровати и тихо подошел к сдвинутым креслам у камина.
Эмма спала, хотя, как ей удавалось спать в подобных условиях, Джеймс не представлял. Не иначе как от полного изнеможения. Шея ее была согнута под столь необычным углом, что он подумал: если оставить ее в таком положении, утром ей придется несладко.
Вздохнув, Джеймс нагнулся, подхватил Эмму вместе с одеялами и поднял с ее неудобного ложа.
Она тотчас проснулась.
— Сейчас же положи меня! — скомандовала она хрипловатым спросонья голосом.
— Положу, — отозвался Джеймс. — В постель, где тебе и полагается находиться.
Ее реакция не заставила себя ждать.
— Джеймс! — взвизгнула Эмма, но он шикнул на нее.
— Тише, — сказал он. — Ты же не хочешь, чтобы моя мать и бог знает сколько народу примчались сюда? Они мигом сообразят, что к чему и, вне всякого сомнения, сочтут своим долгом известить судью Риордана об истинном положении вещей, и ты никогда не увидишь десяти тысяч фунтов и ту распрекрасную школу, которую собираешься построить на эти деньги.
Упоминание имени судьи возымело обычное действие. Эмма притихла.
— Откуда ты знаешь про школу? — спросила она.
— Ты говоришь во сне.
Она вскинула на него смущенный взгляд.
— Ничего подобного!
— Говоришь-говоришь, — заверил ее Джеймс. — И тем не менее я готов разделить с тобой постель.
Эмма помолчала, настороженно прищурившись.
— Ладно, — сказала она наконец. — Только никаких поцелуев…
Даже если бы она хотела его спровоцировать, то не добилась бы большего эффекта. Джеймс приник к ее губам со всем искусством, на которое был способен, а учитывая его долгий и разнообразный опыт в этой области, способен он был на многое. Эмма повела себя именно так, как он ожидал: вначале мятежно напряглась в его объятиях, а затем обвила его шею руками, прильнув к нему всем телом и раскрыв губы. После этого уложить ее в постель было проще простого.
Впрочем, когда он опустился на нее, накрыв вместо одеяла своим телом, Эмма, казалось, немного пришла в себя и что-то пролепетала. Но тут рука Джеймсе скользнула в вырез ее ночной рубашки, обхватив упругий холмик груди, и вместо слов протеста с ее губ сорвался довольный вздох. А когда его колено раздвинуло ее ноги и твердое бедро прижалось к сокровенному местечку на стыке ее бедер, Эмма, как ни старалась не смогла сдержать очередного вздоха, наслаждаясь волной желания, прокатившейся по ее телу.
После этого все мысли о сопротивлении вылетели у нее из головы, словно прикосновения Джеймса обладали магической силой, делавшей ее послушной всем его прихотям. Ее больше не волновало, сохранится и] брак или нет, лишь бы он касался ее, заставляя трепетать каждый нерв, рассылая восхитительные ощущения по всему телу.
Джеймс, почувствовав, что она сдалась, не преминул воспользоваться своим преимуществом. Конечно это не слишком справедливо, что он имеет над ней такую власть, но не предаваться же ему угрызениям совести сейчас, когда они наконец перешли к тому, о чем он мечтал весь день? Приподняв подол ее ночной рубашки, он проник рукой туда, где только что находилось его бедро. Эмма откликнулась тихими стонами наслаждения, хотя в уголке ее сознания и гнездилась мысль, что нехорошо заниматься любовью с другим мужчиной в том самом доме, где жил ее муж. Но затем она припомнила, что теперь ее муж Джеймс. Да и так ли уж важно, где они находятся, если Джеймс желает ее? И если она испытывает к нему не меньшее желание.
Джеймс тем временем освободился от халата, и они слились воедино, как будто были созданы друг для друга, даже если один из них настолько упрям, что отказывается это признать. Впрочем, Эмма не имела столь разнообразного опыта в подобных делах, как Джеймс, чтобы знать, как редко встречается столь совершенное слияние.
Но она была более чем готова оценить наслаждение, которое они доставляли друг другу. Она взмыла в недосягаемые сферы, где бывала только с ним, Джеймсом. Этого, во всяком случае, она не сможет отрицать.
Когда Джеймс также обрел высвобождение и рухнул на нее, они еще некоторое время лежали, сплетясь влажными телами и тяжело дыша, освещенные последними отблесками затухающего пламени. Наконец он соскользнул с нее и перевернулся на бок. Зеленые глаза встретились с голубыми, и он любезно осведомился:
— Ну а теперь будешь хорошей девочкой и останешься в постели?
Вместо ответа она уткнулась лицом в его шею.
Но Джеймсу этого вполне хватило.
Глава 25
— Голубой тебе к лицу, — объявила Регина Ван Корт. — Впрочем, голубой цвет всегда шел Эмме. Правда, Пенни?
Пенелопа Ван Корт, гладя на все увеличивающуюся в размерах груду платьев на соседнем диванчике, только поджала губы. Эмма, стоявшая на низкой скамеечке посреди комнаты, догадывалась, что ее кузине приходится нелегко. Пенелопа всегда трепетно относилась к моде, и хотя родители ни в чем ей не отказывали, они не смогли дать ей то, чего ей больше всего хотелось.
А предметом мечтаний Пенелопы, разумеется, был муж. Ей надоело появляться в бальных залах в белом или бледно-розовом, как полагалось незамужним девушкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28