Глядя, как он погружает руки в ледяную воду, Эмма ощутила приятное чувство товарищества. В конце концов, едва ли граф Денем согласился бы мыть чью-либо еще посуду.
Впрочем, она быстро подавила теплые чувства. Нельзя поддаваться ложному ощущению безопасности. Достаточно вспомнить, что произошло, когда она в последний раз доверилась этому человеку. Он чуть не убил Стюарта этими самыми руками!
И вот теперь он просит разрешения сделать то, что, по ее глубочайшему убеждению, приведет к беде, не говоря уже о последующем скандале…
Нет. Она не позволит себе смягчиться по отношению к Джеймсу. Потому что тогда ей будет намного труднее отказать ему в следующий раз — Эмма не сомневалась, что этот следующий раз скоро наступит, — когда он попросит разрешения откопать останки Стюарта. А этого она ни в коем случае не допустит.
Но Эмма никогда не умела по-настоящему ненавидеть. Собственно, граф Денем был единственным человеком, кого она когда-либо ненавидела, и хотя за минувший год она неоднократно испытывала к нему приступы ненависти, они никогда не продолжались более нескольких минут, а перерывы между ними тянулись недели, а то и месяцы. Право, ужасно утомительно испытывать к кому-либо постоянную и неутолимую ненависть Ей придется очень постараться, чтобы ненавидеть его все то время, пока он остается на острове, сколько бы это ни продолжалось.
А что, если, размышляла Эмма, Джеймс будет и дальше совершать по отношению к ней добрые поступки? Ну вроде того, как он защитил ее от лорда Маккрея, принес корзинку с деликатесами от миссис Мактавиш и помог вымыть посуду? Как она сможет его ненавидеть?
И все же нельзя допустить, чтобы ее неприязнь к Джеймсу ослабела.
Она приподняла голову и прислушалась, пытаясь определить, спит ли он. Может, лежит сейчас без сна, уставившись, как и она, в потолок? Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Эмма не слышала ничего, кроме ровного дыхания Уны, спавшей рядом, завывания ветра снаружи и шепота сквозняков, выдувавших из комнаты все тепло.
Наличие только одного камина, который к тому же располагался в гостиной, а не в спальне, было существенным недостатком дома. Пока был жив Стюарт, это не представляло собой особой проблемы. Но теперь, когда его не стало, а дверь в гостиную была плотно закрыта — что было совершенно необходимо, иначе Джеймс увидел бы ее в ночной рубашке, — в спальне было холодно, как в склепе.
Съежившись под одеялом, Эмма обдумывала, что скажет утром миссис Мак-Юэн, когда та поинтересуется — что она непременно сделает, поскольку на острове не было секретов, — где Джеймс провел ночь, когда услышала какие-то посторонние звуки, словно кто-то пытался открыть входную дверь.
Эмма насторожилась, пытаясь сообразить, который сейчас час. Полночь, видимо, миновала, но определить, далеко ли до рассвета, не представлялось возможным, поскольку небо за ромбовидным окном было затянуто тучами.
Кому, скажите на милость, понадобилось бродить вокруг ее дома в такой час? Когда Стюарт был жив, Эмма не усмотрела бы в этом ничего необычного. Во время эпидемии тифа их не раз поднимали среди ночи прихожане, являвшиеся за викарием, чтобы он отпустил грехи их близким, состояние которых резко ухудшилось.
Но Стюарта больше нет. И кем бы ни был ночной посетитель, у него должна быть веская причина, чтобы заявиться к ней в такое время.
Или, что куда более вероятно, бесчестные намерения…
При этой мысли Эмма выпрыгнула из постели, подбежала к двери спальни, не задумываясь распахнула ее и бросилась к камину. Огонь в очаге погас, и только тлеющие угли освещали комнату. Но Эмма не стала медлить, чтобы полюбоваться их красноватым сиянием. Подхватив длинный подол ночной рубашки, она вскарабкалась на каменную облицовку камина и сняла с крючков висевшее на стене охотничье ружье. Не то чтобы она была искусным стрелком или могла хладнокровно всадить заряд в какое-либо ни в чем не повинное животное. В сущности, если бы не щедрый вклад Клетуса Мак-Юэна в ее хозяйство, ей пришлось бы довольствоваться хлебом и овощами.
Но хотя Стюарт наверняка пришел бы в ужас, знай он об этом, Эмма не считала предосудительным выстрелить в человеческое существо в случае необходимости.
С ружьем под мышкой Эмма направилась к входной двери. Она заперла ее на засов не потому, что боялась грабителей, а потому что ветер с моря мог распахнуть ее настежь, что уже не раз случалось. В дом можно было проникнуть и через окна, которые не составляло особого труда открыть снаружи, выдавить стекло, просунуть внутрь руку и поднять задвижку. Все они открывались наружу и удерживались в распахнутом состоянии с помощью металлических крючков.
Эмма окинула беглым взглядом окна, чтобы убедиться, что ее ночной посетитель, кто бы он ни был, не воспользовался этой возможностью, потерпев неудачу с дверью. Она не увидела ни разбитых стекол, ни поднятой с недобрыми намерениями руки, зато услышала за спиной шорох. Круто развернувшись, с подпрыгнувшим сердцем и округлившимися от страха глазами, она вскинула на плечо тяжелое ружье… только для того, чтобы его выхватил у нее из рук разгневанный граф Денем.
— Эмма! — вскричал он. — Ради Бога!
В ответ Эмма издала испуганный вопль. Шум снаружи привел ее в такую панику, что она совершенно забыла о Джеймсе. Вид его крупной фигуры, облаченной только в льняную сорочку и бриджи, явился последней каплей. Она продолжала визжать, пока он не схватил ее и не зажал ей рот ладонью. Затем, осознав, что он прижимает ее к своему телу, еще хранившему тепло постели, а ее тело отлично просматривается под тонкой тканью ночной рубашки, под которой, разумеется, ничего не было, Эмма пришла в чувство и, не представляя, что еще сделать, укусила его.
— Ой! — Джеймс поспешно отдернул пальцы и, морщась, помахал ими перед ее лицом. — Прекрати сейчас же! — прошипел он.
— Отпустите меня! — потребовала Эмма, но Джеймс только шикнул на нее. Видимо, он тоже слышал возню за дверью и теперь замер, прислушиваясь, не повторится ли звук.
Эмма, естественно, понимала, чем заняты его мысли. Ясно, что он прижимает ее так крепко совсем не потому, что наслаждается прикосновением ее почти что обнаженного тела. Разумеется, нет! И то, что его правое бедро оказалось у нее между ногами, не имеет к этому ни малейшего отношения. Конечно же, нет! Разве он не сжимает ружье так же крепко, как и ее талию? Человек, который держит ружье на изготовку, не может думать ни о чем, кроме предстоящего выстрела.
Но у Эммы-то в руках ружья не было. И ничто не отвлекало ее от мыслей о теле Джеймса, находившемся в такой близости от нее. Она остро ощущала давление его мускулистого бедра и сильные пальцы, впивавшиеся в ее плоть чуть пониже талии. И не только это. Она могла чувствовать его запах, тот самый мужской запах — хорошего мыла и какой-то терпкой смеси, напомнившей ей о Лондоне, — который наполнял ее ноздри сегодня утром, когда она сидела рядом с ним в катафалке. И он был таким теплым! Не настолько, конечно, как Уна, делившая с ней постель, но он был куда менее волосатым, и пахло от него куда приятнее.
Его дыхание щекотало ее ухо.
— Я ничего не слышу, — прошептал он. — А ты?
Эмма была слишком занята, стараясь не ощущать его запах и не чувствовать прикосновения его твердого бедра, чтобы ответить. Тем не менее она склонила набок голову и прислушалась. Секунду-другую было тихо. Затем послышался тот же звук. Кто бы ни бродил снаружи, он явно возобновил попытки открыть дверь.
Джеймс, видимо, тоже это услышал. Он резко отпустил талию Эммы и, положив тяжелую руку ей на плечо, подтолкнул ее к дивану, с которого только что встал.
— Оставайся здесь, — приказал он и подтянул вверх одеяло, укрыв ее. — Пойду посмотрю, кто это может быть.
Эмма, оказавшись в уютном коконе, еще хранившем тепло его тела, запротестовала:
— Нет, я пойду. Может, это кто-нибудь из моих учеников.
Он бросил на нее недоверчивый взгляд:
— Учеников?
— Или кто-нибудь из их родителей, — сказала Эмма. — Иногда они приходят сюда, когда хотят, чтобы им что-нибудь прочитали или…
— В час ночи? — осведомился Джеймс не без иронии.
Эмма ничего не оставалось, как смириться.
— Только пообещайте мне, что не станете в них стрелять, — сказала она.
— С какой стати? — Он присел рядом с ней, чтобы натянуть сапоги. — Ты же сама собиралась стрелять.
— Я бы сначала спросила, кто это, и выстрелила бы только, если бы это был…
— Если бы это был кто, Эмма? — полюбопытствовал Джеймс.
Она опустила глаза.
— Никто, — сказала она.
— Хм. Так я и думал. — Джеймс встал, открыл ружейный затвор и заглянул внутрь.
— Эмма! — произнес он крайне недовольным тоном. — Оно даже не заряжено.
Эмма натянула одеяло до самого подбородка. Простыни, отметила она, уже пропитались запахом Джеймса, чистым и мужественным.
— Ну, — отозвалась она шепотом, — было бы глупо вешать заряженное ружье над горящим камином, верно?
Джеймс со страдальческим видом поднял глаза к небу.
— Где, — прошипел он, — Стюарт хранил порох?
— В буфете, рядом с умывальником, — прошипела Эмма в ответ. — В том, что осталось от буфета, во всяком случае. — Она откинула одеяло. — Я сейчас покажу…
— Если тебе дорога жизнь, — зловеще произнес он от двери, — ты не сдвинешься с этого дивана. Я сам найду.
— Но…
— Ради Бога, Эмма, — отрывисто проговорил Джеймс. — Оставайся там, или я… — Очевидно, не в состоянии придумать угрозу, которая прозвучала бы достаточно устрашающе, Джеймс сердито закончил: — Или я буду очень тобой недоволен.
И скрылся в темном углу.
Эмма, свернувшись в теплом гнездышке, которое он недавно покинул, напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь сообразить, кому из всех людей на свете взбрело в голову нанести ей полуночный визит. Нельзя исключить, что это кто-то совершенно безобидный. У Эммы и раньше бывали ночные посетители… правда, не в последнее время. Но возможно, за дверью стоит некто с вполне определенными намерениями…
С другой стороны, если предположить, что это лорд Маккрей и Джеймс случайно его застрелит? О Боже!
Та же мысль, естественно, пришла в голову и Джеймсу, как только он услышал, что кто-то испытывает прочность запора на двери. Разве не по этой причине он настоял на том, чтобы заночевать в ее доме? Эмма, разумеется, ни о чем не догадалась. Один Бог знает, что она думает о мотивах, заставивших его остаться под ее крышей.
Но хотя он и подозревал, что барон способен на необдуманные шаги, в глубине души Джеймс не верил, что Маккрей настолько глуп или настолько безнравственен. Джеймс просто не мог вообразить, чтобы мужчина мог так запугать женщину. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы заявиться к добропорядочной вдове посреди ночи?
Впрочем, Джеймс давно понял: бессмысленно гадать, что творится в извращенных умах некоторых мужчин. Он-то знает, даже если Эмме это невдомек, что в мире куда больше зла, чем добра. И все же, что бы он ни думал о Маккрее, тот не показался ему безумным.
А заявиться к Эмме ночью, вне всякого сомнения, мог бы только безумец.
Джеймс без труда нашел порох, хотя и не осмелился зажечь свечу. Если Маккрей не слышал криков Эммы из-за завывания ветра снаружи, то, увидев свет, он насторожится. В таких случаях главное — застать противника врасплох. Маккрей не должен догадываться, что Эмма не одна или что его присутствие обнаружено. Джеймс хотел только одного, и это был один-единственный точный выстрел.
Его глаза почти привыкли к темноте, окутывавшей крошечный дом, к темноте и холоду. Странно, что он не заметил этого раньше, но в этом кукольном домике холодно, как в гробнице! Тем не менее Джеймсу удалось найти все необходимое и зарядить ружье, не отрывая взгляда от двух окон по обе стороны от двери.
Несколько секунд он ничего не видел, кроме дождя, который снова полил как из ведра. Затем мимо первого окна промелькнула темная фигура, и сквозь шум дождя явственно послышался щелчок ветки, хрустнувшей под тяжелой поступью пришельца. Было очевидно, что Маккрей решил возобновить попытки взломать дверь.
Сейчас, понял Джеймс, или никогда.
Преодолев в четыре длинных шага расстояние до двери, он одним точным движением отодвинул засов, одновременно вскинув на плечо ружье. Все остальное сделал ветер. Дверь с оглушительным грохотом распахнулась, и косые струи дождя хлынули внутрь.
Снаружи, печально уставившись в дуло ружья, нацеленное ей в голову, стояла очень мокрая и очень несчастная корова.
Глава 13
— О! — воскликнула Эмма из-за спины Джеймса. — Это Луиза!
Джеймс опустил ружье, не в силах поверить своим глазам. Нет, это был не Джеффри Бейн. Отнюдь. Это была корова. Когда Джеймс сделал к ней шаг, она вытянула вперед голову и трогательно промычала.
Эмма, отстранив Джеймса, протянула руку и коснулась бархатного носа животного.
— О, бедная Луиза, — проворковала она. Шагнув вперед, она склонила голову и прижалась щекой колбу коровы. — Ты опять убежала? Представляю, как миссис Мак-Юэн беспокоится. Ты поступила правильно, что пришла ко мне.
А затем, к величайшему изумлению Джеймса, Эмма выпрямилась и потянула корову за поводок, понуждая войти внутрь дома.
— Эмма, — сказал он, хотя за шумом дождя было трудно что-либо расслышать. Тем не менее он попытался. — Эмма, что ты делаешь?
— Ну, — отозвалась Эмма, когда после некоторого сопротивления корова медленно двинулась в дом, стуча по деревянному полу тяжелыми копытами, — не можем же мы оставить ее мокнуть под дождем. Пусть переночует здесь, а утром миссис Мак-Юэн заберет ее.
Джеймс недоверчиво смотрел, как корова проследовала мимо него, покачивая объемистым выменем, свисавшим под черно-белой тушей.
— Эмма, — сказал он, когда длинный хвост стеганул его по ногам, — ты сошла с ума?
Эмма не удостоила его ответом. Не переставая нежно ворковать с коровой, она отодвинула с пути диван и разворошила угли в очаге.
— Эмма! — Джеймс не мог более этого выносить. Он решительно шагнул вперед, намереваясь схватить вдову своего кузена и хорошенько встряхнуть, чтобы в ее голове немного прояснилось. К сожалению, корова преградила ему путь. Эмма, стоявшая по другую сторону животного, изумленно заморгала.
— В чем дело, милорд? — поинтересовалась она невинным тоном.
— Эмма! — Джеймс осторожно положил ружье на стол. Он так разозлился, что не мог поручиться, что не употребит его против нее… или коровы. — Неужели ты не понимаешь, что корове не место в гостиной?
Эмма взяла кочергу и подтолкнула к огню полено.
— Не понимаю, почему? — сказала она, обращаясь к очагу.
— А что, если она… что, если… — Джеймс был просто не в состоянии закончить фразу.
— Если это случится, я приберу за ней, — Эмма закатила глаза. — Право, лорд Денем. У вас со Стюартом гораздо больше общего, чем я полагала. Ему тоже ужасно не нравилось, когда бедная Луиза забредала к нам.
Джеймс, услышав это, полностью изменил свое отношение к их злополучной гостье. В самом деле, не могли же они оставить бедное создание мокнуть снаружи.
— Ну, — нерешительно протянул он, понимая, что столь резкая смена в суждениях может показаться странной, — если только на одну ночь…
И тут Джеймс заметил, что неяркий огонь, разгоравшийся над тлеющими углями, обрисовывает контуры тела Эммы, просвечивающие сквозь тонкое ночное одеяние. Он явственно видел каждый изгиб, каждую впадинку, каждый… словом, все. Даже напрягшиеся от холода соски, натянувшие ткань рубашки.
Разумеется, он понимал, что это не то, на что ему следует смотреть. Как джентльмен и пэр Англии, Джеймс понимал, что обязан отвернуться. В конце концов, это вдова его кузена, женщина, у которой нет никого в целом мире и которую некому защитить.
И все же, как Джеймс ни старался, он не мог отвести от нее взгляда. И только когда Эмма отвернулась, представив его взору очаровательный, но не столь откровенный вид своей спины, он смог перевести дыхание.
Нет, подумал Джеймс, это больше, чем может вынести мужчина. Проснуться среди ночи в твердой уверенности, что на твой дом напали, только для того, чтобы в результате оказаться в одной комнате с коровой.
И, как будто этого недостаточно, увидеть соски хозяйки дома.
Он и представить себе не мог ничего подобного, когда настоял на том, чтобы остаться здесь на ночь.
И потом, нельзя сказать, чтобы он не видел их раньше и куда более явственно, чем сейчас. Год назад Эмма имела обыкновение носить бальные платья с очень низким вырезом, и Джеймс благодаря обзору, который открывался с высоты его роста, нередко имел возможность полюбоваться ее бюстом.
— Вот что, — грубовато сказал он, шагнув вперед, — дай-ка мне эту штуку. — Он выдернул из рук изумленной Эммы кочергу и, стараясь не смотреть на нее — с близкого расстояния ее ночная рубашка казалась еще прозрачнее, — занялся камином. — Возвращайся в постель, пока не простудилась насмерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28